При вручении «Рыцарского креста» 8 глава

Повернуть назад, что ли? — вопросительно смотрим мы на Альберта.

- Вперед! И без паники! — цедит он сквозь зубы, не шевеля губами. Интуитивно он принимает единственно правильное реше­ние. Мы беспрепятственно продолжаем свой путь. То ли ивану не хотелось отвлекаться от столь интересного для него разговора, то ли он принял нас за пленных, направляющихся куда-то в сопро­вождении конвойного, за которого он вполне мог издалека при­нять Альберта в его серой русской шинели, полученной в свое время при раздаче одежды. Бравый Альберт и на этот раз сохранил присутствие духа и вывел нас из затруднительного положения. Если бы мы в панике развернулись и бросились обратно в лес, это на­верняка привлекло бы к нам внимание и вызвало подозрение. Но облегченно вздыхаем мы только тогда, когда вновь оказываемся в лесу.

Еще через час нам встречается крестьянин, закрепляющий на санях большую вязанку хвороста. Он настроен по отношению к нам явно доброжелательно. Мы узнаем, что его дом расположен здесь неподалеку, и помогаем ему тащить тяжелые сани. Его жена разре­шает нам отдохнуть в доме и высушить обувь. Достается нам и по тарелке горячего супа. Нам рассказывают, что в поселке, который мы миновали, находится более сотни советских солдат. О лагерях где-нибудь поблизости эти люди ничего не слышали. Мы благода­рим их и снова отправляемся в путь.

За оставшуюся часть дня мы больше никого не встречаем и не видим человеческого жилья. С тем большей радостью замечаем в сгущающихся сумерках освещенное окно. Этот свет выводит нас к маленькой лесной избушке, как будто специально поставленной тут, чтобы мы могли наконец отдохнуть, умыться и побриться. У меня с собой есть лезвие для безопасной бритвы, которое я храню как драгоценность. Но без станка сбрить наши многоднев­ные бороды оказывается непосильной задачей. Старик, хозяин дома, приготовивший по нашей просьбе миску с горячей водой, некото­рое время с интересом наблюдает за нашими напрасными усилия­ми, после чего достает из шкафа старинную бритву. Ловкими дви­жениями он освобождает наши лица от «украшения» и с удоволь­ствием причмокивает, наблюдая за тем, как три дикаря постепен­но, приобретают цивилизованный вид.

Здесь мне хотелось бы сделать маленькое отступление. Мы мог­ли бы и не сокрушаться так о потере компаса. Как я недавно слу­чайно обнаружил, бритвенные лезвия и швейные иглы бывают обычно намагниченными. Если положить лезвие на плавающий в луже сухой березовый листок, то он через несколько секунд развернется в направлении север-юг. Как говорится: век живи, век учись!

Следующий день пути мы проводим, можно сказать, в полном одиночестве. На протяжении всех тридцати километров, которые нам удается пройти, мы не встречаем никакого следа человека. Имевшийся у нас запас хлеба полностью съеден. С беспокойством я замечаю, что направление ветра меняется, и нас начинает обдувать ледяной норд-ост. Наступает ночь. И абсолютно никакой перспек­тивы найти какой-нибудь приличный приют. Того и гляди замерз­нем мы здесь до утра.

Лес кончается, и мы видим темнеющую на открывшемся без­лесном пространстве какую-то башенку. Оказывается, это особым образом поставленный стог сена. Сено уложено внутри стоящих квадратом четырех столбов, связанных друг с другом веревками. Сверху это сооружение покрыто крышей из деревянных планок. Цепляясь за веревки, мы без труда взбираемся наверх под крышу и закапываемся в сено. Из-за отсутствия боковых стенок холодно­му воздуху удается пробираться в наше логово, но, несмотря на это, нам удается уснуть, тесно прижавшись друг к другу. В эту ночь мы изрядно продрогли. К счастью, обошлось без каких-либо последствий для здоровья.

Проснувшись с клацающими от холода зубами, я обнаруживаю у себя под носом кучу снега. Шапка моя, натянутая на лоб и на уши, тоже покрыта слоем снега. Но нам не до романтических кра­сот. Уже светает, и мы спешим выбраться из своего гнезда, чтобы поскорее согреться в движении. С трудом цепляясь окоченевшими негнущимися пальцами за веревки, мы сползаем вниз.

Меня радует, что, несмотря на идущий снег, солнце все же слабо просвечивает из-за облаков.

- Там, где стоит стог сена, должны быть и поставившие его люди! — бормочет Альберт. Но по-прежнему мы не замечаем ника­ких следов присутствия человека.

Вчерашний холодный норд-ост вновь меняется на ласкающий западный ветерок. К полудню становится совсем безветренно. Сол­нце приятно пригревает, как будто стараясь смягчить муки, при­чиняемые нам голодными желудками.

Наконец-то мы встречаем что-то похожее на дорогу. Санный след пересекает эту напоминающую пустынную степь местность. Но проходит еще часа два, прежде чем мы добираемся до населен­ного пункта. Некоторое время издалека наблюдаем за тем, что там происходит. Никакой активности не замечаем. Это позволяет пред­положить, что русских солдат там нет. И все же мы ждем, пока стемнеет, и только после этого решаемся постучать в стоящий на окраине селения дом. Живущие в нем люди сразу замечают по нашему виду, как мы голодны и измучены. И на столе очень скоро появляется горячий ароматный суп. И на этот раз дружелюбие и мягкость, с которыми Эрих обращается к людям, рассеивают встречающие нас поначалу беспокойство и подозрительность. Но все же хозяин не решается предложить нам переночевать в его теплой избе. Выходя из дома, мы внимательно присматриваемся к стоящему во дворе сараю. Как нам вскоре удается убедиться, он не заперт, и внутри имеется достаточно сена и соломы, чтобы мы могли, пусть и без особого комфорта, провести здесь ночь.

Чтобы как-то подбодрить моих спутников, я сообщаю им, что завтра-послезавтра мы доберемся до дороги Брест — Кобрин. Даль­ше должны пойти более густонаселенные места. Вскоре мы встреча­ем тому подтверждение, и весьма для нас неприятное.

Около полудня, пробираясь сквозь густой ельник, мы вдруг слышим собачий лай и выстрелы. Звуки доносятся сначала издале­ка, но постепенно слышны все ближе и ближе. Мы переглядываем­ся в беспокойстве. Это что, охота? Теперь, в начале февраля? И на что здесь охотиться? Разве что на нас? Несколькими прыжками мы оказываемся возле трех тесно стоящих рядом елей и заползаем под их опускающиеся до снежных сугробов ветви. Люди нас здесь не заметят, но вот собаки вполне могут учуять и поднять из нашего убежища, как дичь.

Гиканье и улюлюканье звучат уже так близко, что я думаю: ну, теперь нам не остаться незамеченными. Но происходит чудо: вся эта шумная толпа проносится мимо, звуки ее постепенно сти­хают вдали, и только наши бешено бающиеся сердца напоминают о миновавшей опасности. До сегодняшнего дня для меня остается загадкой, на кого охотились или за кем гнались эти люди. Разуме­ется, в нашем тогдашнем положении любые, даже самые безобид­ные неожиданности казались таящими в себе опасность.

Наконец мы осмеливаемся продолжить путь. Не проходит и часа, как мы выходим на открытое пространство и видим километрах в двух к северу от нас широчайшее шоссе, ведущее с востока на запад, по которому движется в обоих направлениях множество ав­томобилей.

- Вот оно! — вырывается у меня.— Да, вот оно — шоссе Брест – Москва! Другой такой магистрали не может быть в этих краях. И мы добрались до нее уже сегодня! Слава Богу, Припять с ее лесами и болотами осталась позади.

Мои друзья радуются вместе со мной.

К западу от нас лес не обрывается так резко. Под его прикры­тием мы приблизились к дороге никем не замеченными. За очеред­ной группой деревьев перед нами появляется деревня. Мы ждем сумерек, прежде чем что-нибудь предпринять. Нас донимает голод, но мы не рискуем постучать в какую-либо дверь. Осторожно мы пробираемся в стоящий вдалеке от других строений сарай и позво­ляем себе вздремнуть.

Просыпаемся около полуночи. Вокруг царит полная тишина. Мы топаем прямиком к шоссе. Блеск снега в лучах автомобильных фар напоминает северное сияние. Мы дожидаемся достаточно большого просвета в дорожном движении и без труда пересекаем шоссе.

Теперь, если перед нами действительно шоссе, ведущее из Мос­квы, в нескольких километрах к северу должна быть река, а еще дальше на север железная дорога — наша очередная цель. Эти места хорошо знакомы мне с тех пор, как я года полтора назад совершал здесь полеты с аэродрома Стригово на Брест. На этом участке уже не встретятся дающие убежище леса. Путь теперь лежит через засне­женные поля и луга.

Действительно, очень скоро мы подходим к берегу. Озадачен­ный, смотрю я на крутой спуск. То, что я вижу, не похоже на обычную реку, скорей на простирающийся прямой ровной лентой канал. По-видимому, русло реки было здесь расчищено и превра­щено в канал. Склон берега уложен обледеневшим камнем, вода скована льдом. Поддерживая друг друга, мы без особого труда пе­ресекаем канал. По сравнению с переходом Припяти это легкая прогулка.

На этой стороне вдоль берега канала идет дорожка. Забор из проволочной сетки заграждает путь в нужном нам северо-западном направлении. Внезапно Альберт хватает нас двоих за одежду и зас­тавляет упасть на землю. Неподвижно затаившись в снегу, он на­блюдает за чем-то. Ага, теперь и я вижу какие-то неясные очерта­ния. Присмотревшись, различаю: это постовая будка, какие встре­чаются в военных городках. Тропинка здесь отклоняется направо и подводит к воротам в проволочной ограде. Где же часовой? Вокруг ни малейшего признака какого-либо движения. Может быть, он спит, сидя в будке? Скорей всего, здесь никого нет, решаем мы и осторожно проходим на огороженную территорию.

Нас никто не останавливает, и через некоторое время мы ви­дим ряд бараков. В одном из окон горит свет. Возле стола занятая каким-то делом женщина. Мы осторожно стучим. Она с готовнос­тью впускает нас в дом. В поселке живет несколько сотен рабочих, рассказывает она. Работа ее мужа расположена далеко от дома, по­этому ей приходится вставать раньше других. Муж ее — электрик и хорошо зарабатывает.

Как нам выбраться из огороженной территории? — спраши­ваем мы.

Это несложно. На северной стороне забор поврежден во мно­гих местах, и вы наверняка найдете проход,— успокаивает она нас, разливая по тарелкам суп. Мы принимаем его с благодарностью и торопимся поскорее поесть и уйти, пока на улице не появились другие жители поселка, чей интерес привлекать к себе нам ни к чему.

Перед выходом я задаю ей еще один волнующий меня вопрос:

- Где мы находимся? Какие города здесь поблизости?

- Брест, Кобрин... А мы как раз на полпути между ними, — отвечает она, показывая для наглядности поочередно на две тарел­ки и точку посредине.

Удовлетворенный, я бросаю на Альберта горделивый взгляд. И хотя в глубине души я даю себе отчет, что не обошлось без везения, меня радует признание моих заслуг в его ответном взгля­де.

Мы с благодарностью расстаемся с хозяйкой дома и продолжа­ем путь на север. Требуется не больше двух часов, чтобы дойти до двухколейной железнодорожной линии Брест — Москва. Правда, для начала нужно выбраться из проволочного заграждения. Но про­ход и в самом деле находится без проблем.

Уже почти рассвело, когда мы выходим к железнодорожной насыпи. Но, к моему удивлению, обнаруживаем на подстилке из щебня только одну колею. Ага, догадываюсь я наконец, это, ко­нечно же, ветка Брест—Кобрин—Пинск. Пройдя вдоль этой линии несколько километров на запад, мы наверняка придем к месту, где она ответвляется от главной магистрали. Бодро, с чув­ством победителей, топаем на запад по протоптанной путевыми обходчиками тропинке, предвкушая второй завтрак, ждущий нас в появившемся впереди большом доме путевого обходчика. Судя по присутствию десятка ворон, облепивших кучу отбросов возле дома, живут здесь, похоже, неплохо. При нашем приближении птицы взлетают, с явной неохотой покидая свой пиршественный стол.

В нескольких комнатах дома уже горит свет. Одно из окон от­крывается, и из него высовывается женщина, которая вниматель­но следит за нашим приближением. Мы приветственно машем ей руками. Она что-то кричит нам в ответ и через некоторое время открывает дверь.

Мы узнаем, что в этом снаружи довольно неказистом, но весь­ма уютном внутри доме живут три сестры. Их отец работал на железной дороге, но погиб во время войны. Им с матерью разре­шили остаться в этом доме. Мама сейчас в гостях у их брата.

Наше общество им явно не неприятно. Они прихорашиваются и предлагают нам отдохнуть. Ванна в нашем распоряжении. Полная роскошь! Мы, конечно не прочь помыться. После этого великолеп­ный завтрак: яйца, молоко, белый хлеб. Однако, позавтракав, мы, к большому огорчению красоток, спешим распрощаться.

Короткий свисток локомотива и протяжный гудок сигнального рожка извещают нас о том, что мы пришли к месту, где наша ветка соединяется с главной магистралью. Мы видим здесь бригаду дорожных рабочих, которые прервали свою работу и сошли с пу­тей, чтобы пропустить пассажирский поезд. Они что-то кричат нам. Мы не понимаем, но на всякий случай согласно киваем головой. Должно быть, они предупреждают, чтобы мы не вздумали сейчас переходить пути. Мы этого и не делаем, а спокойно ждем, пока проедет поезд и рабочие вновь примутся за работу.

И вот он проезжает мимо нас — поезд на Брест. Эх, хорошо было бы сидеть в пассажирском купе этого поезда, смотреть в окно и беззаботно приближаться к цели своего путешествия! И хоть сейчас это лишь мечты, в наших душах живет уверенность, что недалек тот час, когда они станут реальностью.

Кто знает, может быть, и сейчас некоторые из рабочих с зави­стью наблюдают, как свободно и независимо мы пересекаем пути и шагаем в нужном нам северо-западном направлении. Сколько нюансов скрыто в этом, казалось бы, простом понятии — свобода! Удастся ли нам в течение ближайшей недели перейти советскую границу и оказаться пусть еще не на свободе, но, образно говоря, за пределами тюремной камеры?

Местность, по которой мы теперь идем, действительно стала более густонаселенной. На пути теперь часто попадаются дороги с оживленным движением, все чаще приходится обходить населен­ные пункты. Иногда нам приветственно машут с проезжающих мимо военных автомашин, и мы тоже машем в ответ. Места, где располо­жены лагеря для военнопленных, остались далеко позади, и груп­па людей, идущих не по дороге, а напрямик через поля, не вызы­вает никакого подозрения. Единственное, что, может быть, прихо­дит в голову глядящим на нас скованным служебными путами русским солдатам, это желание вот так свободно, не разбирая до­роги идти куда-нибудь по просторным полям.

Добыть еду и питье теперь не представляет никаких трудностей. К кому бы мы ни обратились, нас тут же доброжелательно встре­чают и предлагают подкрепиться. Таков христианский обычай на­ших добрых самаритян — местных жителей. А может быть, здесь дело в насчитывающей тысячелетия, необходимой для выживания традиции восточных народов: каждый готов поделиться с путни­ком тем, что у него есть.

Вот только достать какую-нибудь обувь в это послевоенное время труднее, чем бутылку пива в Сахаре. Для Альберта это сей­час, когда подули теплые юго-западные ветры и снег начинает таять, самая животрепещущая проблема. Проблема, требующая нео­тложного решения, потому что его валенки начинают расползаться на глазах. Он обвязал их снаружи портянками, но это мало помога­ет.

К вечеру мы видим впереди на небольшой открытой высотке одинокий дом. В наступивших сумерках решаемся постучать в него. Бородатый старик принимает нас с распростертыми объятиями и проводит в просторную жилую комнату. Сочувственно качая го­ловой, он рассматривает мудреные сооружения на альбертовых но­гах и задумывается. Он разрешает нам переночевать, и мы задержи­ваемся у него еще на день, потом на второй, а вслед за этим и на третий.

На третий день он куда-то исчезает на несколько часов, ничего не сказав нам. При этом он прихватил и мою шинель, которую я отдал ему как плату за какую-нибудь пригодную для носки обувь. Я рассудил, что могу теперь обойтись без нее. Все последнее время нам удается находить себе приют на ночь. Кроме того, у меня есть еще теплая телогрейка. Так что дедушка исчез неспроста, да еще с шинелью.

Возвратившись, он достает из своей котомки совершенно но­вые башмаки. Настоящий шедевр на деревянной подошве, подби­той снизу резиной от велосипедных шин, с каблуками, без задни­ка, но с носком из мягкой кожи. Они приходятся Альберту как раз впору и означают для него выход из тяжелого положения.

На четвертое утро старик, живущий один — он вдовец, — намекает, что нам пора отправляться дальше. Он упоминает, что здесь время от времени проходит патруль, который заглядывает и в его дом. По его расчетам, патруль может нагрянуть с минуты на минуту. Мы понимаем намек и не намерены злоупотреблять его гостеприимством. В проведенные у него дни нам удалось хорошо отдохнуть. И в еде не было недостатка. В подвале старика оказались картошка, лук и еще кое-какие припасы. Я с большой благодарно­стью вспоминаю о помощи, которую он нам оказал.

К сожалению, новые башмаки Альберта оказались не столь иде­альными, как нам это показалось вначале. Через несколько часов ходьбы он сильно натер пальцы ног. Приходится отрезать пере­днюю часть носков.

Так же, как и за три дня до этого, мы находим к вечеру одиноко стоящий двор и решаем попытать счастья. Нам открывает дверь пожилая женщина, за спиной у которой стоит здоровенный парень. Услышав нашу робкую просьбу, он тут же вмешивается в разговор и сообщает, что он находящийся в отпуске солдат. Ника­кого разговора о том, чтобы переночевать здесь, быть не может. Он показывает на запад и сердито говорит:

Вон туда идите! Там поселок. Обратитесь к начальству — оно вам быстро квартиру найдет!

Хотя этот представитель молодого поколения и принял нас не очень вежливо, мы все-таки получаем на дорогу кусок хлеба и идем в указанном им направлении к поселку. К местным властям мы, разумеется, обращаться не собираемся, а направляемся к сто­ящему на некотором отдалении от других дому. Эрих, в голосе которого звучит просительность и простодушная доверчивость, об­ращается со своим обычным вопросом:

Мы отпущенные из плена немецкие солдаты. Можно нам у вас немного погреться?

Можно, можно,— звучит в ответ, и нас приглашают войти. В избе, где живет семья из четырех человек, нас встречает прият­ное тепло. Мы решаемся спросить, не разрешат ли нам переноче­вать в каком-нибудь углу. Но ответа мы не успеваем услышать.

Раздается сильный хозяйский стук в дверь, которая сразу же вслед за этим распахивается. В комнату решительно, как будто только их тут и ждали, входят двое высоких мужчин. Старший из них, одетый в гражданскую одежду, представляется как председатель местного совета. Его спутник с кобурой на поясе представляет, по-видимому, местную милицию. Он не спускает с нас пристального взгляда. Нас бросает в пот.

Документы есть? — спрашивает назвавшийся председателем. Его интересуют бумаги, подтверждающие наше освобождение.

Вот так-так! Такого с нами еще не случалось. Как же нам предъя­вить то, чего у нас и в помине нет? Мы изо всех сил пытаемся не показать того смятения, в которое нас повергло это требование, и лихорадочно придумываем подходящую отговорку. Альберт как-то предлагал, что в подобном случае нужно говорить, что мы поте­ряли документы, и тут же переходить в контрнаступление, прося, чтобы нам выдали новые.

Но раньше, чем Эрих успевает выдать эту версию, я вспоми­наю о снабженном фотографией студенческом удостоверении, вы­данном мне Высшей технической школой в Бреслау. У меня его не отобрали за все время пребывания в плену, и вот сейчас я вынимаю этот драгоценный документ и протягиваю его началь­нику. Человек ведь просто выполняет свои обязанности. Он разгля­дывает бумагу, не понимая того, что в ней написано по-немецки, но в конце концов делает вид, что удовлетворен, и требует, чтобы Альберт и Эрих тоже предъявили такие документы. Эрих прилагает все усилия, чтобы объяснить начальству, что этот «документ об освобождении» выдан на нас троих. Лоб председателя морщится в тяжелом раздумье, после чего он кладет мое удостоверение в карман, и посетители выходят из дома. Через некоторое время милиционер возвращается и приказывает нам завтра утром явиться в Совет за документом.

Что же теперь делать? Остаться здесь и переночевать в уютной избе или сломя голову бежать отсюда как можно подальше? Что, если он, несмотря на поздний час, разыщет кого-нибудь понимаю­щего по-немецки и узнает содержание полученной им бумага? Тогда мы будем разоблачены, и за нами тут же явятся, чтобы арестовать.

У вас нет ощущения, что нам несдобровать? Не лучше ли нам смыться, пока ловушка не захлопнулась? — обращаюсь я к своим товарищам.

Не паникуй! Нечего выдумывать, успокойся. Мы остаемся на ночь! — отзывается Альберт. Эрих поддерживает его. Большинство против меня — приходится соглашаться.

Эту ночь я провожу отвратительно. Просыпаюсь и снова засы­паю, чтобы быть разбуженным очередным кошмаром, в котором мне снова и снова приходится спасаться от преследования. При каждом шорохе, каждом звуке я просыпаюсь с мыслью: вот они, пришли за нами. Но никто не нарушает наш покой, и в конце концов мне удается заснуть. Но когда утром кто-то из обитателей дома поднимается, потихоньку, не зажигая света, по-видимому, чтобы не беспокоить нас, одевается и на цыпочках выходит из дома, мы тут же просыпаемся. Быстро одевшись, выходим на ули­цу. Здесь между мной и Альбертом возникает спор. Альберт считает, что нужно пойти и забрать мое удостоверение, которое еще может нам пригодиться в будущем. Я же убежден, что этого делать не следует: нужно бросить все и поскорее уходить.

Нельзя так легкомысленно полагаться на постоянное везе­ние,— шепчу я ему.— Лишний раз рисковать свободой только для того, чтобы вернуть чудом помогший на этот раз, но на самом деле бесполезный документ! В России есть немало людей, понимающих по-немецки. Возможно, там уже давно разобрались, что к чему, и только ждут, когда мы явимся, чтобы схватить нас.

Мне удается своими доводами привлечь на свою сторону Эриха.

Оставшемуся в одиночестве Альберту не остается ничего другого, кроме как согласиться.

Постепенно мы приближаемся к русско-польской границе. Кто-то из встречных сказал нам, что до нее еще 25 километров. Мы движемся вперед без всяких происшествий и надеемся на следую­щий день, соблюдая все меры предосторожности, перейти грани­цу.

Здесь, поблизости от границы, нас снова встречают более на­стороженно. Люди выглядят более запуганными. От нас стараются побыстрее отделаться, дав какой-нибудь еды на дорогу. Никакой речи о том, чтобы зайти и сидя за столом съесть тарелку супа. Когда мы просим женщину в одном из домов разрешить нам пере­ночевать в сарае, в ее глазах появляется откровенный страх. Одна мысль о такой возможности повергает ее в дрожь. По-видимому, ей грозит суровое наказание, если ночной патруль, извещенный, воз­можно, недоброжелательными соседями, обнаружит у нее во дворе бродяг, а то и преступников. Ее вполне могут обвинить в пособни­честве побегу. Да, на границе всегда особое положение.

Наступил наш последний день на советской земле. Ночь удается кое-как провести в подвале полуразрушенного дома. В этот день, 6 февраля 1946 года, мы передвигаемся более осторожно, чем ког­да-либо ранее: ведь рядом граница. Только дважды заглядываем в попадающиеся на нашем пути дома. Люди избегают разговоров с нами. Трудно представить себе, какие драмы и трагедии происхо­дили здесь между беглецами и их преследователями, между кон­трабандистами и пограничниками, между преступниками, пытаю­щимися избежать кары, и милицией!

Кроме того, поляки, живущие здесь, особенно обозлены, ибо проведенная здесь послевоенная граница обрекла их жить на терри­тории тех, кого они считали своими поработителями. Они не смеют вслух говорить об этом, но все знают о том, что именно по прика­зу Сталина были расстреляны под Катынью польские офицеры. Они считают, что Красная армия умышленно приостановила под Варшавой свое наступление, чтобы дать возможность немцам рас­правиться с восставшим населением города. Такое не забывают! Такие вещи на века застревают занозой в сердцах свободолюбивых поляков.

Сразу же после полудня мы выходим к редколесному участку и останавливаемся у его западного края. Сохранившиеся тут окопы дают нам хорошее укрытие. Мы наблюдаем за тем, что происходит вокруг, и решаем дождаться поздних сумерек. До границы всего несколько километров. В теплое время года расстилающаяся перед нами безлесная равнина превращается, вероятно, в болото. На го­ризонте видны проходящие то в одном, то в другом направлении поезда. По моим расчетам, это железнодорожная линия Брест — Бельск — Подляски. Я только не знаю, по чьей территории она проходит. Но где-то там, впереди, она пересекает границу.

Белые заснеженные участки перед нами перемежаются с чер­ными пятнами. Снег с южной стороны каждой неровности, каж­дой складки стаял, обнажив черную землю. Это результат устано­вившейся в последние дни мягкой нездоровой погоды, следы, ос­тавленные все выше поднимающимся солнцем, начинающим по­казывать свою силу сквозь легкие облака.

Внезапно справа от нас появляются два одетых в маскировоч­ные халаты всадника. Ага, это пограничники. Они вооружены и внимательно осматривают местность. Проехав метрах в трехстах от нас, они скрываются на юге.

В полукилометре впереди мы видам одиноко стоящий двор. Когда сумерки сгущаются настолько, что его уже почти не видно, мы вылезаем из своего укрытия и направляемся к дому, чтобы в пос­ледний раз спросить, где пролегает граница. Нам сопутствует удача. Как раз в это время из дома выходит женщина и направляется к сараю. При виде нас она явно пугается, потом красноречиво кладет указательный палец левой руки на губы, одновременно по­казывая большим пальцем правой руки на окна дома. Она явно не склонна с нами разговаривать, но все же нам удается выяснить у нее, что железнодорожная линия, которую мы видели впереди, расположена уже на польской территории. Это как раз то, что нам и нужно было узнать.

За домом, стоящим на некотором возвышении, местность на­чинает плавно понижаться. Почва становится мягкой и вязкой. Аль­берт потихоньку чертыхается — ему приходится трудно в своих шлепанцах на деревянной подошве. Вдобавок начинает моросить дождь. Погода совершенно безветренна. Трудно сказать, благопри­ятствует ли нам такая погода или служит помехой. В наступившей полной темноте нас никто не заметит, но и ориентироваться ста­новится совершенно невозможно. Ни звездочки, ни дуновения ве­терка. Только удача или особое чутье может вывести нас к цели. Остается надеяться, что мы движемся не по кругу и что не напо­ремся на старую мину, что вполне возможно, потому что здесь еще в 1939 году проходила установленная по договоренности между Сталиным и Гитлером демаркационная линия.

При каждом шаге почва под ногами издает громкие звуки — то противный резкий скрип, то веселое бульканье. Это заставляет нас все время останавливаться, чтобы прислушаться. Один раз нам ка­жется, что мы слышим стук конских копыт. Мы приседаем к самой земле и замираем, пока снова не наступает полная тишина. Воз­можно, это было хлопанье крыльев взлетевших при нашем при­ближении ворон. Во всяком случае собак-ищеек нам сегодня нечего бояться: здесь им не взять следа.

Где-то впереди, расстояние определить трудно, внезапно появ­ляется световая точка, как будто кто-то включил там фонарик. Наконец хоть какой-то ориентир! Однако через несколько мгнове­ний огонек снова исчезает. Проехал бы хоть поезд, что ли! По его шуму можно было бы определить, где находится запад, и сориен­тироваться. Но все вокруг как будто вымерло.

Беспрерывно моросит мелкий дождик. Невозможно разглядеть собственную руку перед глазами. У меня возникает ощущение, что мы давно уже сбились с пути и бредем неизвестно куда. Внезапно донесшийся из темноты собачий лай пугает нас и заставляет откло­ниться влево. И вновь возникает свет. На этот раз так близко, что можно различить окно, в котором он светит. Вероятно, мы верну­лись к тому же дому, в котором мы сегодня спрашивали дорогу у испуганной женщины, поскольку, пока было светло, никакого другого дома, кроме этого, мы нигде на всем обозримом простран­стве не видели. Выходит, что мы все-таки двигались по кругу! За столько времени мы должны были бы давно уже дойти до желез­ной дороги.

Я чуть не свалился, споткнувшись о какой-то провод. Может быть, сейчас включится где-то пограничная сигнализация? Какие только глупости не лезут в голову!

Нет, так дальше нельзя! Я предлагаю остановиться и попробо­вать определить направление ветра. Может быть, удастся заметить хоть малейшее движение воздуха. Мокрый палец, поднятый вверх, ничего не дает. Более успешным оказывается другой прием, при­крывание и открывание одного глаза. Удается уловить слабенькое дуновение. Поскольку дом находится позади нас, ветер дует, по-видимому, с запада. Значит, надо идти ему навстречу. Через каж­дые несколько сотен шагов мы проверяем направление ветра. Бла­годаря этому нам удается восстановить ощущение пространства и времени. Хотя вся эта процедура сильно тормозит наше продви­жение.

Проходит еще часа два. Внезапно Эрих спотыкается о какой-то выступ и падает. Что это за выступ? Насыпь, обозначающая грани­цу? Или бруствер окопа? Для начала нужно прислушаться! Все тихо... Кто будет болтаться в такой темноте? Альберт осторожно ощупывает почву перед собой. Вдруг там действительно окоп — как бы не свалиться в него! Его рука нащупывает что-то гладкое, хо­лодное, металлическое. Что это? Ствол орудия? Но до чего же он длинный!

И вдруг его озаряет: да ведь это рельс! Это железнодорожные рельсы! Мы уже в Польше!

Идите сюда! — кричит он нам. — Мы добрались! Мы в Польше!

И вот мы уже рядом с ним. Да, он прав! С радостью первоотк­рывателей мы гладим рельсы дороги. Колотим кулаками по шпа­лам.