Культура изнасилования опирается на биологическое объяснение собственного существования и считает гетеросексуальность нормой. Проявление мужчинами черт, стереотипно считающихся женскими, вызывает отрицательную и агрессивную реакцию, потому что подрывает схему доминирования, которая культивируется в патриархате. Но при этом мужчины специально используют язык изнасилования для того, чтобы устанавливать власть друг над другом («ты будешь моей сучкой»). В культуре изнасилования 1 из 33 мужчин подвергается сексуальному нападению.
Женщина, идя одна по темной улице и видя идущего навстречу мужчину, априори подразумевает возможность того, что она будет ограблена, изнасилована или убита. Одинокий мужчина в обратной ситуации не боится идущей навстречу женщины. Некорректно считать эту ситуацию нормальной только по причине того, что женщина чаще всего физически слабее мужчины. В этом случае подразумевается, что ожидать насилия от человека, который просто сильнее, — нормально. Нет, насилие в принципе не нормально. Конечно, не все мужчины насильники, но все насильники — мужчины.
Таким образом, в самом центре, глубоко внутри, как земное ядро, лежит культура изнасилования. На ее основе взращивается культура насилия. И на ее фундаменте выстраивается здание патриархата. Оно все прошито сексуальными отношениями в насильственной форме, потому что секс — это власть, а власть — это секс. И еда дается за секс — не для того, чтобы получить сексуальное удовлетворение, а чтобы показать, кто здесь главный. Про изнасилования в зоне военных действий говорить страшно. Ясно одно, что и там изнасилования — это инструмент установления властных отношений.
|
|
В России женщинам в ситуации после изнасилования помогают кризисные центры. На 50 миллионов женщин, которые могут быть изнасилованы (такая возможная опасность возникает каждый день), у нас в стране есть один кризисный центр, специализирующийся на помощи тем, кто пережил именно сексуальное насилие, — это центр «Сестры» в Москве. Говорят, в 1990‑х кризисных центров было больше сорока — тоже немного для огромной страны. На сегодняшний момент большинство из них прекратили свое существование, какие‑то центры просто помогают женщинам в кризисных ситуациях. Есть центры, которые специализируются на домашнем насилии (сюда входит и сексуальное), например ИНГО в Санкт‑Петербурге. Но в любом случае количество центров ничтожно мало, и оно демонстрирует отношение общества к проблеме. «В обществе, построенном на подавлении как формуле выживания, при попрании прав или насилии над одним или несколькими членами, большинство солидаризируется с обидчиком», это дает им ощущение, что они, таким образом, исключают сценарий жертвы в отношении самих себя — первый постулат виктимологии.
Виктимология — междисциплинарная область, исследующая виктимизацию, то есть процесс становления жертвой преступления.
В России даже женщины не признают насилия над собой. В нашем обществе, построенном на диктате и подавлении, на праве сильного и богатого, по понятиям бандитов, подавляемое и подавляющее большинство принимает правила «жизни по понятиям» — большинство солидаризируется с бандитами, захватившими власть, оно принимает насилие и называет его «порядком», «сильной рукой отца», устоями государственности, «семейными традициями». Именно поэтому и законы, призванные снизить градус насилия в обществе, не принимаются. И вопрос с проституцией не решается. Даже не легализованная проституция — это социально одобряемое проявление культуры изнасилования.
|
|
Проституция — оказание сексуальных услуг за плату. В настоящее время в различных странах и культурах отношение к самой проституции неодинаково: в одних она считается нормальным явлением и законным видом коммерческой деятельности, в других — правонарушением, в третьих — преступлением.
В России занятие проституцией подпадает под административное правонарушение, то есть в России наказывают женщин, вовлеченных в проституцию. В Швеции, Норвегии и Исландии с точки зрения закона правонарушение совершает клиент. И именно к такому решению вопроса о проституции движется цивилизованный мир. В России же только еще поднимают вопрос о легализации проституции — вчерашний день правового решения данной проблемы.
Белла:
Проституция — важнейшая проблема. Я против легализации проституции, я выступаю за криминализацию клиента и помощь в реабилитации вовлеченным в проституцию (шведская модель). Проституция — одна из самых маргинальных форм объективации женщин. Я не понимаю, почему чьи‑то сексуальные потребности настолько важны, что им можно заниматься сексом с невозбужденными людьми. И я не понимаю, как нормальный человек может получать от этого удовольствие и считать это сексом. Этот же дискурс порождает и сексуальное насилие. Пока в обществе согласны с этой моделью: мужчина хочет и женщина должна либо за деньги, либо из чувства вины предоставлять ему для удовлетворения потребностей свое тело — я радикально против такого общества. Это все критически не устраивает меня в жизни при патриархате. Не могу понять, почему мужчинам нормально за деньги засовывать свой член в тело женщины, которая не хочет секса в этот момент? Лично я не могу заниматься сексом с партнером, который меня не хочет. Это садизм.
|
|
Лолита:
Молодой весной брожу по Невскому проспекту. Не в первый раз, поэтому не удивляюсь обилию в центре Петербурга листовок о секс‑услугах. И, будучи живой молодой женщиной, находящейся в феминистском дискурсе, а значит — с распахнутыми глазами, не могу пройти мимо — тщательно срываю их, озлобляясь: ведь я не имею возможности забыться, пройтись по городу без напоминаний, что, я как женщина, — объект и ничего не сто́ю, либо, того хуже — сто́ю (при капитализме все обретает собственную цену). Некоторые листовки наклеены очень высоко, я карикатурно прыгаю, пытаясь ухватиться за край листочка, чтобы сорвать. Все смотрят на меня с удивлением, и мне хочется стушеваться. Мне стыдно, МНЕ СТЫДНО, потому что я не могу объяснить смотрящим, зачем делаю это, потому что меня наверняка причисляют к движениям, мне глубоко отвратительным. Ведь нет видимых в правовом поле женщин — не пуританок, не мизогинок, — которые выступали бы против индустрии сексуальной эксплуатации, против проституирования женщин. Ко мне подбирается мужчина, говорит: «Вам помочь?» — «Ну да, — отвечаю, — сдерните вот эту листовку, я не достану». Он исполняет просьбу, я понуро стою. Интересуется, зачем я это делаю. Вступив со мной в ожидаемый спор о «древнейшей профессии», говорит: «Ну вы, конечно, молодец, что город чистите от этой гадости, от наклеек этих дурацких, только вот работа такая всегда была и всегда будет — и это нормально». Я иду дальше. Своей дорогой. «Чистить город». Дать «Любе» шанс.
Инициативная группа «Дай Любе шанс» появилась в январе 2013 года. Ее участницы считают, что проституция — это одна из форм дискриминации женщин, что это насилие. Работа, которую они проводят, может быть разной. В частности, они закрашивают рекламу и срывают объявления на улицах. Есть в группе художницы, которые делают трафареты на тему. Основная цель и идея группы «Дай Любе шанс» — предоставлять информацию.
Возвращаясь в Москву, в свой район, я обнаруживаю под дворниками автомобилей так называемый развлекательный журнал «Флирт». Трачу полчаса своего времени на то, чтобы собрать все экземпляры и выбросить эту внушительную стопку так, чтобы никто ее не увидел. А на следующий день, гуляя по Большой Садовой, в самом сердце столицы, вижу: красивая девушка протягивает каждому проходящему мимо мужчине «Флирт». Поблизости прогуливаются полицейские. И я не понимаю, каким образом такое распространяется средь бела дня. Я прошу у нее журнал, но не получаю его: он только для мужчин. «А если я лесбиянка?» — интересуюсь. Она улыбается. Улыбаюсь и я, но скорбно. И иду дальше — по своему делу.
Проституция, говорят они, необходима. Мужчинам, говорят они, необходимо разряжаться: вдруг кто‑то не может найти себе подругу, а другой разбит обстоятельствами и не способен на удовлетворение женщины по каким‑нибудь медицинским показаниям, а третий не обладает временем для построения настоящей близости, ведущей к сексу, — мало ли причин? Женщина, говорят они, всегда может найти секс, если того захочет. Только пусть свистнет — и слетятся соколы. Но не так у мужчины. Мужчина ВЫНУЖДЕН прибегать к услугам проституток, чтобы найти сексуальное удовлетворение без обязательств», — говорят ярые защитники традиционных ценностей. Но, говоря это, они забывают, что женщины испокон веков бьются в тисках даблбайнда «шлюха — святая» и не могут позволить себе воспользоваться своими сексуальными «прерогативами», не обнаружив себя в омуте всеобщего порицания и общественного давления.
Я вспоминаю первое сентября в своей московской школе. После грозненской школы, где я проучилась все средние классы, мне показалось, что я попала в фильм Валерии Гай Германики. Первый урок, представление новоприбывших, шутки‑прибаутки; оглядываю класс, распознаю типажи и замечаю девочку — «узнаю» ее сразу. Наверняка зовут «шлюхой», подтрунивают над ней и особо не общаются. Зависнув в думах, слышу: «Эй, садись ко мне», — говорит она. И я сажусь. Так началась наша дружба. N была очень милой и доброй девочкой, с которой мы в дальнейшем бегали курить в школьные туалеты и за гаражи, выпивали на школьной дискотеке, смеялись, называли администратора, выпускавшего нас из школы, «главным мужчиной в наших жизнях»… В классе ее и вправду не очень любили. Не то чтобы она была изгоем, но девочки ее чурались, обзывая в глаза и за глаза тем‑самым‑словом, а мальчики отпускали похабные шуточки. «Я только тебе все и рассказываю. Ты меня не осуждаешь», — добавляла N, повествуя о своем новом ухажере. Серьезных отношений у нее ни с кем не было. Она любила секс, развлечения и «Макдоналдс». А я, приобретя какой‑никакой, но авторитет в классе, спокойно пыталась донести до соучеников мысль: за что вы ее осуждаете? если бы у нее хотя бы постоянный парень был… а так — за то, что она распоряжается своим собственным телом, как ей заблагорассудится, и любит секс? Увы, это ничего не давало: разве что удалось убедить пару девочек из школы в том, что, называя кого‑то шлюхой, они поддерживают язык насилия, а это приводит к тому, что однажды и их назовут шлюхами. Ибо любая женщина, любая женщина когда‑нибудь, хотя бы раз, слышала это в свой адрес. И я слышала. Это все тот же слатшейминг.
Недавно британские ученые (из Университета Суррея совместно с исследователями из Мидлсекского университета) провели большое исследование, опубликованное в британском журнале психологии, согласно которому люди не могут отличить цитаты из журналов для мужчин и цитаты из интервью с осужденными насильниками. Более того, цитаты из мужских журналов оказались более унизительными, чем цитаты мужчин, которые отбывают сроки за изнасилование женщины. На основе другого исследования, проведенного психологами из Калифорнийского университета, было сделано заключение, что мужчины, пользующиеся услугами секс‑работниц, более склонны к насилию и сексуальной агрессии, чем те, которые к данным услугам никогда не прибегали. Также последние более сочувственно относятся к женщинам, вовлеченным в проституцию, — в отличие от первых, воспринимающих таковых как товар.
Но мужская проституция, говорят они, тоже существует. Однако здесь стоит заметить, что «мальчики по вызову» также в большинстве своем рассчитаны на мужское потребление — на гомосексуальных мужчин, транслирующих те же постулаты сексуальной власти, как и гетеросексуальные. Все это похоже на контраргументы вроде: «Хотите равноправия — идите в армию». Вместо того чтобы солидаризироваться с женщинами и вместе встать против беспредельной дедовщины, они предпочитают разделить существующую ситуацию и заставить женщин претерпевать то же, что и призывники.
Андреа Дворкин, писательница и феминистка, посвятившая большую часть сознательной жизни борьбе с проституцией, которая, как она считала, тесно связана с изнасилованиями и другими формами насилия над женщинами, говорила на одной из многочисленных конференций, обращаясь к мужчинам: «Я хочу поговорить с вами о равенстве — о том, что такое равенство и что оно значит. Оно не имеет никакого отношения к заявлением вроде: «О, такое случается и с мужчинами тоже». Я говорю о любом виде насилия, и я обязательно слышу: «О, это случается и с мужчинами тоже». Это не то равенство, за которое мы боремся. Мы можем изменить нашу стратегию и сказать: что же, хорошо, мы хотим равенства; давайте пихать что‑нибудь в задницу мужчины каждые три минуты».
Андреа Дворкин (1946–2005) — американская радикальная феминистка и писательница, получившая широкую известность из‑за своего отношения к порнографии, которая, согласно ее мнению, тесно связана с изнасилованием и другими формами насилия над женщинами.
Да, мы хотим другого равенства и тут же слышим: проституция — это выбор. Но большинство женщин, вовлеченных в проституцию, — кто они? Часто — те, кому срочно необходимы деньги, а работы — да, работы, — попросту нет. Это те женщины, которые не знали иного обращения — избитые, изнасилованные отцами и отчимами, травмированные девочки из неблагополучных семей, мигрантки. Образ элитной проститутки, которая довольна своей работой, которая добровольно и не от безысходности так живет, — страшная ложь, тиражируемая СМИ, где публикуются в том числе избирательные интервью, в которых секс‑работницы рассказывают о «выборе» и «довольстве» этой жизнью. Делают они это, чтобы секс‑бизнес не был прикрыт, чтобы они не потеряли хоть какую‑то работу. Романтизированные секс‑работницы из литературы и кино — не более чем грустный фейк. Сколько девочек после фильма «Красотка» хотели стать проститутками, надеясь на своего ни перед чем не отступившего героя Ричарда Гира?
Вот отзыв с одного сайта, который мы не будем рекламировать, о женщине, вынужденной пойти в проституцию, чтобы вывезти родственниц с Донбасса (особенно мерзкие подробности опущены):
«поможем славянке!
думал, писать больше не буду, но после похода к этой фее решил отписаться. не для форумчан, скорее для нее. заприметил новое лицо, отложил анкету. созвонился, договорился, отвечает мило. <…> подъезд, консьерж, никаких проблем на входе. <…> фото соответствует. ноги реально от ушей, задница орех <…> лицо в жизни милее, губы как подушки, никакого ботекса. душ, предложение чай‑кофе. от чая отказываюсь, сразу к процессу <…> отстрелялся быстро, сложно сдерживаться, очень плотный обхват. идем пить чай, пустая болтовня. — откуда? — Украина. — что в Россию привело? — нужда. с сарказмом говорю, что нужда нужде рознь, начинаю легкий стеб. и получаю в ответ название города, в котором сейчас идет война. говорит, что там остались мать и ребенок. говорит, как только дадут возможность выехать из города, сразу заберет своих. поэтому денег надо много и быстро».
Выступающие за легализацию проституции, в том числе женщины, рассчитывают на то, что, как только проституция станет легитимной, устранятся проблемы криминализации этого бизнеса. Однако, как показывают исследования, это не так: просто сутенеры становятся предпринимателями, а изнасилования становятся законными. Но ни криминал, ни коррупция, ни насилие никуда не исчезают.
Однажды у нас с приятелем завязался разговор. Он оправдывал женщину, проводящую смешной и отвратительный «курс счастливой жизни»: как завладеть мужчиной, владеющим немереными денежными ресурсами. В нем объяснялось, когда нужно давать, когда нет, что и в каких обстоятельствах у него просить и тому подобное. «Я оправдываю ее, — сказал мой друг. — Хочешь жить — умей вертеться. Ведь отношения всегда строятся на взаимных одолжениях, каждый должен делать приятное по мере своих возможностей», — заключил он.
«Но, — не соглашаюсь я, — если мужчина со своей стороны делает ПРИЯТНОЕ, опустошая свой кошель, то он считает, что может взять женщину силой, даже когда она не хочет: он вкладывает, а значит, может брать ее как хочет и в то время, когда хочет». Для меня немыслимо понять мужчину, который действительно верит в то, что у него есть право купить тело женщины для того, чтобы заняться сексом. Все мужчины считают, что это их право! Именно так власть мужчин проявляет себя в повседневной жизни. Именно это означает теория мужского доминирования. Это означает изнасилование. Можно ударить. Можно причинить боль. Можно покупать и продавать женщин. «Это значит, что есть целый класс людей, которые существуют для того, чтобы удовлетворять чужие потребности. Мужчине важно оставаться богаче, чем они, чтобы им приходилось продавать ему секс. И не только на углах улиц, но и на рабочем месте», — жарко говорила Андреа Дворкин на очередной конференции.
Работая над своей книгой «Порнография: мужчины обладают женщинами», Дворкин общалась с изнасилованными, принуждаемыми к работе в порнографии и к употреблению наркотиков, а зачастую — и к проституции, маргинализированными женщинами. Изучала порнографические фильмы и литературу. Вынеся из этого исследования боль за женщин, вовлекаемых в дискриминационные практики, она организовала кампанию против порнографии и вела ее до конца своих дней. В документальном фильме «Pornography Andrea Dworkin» (который можно найти с любительскими субтитрами в социальной сети vk.com) воспроизводится прямая речь: женщины, попавшие в порнобизнес, рассказывают о себе, не скрывая лиц, не требуя изменения голосов, ничего уже не боясь, так как бояться уже нечего. И это позволяет ощутить, насколько все эти женщины — настоящие: вот они, здесь, они говорят, а не только имитируют оргазмы. Они говорят обо всем: о детском порно, о порно с животными, о хардкор‑порно. Лучше один раз услышать эту прямую речь и увидеть искаженные болью лица, чем миллионы раз прочитать о порнографии. Ведь, как и в проституцию, они попали в порнобизнес не от хорошей жизни.
Мы, конечно, можем взять медийных персон вроде Саши Грей, заявляющей, что она ничуть не жалеет о своей былой карьере, но это будет лишь капля в море — на одну «успешную» порноактрису приходятся тысячи несчастных, искалеченных женщин, которые, плюс ко всему, подвергаются стигматизации и виктимблеймингу.
Однако проституцию ни в коем случае нельзя делать легальным бизнесом. Обещают, что секс‑работницы смогут получать пенсию и создавать профсоюзы и не будут брошены на произвол судьбы после того, как «потеряют рабочую форму». Но, легализуя проституцию, общество культуре изнасилования придает законный статус. Да и сами женщины, вовлеченные в проституцию и порнографию, не желают регистрироваться по месту работы и раскрывать именную идентичность. До сих пор их работа стигматизирована, вовлеченных в нее не считают за людей, их жизнь не имеет ценности.
В детстве я очень любила почитывать «женские» журналы. Годы были нулевые — многое еще было возможно. В одном из журналов мне попалась статья из рубрики о «необычной» жизни, где порноактриса, лесбиянка, инвалидка и чабби‑девушка говорили о себе. Сейчас, в десятые, сложно представить первую и вторую в одной рубрике с третьей и четвертой. Вне зависимости от их речи — эта речь была, и она была от имени четырех женщин, которых по‑разному стигматизируют. Они говорили параллельно, но вместе. Порно‑актриса могла говорить, что лесбиянка извращенка, что содомия — смертный грех, а у нее работа. Лесбиянка говорила, что порноактриса шлюха, можно уборщицей устроиться, а у нее любовь. И тем не менее их голоса звучали, и они мне запомнились.
В 1968 году по всему миру — во Франции, США, ФРГ, Мексике — шли красные протесты новых левых, бастующих против безработицы и государственного произвола. Новые левые выступали за феминизм, интернационализм, за право на самоопределение, сексуальную свободу, против ханжеской морали. Они мечтали об изменениях в самой порнографии и в отношении к ней. Они мечтали о том, чтобы то восприятие женской сексуальности, которое описано мною в рассказе о бывшей однокласснице, было отринуто, и на смену ему пришло бы свободное принятие своих сексуальных потребностей и любых сексуальных практик. Взяв на вооружение фрейдистские постулаты о том, что все, что устраивает двоих в постели, — нормально, они ринулись в борьбу за свободную любовь, забыв, что все еще живут в капиталистическом обществе. Не разрушая основные институты общества, лишь преобразуя некоторые из них, они пытались вписаться в ту же систему насилия. Секс‑позитивизм левых оказался еще одним проявлением культуры насилия. Призванная раскрепостить застоявшееся либидо общества, застывшего в ханжеской морали, порнография превратилась в огромную политизированную машину по производству денег. Сперва рассчитанная на мужское потребление, но ныне интересная и женщинам (считающим, что именно это — продукт борьбы, за наши права в том числе), она учит первых подчинять, а вторых — подчиняться. Порнография не только транслирует подчиненное положение женщины в сексуальных отношениях, но и является средством наживы в обществе потребления. Молодые люди, потребляющие порнографию, получают сборник фантазий, приправленных отчуждением от собственного тела и собственной сексуальности, а порой зарабатывают и меланхолическую зависимость от порно: это проще, чем достичь близости с реальной женщиной из плоти и крови.
Ольгерта:
Секс‑позитив, предлагаемый сегодня, — это не что иное, как возведенные в стандарт мужские потребности, подогреваемые порнокультурой. Женщине в этом «позитиве» просто нет места, ее желания (и нежелания) не влияют на сексуальные ритуалы в большинстве пар. И сексуальное обслуживание, в какие бы обертки его ни рядили, как бы ни доказывали, что «женщина сама всего этого хочет», остается не более чем сексуальным обслуживанием.
Большинство потребителей порнографии — это мужчины. Порнография подвергает насилию женщин и девочек под прикрытием эротики и сексуальности. Опыт женских убежищ показывает, что порнография используется как «источник вдохновения» для абьюзеров. Порнография приносит женщинам как прямой вред (женщины используются для производства порнографической продукции), так и косвенный (последствия потребления порнографии).
Обычно дискуссии о порнографии сосредотачиваются на мужчинах и на том, как порнография меняет их сексуальное поведение — лишает их чувствительности, приучает находить насилие и жестокость по отношению к женщине эротичными, унижение женщины — сексуальным. Куда меньше говорят о том, что эти образы производят такой же эффект на женщин. Исследования показывают, что чем больше женщины видят насилие, тем менее остро реагируют, видя его со стороны. У женщин, которые видят много образов эротизированного изнасилования, развиваются эротические фантазии об изнасиловании; у женщин, которые окружены образами эротизированного подчинения, развиваются фантазии о подчинении. Это не значит, что они желают в реальности быть подчиненными мужчине или быть изнасилованными, но их фантазии используются против них в делах об изнасилованиях. Эротизация насилия доходит до того, что следы побоев на телах жертв выдаются за результат «любовной игры». Гламурная порнография заставляет мужчин жестоко относиться к женщинам, а женщин — жестоко относиться к самим себе.
Наоми Вульф называет два направления, с помощью которых миф о красоте формирует сексуальность, в первую очередь женскую: гламурная порнография (beauty pornography) и гламурный садомазохизм (beauty sadomasochism). Эти два направления происходят из двух направлений порнографии: «мягкая» порнография просто объективирует женское тело, а «жесткая» совершает над ним насилие.
Многие женщины сами выставляют себя на продажу. Они слишком ленивы или глупы чтобы зарабатывать деньги умом или руками.
Вульф подчеркивает, что стремительное распространение гламурной порнографии — это не ответ рынка на уже существовавшие желания людей, а механизм для создания этих желаний. У женщин порнография призвана выработать желание быть объективированной сильным альфа‑самцом. Так порнография отреагировала на растущую независимость и сексуальную свободу женщин. Равноправные, основанные на любви и взаимном уважении отношения между людьми способны подорвать статус‑кво, разрушить существующие властные структуры, основанные на неравенстве и насилии. Для власти свободные, независимые женщины опасны. Жестокие насильственные сценарии, усвоенные из гламурной порнографии, перечеркивают робкие ростки равноправия в сексе и любви.
И не следует, на мой взгляд, ратовать за порнографию только потому, что она якобы создает для женщин рабочие места. Порноактрисы за свой труд получают деньги — это правда. Но это не тот труд, который поддерживает жизнь человека, и уж тем более не тот, который помогает реализовать себя. В порнографии личность убивается. То же самое можно сказать о проституции.
Меня недавно спросили, чем отличается работа шахтера от работы проститутки? Многие считают, что проституция — это работа, проститутка — это профессия, а профсоюз проституток может защитить их трудовые права.
В любой профессиональной деятельности работник продает свой труд, свои умения, навыки, свой профессионализм, получая за это материальное вознаграждение. Отчужденный труд отнимает у человека многое, но не разрушает его личность (хотя профдеформации возможны).
Женщина, вовлеченная в проституцию, продает не свою деятельность, навыки и умения, а свое тело. И в этом существенная разница даже по сравнению с отчужденным трудом пролетария. Женщина предоставляет свое тело другому человеку для… для чего — это уже другой вопрос.
У человека есть разные зоны личного пространства: общественная (более 3,6 м), социальная (от 1,2 до 3,6 метров), личная (от 46 см до 1,2 метра) и интимная (менее 46 см, в этой зоне имеется еще подзона радиусом примерно 15 см, в которую можно проникнуть только посредством физического контакта, — это сверхинтимная зона). Доступ в интимную зону называется близостью, и степень ее зависит от степени доверия к человеку. В разные зоны разные люди получают разный доступ или не получают его вообще. В час пик в общественном транспорте человек испытывает стресс из‑за массовых вторжений незнакомых людей в свое личное пространство. Этот стресс проявляется еще сильнее, когда посторонний человек, к которому женщина не испытывает доверия и не состоит с ним ни в каких отношениях, кроме денежных, вторгается в ее интимную зону.
Шахтер или любой другой работник в своей профессиональной деятельности такие эмоциональные нагрузки не испытывает. Психологические нагрузки возникают у женщин, вовлеченных в проституцию, потому что интимная зона — это не только зона сексуальных удовольствий, о которых в данном случае речь не идет, но зона деторождения и наибольшей уязвимости. Мы допускаем в интимную зону обычно человека, которому доверяем, который не воспользуется нашей уязвимостью, а наоборот, подарит чувство защищенности. Это чувство защищенности наряду с сексуальным удовлетворением объединяет партнеров, сплачивает их, гармонизирует отношения, создает общее личное пространство, которое больше чем 1+1. А насильственное вторжение в зону наибольшей уязвимости многократно, систематически, в форме неподвластной женщине, вовлеченной в проституцию, — это серьезные психоэмоциональные нагрузки, которые травмируют и бесследно не проходят.
Женщина продает возможность вторгаться в ее личное пространство, отдает контроль над ее телом, а мужчина получает власть пользоваться ее телом. Так как клиентов за день обычно несколько, то у нее нет возможности восстановиться после такого вторжения. В итоге тело женщины и ее личность разрушаются. Это сравнимо с отрезанием от тела по кусочку — не восстановимо, в отличие, например, от хвоста ящерицы.
Нас пытаются убедить, что женщины занимаются проституцией по собственному желанию. У меня есть знакомая девушка, которая совершенно добровольно, по собственному желанию, хочет продать почку, чтобы купить семье, оказавшейся в безвыходной ситуации, дом. Когда встает вопрос о продаже части своего тела, все понимают, что мотивы лежат не в сфере желания, а в сфере необходимости и крайней нужды, сопряженной с разрушением человека.
Скорее всего, это понимание происходит также потому, что почку может продать и мужчина, а значит, существует опасность, что и у других мужчин вдруг возникнет необходимость оторвать от себя кусочек. Уж этого‑то допустить никак нельзя! — считает мужское большинство. Женщина же, вовлекаемая в проституцию, идет туда якобы добровольно, чтобы получать якобы удовольствие. Это сугубо патриархатная, андроцентричная и далекая от реальности точка зрения. Удовольствия от секса с клиентом женщина не получает, да и не ставит себе такой цели. Она продает свое тело, обслуживая сексуальные желания мужчины, и материальное вознаграждение — единственная цель такой практики. Поэтому добровольность проституции весьма условна. Свобода выбора в этих условиях сравнима с выбором между голодом и дыбой.
Теперь о насилии. Так за чем же идет клиент в бордель? За сексуальным удовлетворением, говорят нам. И за этим тоже. Но в первую очередь клиент ищет возможность безнаказанно (не считая денежной компенсации) по своему усмотрению распоряжаться чужим телом и, совершая насилие, получать от этого сексуальное удовлетворение. То есть попросту — получить удовлетворение от своей власти над телом женщины. Поэтому всякий сексуальный акт с женщиной, вовлеченной в проституцию, это — насильственный акт, даже если женщина ему очевидно не сопротивляется. В этом акте мужчина выступает как субъект, наделенный волей и желаниями, активно осуществляющий свои интересы. А женщина, вовлеченная в проституцию, представляет собой только тело, которое берут силой, которым пользуются и затем оставляют, эмоционально в это никак не вложившись. Самим сексуальным актом женщину объективируют, отказывая ей в статусе личности, хозяйки своих действий и своей жизни, перечеркивая ее интересы и желания. Женщины как человека в проституции нет, там участвует только ее тело. И если клиент предпринимает какие‑то попытки вовлечь в сексуальный акт женщину как субъекта, как актора, то лишь для того, чтобы ощутить власть не только над ее телом, но и над ее волей, чтобы очевиднее унизить ее, эмоционально опустошить. Сексуальная объективация женщин в проституции достигает своей вершины, она совершенна.
Сексуальный акт, в котором участвуют двое, предполагает эмоциональную вовлеченность обоих, он основывается на доверии и взаимном согласии (даже если речь идет о практиках садомазо). Тогда при вхождении в интимные зоны друг друга происходит взаимообогащение, а не разрушение. В противном случае физическая близость является со стороны мужчины вторжением, и он действует как завоеватель — насильник, а женщиной такое вторжение воспринимается как разрушительное. Насилие — это пренебрежение волей и согласием другого, унижение, уничтожение другого как личности, это иерархические отношения. Даже если формально женщина дает согласие на сексуальный акт с клиентом, во‑первых, как мы выше выяснили, «добровольность» согласия условна, и во‑вторых, такой акт все равно разрушителен для женщины, так как он разрушает ее как личность, объективирует ее, представляет товаром. И если общество не позволяет людям продавать свои органы, несмотря на их «желание», оно точно так же не должно позволять женщинам продавать их тела.
Проституция разрушает не только женщин, она укрепляет и расширяет сферу насилия во всем обществе, распространяя насильственные отношения в различные общественные институты, развивая в социуме культуру насилия.
Клиент (в подавляющем большинстве случаев это мужчина), покупая тело женщины, тоже разрушает свою личность: он эмоционально себя обедняет и, как правило, становится неспособным к доверительным отношениям с женщинами, ему нужна власть и превосходство (в качестве компенсации личных или личностных дефицитов). Впрочем, он, в отличие от женщины, делает это как раз добровольно и получает от самого акта сексуальное удовлетворение. То есть его положение качественно отличается от положения женщины. Женщину, продающую свое тело, вынуждают к тому внешние обстоятельства, и разрушительные последствия от самого акта (физические и психические) для нее намного серьезнее, чем для мужчины. Денежная компенсация их не компенсирует, если не купить на нее наркотики или алкоголь.
Разрушение личности, а практика проституирования как раз этим и занимается, не проходит безболезненно. Тело и психика человека сопротивляются. Сутенерам хорошо известен этот факт сопротивления, они знают, что женщины не стремятся в проституцию, что они противятся такому образу жизни, поэтому сутенеры, как правило, ломают психику женщин наркотиками, голодом, алкоголем, побоями, страхом. Да и сама женщина, чтобы заглушить сопротивление здорового организма, прибегает к веществам, помогающим проводить процесс разрушения менее болезненно. Поэтому проституция практически всегда сопровождается наркоманией и алкоголизмом.
Вся сфера деятельности женщин, вовлеченных в проституцию, отягчена морально‑религиозными заветами, общественным осуждением и уголовно‑процессуальным законодательством. За свою деятельность никакой профессионал, даже полицейский в РФ, обществом так не осуждается, его работа не подпадает под УК, и его не приобщают к наркотикам для ломки личностной защиты, которая включается, когда женщину вовлекают в проституцию.
У любого профессионала есть время вне своих профессиональных обязанностей, есть личная жизнь. Никакая женщина, вовлеченная в проституцию, не может после, скажем, шести вечера или шести утра, выйти из проституции и заняться выпиливанием лобзиком. То есть она может увлечься любым хобби, но из проституции она не выходит. Она все равно остается в ситуации осуждения и разрушения личности. Даже если у нее есть семья и она вынуждена выполнять всю домашнюю работу по уходу за престарелыми и малолетними и по воспитанию детей, все равно женщина, выполняя свои домашние обязанности, остается проституткой, безустанно обвиняемой жертвой патриархатного общества. Она не может выйти за эти границы, не может восстановиться после систематического насилия со стороны клиентов. И с нахождением и выстраиванием своей личной жизни у нее всегда возникают серьезные проблемы. Очень трудно установить необходимое доверие с партнером для полноценной сексуальной близости. «Проститутка» — это стигма, которая всегда с тобой.
Таким образом, проституция — это не труд, не работа, и «проститутка» — это не профессия. Такая деятельность не регулируется Трудовым законодательством. Проституция — это узаконенное насилие одной социальной группы над другой. Отношения с женщинами, вовлеченными в проституцию, всегда насильственные. Проституция легализует насилие — физическое, сексуальное, психологическое, эмоциональное, экономическое. И проституция всегда сопряжена с наркоманией, алкоголизмом и другим разрушительным для личности поведением.
Белла: