При вручении «Рыцарского креста» 7 глава

Я не сожалел о том, что решился бежать из плена. Я не молился Богу. Где-то в глубинах моей души жила убежденность в том, что Тот, кто всегда был надо мной, со мной и во мне, не оставит меня. Я не испытывал ни малейшего страха или паники.

Единственный вопрос, который мучает меня: почему он не на­жимает на спуск? Проходящие в ожидании секунды растягиваются в вечность.

Когда после этой вечности из дома выводят и помещают рядом со мной Эриха, я догадываюсь: они хотят собрать всех нас троих и прикончить разом. Может, они еще разыграют, в какой очереднос­ти расстрелять нас. Для них больше азарта, а для нас дополнитель­ные муки.

Когда выводят Альберта, мне уже все безразлично. Я уже ни на что не надеюсь, ничего не ожидаю. Моя душа уже как бы отклю­чилась от всего мирского. Жизнь как будто остановилась во мне.

Проходит еще вечность... Я постепенно начинаю вновь ощущать происходящее. Все солдаты собрались возле нас. Их восемнадцать.

Откуда они взялись? Что привело их сюда? Случайность? Или они пришли за нами по следам, по которым направил их вчерашний рыжий тип?

Из дома выходят еще три солдата. А, понятно... Они, наверное подумали, что мы могли спрятать где-то в доме оружие, и искали его. Поэтому нам и пришлось ждать так долго.

Найти они, разумеется, ничего не смогли… А если бы мы все-таки отобрали пистолет у того солдата, от которого мы позавчера сбежали, оставив наши вещи! Они бы сейчас нашли этот пистолет и расстреляли нас на месте как вооруженных бандитов.

Вспоминая сейчас, через полстолетия, об этом случае, я ду­маю, что мы попали в руки отряду, боровшемуся с действовавши­ми в округе вооруженными партизанами — группами, состоявши­ми из немцев или из поляков, которые не хотели смириться с новой властью. В том, что нам удалось так легко отделаться, сыграли свою роль и наша забота о беспомощном старике, и то, что мы не забрали в соседнем доме башмаков против воли хозяйки. Если бы мы это сделали, нас объявили бы грабителями и распра­вились бы без всякого сожаления.

Ситуация начинает меняться в нашу пользу, когда из первого дома возвращается ходивший туда солдат. Он передает охраняющим нас какое-то распоряжение, после чего нам приказывают встать и отводят в первый дом. Там в большой комнате Нас встречает совсем молодой светловолосый лейтенант. Вид его сразу вызывает у нас симпатию. Он по-дружески улыбается и начинает задавать вопросы. Сначала он спрашивает, откуда мы. Мы рассказываем ему все со­вершенно искренне. Он с удовлетворением кивает при этом голо­вой, как будто мы только подтверждаем то, что ему и так уже известно. На вопрос Эриха, нельзя ли нас определить в один из местных лагерей вместо того, чтобы тратить время и усилия на возвращение нас на прежнее место, лейтенант ничего не отвечает, а продолжает расспросы. Он интересуется, откуда мы родом. О Ма­зурии и Люнебургской пустоши ему приходилось слышать, назва­ние же моего родного города сейчас не сходит со страниц газет из-за происходящего там процесса над военными преступниками.

Осведомляется он и о наших воинских званиях. Узнав, что я был старшим лейтенантом в авиационной разведке, он достает из кармана портсигар и дружеским жестом угощает меня сигаретой. И хотя я, еще оканчивая школу, дал зарок никогда не брать в рот этой отравы, здесь я не могу отказаться и, приняв сигарету, как знак взаимной, не знающей национальных границ приязни, при­куриваю ее от поданного им огня. На этом допрос заканчивается.

Альберт, оберфельдфебель, и Эрих, ефрейтор, тоже получают по сигарете, но от других солдат — равных им по званию. Лейтенант же отправляет куда-то одного из своих людей, дав ему какое-то задание. Через некоторое время посланный возвращается с боль­шой буханкой хлеба — килограмма два на вид. Лейтенант берет у него хлеб, сует его мне под мышку и желает нам счастливого возвращения на родину в Германию.

- Эрих, ты не шутишь? — переспрашиваю я несколько раз нашего переводчика, не в силах поверить в услышанное. Лейтенант улыбается и повторяет несколько раз по-русски: «Да, да...», что-то добавив к этому.

- Мы можем идти, куда хотим,— переводит Эрих его слова.

Потрясенные, мы в стремлении выразить свое уважение и благо­дарность по очереди жмем руку этому благородному, лишенному предрассудков человеку. В ответ он улыбается нам простой открытой улыбкой. Видно, что он тоже радуется вместе с нами. Когда мы выходим из комнаты, он еще раз дружески машет нам рукой, и мы направляемся к лесу, все еще гадая, не приснилось ли нам все это.

Перед тем, как окончательно скрыться в лесу, мы еще раз оглядываемся, чтобы убедиться, что нас никто не преследует. Аль­берт признался позднее, что его до последней минуты не покидало опасение, что сейчас нам вдогонку раздадутся выстрелы. Увы, даже явная искренность и доброжелательность русского лейтенанта не смогли преодолеть его подозрительности.

Мы находимся в состоянии эйфории, счастливо переглядыва­емся, хлопаем друг друга по плечам, словом, чувствуем себя так, будто нам выдали документы об освобождении, билеты для проез­да на родину и продовольствие на полгода вперед. Солнце сияет, и глядящие на нас обитатели деревни, которых мы почти не замеча­ем, вероятно, думают, что мы на самом деле законно освобожден­ные военнопленные.

И в самом деле, пожелание счастливого пути, которое мы ус­лышали на прощание от лейтенанта, как будто сняло с нас про­клятие преследовавшей нас до этого цепочки неудач. В наших серд­цах поселяются мужество и надежда. Ждущие нас впереди приклю­чения оказываются хотя порой и драматичными, но далеко не столь грозными, как в эти первые три дня.

Подаренный нам хлеб оказывается превосходно испеченным — ничего подобного мы в последние месяцы не видели, — и даже сдобрен какими-то пряностями. Он подкрепляет не только наше тело, но и душу. Воспрянув духом, мы решаем продолжить наш марш в дневное время, пока находимся под защитой леса.

Поскольку нам предстоит перейти примыкающую к Припяти малонаселенную местность, мы стараемся пополнить свой запас съестного. Поэтому мы стучим во все попадающиеся на нашем пути дома, хотя те, что встретились нам в этот день, можно пересчитать на пальцах одной руки. Раздобыть удается немного, поскольку люди живут здесь в ужасной нищете. Почва для земледелия почти не пригодна. Даже при самом большом усердии результаты оказыва­ются скудными. А если у кого была корова, овца или коза, то в эти лихие годы он уже давно ее лишился.

Но эти люди, которые зачастую сами не могли представить себе, как переживут зиму, делились с нами тем малым, что у них было. На своем пути в Восточную Пруссию мы стучали почти в сто двадцать домов, и не было ни одного случая, чтобы нас отправили ни с чем. Я вспоминал четверостишие, которое прочел когда-то в календаре:

Если богатый поможет бедному в нужде,

благословенно его милосердие.

Но настоящее, святое участие —в том куске хлеба,

которым один бедняк делится с другим.

В то незабываемое воскресенье происходит одна встреча, пока­зывающая характерное для наших славянских соседей бесконечное доверие к Богу, сравнимое разве что с тем, которое было у праот­ца Авраама. Воспоминание об этом событии никогда не сотрется у меня из памяти. Оно и сейчас, через много лет, трогает меня до слез.

После многочасового марша через перемежающиеся с лесом зас­неженные залежи мы выходим к окруженному деревьями неболь­шому возделанному клочку земли величиной с гектар. Опытный взгляд Альберта сразу определяет, что поле было вспахано перед наступлением зимы. На северной стороне поля, за рядом высоких буков стоит одинокая, но солидная изба. Из трубы на фоне розова­того вечернего неба струится дымок. Мы напрямик через поле на­правляемся к дому, поскольку знаем, что уже далеко ушли от тех мест, где лагерей как капусты на грядке.

На наш стук открывается дверь, и из темноты помещения по­является довольно молодая стройная женщина. Ни малейшего следа испуга или хотя бы беспокойства при виде трех обросших оборван­цев не видно на ее лице, подобном лику мадонны. Она приветливо приглашает нас войти. Мы попадаем в напоминающую зал комнату с лавками, стоящими вдоль стен почти по всему периметру. Пер­вое, что бросается в глаза, это резвящиеся в комнате дети.

Их восемь. Как мы узнаем, четверо из них — дети покойной сестры хозяйки. Самой старшей девочке лет двенадцать-тринадцать. Самый младший ребенок только начинает ходить. Все с любопытством, хотя и робко, смотрят на появившихся незнакомцев: не принесли ли мы им чего-нибудь, — потом возвращаются к своим играм.

В левом дальнем углу висит с небольшим наклоном вперед икона в окладе, перед которой здесь принято в определенное время дня молиться. Стол отодвинут к окну, чтобы освободить пространство для играющих детей. Примерно шестую часть комнаты занимает большая, метра два на два, печь. Правый угол отгорожен низкой загородкой. Здесь пол покрыт соломой, на которой постель, по­крытая светло-серым покрывалом. Здесь ночью спят дети.

Мы спрашиваем у женщины, где ее муж. Она рассказывает, что год назад его увели с собой солдаты, чтобы он показал им, как перейти Припять. С тех пор она его больше не видела. Она говорит это без горечи и ненависти, как человек, с готовностью принима­ющий то, что ему посылает Бог.

Мы просим ее разрешить нам немного отдохнуть и согреться и решительно отказываемся от всякой еды, понимая, как нелегко ей накормить такое количество ртов. Несмотря на это, она прино­сит кринку, в которой то, чего мы не видели вот уже на протяже­нии многих месяцев — молоко! Она наливает каждому из нас по полной чашке со словами:

Пейте! Вам нужны силы, чтобы идти. А у нас завтра снова будет молоко,— и она кивает нам с ободряющей доброжелательно­стью.

Выходит, в этой многократно разграбленной и разоренной вой­ной Польше еще сохранился по меньшей мере один двор, где уце­лела корова! Это выглядит просто невероятным! Сперва в 1939 году эту землю захватили Советы. Через полтора года сюда вошли не­мецкие войска. При отступлении в 1944-м они оставляли за собой «выжженную землю», то есть полное разрушение. За ними вновь пришли русские. И наконец банды, составленные из местных жи­телей и оставшихся на чужой территории немецких солдат, обша­рили здесь каждый закуток и забрали все, что можно забрать. Мо­жет быть, жившим в этом доме удавалось каждый раз в случае опасности прятать корову в надежном месте? Или же вид этих детей пробуждал добрые человеческие чувства в давно зачерствев­ших сердцах грабителей всех мастей? А может быть, на этот забро­шенный в глуши болот островок никогда не заглядывали ни солда­ты, ни партизаны, ни бандиты? Неужели эта женщина так и живет здесь, даже не представляя себе, что происходит сегодня в боль­шом мире?

Почему она нисколько не опасается, что мы, трое пришедших невесть откуда подозрительных бродяг, можем отнять у нее коро­ву? Мне кажется, что в ней живет что-то от безграничного доверия библейского Аврама (позже названного Авраамом), который, по­винуясь внутреннему зову, покинул свою родину и отправился на чужбину и даже готов был принести в жертву своего сына Исаака, непоколебимо веря в то, что все, что делается по божьей воле, всегда к лучшему.

Я чувствовал, что именно это, не знающее сомнений, доверие к Богу составляет основу души этой принявшей нас как родных женщины. В то же время во мне крепнет убеждение, что Бог предо­ставляет полную свободу всему происходящему в мире, будь то добро или зло, — казалось бы, без всякой отеческой любви и милосердия взирая на все те ужасы и страдания, которым под­вергаются тысячи и миллионы людей, в том числе невинные дети, но иногда над некоторыми избранными из них он простирает руку помощи и защиты, время от времени вмешиваясь в свободный ход событий. Наверное, эта прекрасная, благородная, во всем полагаю­щаяся на Господа женщина относилась к числу таких хранимых Им людей.

И мы, попав в этот дом, тоже чувствуем себя в полной безо­пасности. Улегшись на лавках, безо всякого беспокойства мы по­гружаемся в сон, вполне положившись на материнскую заботу ох­раняющей наш покой хозяйки. Время от времени пробуждаясь ото сна, я вижу, как она, оберегая наш сон, сидит у печи. В проникаю­щем через полуоткрытую дверцу отблеске пылающего в печи огня ее ангельское лицо и отливающие золотом волосы светятся каким-то неземным светом. Она подбрасывает в печь поленья, поддержи­вая согревающий нас огонь.

В условленное время, около трех часов, нас будит ее негромкий голос. Она тихо молится перед иконой. Я просыпаюсь первым и бужу своих товарищей. Наша мадонна дает нам еще поесть на дорогу. Я молча целую ей руку, пытаясь выразить то, что не могу сказать словами: мою благодарность и самые лучшие пожелания ей и ее большой семье. К сожалению, «железный занавес» и проблемы в политических отношениях между нашими странами сделали бес­полезными предпринятые мной позднее попытки выразить ей свою признательность.

Нередко в жизни случается так, что нам не предоставляется возможности выразить (или выразить полностью) нашу благодар­ность тем, кто сделал нам добро. Но у нас всегда остается возмож­ность отплатить за это добро тем добром, которое мы можем сделать своему ближнему, причем по возможности так, чтобы наше участие при этом оказалось незаметным, и тот, кто получил от нас помощь, чувствовал в этом Божий промысел, орудием которого мы являемся...

Обледеневшие пространства, по которым мы идем, кажутся уходящими в бесконечность. Похоже, что мы находимся в самом сердце припятских болот, которые можно пересечь только зимой. Царит почти полное безветрие. Хорошо еще, что сквозь неплотную облачность виден полумесяц. Перпендикуляр, проведенный через радиус его затемненной части, показывает, где находится скрыв­шееся за горизонтом солнце. Благодаря этому удается без труда определять нужное направление.

Когда приходит утро и становится светлее, ощущение забро­шенности в бесконечных, по-сибирски безлюдных просторах ста­новится еще более острым. Хорошо, что нам удалось поднакопить небольшой запас хлеба. Владевшее нами до этого ощущение соб­ственной неуязвимости постепенно сменяется пониманием того, что теперь, когда мы, перейдя реку, оказались в новой местности, нам не следует забывать об осторожности. В этих пустынных местах бдительность поневоле притупляется ощущением того, что на мно­гие километры вокруг нет ни единой живой души. Но уже к полу­дню мы убеждаемся, что это внешнее безлюдье обманчиво. Мы видим вдалеке нагруженные сеном большие сани. Откуда они едут и куда, нам неизвестно. Мы видим, как они скрываются за восточ­ным горизонтом.

Еще через час пути начинают попадаться покрытые лесом уча­стки. Возле них сложенные в штабеля бревна. Мы останавливаемся возле одного из таких штабелей, смахиваем с него снег и усажива­емся, чтобы отдохнуть и погреться в лучах весеннего солнца. Я засыпаю первым, а за мной и остальные. Но как только солнце скрывается за вершинами деревьев, добравшийся до нас холод вновь пробуждает нас к суровой действительности.

Жестокая необходимость гонит дальше, несмотря на протест измученных тяжелым переходом ног. Издалека доносится лай собак и шум машин. По-видимому, там расположен населенный пункт, закрытый от нас лесом. Мы решаем обойти его с запада, стараясь держаться на возможно большем расстоянии. Когда населенный пункт остается позади, перед нами открывается безлесный участок шири­ной километра два. Мы еще не подозреваем, что вышли к Припяти. За простирающимся непосредственно перед нами обледеневшим участком местность поднимается; напоминая скат высокой дюны, постепенно переходящий в плоскую скругленную вершину, где цепочкой, похожие на свободно нанизанные жемчужины, распо­ложены семь красивых жилых домов.

Из предосторожности мы выжидаем, пока солнце зайдет за горизонт, и только после этого выходим из леса. Сугробы на на­шем пути перемежаются незаметенными участками льда. Перед нами встает вертикальная ледяная стена высотой метра в полтора. Перед стеной черная трещина шириной в метр, из которой доносится журчание текущей подо льдом реки. Переход этого неожиданного препятствия осложняется тем, что гладкая ледяная поверхность полого спускается к разинутой пасти трещины.

Ага, значит, это Припять! Подобно голодному тигру разинула она нам навстречу свою пасть. Вокруг, насколько видит таз, по­верхность льда расколота, причем с нашей, южной стороны, кромка льда ушла под воду. Мы останавливаемся в растерянности и осмат­риваемся по сторонам. Похоже, что там подальше трещина сужает­ся, пусть ненамного, но все-таки там она поуже.

Попробовать, что ли, перепрыгнуть ее с разбега? Сам по себе прыжок особой трудности не представляет, но если поскользнуть­ся, то в два счета упадешь в адскую расщелину, как письмо в почтовый ящик.

Нам нужно перебраться на ту сторону, причем побыстрее, пока не стемнело! — настаиваю я. Альберт качает головой и идет вдоль трещины в поисках более подходящего места. Его поиски увенчиваются успехом. Он находит место, где ширина трещины не больше полуметра. Подобно альпинистам мы связываемся друг с другом с помощью наших ремней: Отчаянный Альберт идет пер­вым. Подняв руки, он осторожно скользит к краю трещины и, наклонившись вперед, ухватывается за верхний край ледяной стенки. Я следую за ним. Эрих подстраховывает сзади. Я подхожу к краю трещины вслед за карабкающимся на стенку Альбертом и успеваю вовремя подставить сложенные руки, чтобы он, опершись на них, оказался наверху. Оттуда, лежа на животе, он помогает взобраться мне. Еще через минуту наши четыре руки подхватывают скользя­щего к трещине Эриха и вытаскивают его наверх. Гремите, бараба­ны, пойте, трубы, во славу Господа! Мы преодолели эту преграду!

Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что нам не следовало так рисковать. Нужно было не торопясь и спокойно идти вдоль течения реки, пока не встретилось бы место для безопасного перехода.

Но, слава Господу, нам и на этот раз повезло. Мы облегченно вздыхаем и начинаем подниматься по склону к уже светящимся в сумраке окнам стоящих на холме домов в надежде погреться, а может быть, и получить что-нибудь для успокоения наших недо­вольно ворчащих желудков.

Хотя стало уже довольно темно, нас замечают издалека. Навер­ное, за нами наблюдали уже во время нашего рискованного пере­хода через реку. В дверях одного из домов нас поджидает высокая темноволосая женщина лет тридцати пяти. Но едва она узнает, что имеет дело с немцами, в ее взгляде появляется холодная недобро­желательность.

- Немцы расстреляли моего мужа. Вон туда идите. Там гостини­ца, там и переночуете! — и она машет рукой в сторону светящихся на юго-востоке огней городка Якуше. И все же, когда мы говорим ей, что мы не просимся на ночевку, а хотим только погреться, она впускает нас в дом.

Внутри за столом сидит мальчик лет двенадцати в напряженной позе, как будто готовый то ли убежать в панике, то ли броситься на нас. С потолка свисает масляная лампа, тускло освещающая ком­нату. Поэтому мы не сразу замечаем второго мальчика, сидящего на подоконнике окна, расположенного в темном углу комнаты. Наше внимание привлекает к нему донесшийся оттуда металличес­кий щелчок. С чем это он там возится? Похоже, что у него писто­лет, который он заряжает, а может быть, уже зарядил. Он повора­чивается к нам и прячет руки за спиной.

О ужас! Нас опять занесло в мышеловку! Мы уже начали было снимать обувь, но теперь в нерешительности останавливаемся. Мать замечает это и приглашает нас садиться и подождать, пока подо­греется суп.

Пока мы еще раздумываем, как быть дальше, она негромко говорит своему двенадцатилетнему сыну несколько вроде бы безо­бидных слов, и тот быстро выходит из дома. Нам не требуется Эрихова перевода, чтобы почувствовать опасность. Хотя она велела мальчику принести бутылку водки, нам совершенно ясно, что ска­зано это было только для маскировки. Поэтому задерживаться нельзя ни минуты. Напрасно женщина с притворным гостеприимством уго­варивает нас задержаться и поесть супу. Увидев, что, выйдя из дома, мы направляемся на север, она кричит нам вдогонку:

- Эй, вы не туда пошли!

Это вызывает у нас только ухмылку. Огромными прыжками мы несемся вниз по северному склону. Внизу снова попадаем на гладкую ледяную поверхность, но в отличие от той, которую мы пересекли по южную сторону холма, здесь растут многочисленные кусты высотой выше человеческого роста. Мы несемся как зайцы, преследуемые сворой гончих. К тому времени, когда там, позади на холме, раздаются выстрелы и лошадиный топот, мы успеваем удалиться от преследователей метров на триста. Благодаря темноте сверху заметить нас невозможно, кроме того, нас закрывают ос­тавшиеся позади кусты. Не сговариваясь, мы прыгаем в ближай­ший куст, прячемся поглубже среди его веток и затаиваемся как мыши.

Мимо нас галопом проносятся всадники. Откуда они так быст­ро появились? Наверное, конный патруль находился в одном из домов поселка. Произошедшее напоминает русскую рулетку: а что, если бы мы постучали в какой-нибудь другой дом?..

Интересно, почему эти господа не заметили нас, когда мы переходили реку, и не устроили нам надлежащий прием? Навер­ное, так увлеклись карточной игрой, что им было не до того, чтобы заметить приближение нескольких авантюристов.

Судя по их рвению, если бы им удалось нас поймать, вряд ли они обошлись бы с нами так же милостиво, как вчерашний лейте­нант. Скорее всего мы оказались бы вновь в одном из лагерей, возможно, даже в нашем собственном. Могло бы быть и хуже: обозленная, жаждущая мести женщина могла бы сказать, что узна­ла в нас убийц своего мужа. Тогда бы с нами поступили как с преступниками.

Мы выжидаем еще пятнадцать минут, прежде чем двинуться дальше. Хорошо, что преследователи не пустили по нашему следу собак!

Во время последующего марша погода начинает меняться. Впер­вые за много дней небо закрывается плотным слоем облаков. Не видно ни звездочки.

- Да, влипли мы теперь! — качает головой Альберт.

Но я стараюсь не проявить ни малейшего беспокойства, остава­ясь верным своей роли уверенного и надежного проводника. Все предшествующее время я наблюдал за направлением ветра. Он дул почти постоянно с вест-норд-веста. Поэтому я продолжаю вести нашу группу в направлении против ветра, надеясь, что со време­нем представится возможность проверить, не изменился ли ветер. Главное, чтобы он дул не переставая. И пока он нас не подводит.

Противотанковые заторы, сделанные во время войны, застав­ляют нас идти кружным путем. Спиленные на уровне груди дере­вья повалены в одну сторону. Лежащие наклонно стволы, опираю­щиеся своими основаниями на пни, образуют заграждение, спо­собное задержать даже тяжелые гусеничные машины. Мы чувствуем себя здесь неуютно, поскольку вдоль таких заграждений часто зак­ладывали мины. К счастью, промерзшая как камень почва делает маловероятной возможность подорваться на мине. Наконец мы вы­ходим невредимыми из этого района, где у нас, можно сказать, земля горела под ногами, и продолжаем свой путь, хотя ноги уже начинают отказывать.

Вот перед нами широкая автомобильная дорога. Мы раздумыва­ем, пойти ли дальше по ней или нет. Она несколько отклоняется от нужного нам направления, но зато идти по ней несравнимо легче, и мы сможем двигаться с большей скоростью. Кроме того, рано или поздно она приведет к человеческому жилью. Мы единодушно решаем идти дальше по дороге.

Около полуночи до наших ушей доносится собачий лай. Минут через пятнадцать лес обрывается, и мы видим расположенную на открытом пространстве деревню. Вот и первые дома. Найдется ли здесь какой-нибудь сарай, чтобы дать отдых нашим измученным конечностям?

Мы сходим с дороги и решаем попытать счастья в третьем дворе. Стараясь не производить шума, проскальзываем вдоль одно­го из строений во двор. Это сарай с конюшней, стоящий под пря­мым углом к жилому дому. Свет в доме погашен, но оттуда доно­сятся голоса, как будто там только что легли спать, но еще не заснули. Слышно, как в сарае фыркают и переступают с ноги на ногу лошади. Прекрасно! Значит, сено для нас найдется.

Похоже, что в нашей внутренней охранной сигнализации в очередной раз произошло короткое замыкание. Или крайняя по­требность в отдыхе и сне отодвинула все остальное на задний план. Ведь присутствие лошадей, которых не сыскать на обычном крес­тьянском дворе, должно было предупредить нас, что здесь остано­вились на постой солдаты.

Ничего не подозревая, находим на ощупь дверь сарая. Она зак­рыта лишь деревяшкой, просунутой в кольцо для замка. Мы вы­дергиваем ее, и путь в спальное помещение для нас открыт.

Наши протянутые вперед руки нащупывают невысокую заго­родку, а за ней — гора сена! Мы вползаем наверх и погружаемся в мягкую согревающую среду. Через несколько секунд мы уже спим глубочайшим сном. Сон наш так глубок, что никто из нас не про­сыпается в три часа — время, в которое мы сговорились продол­жить путь.

Меня будит раздавшийся совсем рядом звук. Чей-то сапог на­тыкается на загородку. Совсем рядом слышно дыхание. Протянутая рука снимает что-то со стенки.

Моя первая мысль — Альберт, ты что, с ума сошел? Что ты там вытворяешь? Но прежде, чем это произнести, я вовремя осознаю, что это, конечно же, не Альберт и не Эрих. Никто из них не мог бы быть столь неосторожным. В эту минуту совсем рядом с моими ногами шуршащее сухое сено протыкают металлические прутья вил. Инстинктивно поджимаю ноги к самому подбородку.

Все ясно: кто-то пришел, чтобы задать корм лошадям. Навалив­шись корпусом, он втыкает вилы в сено, приподнимает захвачен­ную вилами кучу и резко втыкает вилы еще раз — к счастью, и на этот раз мимо меня. Да, досталось бы мне! Мне и сегодня дурно становится, когда я вспоминаю о том, что могло бы тогда случить­ся. Если бы было светло, он бы видел, куда втыкает вилы, и моим ногам не грозила бы опасность оказаться продырявленными. Но тогда это означало бы и преждевременное окончание нашей по­пытки к бегству. То-то удавились бы местные обитатели, обнару­жив в своем сарае неожиданных квартирантов!

Наконец пришедший вскидывает вилы с набранным на них сеном на плечо и направляется к дверям. Не могу понять, как это он не услышал стук моего сердца.

Со скоростью белки я карабкаюсь повыше, спотыкаясь при этом о ноги Альберта. Он уже начал просыпаться, но еще не успел осознать, что происходит. К счастью, в своем полусонном состоя­нии он не спросил вслух, что происходит. Нам повезло и в том, что никто из нас в тот опасный момент не храпел, не чихнул и даже не пошевельнулся во сне. Мы будим все еще спящего Эриха. Я кратко сообщаю, что произошло. Этот человек сейчас снова при­дет за сеном! Но где моя шинель, которой я укрывался? Прокля­тье! Она осталась внизу! То-то удивится нарушитель нашего покоя, обнаружив у себя на вилах этот предмет одежды. Откуда это взя­лось? — подумает он и тогда уж осмотрится вокруг себя повнима­тельнее.

Надо же было мне, растяпе, съехать вниз во сне! Не мог зако­паться поглубже! Не теряя ни секунды, я съезжаю на животе вниз и ощупываю сено, пока не нахожу предательскую одежку. Тут же пулей взлетаю обратно наверх. Как раз вовремя, снаружи уже до­носятся приближающиеся шаги. Мы ждем, затаившись как мыши. Невидимый для нас человек набирает еще сена и уходит. Через пару минут он заходит в сарай еще раз, чтобы повесить вилы. Ну, теперь уж он оставит нас в покое!

Но то, что он делает выйдя из сарая, приводит нас в состояние шока. Нет, он не делает ничего особенного. Просто он втыкает на место запирающую дверь деревяшку. Что тут такого? Вполне есте­ственно — дверь должна быть заперта. Вот только мы при этом оказываемся в ловушке!

- Снова влипли! — шипит Альберт.— Надо же было нам всем троим так проспать! Как теперь выбраться из этой клетки?!

Снаружи становится оживленнее. Что же нам теперь, до ночи сидеть здесь взаперти?

Мы подкрадываемся к двери. Начинает светать. Значит, сейчас должно быть около семи. Сквозь щели между досками видны ходя­щие по двору люди. В сапогах и в форме! Это солдаты. Только теперь до нас доходит, что мы выискали себе в качестве убежища льви­ную пещеру. Такую способность надо еще поискать!

Через некоторое время снаружи снова становится тихо. Навер­ное, все ушли завтракать или на утреннюю поверку. Нужно ловить момент! Между верхним краем двери и крышей сарая просвет ши­риной сантиметров в сорок — достаточно, чтобы протиснуться ху­дому человеку. Мы с Эрихом, взявшись за руки, образуем сту­пеньку, на которую становится Альберт. Он просовывает голову и верхнюю часть туловища сквозь щель, но до деревяшки, закры­вающей дверь, дотянуться не может. Он подтягивается и все даль­ше свешивается наружу. Мы держим его за ноги, чтобы он не вывалился. Наконец ему удается кончиками пальцев дотянуться до деревяшки и вытащить ее. Он у нас акробат, этот Альберт! Дверь открывается, и мы помогаем ему спуститься на землю. Похоже, что никто ничего не заметил. Крадучись обогнув сарай, мы спешим скрыться в ближайшем лесу.

Небо сегодня покрыто негустыми барашками облаков, поэтому ориентировка не представляет трудностей, и я с удовлетворением убеждаюсь, что и ночью мне удалось держаться правильного на­правления.

Через полчаса лес кончается. Деваться некуда, придется идти через открытый участок, благо вокруг не видно ни души. Пройдя некоторое расстояние, мы замечаем впереди зарядом деревьев кры­ши домов с дымящимися трубами. Внезапно из-за деревьев появ­ляются люди. Они идут группками по два-три человека, как будто после окончившейся церковной службы или какого-то собрания. На вид там одни старики. Переговариваясь, они идут по дорожке, ведущей в восточном направлении и пересекающей наш курс. Мы решаем проскочить между идущими в отдалении друг от друга груп­пами. Люди подходят все ближе, и мы с ужасом обнаруживаем, что приближающиеся к нам двое — совсем не пара стариков, как нам показалось. Женщина в длинной юбке, из-за которой она пока­залась нам старушкой — это совсем молодая девушка, лет не боль­ше двадцати, которую сопровождает русский солдат. Явно увлечен­ные друг другом и разговором, они идут в нашу сторону.