При вручении «Рыцарского креста» 4 глава

На второй день начинается уже знакомая нам работа по валке деревьев. Ходить далеко не нужно, потому что мы валим деревья прямо рядом с лагерем — лагерем, который даже не окружен ни­каким забором. Земля настолько промерзла, что для того, чтобы вкопать столбы, необходимые для ограды, пришлось бы затратить слишком много времени и сил. Из-за отсутствия ограждения ива­нам приходится по ночам выставлять двойную охрану.

У меня такое впечатление, что зубья нашей пилы вгрызаются в дерево с большим трудом, чем это было на предыдущем месте. Может быть, пора смазать полотно? Или древесина у сосен, кото­рые здесь растут, тверже, чем на предыдущем месте?

Громкие крики, ругань на русском языке прерывают течение моих мыслей. Я оглядываюсь на лагерь. Там полыхает третья палат­ка. Во все стороны разлетаются снопы искр. Мы не слышали шума и треска горящей ткани из-за скрипа пилы и не заметили начавше­гося пожара.

- Идиоты! Ослы! Саботажники! — надрываются в бешенстве русские. Некоторые из наших сбегаются на помощь. Им удается защитить от огненной стихии другие палатки. Бессильные что-либо сделать, смотрят лишившиеся крыши над головой обитатели пост­радавшей палатки, как огонь пожирает их немногочисленные по­житки.

- Они, наверное, поставили свою буржуйку слишком близко к стенке палатки,— высказывает предположение о причине пожара мой напарник.

- Или кто-то бросил в палатке непотушенный окурок,— до­бавляю я, осуждая предполагаемую небрежность некоторых из на­ших сотоварищей.

Дело заканчивается тем, что с нашей палатки снимают полот­но, образующее второй слой, и делают из него импровизирован­ную палатку, чтобы пострадавшие не остались под открытым не­бом. Что ж, вполне разумное решение. Вот только нам придется теперь по ночам стучать зубами от холода, пока не привезут палат­ку взамен сгоревшей. А если дело затянется, то новая палатка мо­жет уже и не понадобиться, потому что треть или четверть из нас за это время протянет нош.

Кухня у нас тоже самая примитивная. Это котел, подвешенный на индейский манер на трех толстых соединенных вверху и связан­ных проволокой шестах, под которым разжигается огонь. На то, чтобы вскипятить воду и что-нибудь сварить, уходит масса време­ни. Благо в дровах недостатка нет.

В эту ночь я засыпаю не сразу. К счастью, мое предположение, что нам теперь придется замерзать в нашей палатке, не оправдалось. В палатке, конечно, холодно, но вполне переносимо. Несколько слоев спресованной соломы, которой покрыт очищенный от снега пол, ослабляют действие проникающего снаружи холода.

Выйдя около полуночи по нужде, я внимательно всматрива­юсь, как организована охрана. Я вижу, что часовые не спеша обхо­дят лагерь на некотором расстоянии от палаток. Незаметно про­браться через открытое пространство безлесной вершины холма, на которой расположен лагерь, вряд ли возможно.

Оглядываясь так, я вдруг остро ощущаю царящую вокруг мер­твую тишину, кажущуюся жуткой и возвышенной одновременно. Мое бьющееся сердце стремится защититься от чувства затерянно­сти в безжизненных просторах вселенной и спрашивает, какие цели преследовал и преследует Господь Бог, сотворив этот мир, создав в нем жизнь и человека. Какую роль призвано сыграть крошечное преходящее существование отдельного человека в насчитывающей миллиарды лет и продолжающейся в необозримое будущее истории вселенной? Мы не должны отказываться от поиска ответа на этот вопрос, даже если ответ этот будет разным для разных людей. Воз­можно, именно этого и ждет от нас непостижимый, но по-отечес­ки заботливый Создатель мира...

Я начинаю дрожать от холода в своей легкой одежде. Это зас­тавляет меня, так и не додумав до конца своей мысли, поторо­питься обратно в палатку. По дороге со мной происходит малень­кий несчастный случай, который, как ни странно, способствует осуществлению моих планов. Нога проваливается в какую-то неза­метную выбоину, и я получаю растяжение связки. На следующее утро я едва могу подняться на ноги. Щиколотка сильно распухла. Иван, который видит мою ногу, тут же говорит:

- Сегодня никакой работы!

Нет, злоба, жестокость, жажда места отнюдь не присущи на­шим бывшим противникам, которых наши обезумевшие расисты называли полулюдьми. Если нет повода заподозрить симуляцию, если наглость пленного не провоцирует вспышку ярости, поведе­ние наших охранников отличается корректностью и природно при­сущей им гуманностью.

Освобожденный от работы, я провожу дни лежа на нарах и обдумывая свои планы. Предусмотрительно откладываю про за­пас часть моего хлебного рациона. Правда, это становится затруд­нительным, когда из-за того, что вовремя не подвезли продоволь­ствия, наш рацион сокращают. Вот уж совсем некстати! Причина этой задержки совершенно непонятна. В последние дни не было ни снега, ни сильного ветра, который мог бы занести дороги. Может быть, машина с продуктами попала в руки к партизанам? Говорят, что в районе Припяти действуют отряды, не дающие русским по­коя. Осуществленный по указанию Сталина расстрел тысяч польских офицеров под Катынью никак не способствовал ослаблению на­капливавшейся на протяжении столетий антипатии жителей вос­точной Польши к русским. А если мы так и не дождемся пополне­ния наших припасов? Тогда остается только два выхода: голодная смерть или бегство.

Лежа с закрытыми глазами, я вспоминаю, что я знаю о своих новых товарищах по работе. Есть ли среди них кто-нибудь, кто знает русский или по крайней мере польский язык? Насколько я помню, Эрих Б. родом из Восточной Пруссии и как житель Ма­зурии, должно быть, владеет польским.

На третье утро после моей травмы, а это четверг 24 января, я с радостью обнаруживаю, что опухоль сошла и нога совсем не болит. Следуя внезапно созревшей идее, я решаю сделать вид, что боль еще не прошла, и, сильно хромая, занимаю место среди построив­шихся для выхода на работу. Всем видом я показываю, что, не­смотря на то, что еще не вполне здоров, готов приступить к рабо­те.

Добродушные русские тут же замечают это и предлагают мне еще на денек остаться в лагере. Но я отвечаю им с помощью пере­водчика, что хочу в той мере, в какой смогу, поработать со всеми. Они пожимают плечами и соглашаются, но при этом не включают меня ни в какую бригаду, а предоставляют самому по мере воз­можности помогать тем или другим.

Я, разумеется, использую это в своих интересах, чтобы отыс­кать среди работающих Эриха. Он работает в паре с Альбертом В., парнем атлетического телосложения из Гессена.

- Помочь вам обрубать ветки? — спрашиваю я.

- Обрубай, если хочешь.

Особого дружелюбия в этом ответе не слышно. Да и зачем ну­жен им в их сработавшейся команде какой-то пугающийся под ногами посторонний?

- Как вы думаете, что случилось с нашим продовольствием? — начинаю я разговор. Я знаю, что это сейчас для всех животрепе­щущая тема. Кого бы не взволновала, будь он на нашем месте, опустевшая в последние дни кормушка? Мои собеседники реагиру­ют так, как будто речь идет о каком-то несущественном пустяке.

- Чего волноваться? — откликается Альберт.— Иван знает, что нам положено.

- Мы ведь тут от всего мира отгорожены! А если грузовик с продуктами так и не приедет?! — возражаю я.

- Ну, так сразу уж не каждый заблудится! — усмехается Эрих.

- Это уже шпилька по моему адресу, намек на мой неудавшийся побег. Я тогда и всем моим товарищам говорил, что заблудился и потерял дорогу.

- Вы думаете, Эмиль Т., наш сбежавший и якобы пойманный эсэсовец, тоже заблудился? — поворачиваю я разговор в нужном мне направлении.

- Этот никогда не заблудится! И то, что его поймали, тоже бабушкины сказки,— выражает свое мнение Эрих.

- Может быть, и сказки,— гну я свое,— но шансов добраться отсюда на Запад совсем мало.

- Ну, уж ему как эсэсовцу пришлось на этот риск пойти. Надеюсь, что и до дома добраться ему удалось.

Особенность работы такова, что разговоры наши никто не мо­жет услышать, поскольку никто не рискнет подойти ближе чем на расстояние, равное длине падающего дерева, да еще с запасом. Не­давно один из наших товарищей, нарушивший это правило, был придавлен вершиной упавшей сосны. Спасти его не удалось. Тем не менее я на всякий случай время от времени поглядываю по сторо­нам. Альберт и Эрих тоже соблюдают осторожность, потому что лучше, если никто не услышит, о чем мы говорим. Малейшее по­дозрение на планирование побега чревато отправкой в далекие ази­атские лагеря. А у нас есть основания предполагать, что среди тех, кто нас окружает, есть и продавшиеся русским стукачи.

- Как вы думаете, в какую сторону он подался: через Слова­кию и Чехию, через Венгрию или, может, через Восточную Прус­сию? — продолжаю я разговор в соответствии с моим замыслом.

- Конечно, через Чехию! — уверенно говорит Альберт.— Это ведь самый короткий путь.

- Ну, я бы выбрал другой маршрут,— возражаю я.

- И какой же? — возбужденно шепчет Эрих.

- Через Восточную Пруссию.

- Через Восточную Пруссию? — в голосе Альберта звучит не­доумение.— Зачем такой огромный крюк?

- Ну, во-первых, не придется переходить Буг, а эту широкую реку так просто не пересечешь. Там как раз и ловят большинство наших беглецов В густых лесах между Брестом и Белостоком гораз­до легче перейти границу. Во-вторых, нужно иметь в виду, что поляки, живущие в восточных районах Польши, граничащих с Советским Союзом, враждебно настроены по отношению к рус­ским, а к немцам относятся неплохо. Вот западные поляки — те ненавидят немцев. Так уж складывается: полякам ненавистен тот сосед, который ограничивает или отбирает их драгоценную свобо­ду. В-третьих, если Эмиль выбрал этот путь, то, двигаясь на север и пройдя районы, населенные сочувствующими поляками, он смог бы добраться до Восточной Пруссии, где ему наверняка помогли бы оставшиеся там немцы. Восточная Пруссия — все равно, что мост в Германию! Я бы, например, дорогу в Восточную Пруссию и без карты нашел. Мне довелось немало полетать в районах Брест-Литовска, Ломжи, Алленштайна, и хоть я знаю эту местность не так, как собственную ладонь, но все же достаточно, чтобы доб­раться в нужные места.

- Ну и расхвастался! Да ты в ста метрах от лагеря заблудился и не мог обратно дорогу найти! — с насмешкой вставляет Альберт.

- Вы что, в самом деле поверили, что я тогда заблудился? Ладно уж, вам я скажу, как было дело. Надеюсь, что перевод в Сибирь вы мне после этого не устроите. Я в ту ночь рванул было в направлении родных краев, да на следующее утро обратно повер­нул — понял, что без знания польского языка далеко мне не уйти.

Ну, теперь я уже раскрылся до конца. Но когда-нибудь это ведь нужно было сделать. Для того, чтобы предложить маршрут через Восточную Пруссию, у меня была еще одна причина, которую я вслух не назвал: для Эриха название «Восточная Пруссия» долж­но было прозвучать как музыка. Ведь для него это означало воз­можность снова увидеть родину.

То, что мои собеседники все еще полны сомнений на мой счет, меня не смущает. Я вполне понимаю Альберта и скепсис, звучащий в его словах:

- Ты бежал в Германию?! Да так любой может сказать, даже если он просто заблудился и только на следующий день нашел дорогу обратно. И вообще, пытаться без компаса выбраться из этих диких безлюдных краев — дело, по-моему, безнадежное.

Ага, вот оно и прозвучало, это ключевое слово «компас». Мне даже не пришлось самому его упоминать. Я с торжеством вынимаю из специально устроенного в одежде тайника мой драгоценный талисман и осторожно показываю его.

- Эту штуку мне как раз и удалось раздобыть во время той попытки. Мне его один поляк подарил.

У обоих на мгновение отшибает речь от изумления. Глаза их загораются. Еще раз оглянувшись по сторонам, я демонстрирую им, что компас вполне исправен. Стрелка свободно поворачивается и замирает, повернувшись на север.

Лед наконец сломан. Теперь для них уже очевидно, что я завел этот разговор не для того, чтобы спровоцировать, заманить в ка­кую-нибудь ловушку. У них тут же возникают новые вопросы.

- А когда и как нам лучше отсюда смыться? — берет быка за рога Альберт.— А в Ортельсбург мы попадем? Может быть, мой дядька еще там!

- Ортельсбург как раз и будет целью первого этапа нашего предприятия,— провозглашаю я, непроизвольно повышая тон, что­бы придать своим словам большую убедительность, и ловлю осуж­дающий взгляд Альберта; совсем необязательно всем слышать, что столь оживленно мы обсуждаем не то, куда свалить подпиленную сосну.— Уходить надо сегодня же,— решительно добавляю я, на этот раз предусмотрительно понизив голос,— Я сейчас пойду и заберу мои вещи из палатки, а вы приготовьте свои во время обеденного перерыва. Положите их не как обычно, в изголовье, а в ногах возле шеста, который поддерживает палатку, чтобы мне было видно. Точное время я вам сейчас не могу назвать. Подам знак, когда наступит подходящий момент.

Оставив эти указания, я перехожу от них к соседней группе, помогаю там минут пятнадцать, а потом, как бы вконец измучен­ный, ковыляю по направлению к лагерю. Сердце бешено колотит­ся у меня в груди. Ну что ж, дело начато. Меня немного беспокоит, что нас будет трое, а не двое, как я планировал. Однако здесь ничего не поделаешь: я сразу понял, что Эрих не согласится бе­жать, оставив своего партнера. Как потом оказалось, присутствие Альберта оказалось для нас большой удачей: без его способности мгновенно ориентироваться в окружающей обстановке нам вряд ли удалось бы добраться до Восточной Пруссии. От его тренированных глаз пехотинца не ускользало ничто, что могло бы представлять опасность или наоборот, и это сослужило нам хорошую службу.

Мое решительное: «Уходить сегодня же!» заставляет меня поло­мать голову. Внимательное наблюдение показывает, что по пери­метру участка, на котором мы работаем, патрулирует восемь часо­вых. Не мозоля глаза, они тем не менее исправно несут свою служ­бу. Хотя сектора, которые они патрулируют, слегка накладываются друг на друга, часовые, встречаясь, не вступают в разговоры, лишь изредка перекидываясь парой слов.

Как бы для того, чтобы поправить повязку на больной ноге, хромаю в свою палатку. Никто не обращает на меня внимания. Я решаю взять с собой только мешочек с продовольствием. Мой рюкзак и валенки пусть остаются русским. Оставленные мной ва­ленки, как я узнал через многие годы, заставили начальника лаге­ря усомниться в том, что Летчик действительно совершил побег. Кстати, валенки мне так и не понадобились, поскольку сильных морозов в эти месяцы не было. Мои сапоги с подрезанными голе­нищами под маскировочными штанами отлично послужили на всем пути до самого Нюрнберга.

Складываю в мешочек накопленный запас хлеба, миску и ложку. Беру с собой маленькие складные ножницы, которые были спря­таны под нашлепкой в месте крепления ремней к рюкзаку и сохра­нились там, минуя все обыски, а также мою кошмарную самодел­ку — алюминиевую расческу. Эти два предмета я храню до сегод­няшнего дня в память о тех временах, когда на себе ощутил, что человек, не имея практически ничего, находясь в самых прими­тивных условиях, может не только физически существовать, но и не терпеть при этом моральною ущерба.

Одеваю длинную шинель, которой снабдили меня русские, и привязываю мешочек к ремню брюк: так, чтобы он болтался под шинелью где-то между коленями. Он, конечно, мешает мне при ходьбе, но моя «больная» нога является достаточным оправданием для неуклюжей походки. Не спеша, со многими остановками ко­выляю к восточному краю нашего рабочего участка. Да, именно к восточному! Чтобы отвлечь возможные подозрения: какой дурак побежит на восток, если цель его побега, его родина находится на западе? Ведь сказано же в Библии: «Будь мудрым, как змея!» А это означает, что хитрость дозволена, если она служит не для мошен­ничества, не для того, чтобы нанести ущерб другому. В этом пони­мании полезности «отвлекающих маневров» не последнюю роль сыграло мое увлечение шахматами.

Так я приближаюсь к елке, нижние ветви которой опускаются до самого снега. Убедившись, что за мной никто не наблюдает, я отвязываю мешочек от пояса. Он падает в снег, после чего я ногами заталкиваю его под ветви, так чтобы его никто не заме­тил. Вскоре после этого звучит сигнал, объявляющий начало обе­денного перерыва.

По дороге в лагерь я ковыляю рядом с Эрихом и Альбертом, пытаясь по выражению их лиц определить, не взяли ли в них верх сомнения в осуществимости нашего плана. Нелегко сохранить по­рожденную первоначальной эйфорией и полетом фантазии надеж­ду на успех, ведь трезвая рассудительность начинает доказывать, что все эти прекрасные планы всего лишь мыльные пузыри, кото­рые лопнут при первом же соприкосновении с действительностью.

В этот момент никто из нас еще не подозревает, насколько велики те шансы, которые судьба, а точнее, как я в том абсолютно убежден, Господь Бог предоставляет нам на этот раз. Теперь же для того, чтобы ободряющей улыбкой поднять дух моих терзаемых со­мнениями и надеждой товарищей, мне приходится мобилизовать всю свою волю, все свои духовные силы. А прежде всего нужно преодолеть собственные страхи и сомнения.

Есть одна прекрасная пословица: ты, знай, подбрасывай дрова, а Бог уж сварит. Этой пословицей руководствуюсь я, выполняя задуманное. Мне удается описанным выше способом перетащить рюкзаки моих спутников в тайник под елкой, хотя они гораздо больше моего мешочка и мне приходится прилагать особые уси­лия, чтобы какой-нибудь их край не вылез из-под шинели. Выгля­дит это так, как будто моя травма причиняет мне несказанную боль.

Проходят два часа. Эрих и Альберт вопросительно поглядыва­ют на меня. Я слегка пожимаю в ответ плечами. Как назло не появляется никакая паненка, которая отвлекла бы разговорами часовых, никакая бродячая собака, на которую они не премину­ли бы поохотиться. Получится ли что-нибудь сегодня? Если так дальше пойдет, придется ждать ночи, а то и завтрашнего дня. Если мы хотим уйти еще сегодня, то сейчас самое для этого время, потому что через какой-нибудь час будет перекличка, а потом возвращение в лагерь.

Раздающийся в этот момент крик дежурного по кухне: «Эй, кто-нибудь, принесите дров!» ударяет меня как электрическим то­ком. Пока этот призыв звучит, мой мозг лихорадочно работает: вот она, желанная возможность! Как раз в нужный момент, и я не должен ее упустить! Будет вполне естественным, если я, как не обремененный сейчас конкретным заданием, займусь этим делом. Но мне, естественно, нужны помощники. Нет, к часовому я не стану обращаться. Ему несдобровать, когда обнаружится, что отпу­щенные им Летчик и еще два «помощника» бесследно исчезли. Я направляюсь прямо к начальнику, который как раз прогулива­ется неподалеку, погруженный в изучение каких-то бумаг. При­звав на помощь весь свой словарный запас и стараясь не показать внутреннего напряжения, обращаюсь к нему:

- Кухня дрова надо. Два человек пожалуйста!

Русский офицер, внимание которого, как видно, поглощено какими-то расчетами, рассеянным кивком головы выражает свое согласие и благодарность мне за то, что я взял на себя эту заботу.

Прости меня, дорогой, за те неприятности, которые я тебе доставлю. Но ты уж как-нибудь найдешь способ выкрутиться из затруднительного положения. Ведь для тебя это всего лишь прехо­дящий эпизод, который ты через неделю забудешь. А для нас троих это вопрос жизни; это событие будет и через пятьдесят лет живо в нашей памяти.

Я замечаю, что вблизи той елки, под которой я спрятал наше нехитрое имущество, стоит засохшее дерево, как раз то, что нужно на дрова.

- Альберт! Эрих! Идете со мной за дровами! — кричу я им, показывая рукой направление, куда им идти.

- Там сухая сосна,— объясняю я часовому, подозрительно ко­сящемуся на нас. Мои друзья лихорадочно набрасываются на работу. Теперь нельзя терять ни секунды. Уйти на минуту раньше означает на лишние полторы-две сотни метров удалиться от лагеря. Падает спиленное дерево. Одобрительно поглядывает в нашу сторону иван. Пила пилит сухую древесину как масло. За какие-нибудь минуты мы распиливаем ствол на восемь подходящих дня переноски бревен. Попутно я вытаскиваю из-под елки спрятанные ранее вещи и ос­торожно оглядываюсь. Мы находимся в поле зрения только одного часового. Но вот и он, продолжая свой обход, направился к смеж­ному участку. Громко, так чтобы слышали все находящиеся побли­зости, я кричу:

- Нет, этого мало! Нужно еще одно дерево. Давай вон то пова­лим!

С этими словами я, сгорбившись и хромая на обе ноги, что позволяет мне нести прижатые под шинелью к груди вещи, углуб­ляюсь в лес. Мои товарищи следуют за мной. Через несколько мгно­вений нас уже никто не может видеть. Последний взгляд назад. Ну все! Путь свободен!

- Теперь быстро вперед, в этом направлении! — командую я, передавая своим спутникам их рюкзаки. Мы бежим по протоптан­ной паненками тропинке так быстро, насколько нам позволяют наши ноги и легкие.

- А пила? — спрашивает на ходу Альберт.

- Берем с собой! — отзываюсь я. Ведь не можем же мы бросить ее на дороге, как указатель направления в котором мы ушли. С другой стороны, если нас поймают, то могут обвинить еще и в воровстве. Вот такая дилемма. Но сейчас не до раздумий, потом разберемся.

На следующем повороте мы покидаем тропинку и продолжаем двигаться на восток через высокий сосновый лес. Идти через него легко, поэтому мы стараемся не снижать скорости. Но постепенно мы с Эрихом выдыхаемся. Альберт замечает это и замедляет ход. Наконец мы останавливаемся, чтобы отдышаться, и прислушива­емся, насколько позволяет шум собственного дыхания. Позади все спокойно, ни шума, ни криков, ни выстрелов, ни сигналов трево­ги. Не слышно и сигнала конца рабочего дня — полная тишина и покой. Большая удача, если нам удастся уйти достаточно далеко раньше, чем начнется тревога, и сбить со следа преследователей.

Быстрым шагом продолжаем мы свой марш. В наступающей тем­ноте наши следы становятся незаметными. Судя по всему, мы уда­лились от нашей зоны километра на два-три. Еще метров через пятьсот мы натыкаемся на покрытую многочисленными следами автомобильных колес, но в данный момент пустынную дорогу. Гляди-ка, а ведь эта местность не так уж дика и безлюдна, как нам казалось!

Мы единодушны в том, что следует воспользоваться этой ука­танной дорогой, чтобы замести наши следы.

- Налево или направо? — спрашивает Альберт, идущий впере­ди. Ну какой тут может быть вопрос!

- Конечно, налево! — отзываюсь я, помогая подняться по­скользнувшемуся Эриху. Разумеется, мы должны выбрать северное направление, тут и раздумывать нечего.

По дороге идти, конечно, приятно, но долго оставаться на ней нельзя. В любой момент может появиться какая-нибудь автомашина. Слева от дороги тянутся невысокие кусты. Самое подходящее место для того, чтобы скрыть наши следы. Одним прыжком перепрыги­ваем мы друг за другом через этот естественный бордюр, благодаря которому наши следы, уводящие в лес, с дороги практически не­заметны. Небольшая впадина, на которую мы выходим, располага­ет к передышке. По-прежнему царит полная тишина. Ничто не ука­зывает на то, что за нами уже идет погоня.

Вполне возможно, что в лагере никто особенно не обеспокоил­ся. Этот Летчик, вероятно, рассуждают они, полный недотепа. Вна­чале заблудился во время поисков елки на Рождество. Теперь тоже, видимо, заблудился в двух шагах от лагеря, да еще двоих где-то за собой таскает. Да, немудрено, что мы побили Германию, если в вермахте были такие бестолковые офицеры!

Я вытаскиваю кусок хлеба из моих припасов и делю его на три части. Не спеша, почти торжественно съедаем мы как свободные люди свой первый ужин. Нас охватывает не поддающаяся описа­нию радость.

Тем временем наступает ночь. Теперь до утра преследования можно не бояться. Мы решаем идти всю ночь на север, а с рассве­том повернуть в нужном нам северо-западном направлении.

Звезды на небе сияют так ярко, как это возможно только вда­ли от больших городов. Пока мы их видим, компас не нужен. Как светящийся указатель горит над нами Полярная звезда. Разумеется, чтобы воспользоваться этим указателем, нужно уметь отыскать его в безграничным море звезд. Но этому я научился уже давно, еще гимназистом, гуляя звездными вечерами по эрленштегенскому лесу на восточной окраине Нюрнберга. Как прекрасно, что созвездия, перемещаясь с востока на запад вокруг небесной оси, сохраняют свои очертания и взаимное расположение над земным полушарием!

Мы начинаем быстро мерзнуть в нашей промокшей от пота одежде. Это заставляет снова тронуться в путь. Через некоторое время выходим на большую прогалину. Снег здесь гораздо глубже, чем в лесу, поэтому мы предпочитаем отклониться, чтобы продол­жить путь под растущими без всякого подлеска высокими соснами. Здесь мы натыкаемся на хорошо утоптанную тропинку. Хотя она уводит нас вправо, то есть на северо-восток, мы решаем восполь­зоваться ею, поскольку идти по ней можно гораздо быстрей, а для нас сейчас самое главное — как можно больше удалиться от лагер­ной охраны. Мы идем гуськом: впереди Альберт, за ним Эрих, а последний я. Время от времени я оглядываюсь: нет ли позади какой опасности. Периодически мы останавливаемся на несколько мгновений и прислушиваемся. Но ничто, как и раньше, не нару­шает полнейшую тишину.

Через час ходьбы наша дорожка раздваивается.

- Куда дальше? — спрашивает Альберт.

После некоторого раздумья я выбираю тропинку, отклоняю­щуюся влево: хотя она и ведет через открытый безлесный участок, где мы будем полностью на виду, нам все же следует постепенно возвращаться на нужное направление.

Постепенно наши шаги становятся все более тяжелыми. На меня наваливается свинцовая усталость. Я вижу, что и Эрих чувствует себя не лучше. Дух, конечно, рвется вперед, но вот тело требует своего; к тому же сказывается тот скудный паек, на котором мы сидели все эти месяцы. Да и ночи зимние очень уж длинны. Я представляю себе, как хорошо было бы сейчас прикорнуть возле уютной кафельной печки. Улечься бы на скамейке, вытянув уста­лые ноги. А предательский внутренний голос нашептывает: непло­хо было бы тебе сейчас и в теплой палатке спокойно спать.

Только нашему богатырю, похоже, все нипочем. Но когда справа показывается что-то вроде отдаленного огонька, он, к нашему удив­лению, говорит:

- Надо бы где-нибудь на отдых устроиться.

И мы дружно направляемся напрямик через заснеженное поле к огоньку, мерцающий свет которого едва заметен. Мы идем, вы­биваясь из сил, но огонек как будто не становится ближе. Может быть, это всего лишь звездочка, горящая у самого горизонта? Вдруг и этот слабый свет исчезает. Мы озираемся вокруг и, к своему изумлению, обнаруживаем, что оказались среди низких деревенс­ких изб. Это что, сон? Или мы стали жертвой какого-то зимнего миража?

Но нет, вот они, совсем рядом, покрытые снегом крыши, а почерневшие стены можно потрогать рукой. Еще несколько ша­гов, и снова появился наш путеводный огонек. Теперь уже никако­го сомнения, что это огонек от лампы, светящей из открытого настежь окна. Слышны доносящиеся оттуда звуки скрипки. Заме­рев, мы осваиваемся с этой неожиданной ситуацией.

- Оставайтесь здесь! Я посмотрю, что там,— шепчет Альберт.

- Только поосторожней,— предупреждаю я, но его уже нет рядом. Затаив дыхание и напряженно прислушиваясь, мы смотрим в сторону освещенного окна. Ага, вот едва заметное движение у правого нижнего края окна. Альберт уже подкрался и заглядывает внутрь. Ну что ж так долго! Чего он там ждет? Внезапно из-за двери доносится собачий лай. Ох, Альберт! Наверное, он выдал себя каким-то звуком.

А вот и он. Альберт успевает вернуться к нам, прежде чем дверь дома распахивается и в дверях возникают силуэты двух мужчин. Они что-то кричат в темноту, потом ночную тишину нарушают звуки двух выстрелов. Разумеется, вышедшие из освещенной ком­наты парни не могут видеть нас, затаившихся в темноте. И стреля­ют они не в нас, а так, для острастки. А где же собака? К счастью, они не выпускают ее из дома.

В соседних домах ни малейшего движения. Да и кто высунется наружу, когда там стреляют?

Мы срываемся с места и несемся прочь, как будто за нами гонится тысяча чертей. Через несколько минут мы чувствуем под ногами гладкую ледяную поверхность. Она простирается широкой полосой между кустами и лесом. Бежать по ней невозможно. Мы сбавляем темп и останавливаемся, бурно дыша. Некоторое время никто из нас не в силах произнести ни слова. Сердце бешено коло­тится. Да, уж пробежались мы... От страха усталости как не бывало. Когда наконец удается отдышаться, Альберт рассказывает об уви­денном:

- Там было пять мужчин и пять женщин. Одни танцевали, другие сидели за столом и разговаривали. Печка там у них, навер­ное, раскалена, потому что внутри ужасно жарко. Мужчины были без пиджаков, а я как раз хотел увидеть, что там на них надето было: обычная одежда или военные мундиры. Немного в стороне была вешалка, и, чтобы рассмотреть, что на ней висит, я чуть-чуть приподнялся и, видимо, зацепил оконный крючок. Он чуть звякнул, тут собака и залаяла. Во всяком случае, теперь ясно, что там солдаты: кто еще может здесь открыто носить при себе оружие, да еще стрелять без особого повода?

- Альберт, дорогой, что бы мы без тебя делали?

Эти слова Эриха выражают и мои чувства. Мы понимаем те­перь, как нам повезло, что с нами Альберт, наш незаменимый Виннету.

Некоторое время мы идем по льду. Отойдя от кустов, видим простирающуюся в обе стороны гладкую ледяную поверхность. Под нами замерзшая река. Ширина ее метров шестьдесят. Как мы узнали позже, это река Турья. Мы топаем по льду, проверяя, достаточно ли он прочен.

- Да этот лед и груженую телегу выдержит! — говорит уверен­но Альберт. Идти по замерзшей запорошенной снегом реке доволь­но легко; во всяком случае легче, чем по гладкому льду или зане­сенному снегом полю. Но вскоре мы замечаем, что лед под нами уже не кажется таким прочным: время от времени слышится скрип и потрескивание, которые напоминают о рискованности выбран­ного нами пути. Мы вспоминаем о возможных подводных течени­ях, о впадающих в реку ручьях, которые могут подмывать снизу лед, делая его тонким и ломким, и решаем покинуть эту ненадеж­ную «трассу». Выбираемся на крутой восточный берег, воспользо­вавшись для этого выступающими из берега мостками и ведущим к ним спуском.