В современной России материнство/родительство является не только индивидуальным выбором женщины/пары, но и постоянным объектом социального принуждения как со стороны ближайшего окружения, так и со стороны государства. Сейчас в стране наблюдаются схожие с западноевропейским обществом демографические процессы: увеличение возраста вступления в брак и рождения первого ребенка, сокращение количества детей, партнерство без официальной регистрации брака и т. д. Происходит значительное расширение строгих рамок как советской, так и «традиционной» морали. Все эти трансформации, казалось бы, ведут к большей свободе людей по организации и планированию собственной матримониальной и репродуктивной жизни и принятия решений относительно нее. Однако зоны несвободы, практики вмешательства в приватную жизнь другого человека до сих пор остаются нормой.
Вопрос деторождения в современной России не является пространством исключительно приватных персональных решений, при этом он не столько является сферой государственных интересов и вмешательства, сколько сферой повседневного рутинизированного регулирования и контроля. Через одобрение и осуждение осуществляется воспроизводство морально одобряемой нормы. В соответствии с этой нормой предписывается возраст вступления в брак, возраст и брачный стаж, необходимый для рождения ребенка и т. д. Неочевидные, не всегда заметные, но глубоко усвоенные правила становятся явными при их нарушении. Добровольная бездетность, чайлд‑фри, делает очевидной норму обязательного материнства в российском обществе.
Обсуждение вопросов о наличии детей, о планах на детей не только не считается вмешательством в частную жизнь, но широко распространено и легитимно в российской культуре — эти вопросы могут задавать родственники и коллеги, знакомые и попутчики, работодатели и друзья.
Бездетность, бесплодие поднимают вопрос социальной и субъектной «пригодности». Материнство считается критерием и показателем «правильной» женственности, осуществления правильной женской роли. Ценность женщины может сводиться к здоровому телу, выносившему ребенка, а затем к роли домохозяйки и няни, воспитывающей ребенка. Ценность личности и ее достоинство, ее успехи или страдания в расчет не принимаются. Невозможность или нежелание материнства демонстрирует несостоятельность женщины в целом, воспринимается как социальный дефект, ставящий под вопрос общую социальную компетентность и субъектную компетентность женщины. Культурные коды современного российского общества задают рамку обязательного материнства. Публичный контроль над репродуктивными решениями и планами оказывает «демографическое» давление, принуждает женщин объяснять и оправдывать бездетность.
Дискриминация женщин в сфере трудовых и репродуктивных прав, несоблюдение гендерного равенства и даже отклонение законопроекта о нем — это проявления сексизма на уровне государства. Сексизм живет в общественном сознании, он закреплен в общепринятых нормах, в общественной морали, он институционализирован в общественных, властных структурах, он проявляется в культуре. И самое страшное его проявление — это культура насилия.
Культура насилия — это решение любых проблем, вопросов, сложных задач взаимодействия и развития с помощью силы, причем часто отчужденной, институализированной силы, и поэтому представляемой как «высшая» и «неизбежная»; с помощью избыточной силы, направленной на подавление и унижение другого.
Все мы рабы силовых методов решения конфликта. Конфликты возникают на любом уровне и по любым вопросам — это нормальный процесс развития. Находить разрешение конфликтов можно различными способами, однако человечество в большинстве случаев прибегает к насилию, так как в обществе преобладают отношения, когда субъект подавляет, овладевает и властвует над объектом, и неважно, что этим объектом может быть другой человек или группа людей со своим субъективными целями, ценностями и устремлениями. Если смотреть на общество с точки зрения гендерного вопроса, то субъектом, который овладевает и властвует, являются мужчины, а в роли объекта выступают женщины.
Насилие — элемент естественного отбора!
Как и властные отношения, насилие невидимой сетью покрывает все общество. Мы живем в культуре насилия. Это вызвано тем, что в головах прочно сидят иерархические конструкции общество — природа, мужчина — женщина — ребенок. В культуре насилия общество выше природы и эксплуатирует ее нещадно. Структуры власти, бюрократические структуры выше гражданина и дискриминируют его повсеместно. У мужчин социальный статус выше чем у женщин, поэтому от культуры насилия женщины страдают больше, хотя во многих государствах женщины имеют равные с мужчинами права, а следовательно, должны бы обладать и равным статусом. Но мы уже говорили, что статус на бумаге, и статус в жизни — очень разнятся и обычно не соответствуют друг другу.
Можно сказать, что культура насилия — это система мужского доминирования, во всех сферах: от экономической до сексуальной — это система политических, социальных, сексуальных отношений, организуемых мужчинами по принципу господства‑подчинения. В основе любых форм насилия, угнетения, закабаления, эксплуатации, дискриминации лежит насилие над женщиной. Эта форма господства первична и глубинна. Именно на основе подчинения женщины стала выстраиваться социальная иерархия. Сексуальное доминирование легло в основу властных отношений, пронизывающих все общество. На их основе выросла социальная иерархия и современные общественные институты.
Белла:
Каждая третья женщина в мире подвергалась физическому или сексуальному насилию. Многие из этих женщин годами живут в атмосфере насилия, порой, даже не подозревая об этом. Делается все для отрицания проблемы. Если ты замечаешь проблему, то с ней приходится что‑то делать. Ты не сможешь свободно разговаривать с женщиной, вдруг ее изнасиловали? Нельзя больше шутить и рассказывать анекдоты про изнасилования. Потому что это больше не смешно. Ты будешь знать, что это касается каждой третьей женщины, а тебе же так весело! Меня часто называют гламурной феминисткой. Якобы я не знаю, что значит щи варить и быть битой мужем. Но факт в том, что эти люди ничего не знают про меня. Любая женщина могла подвергаться насилию, в том числе и физическому.
Ольгерта:
В русскоязычном пространстве стали использовать слова «абьюз» и «абьюзер», так как абьюз в европейских странах это больше чем то, что в России относят к насилию.
Абьюз — это и брань, и плохое обращение, угрозы, запугивание, это насилие в отношениях в самом широком смысле слова (эмоциональное, вербальное, физическое, экономическое и т. п.), это агрессия, злоупотребление доверием, пренебрежение. То есть многое из того, что в российском обществе к насилию и относить‑то было не принято.
Больше всего, хотя это и не очевидно, женщины страдают от домашнего насилия. По официальной статистике МВД РФ, в России 40 % всех тяжких насильственных преступлений совершается в семье. Общее количество «домашних» преступлений растет год от года. Ежегодно более 10 тысяч женщин погибает от рук мужей, партнеров, сожителей, отцов, братьев и других близких мужчин.
Домашнее насилие — это повторяющийся с увеличением частоты цикл насилия одного партнера по отношению к другому в близких отношениях, в первую очередь в браке. Может выражаться в форме физического, сексуального, психологического (эмоционального, словесного) и экономического насилия, оскорбления и давления по отношению к своим близким с целью обретения над ними власти и контроля. Домашнее насилие имеет явные гендерные признаки: его жертвами чаще всего становятся женщины.
Физическое насилие включает прямое или косвенное воздействие на жертву с целью причинения физического вреда, выражается в нанесении увечий, тяжких телесных повреждений, побоях, пинках, шлепках, толчках, пощечинах, бросании предметов и т. п. Телесные наказания в семье являются одной из форм домашнего насилия. К физическому насилию причисляется уклонение от оказания первой медицинской помощи, депривация сна, лишение возможности отправления жизненно‑важных функций (например, отказ в душе и туалете), навязывание алкоголя и наркотиков против желания жертвы. Нанесение физического вреда другим членам семьи или животным с целью психологического воздействия на жертву квалифицируется как косвенная форма физического насилия.
Депривация сна — недостаток или полное отсутствие удовлетворения потребности в сне.
Сексуальное насилие — любое принудительное сексуальное действие или использование сексуальности другого человека. Секс с использованием принуждения может приносить насильнику сексуальное удовлетворение, хотя его основная цель, как правило, состоит в утверждении власти и контроля над жертвой. Часто люди, принуждающие к сексу партнеров, с которыми они состоят в браке, считают свои действия допустимыми на том основании, что это — их законная супруга.
Эмоциональное (психологическое) насилие выражается в унижении, оскорблении, контролировании поведения, изоляции, ограничении круга общения жертвы, контроле сознания, допросе, шантаже, угрозах причинения насилия, высмеивании, отказе в помощи, публичном порицании и т. п.
К экономическому насилию относится контроль над финансовыми и прочими ресурсами семьи, выделение жертве денег на «содержание», вымогательство, принуждение к вымогательству. Сюда также относятся запрет на получение образования и/или трудоустройство, и намеренная личная растрата финансовых средств всей семьи с целью создания напряженной обстановки, а также зависимости жертвы.
Таким образом, домашнее насилие принимает различные формы, проявляется разными способами, но суть его остается одной — это властные отношения в форме превышения силы, необходимой для безопасности, с целью унижения достоинства партнера.
Женщины просто любят «плохих»!
Ссоры и конфликты присутствуют в семейных отношениях всегда. Разница между конфликтом и насилием в наличии реальной причины в конфликте и отсутствием ее в акте насилия. Насильник зачастую объясняет свое жестокое поведение надуманными им причинами, хотя на самом деле все упирается в установление власти над другим человеком. Отличительной чертой насилия является цикличность и интенсивность происходящего и серьезность его последствий. Насилие — это тщательно выстроенная система установления власти и контроля, направленная на подавление личности другого человека. Женщины, подвергающиеся домашнему насилию, живут в постоянном страхе и стрессе, что приводит к потере уверенности, формированию низкой самооценки, различным недомоганиям.
Леда:
В нашей стране чудовищный уровень домашнего насилия. Больше 10 тысяч российских женщин гибнут от рук партнеров ежегодно, каждая четвертая подвергается побоям, количество насильственных преступлений выросло на 20 %, заявления в полицию не принимаются, центры поддержки отсутствуют — так давайте лишний раз скажем женщинам, что они должны это терпеть! У нас и так один из самых высоких в мире показателей самоубийств матерей с детьми! Что касается социологии, у нас в стране 10 миллионов матерей‑одиночек, большая часть браков заканчивается разводами, большая часть отцов не помогает детям, не только не уделяя им внимания, но и отказываясь их содержать. И этот показатель только растет.
Ольгерта:
В США, где система борьбы и профилактики домашнего насилия развита хорошо, в год погибает примерно две тысячи женщин. В России эта цифра больше в шесть‑семь раз. Вероятность быть убитыми своими партнерами у женщин в России в 2,5 раза выше, чем у женщин США, которые в свою очередь имеют в два раза более высокую вероятность погибнуть от рук своих партнеров, чем женщины в странах Западной Европы (2000 г.). Статистические данные из США и Канады, составленные на основе судебных баз данных и полицейских отчетов, показывают, что в 90–95 % случаев домашнего насилия страдает женщина. Почти во всех западных странах и во многих странах бывшего СССР домашнее насилие является отдельным преступлением. В России в настоящее время нет закона о домашнем насилии, хотя соответствующий законопроект обсуждается в Госдуме и Общественной палате.
Белла
(https://www.novayagazeta.ru/comments/69825.html):
Чиновники вознамерились вывести из УК статьи «Побои» и «Причинение легкого вреда здоровью». Статья «Побои» проходит по категории «Частное обвинение». Это значит, что подача заявления, сбор доказательств, поиск свидетелей и доведение дела до суда лежат полностью на плечах истца или истицы, которые потом, в случае передачи дела в суд, обязаны являться на каждое заседание (процесс может длиться, например, год), а то дело развалится. В отсутствие закона о домашнем насилии, 115‑я и 116‑я статьи — это статьи, по которым подвергающиеся насилию женщины пытаются засудить тех, кто их избивает и подвергает опасности их жизнь и жизнь детей. Моя знакомая адвокатесса, одна из авторов законопроекта по противодействию домашнему насилию, полагает, что суть этой инициативы в том, что таких дел в судах ничтожно мало, и поэтому смысла оставлять «Ппобои» в УК чиновники не видят. Даже сейчас по этой статье не то чтобы почти невозможно никого посадить, а и вовсе из ста дел одно доходит до суда. С избитыми женщинами никто не хочет возиться. При этом результаты даже завершенного судебного процесса обычно номинальные: небольшой денежный штраф или исправительные работы сроком в несколько месяцев.
Получается замкнутый круг: до суда дело не довести, а из‑за того, что таких процессов мало, их и вовсе хотят устранить, но ведь причина в том, что дело до суда не довести. Авторы законопроекта о домашнем насилии требуют перевести «побои» из категории «частное обвинение» в публичное (чтобы обвинением занимались прокуроры и полиция), но у чиновников свои планы.
В нашем обществе не принято ни говорить о насилии, ни называть его насилием, ни противодействовать ему ни на каком уровне: возможно, поэтому агрессия буквально разлита в воздухе, и никогда не понятно, откуда тебе в лицо может прилететь кулак. И вот у нас есть статьи, по которым никого не сажают. Кроме того, что это хоть какая‑то возможность для подвергающихся насилию получить компенсацию, сейчас эти статьи являются не чем иным, как неким морально‑этическим буйком, за который заплывать нельзя ну хотя бы формально.
Эти статьи хотят перевести в кодекс об административных правонарушениях, как бы делая окончательное заявление, что насилие — это норма. А если учесть, что вместе с ними из УК также хотят вывести и угрозу убийством и уклонение от уплаты алиментов, то это заявление и вовсе начинает звучать как «Бабоньки, крутитесь сами».
Ольгерта:
Женщины и крутятся как могут. Но очень часто не могут и убивают своих насильников. Тогда их сажают за превышение необходимой самообороны. Или их трупы находят в багажнике автомобиля (как, например, в деле о пропаже Ирины Черска). Убийство — это предельный случай насилия. Обычно ему предшествует череда насильственных действий, которые можно остановить с самого начала. Однако для этого необходимо принять закон против домашнего насилия. Дела о домашнем насилии должны стать делами не частного, а публичного обвинения. Необходимо ввести систему охранных ордеров («насильник должен уходить») и гарантии работы этой системы. Пока же жертвам семейного насилия предлагают уходить от мужа, который бьет, но идти им обычно некуда, тем более в России, где ничего не делается для решения жилищного кризиса. Жертвам домашнего насилия должны предоставляться убежища и эти убежища, должны обеспечивать защиту всем нуждающимся. Следует развивать сеть кризисных центров и телефонов доверия. Необходимо продумать и претворить в жизнь комплекс мер по реабилитации жертв домашнего насилия. И при этом следует проводить работу с признанными виновными в этих делах, а не только применять к ним прямое наказание, то есть должна работать программа коррекции насильственного поведения.
Леда:
Я смотрю на бесконечные билборды рекламы с фитнесами и думаю: а если бы было наоборот? Если бы на изображениях были бы грациальные, мило улыбающиеся юноши с гантельками и брутальные суровые женщины, с раскачанными плечами? Покупали бы тогда пользователи абонементы, если бы спорт не обещал им стандартную гендерную роль?
А потом я смотрю в мужские блоги, и мне кажется, что что‑то не так. Вот что! Там полностью отсутствует эмоциональный элемент. Как будто это пишут машины. В чем же дело? Купируются ли эмоции в раннем детстве или на их проявлении стоит жесткий запрет? Где эта грань? Иногда, читая их записи, мне кажется, что у мужчин нет души. Они запиханы в непонятные, уродливые рамки брутальности так же, как женщины насильно запиханы в слабые, неспособные отвечать на ментальную и физическую агрессию, тела.
Но если женщине пытаются доказать, что она сможет ликвидировать физический разрыв и отжаться 150 раз, то с доказательствами в обратную сторону никто не спешит. Потому что люди в консервных банках находятся в привилегированном положении, так зачем искать открывашку? Вместо этого женщину можно загнать в броню мускулатуры и сказать, что равенство именно здесь.
Но если учесть, что почти все тяжелое физическое насилие, почти все убийства совершаются мужчинами, а почти все центры помощи бездомным животным, приюты и благотворительные миссии полны женщинами — мне кажется, что путь в банку — это несколько не туда.
Ольгерта:
Домашнее насилие не имеет социальных границ. Оно случается во всех социальных группах независимо от уровня образования и доходов. Опыт работы «телефонов доверия» показывает, что насильниками могут быть и ученые, и бизнесмены, и рабочие, и служащие, и бедные, и богатые. Отмечено, что чем выше образовательный уровень насильника, тем более изощренным может быть насилие. Как правило, обидчики ведут «нормальный» образ жизни за исключением тех моментов, когда они не контролируют вспышки агрессивного поведения. Их социальный статус может быть высоким, они могут занимать руководящие посты, вести активную социальную жизнь, быть успешными в бизнесе. Они способны контролировать свое поведение и понимают, где и по отношению к кому можно проявлять агрессивные эмоции. В отличие от психопата они могут испытывать чувство вины, стыда и раскаяния.
Абьюзеры используют любовь для того, чтобы удержать женщину в рамках насильственных отношений. Они могут быть и любящими, и внимательными, и добрыми, и услужливыми. И могут делать все это искренне, и сами будут верить, что больше никаких актов насилия они совершать не станут. Но все люди слово «любовь» понимают по‑разному. Насильник в это понятие вкладывает власть и контроль над другим человеком, оправдывая это заботой о нем. Они могут любить партнершу как вещь, как свою собственность.
В психологии появился новый термин — «интимный терроризм». Это не «банальные» побои при домашнем насилии, которые не хочет признавать полиция, но которые все же на бытовом уровне воспринимаются как насилие. Это более утонченный абьюз психологического плана. Например, один человек женился на женщине, чтобы спасти ее от депрессии, но теперь сам винит ее депрессию во всех бедах, которые случаются в их жизни. В результате депрессия жены становится еще глубже. Другой пример: человек все годы семейной жизни проводит вечера в компании друзей, распивая с ними пиво, но, когда его жена выпивает хотя бы один бокал вина, начинает обвинять ее в алкоголизме, и она волей‑неволей чувствует себя виноватой. Другой человек сдержан и холоден, воздерживается от секса, а его подруга начинает чувствовать себя нечистой из‑за своих сексуальных потребностей.
Порицание и манипуляции в отношениях с любимым человеком могут свести с ума. В последнее время становится популярным еще один термин — «газлайтинг».
Слово «газлайтинг» образовано от названия фильма Gaslight, по сюжету которого, глава семьи пытается свести с ума свою молодую супругу, усиливая гнетущую обстановку в доме, в частности таким приемом — через равные паузы после уходов супруга по вечерам свет в газовых рожках начинает медленно слабеть. Газлайтинг — это тип психологического насилия, состоящий в манипуляциях с целью посеять у человека сомнения в действительности происходящего и в обоснованности собственного восприятия реальности. Под влиянием газлайтинга личность начинает видеть в себе сумасшедшую. Это доведение до помешательства — систематическое внушение партнерше сомнений в ее здравом рассудке.
Абьюзер убеждает жертву в том, что она заблуждается в мыслях и чувствах о себе самой или своей жизни. Что они неестественны и вызваны усталостью, магнитными бурями, непониманием, недостатком компетентности, скрытым психическим расстройством и т. п. То есть, все что вызывает у жертвы недовольство, сразу объясняется абьюзером. Постепенно жертва начинает мириться с тем, что с ней что‑то не в порядке, что не дает ей реально смотреть на вещи. Она признает власть абьюзера, потому как только он правильно понимает происходящее. Ключевые слова и фразы: «ты все усложняешь»; «ты так думаешь, потому что у тебя депрессия»; «ты слишком остро реагируешь на обычные замечания». Вряд ли газлайтингом можно действительно довести до больницы, но невроз гарантирован.
Интимный терроризм также подразумевает:
— унижение, публичное или частное, приводящее к позору;
— контроль над тем, что может и чего не может жертва, что приводит к беспомощности;
— изоляцию от друзей и семьи;
— нанесение вреда или угрозы навредить другим, если жертва демонстрирует независимость;
— угрозы физической расправы, вызывающие страх;
— провокации публичных скандалов и постоянный подрыв чувства собственного достоинства жертвы.
В случае домашнего насилия, в каком бы виде оно ни происходило, всегда возникает вопрос: «Почему она не уходит? Почему не ушла сразу?» В самом вопросе уже содержится обвинение жертвы — виктимблейминг.
Виктимблейминг (лат. victima — жертва, англ. blaming — обвинять; англ. victim blaming — обвинение жертвы) — это перенесение ответственности за злодеяние на жертву, обвинение ее в том, что именно ее необдуманные действия привели к преступлению против ее жизни, здоровья или имущества.
У вас украли кошелек? Разумеется, вы сами виноваты, раз положили его в доступное карманнику место. Вас обсчитали в магазине? Но никто, кроме вас, не виноват в том, что вы не умеете считать. Незнакомые парни на улице крикнули вам в спину оскорбление? Наверняка, вы сами их чем‑то спровоцировали.
Все перечисленное выше — это примеры виктимблейминга, которые, как видно, встречаются на каждом шагу. Однако наиболее часто виктимблейминг проявляется при домашнем насилии по отношению к молодым женщинам в очень емком выражении — «самадуравиновата».
«С нормальными женщинами такого не происходит». «Нечего было в мини‑юбке бегать». «Сама, наверное, хотела». «Сучка не захочет, кобель не вскочит». «Ночью спать надо, а не по клубам шастать». Это лишь краткий перечень фраз, осуждающих женщину, с которыми ей приходится сталкиваться после того, как она обратится за поддержкой к окружающим ее людям.
Я не обвиняю жертву, я просто говорю, что если бы она не делала то‑то и то‑то, то с ней бы могло ничего и не случиться!
Аналогичную реакцию можно встретить и в случае домашнего насилия. «Нечего было мужику перечить». «Охамела, наверное, вот и прилетело по морде». «Могла бы и помолчать, если видела, что он пьяный». «Бабы думают, что им все можно стало, вот и удивляются, когда встречают настоящего мужика». «Видела за кого замуж шла». «Бабу воспитывать надо».
Обвиняя жертву, виктимблеймеры словно пытаются отгородиться от случившегося, уверяя себя и окружающих в том, что изнасилование и избиение происходят исключительно с какими‑то «другими» женщинами, а не с ними самими или с их сестрами, матерями и другими родственницами. Они пытаются убедить себя в том, что выполнение определенных правил гарантирует им безопасность и защищенность, а также то, что в их жизни никогда не будет насилия и принуждения.
Виктимблеймингу способствует и внутренняя мизогиния, когда ищутся и находятся причины для избиения или изнасилования женщин в самих женщинах. Когда такие же женщины озвучивают «нормы», при которых насилие в отношении женщины «невозможно». Например, при комментировании трагедии Татьяны Андреевой, которую осудили за убийство насильника, женщины писали о том, что самооборона — это не по‑женски, что активная позиция достойна уголовного наказания, что «нормальная женщина» не окажется в мотеле, не окажется в ситуации склонения к тому, чего ей не хочется (секс по принуждению), поймет опасность ситуации заранее и не попадет в такую ситуацию в принципе. Если женщина в ситуацию попала, значит, с ней что‑то не так. Ну а те, кто так пишет, в подобную ситуацию не попадут, потому что они «правильные женщины». Ключевое слово — «нормальная» или «правильная». Подразумевается, что жертва — ненормальная, а значит — не заслуживает сочувствия. Любая статья о преступлении против женщины собирает массу комментариев. С посылом «Туда ей и дорога, раз головой не думала». И это пишут женщины!
Когда знаешь, что такое виктимблейминг и внутренняя мизогиния, тогда стереотипную фраза «если женщину избили, это она сама напросилась» уже не считаешь констатацией «природной» способности женщины «довести» мужчину до физического насилия. Тогда начинаешь задумываться о том, чтобы вывести серую зону домашнего насилия из тени и указать на нее нашим законодателям.
Ни одна женщина в нашей стране не чувствует себя в безопасности. В любой момент мужчина может избить ее, изнасиловать, убить — и ее никто не защитит. Более того, ее же и обвинят в его преступлении: сама виновата, да. Это невозможно принять и не повредиться рассудком, поэтому наша психика выстраивает защитный механизм: «Это была плохая, негодная женщина, а я не такая, я хорошая. А значит, со мной такого не случится никогда». Второй рычаг этого механизма — желание уничтожить жертву, потому что она разбудила зло и подставила всех. Она была плохой, она спровоцировала преступника, и теперь он, возможно, войдет во вкус и сделает это с кем‑то еще. Мы до такой степени беззащитны, что реагируем на жертву, как первобытные люди: это она, она залила все своей кровью и приманила хищников! Бросьте ее на съедение им!
В результате виктимблейминга жертвы не только не получают должной поддержки, но, напротив, начинают обвинять себя и искать причины случившегося в своих поступках. А доверие к обвиняющим друзьям и близким оказывается совершенно подорванным. Как следствие, женщина может полностью замкнуться в себе, прекратить все контакты и свести общение с людьми к минимуму.
Некоторые считают, что женщины, подвергающиеся насилию в семье, — мазохистки, они «хотят и заслуживают быть избитыми», поэтому они не уходят и терпят такое отношение. Этот миф подразумевает, что женщина получает удовольствие оттого, что избиваема мужчиной, которого любит. И если бы она хотела, то могла бы уйти от мужа‑насильника. Общество задается вопросом: «Почему она не уходит?», и совсем не обращает внимания на обидчика, не спрашивая его о том, почему он бьет? Есть много причин, мешающих женщинам уйти от абьюзера: стыдно рассказать посторонним о случившемся, страшно, что насильник еще больше рассвирепеет и станет бить чаще, жилищные проблемы, экономическая зависимость, недостаток поддержки от друзей и финансовой помощи, эмоциональная привязанность к партнеру, ответственность за детей. Чаще всего действует совокупность причин, но мазохизм в их число не входит. Самый опасный для жизни женщины период наступает после того, как она принимает решение оставить своего мучителя. В этой ситуации партнер может стать очень агрессивным в связи с возможностью потерять свою «собственность». Никто не может гарантировать женщине безопасность.
Миф же о том, что некоторые женщины провоцируют насилие и заслуживают его, свидетельствует о том, что проблема избиения женщин — социальная: она коренится в гендерных стереотипах, которые с детства прививаются людям. Провокация насилия означает, что если бы женщина вела себя по‑другому, то есть полностью подстраивалась под своего партнера и удовлетворяла бы все его желания, то ее не за что было бы наказывать. Достаточно ей изменить свое поведение, и проблема домашнего насилия решена. Опять получается, что ответственность за насилие перекладывается на пострадавшую сторону. На самом деле насильник всегда найдет причину, чтобы придраться и сбросить скопившееся напряжение. Никто не застрахован от ошибок, и ответственность полностью лежит на том, кто выбирает насильственную форму реакции. Этот миф очень распространен и имеет глубокие корни. Он основан на убеждении, что мужчина глава семьи, и закон на его стороне, поэтому он может «наказывать» женщину. Если принимать этот миф, то мы принимаем тот факт, что в определенных обстоятельствах мужчина имеет право прибегать к насилию, особенно если женщина его «провоцирует».
Если выйти из матрицы виктимблейминга и мизогинии, поставить себя на место жертвы, то в трезвом уме и твердой памяти мы все прекрасно понимаем, что никакая пострадавшая никогда не должна нести ответственность за то, что сделал с ней преступник. Преступление совершил он. Если преступление совершила женщина, то судить ее может только суд — не насильник. Насильник — это всегда насильник, а не возмездие за «плохое поведение». И попасть в беду может каждая.
В ситуации, в которой мы чувствуем угрозу нашей безопасности, в которой мы потеряли надежду на то, что мир придет нам на помощь и защитит нас, и из которой мы не можем убежать, происходит «идентификация с агрессором». Когда мы теряем надежду на защиту, мы стараемся «исчезнуть»: как хамелеоны, мы сливаемся с ситуацией, мы становимся именно тем, что внушает нам страх, чтобы защитить себя. Мы перестаем быть самими собой и превращаемся в то, как представляет себе нас агрессор. Это происходит автоматически. Хроническая идентификация с агрессором становится фундаментом для развития стокгольмского синдрома.
Мария:
Концепция идентификации с агрессором предложена Ференци (1933). Он описывает три процесса, которые происходят одновременно и составляют феномен идентификации с агрессором:
Процесс первый: мы мысленно подчиняемся нападающему на нас.
Процесс второй: это подчинение позволяет нам отгадывать желания агрессора, проникать в его мысли и узнавать, о чем он думает и что чувствует, с точностью предугадывать его будущие действия и таким образом обеспечивать наше собственное выживание.
Процесс третий: мы делаем то, что, согласно нашим предчувствиям, может нас спасти; как правило, мы заставляем самих себя исчезнуть, раствориться в процессе подчинения и точно выверенной гратификации агрессора, все время находясь с ним «на одной волне».
Не этому ли искусству обучают женщину все женские журналы, телепередачи, интернет‑ресурсы, сетевые сообщества и социальные институты?
Гратификация (лат., от gratia милость, благодарность, и facere делать) — подарок, награда, удовлетворение, денежная премия, поощрение, стимулирование работников за качественное выполнение ими своих обязанностей.
Стокгольмский синдром (англ. Stockholm Syndrome) — термин популярной психологии, описывающий защитно‑подсознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и/или применения (или угрозы применения) насилия. Под воздействием сильного шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия и в конечном счете отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели.
Ольгерта:
Обычно семейные отношения начинаются с любви. Для большинства женщин первая пощечина — это неожиданность. Насилие возникает не в самом начале связи, когда легко уйти, а через какое‑то время, когда отношения стали стабильными и мужчина приобрел определенное влияние на женщину. Существует тесная связь между контролем над женщиной и физическим насилием. Мужчина, установивший контроль над женщиной, зачастую пытается ограничить ее контакты с семьей и подругами. Он также требует от нее отчетов о том, где она была и с кем. Он критикует то, что она делает, ее внешность, и т. д. Переживать насилие со стороны мужчины, которого любишь, и зависеть от него — это очень травмирующий опыт. Этот мужчина — не только тот, который бьет: с ним женщина занимается любовью, этот мужчина утешает, когда ей плохо. Контраст между его заботой и насилием крайне затрудняет процесс ухода. Бессознательно женщина начинает солидаризироваться с агрессором, лелея тайную надежду, что тогда насильник перестанет причинять ей вред, перестанет бить ее, ведь она ему друг, она такая же, как он. Ради оправдания этой иррациональной позиции перестраивается восприятие — насильник начинает восприниматься не как негодяй, недостойный сочувствия, а, напротив, как симпатичный человек, близкий и единственный, кто может защитить ее от ужасов мира за пределами семьи, или же как несчастный человек, которого только она может сделать хорошим и счастливым. Иначе идентифицироваться с ним было бы затруднительно.
Ситуацию домашнего насилия трудно распознать как насилие именно потому, что исходит оно от близкого человека в семье, когда дом, частную жизнь, многие рассматривают как убежище от несправедливости большого мира. Жертва насилия может иногда до последнего защищать своего абьюзера, буквально — до последнего часа жизни, не признавая в его действиях насилия.
Удивительно то, что и в действиях посторонних людей женщины не всегда усматривают насильственную сторону. Впрочем, это, видимо, закономерно, когда женщин с детства приучают к тому, что мужчина сильный, что надо бороться за его внимание, что дергает за косички — значит, ищет твоего расположения и т. п. И тогда в ситуации харрасмента женщина действительно усматривает только знаки внимания, а не насилие.
Харрасмент — это должностные преступления на сексуальной почве, или же половая дискриминация. Это поведение вышестоящего должностного лица, причиняющее неудобство или вред и нарушающее неприкосновенность частной жизни зависящего, подчиненного ему по службе лица. Такое поведение может заключаться в прямых или косвенных словесных оскорблениях или угрозах, недоброжелательных замечаниях, грубых шутках или инсинуациях, нежелательных письмах или звонках, показе оскорбительных или унизительных фотографий, запугивании, похотливых жестах, ненужных прикосновениях, похлопываниях, поцелуях, щипках, ударах, физическом нападении или в других подобных действиях. Надо заметить, что под харрасментом понимается не только сексуальное домогательство, но и любое другое, как перечислено выше.
Немало девушек и женщин в России при поступлении в вузы, трудоустройстве и продвижении по карьерной лестнице подвергаются домогательствам. Однако из‑за морально‑этических норм, действующих в обществе, о подобных проявлениях к ним внимания женщины, как правило, умалчивают, открыто не высказываются и тем более не требуют по ним разбирательств, чтобы защитить свои права. Как правило, обвиняют в недостойном поведении именно пострадавшую от домогательств мужчины женщину.
По мнению экспертов, чаще всего мужчины требуют секса от официанток, секретарш, помощниц высокопостав