В качестве постоянного гида к ним прикрепили упругого мальчишку лет двадцати с классическими еврейскими ушами, чуть ниже уровня губ. Весь он, включая и одежду, выглядел, как только что облизанный. Примечательно, что не мерз, мерзавец, нисколько, напротив, сам излучал некое колебательное тепло.
- Что? - вломилась тут из смежной комнаты Мая, уже успевшая куда-то позвонить. - Кому здесь холодно? Ему? - медленно повернулась она к мужу задом. - Он и в Калифорнии мерз. Тепло нам сейчас ни к чему. Мы едем в город!
Натасканный мальчишка проявил здесь необходимый такт.
- О разумеется, - разулыбался он. - Только давайте совместим необходимое с приятным. Пока мы съездим в одно официальное место для завершения необходимых формальностей, в номере исправят отопление... Идет?
Мая тотчас же забегала туда-сюда в поисках перчаток, а до Аб Галла вдруг дошло. Словно накопленную годами тяжесть разом опустили ему в душу, и она пошла через край. Перестав дергаться от холода, как ненормальный, он сел, набил трубку, зажег.
- Почему я ничего не чувствую? - спросил он, окутавшись сладковатым дымом. - Я что, стал пнем?
Мальчишка с древнееврейскими ушами недаром ел свой хлеб - сообразуясь с последними достижениями психоанализа, тут же осветил уважаемому господину ученому причины его внезапного стресса.
- Стресс - я уже слышал, - поморщился Аб Галл. - Я сам, черт возьми, ученый и умею сопоставлять возникающие факты в зависимости от их значимости. Почему, - с болью, от которой прерывалось дыхание, спросил он, - когда мы ехали с аэродрома по московским улицам, мне хотелось остановить машину, выйти и поздороваться с первым встречным прохожим? Ну, берите вашу психологическую пилу и анализируйте мою деревянную душу! Где она была раньше? - Слезы выступили у него на глазах.
|
|
Возможно, на этой возвышенной мужской ноте все бы благополучно и кончилось. Гид-мальчишка, являя собой абсолютную отрешенность, стал как бы невидимым; но черт, потащившийся за Аб Галлом из Калифорнии, не дремал - с перчатками в руке, снаряженная и в пир, и в мир, подоспела Мая.
- Ой, что же мне теперь с ним делать! - как по покойнику заголосила она, увидев мужа в слезах: - Это все - последствия ужасной алкогольной депрессии! Ну помогите же кто-нибудь бедной женщине!
Телефонным аппаратом запустил в нее Аб Галл. Мая стояла далековато, шнур был слишком короток и, дернувшись в воздухе, телефон угодил точно в глаз отрешившемуся от всего земного мальчишке-гиду.
Дальнейшее запомнилось Аб Галлу, как просмотр любительского слайд-aильма. Явился доктор... Конечно, зверский укол... Хорошо темперированные рыдания Маи, способные вызвать сочувствие даже у неодушевленных предметов... Тишина, ничего кроме небытия...
Пришел он в себя сразу и до последней жилочки в теле, словно с бессознательной точностью надел на себя всегда готовое к этому платье. "Я ведь, наконец, дома, в Москве", - было его первой влысльют Юййш нисколько его не удивило, несмотря на то, что до этого в Москве он никогда не был. Ощущение Дома возникло в нем само, без спроса, и он с удовольствием ему подчинился.
Лежать было тепло и удобно.
Преисполненный блаженной уверенности в себе и во всем вокруг, он огляделся, как будто ожидая увидеть поблизости знакомые с детства вещи. Светясь уютным розовым светом, стоял у постели электрический обогреватель, воздух был сух и хотелось пить. Аб Галл поднялся, попил необыкновенно вкусной воды и подошел к окну. Верно, была глубокая ночь. Редкий снежок ниспадал на широкие газоны внизу, меж четырех фонарей сутулился памятник Пушкину, под желтыми буквами рекламы проносились нечастые легковушки...
|
|
Увиденное так очаровало Аб Галла, внушило ему такое упоительное благоговение, что он едва не заплясал, опираясь на подоконник.
"Мая, - пришло ему тотчас же в голову, - где Мая? Надо немедленно показать ей все это. Поделиться! Неужели не поймет?".
Минуя полутемный холл для приема высоких гостей, Аб Галл ткнулся в первую же дверь. За ней резким, злым огнем горела настольная лампа. На широкой тахте, в позе исключающей целомудрие трудился, стоя на четвереньках; мальчишкагид. Обильный пот со лба заливал ему свежий синяк под глазом; вдохновенно вскидывая зад, он усердТкРрв'гонким ровным голосом. То, что Аб Галл называл Майкой, сукой, а иногда - женушкой, распластанное, валялось под ним и хрипло кряхтело.
По стеночкам, как лыжами шаркая подошвами, Аб Галл вернулся к себе и лег навзничь, поверх одеяла.
"Интересно, сколько же всего народу живет на земном шаре? - думал он. - Кажется, около пяти миллиардов. Такую толпу невозможно представить! Но так же невозможно представить, что среди такого множества людей нет ни одного близкого. Ближние - есть. Есть которые подальше. Это можно представить! Мая со своим сопляком, например, - мои ближние, гостиничная прислуга - уже дальние. Если двое лежат в одной постели -это любовь, если пьют за одним столом - дружба... Черт бы вас всех побрал, нет на вас погибели! Муравьи и те, прежде, чем выбросить, обнюхивают трупик своего сородича; случись мне помереть сейчас, никто кроме могильщиков и не подойдет! Ближние мои, ближние, ну, станьте как-нибудь им иначе, теснее, что ли. Душу ведь можно не лапать, ей достаточно сочувствовать.
|
|
Нет, но почему всю эту дрянь выплеснуло именно сейчас, когда я, наконец, попал Домой? - вдруг озарило его. - Так вот, получается, о чем говорил мне по пьянке черт еще в Америке: "У чужого народа возьми правду его!". Выходит, не врал, бледная поганка! Выходит, есть в моем Доме правда и народ есть. Потому и обнаружилась сразу вся ложь моей, так называемой, супружеской жизни. Подумать только, двадцать лет я болтал в своем прославленном институтике о равноправии полов, имея в собственной спальне существо, которое даже животным не назовешь. Но стоило мне приехать домой и все стало по местам. Исчезло выдуманное равноправное существо, осталась первая попавшаяся самка с течкой длиною в целую жизнь! Ближняя, как меня уверяли, - его передернуло. - Ходячее влагалище, которому всего лишь некомфортно быть порожним!" Неожиданно ему стало легче. Словно ведомый за руку, он подошел к окну, уже наливавшемуся первым утренним светом, бережно развел шторы.
Светло было на улице, и он ясно видел, что здешний свет, еще такой слабый, освобождал город от тьмы.
"Так ведь и я освобождаюсь, - медленно начал понимать он. - Все случившееся со мной, как второе рождение. Я опять один. Под этим ровным и чистым светом разве можно быть мужем самки? Или с умным видом морочить людям яйца, говоря: о да, я - профессор объективной экономики всемирно известного гуверовского института! Говорить, зная, что любая экономика - обыкновенная политическая технология; какой прикажут быть, такой и будет! Если разобраться, то я ведь даже не Аб Галл. Я - Абрашка Гальперин, сын крупного кишиневского жулика, бывший когда-то неплохим наездником у отца в цирке, а ныне позабывший даже, с какой стороны к лошади подходить! Но это - чепуха! Сейчас я остался один и все можно начинать сначала. Да. Спасибо тебе, мой Дом! Ты лучше, чем я сам, знаешь, что мне нужно!". Деликатно заурчал телефон.
- Слушаю, - с необыкновенным подъемом ухватился Аб Галл за трубку - Абрам Гальперин у телефона.
- Нью-Йорк на линии, - чарующе предупредил женский голос и его тотчас же сменил мужской, лишенный какой бы то ни было привлекательности.
- Здорово, Абрашка, - шумно выдохнул он. - В моих бумагах отмечено, что по гороскопу ты - телец...
- Осел! - перебил Аб Галл. - Представтесь, пожалуйста!
Трубка зачавкала, сглотнула и удивилась:
- Усраться можно! Ты правда не узнал? 3начит, разбогатею! Арон М.Бревно!
Свет за окном, не теряя нежности, набирал силу и неудержимо притягивал к себе. В трубку Аб Галл только хмыкал,а сам был там, на улице, вместе со всеми спешил по хрустящему снежку.
- Ты что, спишь? - разорялась трубка. - Слушай внимательно, это очень важно! Возьми чем записать. Я буду дней через десять. За это время ты должен... пиши: первое...
Аб Галл положил трубку. С тумбочки у кровати взял другую, курительную, набирая и глотая ароматный дым прислушался: из комнаты, где разлеглась Мая со своим сопляком, не доносилось ни звука, зато из телефонной трубки чавкало и скрипело вовсю. Аб Галл поднял ее.
-... она, слушай, - продолжал Арон, - сведет тебя с теми журналистами, которые работают на нас. Гюли баба деловая, но блядовитая, так что ты лучше ходи к ней без Маи. Кстати, ей – привет! Так, пиши - тринадцатое... На телевидении все схвачено. Исидора Голеностопского ты знаешь! Мой интимный друг. Он включит тебя в свое ближайшее обозрение. Напиши: полемика! Подчеркни! Нашим жлобам ты объяснишь, что такое цивилизованная экономика. Говори, конечно, самыми общими фразами, побольше юмору, обязательно скажи, что твой отец репрессирован при Сталине...
- Он и сейчас сидит, - не без ехидства вклинился Аб Галл. - В американской тюрьме!
- Ты что! - на мгновение сбился Арон. - Про Америку ни слова! Пиши: четырнадцатое... Через Исидора найдешь в Москве Гогу Нахалкова. Прекрасный человек! Был барменом, стал депутатом! Дела крутит - закачаешься! Он познакомит тебя с ведущими бизнесменами, политиками. Аотя самый ведущий - Рыло сейчас со мной, спит пьяный после того, как его три раза прокатили на вертолете вокруг статуи Свободы, говорит, что стал наконец свободным - в Америке он может пить водку в любое время дня и ночи... Да, вот что! Поставь-ка себе нота бэнэ. У тебя, думаю, найдутся статьи, которые дома ты не смог опубликовать. Все тащи в местные журналы. Опубликуют и денежку дадут, Советы - не Америка, они авторам платят! Если напишешь новые - ради бога! Конкретно же я бы хотел от тебя следующего: каждая твоя статья должна иметь супернаучный вид! То есть, не стесняйся выдавать на гора кухонные секреты, побольше формул, диаграмм, графиков, таблиц, один вид цифр приводит невежд в трепет, понимаешь? Может, знаешь где-то на ваших кафедрах есть такой бойкий парень - Михаил Бернштам. Гвоздь с головой, на ходу подметки рвет! Так вот он напечатал недавно в каком-то московском журнале статейку - "Доживут ли русские до 2000-го года?". Гениальный облом! Патриоты встали на уши. А весь фокус в том, что в этой статейке на три странички текста приходится пять страниц статистических таблиц. Прочесть их, конечно, никто не в состоянии, зато какой эффект!.. Я бы хотел от тебя чего-нибудь в таком же духе. Чем непонятнее, тем убедительнее. Понимаешь?
- Угу, - зевнул Аб Галл.
- Ну ладно, вроде все. Закругляюсь. Это у вас там - начало трудового дня, у нас - самый разгар капиталистической светской жизни. Надо йшэ в люди выводить... Я перезвоню через пару дней. Если возникнет что-то экстренное - бери в оборот Гюли Чохомбили, она знает, как со мной связаться. Всего.
С облегчением положив трубку, Аб Галл на цыпочках заглянул в Майну комнату. Пусто! Постель застелена так, будто никто ее никогда и не разбирал.
Подлая, но удобная мысль сейчас же мелькнула в голове. Может, та разнузданная сцена мне привиделась?
"Нет, - резко отбросил ее Аб Галл. - Я - один! Отныне и навсегда! Кроме моего Дома, который обо мне и не подозревает, у меня никого нет!”
Он выключил обогреватель и лег спать.
"Потом, - решил он. - Пусть все, что хочет, происходит потом."
Пьяный ли в дым черт или подвыпивший сам господь бог - кто-то, несомненно, хранил в тот день Аб Галла.
Проснулся он от ощущения растворяющего, как в джакуззи, тепла; все тело его сладко утопало в нем и не могло утонуть, и это было столь целебно, столь необходимо, что, если бы он не проснулся, то непременно бы умер.
"Кончать пора с неправильным образом жизни",- подумал Аб Галл, раскрыл глаза и вновь очутился на вершине неземного блаженства просто потому, что напротив сидела пожилая усатая баба и не мигая смотрела на него... Нет, смотрела не то слово. Обволакивала!
Новый припадок блаженства непонятно почему опять напомнил ему о близости смерти, и, сделав над собой невероятное усилие, Аб Галл стряхнул его. Тотчас же едко заныл висок, с отвращением он почувствовал, что давно не мыт, но - хрен бы с ним! - все-таки жив. Живой!
- Ну что, тетка, - озлобленно вызверился он на неизвестно как попавшую в его спальню посетительницу, - погадаем,что ли?
Безмятежное бабье лицо вспучило.
- Маечка, - позвала она вглубь номера, - бежи сюда, девочка моя! Совсем плохо стало профессору. Виредат!
"Девочка", увы, не вбежала, а приковыляла. Все ее движения были исполнены глубокого горя, а под глазом сидел огромный фонарь, который, казалось, действительно светился изнутри сквозь толстый слой пудры.
"Вот есть же еще справедливость на свете!", - Аб Галлу сделалось по-настоящему хорошо. Даже получше, чем в приснившемся джакуззи, потому что не маячила сейчас смерть поблизости.
- На дверь впотьмах налетела? - тоном неподдельного участия осведомился он.
- Дверь в штанах была, - вместо "девочки" утробным басом изрекла усатая тетка, которую Аб Галл упорно считал гадалкой - в детстве навидался подобных на кишиневских улицах вдосталь.
- Если ты сейчас же не отдашь этого гангстера под суд, - срывающимся голосом произнесла Мая, - я с тобой разведусь!
- Кого это? - опупел Аб Галл.
- Еще спрашиваешь!Того насильника, которого под видом гида нам подсунуло КГБ!
- А... - только и вырвалось у Аб Галла, хотя в душе грохотал самый черный мат. Его, недавно видевшего Маю с означенным насильником в самой недвусмысленной позе, точно перенесли вдруг в иное измерение, на порядок дурее, а Мая, как ни в чем ни бывало, пялилась на него полными слез глазами, и особенно полным был подбитый, с него прямо на пол капало: - Обе!... Обе вон отсюда! - кое-как провякал он, чувствуя, что сердце его вот-вот остановится.
- Ну что, профессор, - врубилась тут в самую сердцевину действия усатая гадалка, - теперь сам видишь: идет этап и все в законе, на хуй некого послать! Ты, блядь, - обернулась она к Мае, которую только что называла девочкой, - иди-ка погуляй куда-нибудь, пока я с умным человеком поговорю.
- Так вы - Гюли Чохомбили! - разом осенило Аб Галла, когда он увидел, как его женушка, правда, иначе обозначенная, и впрямь по-девчоночьи послушно удалилась.
Пер ВСС ТОКИ!А Л?Н? П* ™тмпте, ТГПГТТП УТТП
- Допер всё-таки! А я еще не верила, когда мне говорили, что Гюли и в Америке знают! - Мило затщеславилась женщина, и Аб Галл с изумлением увидел, что никакая она не тетка с усами, а добрая, всё понимающая особа средних лет, ну разве что слегка уставшая, потому что помогать приходится слишком многим.
- Теперь давайте поговорим обстоятельнее, - как по писанному, уже без акцента продолжила эта особа. - На ваших бумагах, уважаемый, всюду значится - Верховный Совет СССР. Подробности же вашей деятельности нигде не расписаны. Вот я и пришла вас с ними ознакомить...
Было достоинство у Аб Галла, но было и большее - святое понятие контракта.
- Позвольте, - он выбрался из под одеяла, в калифорнийских штанцах по колено, с брюшком, подслеповатый, словом, ученый, он встал перед женщиной, на дряблой груди - золотой православный крестик: - Позвольте, мисс или миссис Гюли. Мои служебные документы мне отлично известны. Никакой мисс Гюли... гм... Чохомбили там нет! Кто вы есть? Как вас понимать? Я очень дорожу законностью, уважаемая мисс!
Особа подергала усатой губой.
- Это очень хорошо, что вы так уважаете законы. Тогда будем делать с вами так. Это для Верховного Совета вы - Аб Галл, американский ученый экономист русского происхождения. Для меня и для моих друзей вы - Абрам Гальперин, вор, в возрасте двадцати лет вывезший с территории своей родины государственное имущество. На очень большую сумму. Целый табун, - она хихикнула, - кровных лошадей! Это называется – хищение в особо крупных размерах!
- Кровные лошади в цирке не работают, - ни к селу, ни к городу вспомнил Абрам.
- Вам лучше знать. Но если о вашем прошлом узнают здесь, в Верховном Совете, вам отстегнут сталинский четвертак - двадцать пять лет! До самой смерти будете по Колыме тачки возить! Я могу вам это устроить за один день!
И тут Аб Галл понял, что имели в виду библейские пророки, говоря: и ужас объял его! Все тело его сделалось вдруг решительно чужим, то бишь таким, которое способно действовать лишь во вред себе, вред убийственный. Почтенную седоватую бороду увидел он и грушеподобный лоб. Борода со лбом были Солженицыным и сказали на два голоса: вот так, падла! В его профессорских штанишках стало ему так холодно, как будто свезли его уже за Полярный круг. Зубы у него застучали.
- Ну-ну, - ободрила особа, она же - тетка, она же - гадалка. – Все не так страшно, если правильно себя вести. Вот бумаги, которые ты, - понимаешь, ты! - привез из Америки! Всего-то и нужно, чтобы Верховный Совет, куда тебя вызвали, дал на них официальный ответ и обсудил эти письма в своих комиссиях. Добивайся, все в твоих руках... А курву твою я уйму, как шелковая станет. Повэрь, дарагой! - Аб Галл даже не сообразил, как она ушла.
Когда сердце отпустило и поулегся страх, Аб Галл взялся за оставленную ему крупноформатную папку с документами.
Скорее всего они не были подделкой, просто загодя собранные, ждали передачи одним пакетом и одними наиболее удобными руками.
Празднично выглядели эти, призванные изменить государственное лицо целой страны, бумаги. Все с разноцветными шелковыми лентами, как маскарадные красотки; в цветастых печатях, словно испятнанные быстрыми продажными поцелуями; все обращаются в высший орган государственной власти Советского Союза: рекомендуют, просят, осведомляются...
Ага, вот, так сказать, землячок из Северной Калифорнии - центр холокоста, он же - центр гев, лесбияиок и зоофилов; ну, ясно. От всеамериканского съезда раввинов - отлично! Тоже можно не читать. Развесистое, как пальмовый лист, послание мормонов. Эти достают всех и повсюду, им зачем-то нужны анкетные данные на всех жителей Земли, даже тех, кто уже помер. Раз десять они анкетировали Аб Галла еще в Штатах, добрались и здесь... Что они намерены делать со своими анкетками когда-нибудь, представить на Страшный суд? Были убедительные приглашения к всемерному сотрудничеству от разноименных, явно сатанинских сект; обращения ветеранских организаций; от Союза Непорочного Зачатия с призывом к искоренению варварского генитального секса; от клуба каких-то таких, кто почему-то не может найти себе... Словом, бред сивой кобылы! Разумеется, неоднократно попадались обращения масонских организаций, всемирного конгресса веротерпимости...
"Что все это значит? 3ачем ради этой чепухи нужно было оказывать на меня давление?", - не понимал Аб Галл.
У себя на кафедре, под крылышком опытного штукаря Милтона Фридмана Аб Галл, пусть и скрепя сердце, считался знатоком Советского Союза, на деньги института ездил в Ленинград еще задолго до перестройки, успешно выполнил откровенно провокационное задание, короче, подтвердил свой статус. Разве нельзя было его снабдить всей этой печатной макулатурой дома? Без нервотрепки, без унизительного скандала?
Конечно, можно было! Но кому-то вечно необходимо, чтобы левая рука не знала того, что делает правая! Кто-то имел с этого ой какой капиталец, не одними долларами, кстати,измеряемый.
Иногда этого кто-то Аб Галл знал.
То был Жид. Его Величество Жид! Единый во множестве, но мелким бесом разъедающий всякое единство. Став его отцом, он, этот Жид испохабил Абрашке Гальперину всю жизнь, вывез в Америку и сделал пресмыкающимся профессором двадцатилетнего наездника, которому не было равных, вольтижера высшего класса!
Тогда, чтобы где-то усилить свое жидовское единство, множество разом поворотилось, превратив Абрашку Гальперина в Аб Галла и сунуло ему так называемую экологическую нишу, в которой ныне ни сесть, ни лечь!
Сейчас крошкой на столе ощущал себя Аб Галл - пир вокруг, но что до него крошке!
И как никто другой начинал он понимать в подобные минуты, почему такой тяжелой тоской налиты глаза у одного из самых знаменитых людей Земли. Те самые, синие, под челкой, перечеркивающей лоб справа налево, над усиками, такими коротенькими,что напоминают бабочку.
Да, Гитлер!
На целую четверть своей великой личности он был - еврей!
А жидов ненавидел на все сто!
Как Аб Галл.
Все правильно!
Разве белый сумеет по-настоящему ненавидеть негра?
Козе понятно: истово, по-настоящему, по-домашнему, словно работая привычную работу, ненавидеть негра способен только негр.
А еврея - еврей! Ибо точно знает за что!
Дело ведь не в том, что еврей оборотист и вороват, пусть он - рассеян и добр, неважно, все равно любое его качество мировое еврейство, единое во множестве, обратит против гоев и против тех из своих, у кого кровь не достаточно чиста, против евреев-метисов.
Гой утешится своим невежеством, как нищие - духом. Ввиду неотвратимых несчастий, он будет верить своему правительству, говорящему и поступающему по указке евреев-советников, он, наконец, может сослаться на естественную ограниченность собственных сил. Ему в голову не придет, что он, насквозь мирный, сидящий со своими дитями да женой перед всем миром, как на ладони, - объект захвата, крепость, которую давно обложил неприятель и возьмет непременно.
Еврей-метис все это видит и утешаться ему нечем.
Как нечем было утешаться Аб Галлу, когда в Америке раввинат уличил в неполноценном жидовстве его покойную маменьку! В подобных случаях с покойника не спросишь, а живого никто и слушать не будет!
Утерся Аб Галл - его признали только полукровкой. Но наполовину свой, он стал еврейству больше, чем чужой.
Вот откуда берутся Гитлеры. Вот когда они делаются необходимыми.
/В тайне от всех,даже по пьянке не откровенничая, хранил Аб Галл полочку книг о фюрере; часто их перечитывал и особенно любил подробно разглядывать фотографии/.
Читая, Аб Галл ухмылялся.
Хотел он того или не хотел, Гитлер при жизни сделал мировому еврейству не мало хорошего. И конечно же, после гибели все связанное с именем его было плотно взято на откуп жидами разных стран. Многочисленные жизнеописания, кинофильмы, художественные и документальные, мемуары современников, соответствующим образом отредактированные и прокомментированные - весь этот поток попадал к гоям только через их загребущие лапы.
Сальные следы их нисколько не сбивали Аб Галла, скорее забавляли. Та интуиция, в которую безраздельно веровал сам Гитлер, вела его кратчайшим путем истины. Сквозь разделяющие их десятилетия и толщу людскую он чувствовал тайную человеческую соприродность всего существа своего с гудящей, как пламя, судьбой германского гения, чей разум был равен мужеству.
"Бесноватый Фюрер", - бесновались жидовские сочинители и комментаторы. Безмятежно улыбался Аб Галл.
Случись нужда, то же самое с ярчайшими примерами они напишут и о Македонском, и о Цезаре. Прежде великие также ступали не глядя под ноги; кляузы зазевавшихся вопиют до сих пор, но где же он - прошлогодний снег?
Нынешнее, сгнившее на корню, западное христианство Гитлер отверг; ему претило обращаться к Богу через посредника - Иисуса. Когда жиды расчленили и растащили по своим лавочкам даже биографию германского вождя, одни древние Боги встали на защиту его памяти. И только благодаря им у человечества все-таки есть целостный образ фюрера.
Это тоже было очень близко Аб Галлу - расплевавшись с еврейством, ни к каким новым Богам Америки он не пристал. Ему, видимо, как некогда Гитлеру, хватало смутной уверенности, что подлинный извечный Творец сущего есть - до мелочей ли тогда?!
... Брезгуя, Аб Галл резко отодвинул от себя громоздкую папку с документами, которые он якобы привез в Москву. План спасения, простой, скорый и вполне достойный противника молниеносно осветил его ум.
- Маечка, - кликнул он приторным голосом, - иди сюда, девочка мояI "Родственники не люди!", - вспомнил он изречение Гитлера, глянул на жену. Постное выражение на лице ее в общем-то неплохо гармонировало с синяком, а здоровый глаз светился обычной готовностью к подлости. Мая была похожа на лису, у которой после посещения курятника разболелись натруженные зубы.
С донышка, с донышка поскреб Аб Галл, косясь на жену, но нет, ничего кроме презрения не осталось.
- Видишь? - тяжко вздохнув пододвинул он к ней осточертевшую папку. - Это - самое ценное, что у нас когда-нибудь было. За бумаги, которые здесь лежат, могут дать очень много денег. Ты себе представить не можешь сколько!... Я... прямо не знаю. Мы ведь в другой стране! Вдруг что-нибудь случится... со мной! Возьми это и спрячь получше! - Он заставил себя накрыть ладонью ее костлявый кулачок.
Кулачок остался холодным, а по глазам Маи долгой искрой проскользнул расчетливый интерес.
- Ну что ты, Абик, - сипло щебетнула она. - Я ли не жена! На меня, как на каменную стену... - и вцепилась в папку так, что суставы пальцев побелели.
- Вот - гора с плеч... Спасибо! А сейчас подожди меня немного. Мне обязательно нужно сходить договориться, чтобы дали нового гида. Я звонил, мне обещали и назначили время. Я скоро, это через дорогу. Хорошо?
Обняв папку, она вышла, а Аб Галл ринулся в ванну, словно за ним гнались. С необыкновенным наслаждением, морщась и матерясь, сбрил он к чертовой матери свою запущенную, типично профессорскую бороденку, и на душе у него сразу стало свежо и молодо. Правда, лицо его, обнажившись, приобрело какой-то лежалый, завалящий вид, а глаза над оголенными щеками подозрительно забегали - Аб Балл не придал этому значения. Ибо - цель! Сейчас у него была цель!
Облачившись в строгий темный костюм-тройку он спустился вниз. У окошечка главного администратора никого не было.
- Пэжалуйста! - закричал туда Аб Галл. - У меня есть один большой деловой контакт! - Он немного рисовался, чтобы сразу знали, с кем имеют дело: - Мне быстро надо иметь сикре... О нет, агента секретной службы мне, КГБ, - Прогудел он, как пароход в тумане.
Надо так надо, его тотчас же провели в помещение за углом. Молодые люди, находившиеся там, выслушали его, как верующие проповедника. Стараясь не пересаливать, Аб Галл попросил помочь его жене, которую он безумно любит. Наивная женщина попала в переделку; по доброте душевной, выполняя чью-то легкомысленную просьбу, привезла сюда целую папку /"такую большую-большую”/ документов, которые ему, профессору-экономисту, приглашенному в Москву самим Верховным Советом, неизвестны. "О, как люблю я эту женщину, - частил Аб Галл. - Поругайте ее, как можно! Не надо только положить тень на судьбу моей научной карьеры!... Вы понимаете?"
Поняли.Пообещали помочь.
Когда Аб Галл вернулся в номер, Маи нигде не было; папки, с ее-то размерами, тоже.
Ощущение удачно нанесенного удара наполнило Аб Галла необычайной легкостью, он почти забегал по всем четырем комнатам своих апартаментов,
"Ой, - пело у него внутри, - кажется, сегодня я дал по морде сразу всем!"
Закрыв глаза он сел к окну, так было лучше видно.
Не Мая, проклятущая женушка, стояла сейчас у него перед глазами, а плешь. Усыпанная веснушками, жидовская плешь повисла перед ним наподобие боксерской груши. Ни носа, ни глаз, ни ушей не было; одни челюсти похрустывали чьими-то косточками. По этой жрущей плеши изо всей силы лупил Аб Галл, и радость насыщала его сердце.
Редко приходило к нему подобное чувство, но придя, становилось единственным, подчиняя себе все его существо. Он, профессор, называл это чувство комплексом Гитлера и считал необходимым.
"Если у еврея нет комплекса Гитлера, - говорил он в сердце своем, - нет еврея, а есть комплекс неполноценности!"
"Неужели возраст - это ничто, и кроме физической немощи он ничего человеку не дает? Где же прославленная мудрость убеленных сединами старцев?", - думал Аб Галл на следующее утро.
Он находился в одной из аудиторий Московского университета, где проходил двухдневный симпозиум экспертов, съехавшихся со всего мира на помощь Верховному Совету СССР.
Экспертов набралось с полсотни. Все - ровесники. Седые, лысые, несколько разжиревших негров и все - жиды, с круглыми, низко посаженными ушами. Осмотревшись, Аб Галл с превеликим изумлением обнаружил среди сидящих даже писателей-педерастов - Вульва с Гениталиусом, и от души пожалел, что сеанса наружной уринотерапии здесь, увы, над ними не учинить.
Впрочем, хвастливые, типично жидовские речи, раздававшиеся с трибуны, не могли нарушить того спокойного благодушия, в котором га пребывал сейчас Аб Галл. Все шло, как нельзя лучше и именно так, как было нужно.
Мая пропала к чертям собачьим!
Аб Галл ни на минуту не забывал, что в настоящей ситуации он с женой - лица официальные. Поэтому об исчезновении Маи Щуп он тотчас же сообщил в иностранную коллегию Верховного Совета. Горячку не порол, но не без тайного злорадства предположил, что скорее всего жена находится у одной московской подруги, ни адреса, ни телефона которой он не знает, так же, как, впрочем, и фамилии с полным именем.
Коллеги из иностранной коллегии большого рвения не выказали, и дело о пропаже супруги международного эксперта благополучно повисло между небом и землей.
Теперь Аб Галл мог невозмутимо сидеть с кем угодно и слушать самую непроходимую чушь - сознание удачно выполненного долга наполняло его уверенной силой.
А симпозиум вокруг уже вошел в колею и жил той жизнью, какой живет всякое ученое сборище во всем мире. Кто-то рвался выступить по любому поводу, кто-то, напротив, сидел, как воды в рот набравши.