Мои глаза сжимаются сильнее, ногти впиваются в кирпичную стену за спиной.
— Я делаю тебе гребаное одолжение, сохраняя тебе жизнь, воровка. — Когда я отворачиваю голову, его язык скользит по моей щеке, горячий, влажный и обжигающий кожу. Ощущение этого должно было вызвать у меня отвращение. Вместо этого моя плоть напрягается. — Попробуй еще раз сбежать, и я нагну тебя, отымею твою сладкую маленькую попку и задушу, пока буду наполнять тебя своей спермой. Ты меня поняла?
Почему каждый раз, когда этот мужчина говорит о сексе со мной, его слова звучат так ужасно? И почему его слова заставляют мое тело пылать?
Он не блефует. Его рука на моем горле говорит мне все, что мне нужно знать. Это животное будет получать удовольствие от того, что душит меня, пока он берет меня таким неправильным способом, что я даже не могу заставить себя сформировать слова в моей голове.
Его пальцы снова сжимаются, и я едва могу вдохнуть. — Ты меня поняла? — он рычит. Его хватка ослабевает, позволяя мне ответить.
Я отрывисто киваю, мое дыхание прерывистое.
— Скажи это. Я хочу услышать, что ты поняла.
— Да, — тяжело дышу я. — Я поняла.
— Хорошая девушка. Сейчас. Когда мы войдем внутрь, ты сделаешь в точности то, что я тебе скажу. Ты снимешь с себя все до последней нитки. Ты будешь ждать в моей постели, и когда я приду за тобой, ты будешь…
— Спайди.
Голос Страйкера пронзает мою панику. Краем глаза я вижу, что он высунул голову из задней двери клуба.
— Нам пора, — добавляет он, и я слышу веселье в его голосе, когда он видит нас.
— Дай мне несколько минут. — Спайдер хватает меня за затылок и ведет внутрь. — Полагаю, мне придется разобраться с тобой позже, — добавляет он мне на ухо. Он протискивается мимо Страйкера и шагает по длинному коридору.
Мы проходим мимо двойных дверей, которые ведут в комнату, где он проводил свою встречу ранее — комнату, которую он называл церковью.
Почему они называют ее церковью, я не могу себе представить. Такие люди, как эти, не могут делать там ничего благочестивого.
Несколько мужчин, проходящих мимо нас по коридору, ухмыляются, наблюдая, как Спайдер подталкивает меня к своей комнате.
— Похоже кто-то получит по заслугам, — говорит молодой человек примерно того же возраста, что и Пип.
Негодование обжигает мои щеки, но, по крайней мере, Спайдер не ведет меня через главный бар, где половина клуба могут увидеть меня.
Спайдер игнорирует его и толкает меня в свою спальню. Он закрывает дверь и поворачивает меня лицом к себе. — Раздевайся.
Опять? Ожидая оказаться на коленях, как прошлой ночью, я поднимаю подбородок, заставляя себя встретиться с ним взглядом в молчаливом отказе. Когда я покидала Колонию, я обещала, что не позволю этому случиться. Я бы изменила свое мнение. Больше не буду тряпкой. Я заняла позицию. Если он снова собирается меня унизить, я не стану облегчать ему задачу.
Спайдер хватает меня за волосы и дергает назад, пока я не начинаю хныкать. Он наклоняет мою голову так, что я теряю равновесие. — Не усложняй себе задачу. У тебя и так достаточно неприятностей. Раздевайся и ложись на кровать, иначе, когда я вернусь, с тобой будет все гораздо хуже.
Ладно, сопротивляться — не самая лучшая идея. Мысль о том, что этот человек заберет мое тело, пугает меня, но я ничего не могу поделать. Что бы он ни задумал для меня, когда вернется, возможно, я уже пожалею, что родилась. Не нужно делать еще хуже.
— Ладно, ладно, — хриплю я.
Он отпускает меня и скрещивает руки на груди, ожидая, пока я стягиваю с себя одежду.
Дрожащими руками я позволила каждой вещи упасть на пол. Глаза Спайдера впиваются в меня с каждым моим движением. Его лицо холодно и бесчувственно, за исключением голода, который вспыхивает в его взгляде.
Я не получу от него никакой пощады.
Не желая поворачиваться к нему спиной, я заползаю на его кровать.
Не знаю, чего ожидать от него, когда я лежу здесь, но что бы это ни было, это не то, что он собирался сделать.
Спайдер подходит к комоду и вытаскивает четыре веревки. В одно мгновение он забирается на кровать, оседлав мою талию.
Вес его тела, вдавливает меня в матрас, пугает меня, усиливая мою панику. — Подожди, что ты…
— Заткнись. — Он хватает меня за запястье, обматывает его одной из веревок и поднимает к изголовью.
— О нет.
Я никогда раньше не была связана, но мне и не нужно было, чтобы понять его намерения.
Воспоминание о Саре, привязанной к тому дереву для битья за кражу еды, вспыхивает в моей голове. Это был единственный раз, когда я видела женщину связанной, прямо перед тем, как она получила пять ударов плетью по спине. Спайдер точно не собирается меня бить. Я смотрю не в ту сторону. Но он может сотворить со мной множество других отвратительных вещей, и, если мои запястья будут привязаны к его изголовью, я не смогу его остановить. Мысль о том, что я окажусь настолько уязвимой для него, и все это время обнаженной, как в тот день, когда я родилась, — это больше, чем
я могу вынести.
Включается режим выживания, лишающий всякого смысла.
— Что ты делаешь? — рявкаю я, выдергивая руку, пока он привязывает мое запястье к ручке кровати. — Отпусти меня!
Не говоря ни слова, Спайдер натягивает веревку до тех пор, пока мне не остается места, чтобы вывернуться. Не настолько, чтобы защемить кожу, но достаточно, чтобы мое запястье было крепко зажато натянутой рукой. Он работает быстро, делая то же самое с другим запястьем, привязывая его к ручке кровати с другой стороны от меня.
Я яростно извиваюсь на матрасе. Он молча слезает с меня, подходит к левой стороне подножья и хватает меня за лодыжку.
— Ты не можешь этого сделать! — я пинаю его, целясь в любую часть тела, до которой могу дотянуться. Я промахиваюсь, и он отшвыривает мою ногу. — Отпусти меня!
— Кричи и плачь сколько хочешь. Ты не выберешься отсюда.
Я снова бьюсь, и он поворачивает мои бедра так, что я наполовину перекатываюсь на бок. Его ладонь врезается в мою задницу, один сильный шлепок. Огонь распространяется по моей ягодице. Я кричу, наполовину от гнева, наполовину от боли.
Это больно, мать его, но боль делает, и кое-что еще. Она проникает в меня, глубоко, вызывая ту самую искривленную часть меня, которая, кажется, жаждет его прикосновений, чтобы лакать его удовольствие и его боль, как кошка с блюдцем сливок. Жало скользит между моих ног, заставляя мое нутро гореть.
Не успеваю я опомниться, как он снова укладывает меня на матрас и привязывает лодыжку к кровати.
— Меня не будет некоторое время, а это значит, что у тебя будет достаточно времени подумать о том, что с тобой будет, когда я вернусь. — Он обматывает последнюю веревку вокруг моей правой лодыжки, привязывая ее к другой ручке кровати.
— О, ты, должно быть, шутишь! Ты собираешься просто оставить меня здесь?
— Да, — он опирается на спинку кровати, его глаза упиваются видом меня, распростертой на его кровати, обнаженной и беспомощной. Его веки опускаются до половины, придавая ему голодный, сонный и сексуальный вид.
Мои соски сжимаются под этим похотливым взглядом, жар внутри меня усиливается.
Как будто он осознает свое влияние на меня, он протягивает руку и его пальцы гладят мою обнаженную плоть, как будто это его право касаться меня, как и когда ему нравится.
Я вздрагиваю, эта единственная ласка заставляет мое сердце чувствовать, как будто оно в огне. Когда я извиваюсь в попытке избежать его прикосновения, он ухмыляется и отдергивает руку.
— Маленькая Дикая кошка, — его голос низкий, хриплый и чувственный. — Ты чертовски идеальна. Если бы мне не нужно было уходить, я был бы весь на тебе, а твоя киска доила бы мой член.
— Отпусти меня!
Обойдя кровать с моей стороны, он засовывает пальцы в рот и высасывает мои соки. Потом он собирает мою одежду, бросает ее в шкаф и запирает.
Запирая всякую надежду, что я смогу одеться, если смогу выбраться из этих веревок.
Наконец, он ставит две бутылки воды из своего жилета на тумбочку рядом со мной. Где я могу их видеть, но где они также безнадежно недосягаемы.
— Я ненавижу тебя, — выдавливаю я.
Его глаза блестят. — Теперь никуда не уйдешь, — он постукивает меня по носу.
Ярость поднимается, раскаленная добела. Я мотаю головой, дергаясь так сильно, что подпрыгиваю на матрасе. — Ты не можешь этого сделать! Выпусти меня отсюда, или, клянусь, я убью тебя!
Хмыкнув, он подходит к двери, открывает ее и поворачивается ко мне. — Мне бы очень хотелось, чтобы ты попробовала. Скоро увидимся.
Затем, вот так просто, он ушел, заперев за собой дверь.
Как только дверь в спальню Спайдера закрывается и щелкает замок, как только я остаюсь одна в тихой комнате, знакомые страхи и сомнения поселяются глубоко в моей груди.
Эти страхи и сомнения я уже испытывала, когда-то. Однажды, когда я была в изоляторе в Колонии. Одна, в темноте, без всякого человеческого контакта в течение нескольких часов. Или целыми днями.
Правда, здесь я не в темноте, но все равно заперта. Привязанная к его кровати, я все еще в ловушке, не в силах выбраться. Бессильная.
Я подавляю эти мысли, раздавив их в лепешку. Если я сейчас сломаюсь, все
кончено. Если я позволю своему страху поглотить меня, я потеряю себя, стану беспомощной машиной, которой так старалась не стать. Кем-то без цели, без причин продолжать борьбу.
Глубоко вздохнув, я перевожу взгляд на веревки на запястьях, потом на лодыжки. Пытаюсь вывернуть конечности, высвободить их. Веревки натирают кожу, впиваясь в нее,
и ни одна из них не сдвинулась ни на дюйм. Спайдер связал их достаточно крепко, чтобы сдерживать, но не перекрывая кровообращения.
Ненависть к нему просачивается внутрь, и я ворчу и рычу, дергая руками, извиваясь на кровати. Если мне удастся освободить одну руку, я смогу развязать другую, а потом ноги, а потом…
И что потом?
Не похоже, что я снова смогу сбежать.
Даже если бы я смогла добраться до окна, я не смогу выползти из него снова. Из задней стены клуба доносятся мужские голоса. Они увидят меня, если я попытаюсь сбежать этим путем, а поскольку я уже однажды пыталась, Спайдер, вероятно, позаботится о том, чтобы кто-то оставался там все время, пока он не вернется, наблюдать. И даже если бы я смогла выползти из окна, это не принесло бы никакой пользы.
Спайдер запер всё, так что я не могу одеться, даже в его одежду. Если бы я выбралась, то бежала бы по пустыне не только голой, но и без обуви. Бежать голышом было бы лучше, чем лежать здесь и ждать, что он сделает со мной, когда вернется, но песок обожжет мне ноги. Идти было бы слишком жарко.
Также я не смогу выбраться другим путем. Даже если я смогу открыть дверь в комнату, кто знает, сколько мужчин в этом клубе ходит по коридорам или сидит в баре. Хуже того, Пип сейчас прямо за дверью. Время от времени кто-то останавливается в коридоре, и я слышу, как он разговаривает или смеется с ними.
В данный момент мне некуда бежать. А может быть, еще и очень-очень долго не
смогу.
Серьезность ситуации оседает в моем животе, как камень. Я понятия не имею, как долго Спайдер собирается оставлять меня здесь и когда вернется.
Или что он сделает со мной, когда вернется.
Он ясно дал понять, что я заплачу за попытку побега. Будет ли он пытать меня?
Убьет ли он меня в конце концов, решив, что от меня слишком много хлопот?
Нет. Если бы он собирался убить меня, то уже сделал бы это. Но это не значит, что он не сделает со мной того, что заставит меня желать, чтобы он убил меня.
Никто не собирается мне помочь. Люди в этом месте, очевидно, не возражают против того, чтобы он держал меня в плену. Пока я лежу, прислушиваясь к звукам этого места вокруг меня, правда просачивается внутрь.
Где-то рядом играет телевизор, вероятно, из другой спальни, и сквозь стены просачиваются мужские и женские голоса, разговоры приглушенные и неразборчивые. В баре звенят бокалы, кто-то смеется. Признаки жизни, все идет как обычно, как будто не существует девушки, запертой в комнате Спайдера, привязанной к его кровати, ожидающей, когда он подчинит ее бог знает каким безумным желаниям.
Я не настолько глупа, чтобы рассчитывать на сочувствие здешних женщин. Никто из них и глазом не моргнул, когда Ди набросилась на меня. Черт возьми, Моника и Ди, похоже, наслаждаются мыслью о том, что Спайдер причинит мне боль. Они думают, что я получаю по заслугам. Судя по тому, как Текила уступала Ди, и по тому, как все отвернулись, когда она ударила меня, другие женщины уважают ее. До тех пор, пока Ди закрывает глаза на действия Спайдера, то же самое будут делать и другие женщины здесь.
Слезы жгут глаза, беспомощность обвивает горло, как петля. Ди и Моника когда-то были моими друзьями, или я думала, что они были, но в течение менее чем двадцати четырех часов уважение, которое я думала, что мы разделяли, превратилось в ненависть.
Потому что я предала их.
Закрыв глаза, я прогоняю слезы вместе с одиночеством, которое угрожает разрушить то, что осталось от моей решимости. И ненависть к Спайдеру, которая разъедает меня изнутри, как кислота.
В Колонии нас учили, что ненависть — это не просто грех. Она не служит никакой цели, кроме как поглотить сердце и уничтожить душу. Может, это и правда, но сейчас мне все равно. Прямо сейчас эта ненависть сжигает чувство бессилия, отталкивая беспомощность, которая, если я позволю ей взять верх, оставит меня пустой оболочкой, без надежды. Она поддерживает во мне потребность сбежать, найти Сару, вернуть мою жизнь.
Проходят часы, а в комнату никто не входит. Благодаря часам на прикроватном столике Спайдера, я знаю каждую минуту, которая проходит. Не имея ничего, что могло бы занять мой разум, тревога разрывает мои внутренности, когда мой разум вращается с мыслями о том, что ждет меня впереди.
Не раз пасторы говорили о том, что мужчины во внешнем мире делают с женщинами. Похищение людей. Пытки. Худшее.
Забавно, но за шесть месяцев, прошедших с тех пор, как я покинула Его Святой Мир, я начала понимать, что все эти истории ложь. Но, очевидно, это было не так. Не все во внешнем мире монстры, но я каким-то образом умудрилась наткнуться на одного, который так же ужасен, страшен и извращен, как пасторы описывали весь мир.
Уже не в первый раз я почти жалею, что покинула Колонию. Пока не подумаю, что было бы, если бы я осталась.
Если бы я осталась, мне пришлось бы следовать плану, который приготовили для меня пасторы. Я бы уже давно вышла замуж. В восемнадцать лет я бы вышла замуж за человека почти в три раза старше меня. Человека, который настолько развращен, что его
предыдущая жена решила, что лучше рискнуть вечным проклятием, покончив с собой, чтобы не проводить с ним больше ни минуты.
Я была бы босой и беременной, как аппарат для производства детей для человека, который убедил бы всех вокруг, что он идеальный джентльмен, идеальный муж и отец, идеальный слуга Божий.
Сет.
Я вздрагиваю. Великодушное, благородное лицо, которое Сет носит перед своими прихожанами всего лишь маска. Жить с ним было бы не лучше, чем провести здесь всю оставшуюся жизнь. Если страдание, боль и печаль, которые я видела в глазах его жены за день до ее смерти, являются каким-то показателем, он может быть еще хуже.
Нет. Если бы я не убежала, то оказалась бы в ловушке, как и она, в жизни, где нет ничего, ради чего стоило бы жить. Я могла бы оказаться настолько измученной страданием, одиночеством и болью, что увидела бы окончание своей жизни как лучшую альтернативу, даже если это означало бы пренебрежение Божьей волей и оставление моей семьи наедине с тем, что церковь будет избегать их, и им никогда не позволят уйти.
Я выбралась из Колонии. Я так же выберусь отсюда. Я просто должна выяснить,
как.
Через несколько часов после ухода Спайдера я принимаю единственных посетителей. За дверью заскрипели ключи, щелкнул замок. Я вскидываю голову, напрягаясь.
Дверь открывается, и входит Моника с подносом. Она закрывает дверь.
Как только она меня видит, всякая надежда, что она может мне помочь, мгновенно исчезает. Она бросает один взгляд на меня, связанную и распростертую на кровати Спайдера, и прикрывает рот, подавляя смех.
— О, это слишком хорошо. — Она делает несколько шагов в комнату, затем останавливается и наклоняет голову. Ее глаза светятся удовлетворением. — Знаешь, меня раздражала сама мысль о том, что мне придется прийти сюда и иметь с тобой дело, но видеть тебя в таком состоянии того стоит.
Унижение и гнев поднимаются. Она получает удовольствие от всего этого? Я стискиваю зубы, не сводя глаз с потолка, подавляя желание отчитать ее. Если бы я с ней связалась, все стало бы только хуже.
— Мне нужно сходить в туалет, — говорю я ей.
Это не ложь. До сих пор я умудрялась не думать о своем мочевом пузыре, но он готов лопнуть.
— Да, десять бутылок воды за несколько часов вполне достаточно, — она ставит поднос на прикроватный столик.
Я смотрю на нее.
— Текила сказала, что ты пила воду с той самой минуты, как вошла в бар. — Она скрещивает руки на груди и оценивающе смотрит на меня, не делая ни малейшего движения, чтобы развязать. — Ты умна, надо отдать тебе должное. Мы должны были догадаться, что ты пытаешься накопить жидкости, чтобы сбежать. Никто из нас не обратил на это внимания, пока Спайдер не сказал нам, что ты пыталась сбежать.
Поэтому он и узнал, что я собираюсь бежать? Если женщины ничего не поняли, значит, они не могли сказать ему раньше, чем я попытаюсь.
Боже, я буквально чувствую, как мой мочевой пузырь растягивается, когда я лежу здесь, угрожая освободиться. Я извиваюсь, дергая за веревки. Мысль о том, что я должна
умолять ее о чем-то, раздражает меня, но альтернатива слишком унизительна, чтобы вынести.
— Мне нужно пописать, как скаковой лошади. Пожалуйста, развяжи меня.
— Чтобы ты снова попытался выскочить в окно? Я так не думаю.
Я раздраженно фыркаю. — Я не пытаюсь заставить тебя развязать меня, чтобы я могла сбежать. Спайдер сказал тебе не развязывать меня ни под каким предлогом?
Она упирается в бедро.
— Послушай, я знаю, ты считаешь, что я заслужила это, но, если ты не хочешь, чтобы я помочилась на его кровать, я предлагаю тебе позволить мне воспользоваться туалетом. Я не думаю, что он будет в восторге, если вернется и узнает, что ты позволил мне устроить такой беспорядок.
Глаза Моники сузились. Выражение ее лица говорит мне, что я сказала что-то странное, но что? Она встряхивается, словно решив, что это не имеет значения, и берет что-то с подноса, который принесла. Это какой-то синий контейнер, по форме напоминающий почку, и несколько дюймов глубиной.
— Что это?
— Это судно.
— Для чего?
— Серьезно? — она щелкает зубами. — Это для тебя, чтобы ссать в него, Девочка Марсианка.
Я вздыхаю. — Отлично, — она принесла это, чтобы не развязывать меня. Чтобы ей не пришлось рисковать тем, что я одолею ее, когда она снова свяжет меня. Но это также означает, что я должна облегчиться в эту штуку прямо перед ней.
Это унизительно.
Она развязывает мне ноги, а потом ставит на место судно. Как только я заканчиваю, она берет его и уносит в ванную. В туалете смывается вода.
Я бросаю взгляд на поднос. Там бутерброд с чем-то вроде ростбифа и нарезанные ломтиками яблоки в миске. В животе урчит.
Моника возвращается в комнату и связывает мои лодыжки. Затем она берет поднос
и садится на кровать рядом со мной.
— Как же я буду есть, если не могу пользоваться руками?
Она берет один из ломтиков сэндвича и со скучающим видом подносит его ко рту.
— Открывай шире.
— Серьезно?
— Ты хочешь есть или нет? Я не против, чтобы ты голодала. Мой желудок протестующе урчит. Это просто смешно.
Я открываю рот и откусываю кусочек, свирепо глядя на нее.
— Он велел тебе это сделать? — спрашиваю я с полным ртом ростбифа с горчицей.
— Он велел тебе прийти сюда и кормить меня, как ребенка?
— Я делаю для клуба все, что должна.
— Что это вообще значит?
— Только то, что я сказал.
Как будто это все объясняет.
— Хочешь воды? — она поднимает одну из бутылок. Несколько капель конденсата капают мне на живот. Они щекочут, стекая по моему боку, но я не могу их вытереть.
Сейчас здесь прохладнее. Должно быть, кто-то включил центральный кондиционер. Я киваю.
Моника откручивает крышку и подносит бутылку к моим губам, позволяя сделать несколько глотков. Жидкость прохладная и освежающая.
Я откусываю еще несколько кусочков бутерброда и встречаюсь с ней взглядом. — Я не понимаю. Как ты одобряешь то, что здесь происходит?
Она одаривает меня невеселой улыбкой. — Пытаешься взывать к моей совести, Липкие пальчики?
Да, наверное, бессмысленно пытаться взывать к чувству женской солидарности. С той минуты, как я увидела, как женщины реагируют на то, что делает Ди, я почувствовала, что среди женщин есть сильное чувство сестринства. Проблема в том, что я в этом не участвую. И если то, что сказала Текила, правда, то никогда не буду.
— Да, наверное, так оно и есть. Но я действительно хочу знать. Разве это не беспокоит тебя? — я бросаю взгляд на одно из своих связанных запястий.
Она дает мне последний кусочек бутерброда. Смотрит прямо на веревки, потом на меня без всякого сочувствия. — Даже если и так, это не имеет значения.
— Почему?
Она ставит поднос и отодвигается. — Ты действительно не понимаешь, да? — она вздыхает. — Позволь мне ввести тебя в курс дела, Марсианка. Это? — она машет руками по комнате. — Это место, эти люди? Этот клуб — все, Стефани. Это вся наша жизнь. Все, что мы делаем, делается для клуба. Верность — это название игры. Никто не идет против Бандитов. Нет на половину здесь, на половину там. Ты либо участвуешь, либо нет.
Я наклоняюсь вперед или пытаюсь, насколько это возможно в данных обстоятельствах. — Погоди минутку. Моника, тебя заставляют это делать? Они держат тебя здесь?
Я уже слышала подобные вещи. Как бы. В Колонии пасторы говорят о том, что все, что каждый делает, делается на благо единой цели, что мы должны оставаться верными не только Богу, но и друг другу. Когда-то я верила в их «мы против них». Что мир — это ужасное место, зло, которое хочет нас уничтожить, и единственный способ выжить — не подпускать остальных и держаться вместе.
У меня такое чувство, что в том, что делают здесь мужчины, нет ничего божественного, но она все равно говорит так, как женщины в Колонии начинали говорить, когда я видела правду. Она все еще звучит как женщина, попавшая в ловушку организации, которая использует запугивание и играет на их страхах, чтобы держать их в узде.
Но как только я задаю этот вопрос, я понимаю, что неправильно поняла всю ситуацию.
— Пфф. Едва. — Она смеется. — Поверь, меня не заставляют делать то, чего я не хочу. Я выбираю быть здесь.
Я обдумываю это, позволяя ее словам утонуть. Теоретически все, что она говорила, можно было списать на страх. Она могла бы убедить себя, что лучше остаться здесь, чем пытаться уехать.
Со временем я начала понимать, что, когда некоторые люди в Колонии говорили о том, как сильно они любят братство, как сильно они любят церковь, они не проявляли искренности. Это был страх. Я видела это в их глазах, страх, к которому была слепа всю свою жизнь. Я видела это по тому, как Сара смотрела на охранников. Я видела это у жены Сета, когда она думала, что за ней никто не наблюдает. Но это совсем другое. Я слышу преданность, слышу обожание Моники к этому… клубу, и это не слепое обожание, которое показывают, когда им промыли мозги.
Она имеет в виду то, что говорит. Она не пленница.
Раздается стук в дверь. Моника хватает большое полотенце из ванной Спайдерав и возвращается, набрасывая его на меня.
— Что ты делаешь?
Не отвечая, она возится с полотенцем, явно удостоверяясь, что все мои женские прелести прикрыты. Затем она подходит к двери и открывает ее.
Высокий, стройный байкер с гладко выбритым лицом и острыми серыми глазами входит с кожаной сумкой. Моника жестом показывает на меня, как бы говоря: «ты здесь из-за нее».
Он кивает и идет ко мне, ставя сумку на тумбочку, в то время как Моника снова садится рядом со мной на кровать.
— Кто он? — спрашиваю я ее. — Почему он здесь?
Улыбка кривит ее губы. Она молчит, явно наслаждаясь тем, как я извиваюсь. Сероглазый байкер открывает свою сумку и смотрит на меня с веселым блеском в
глазах, наполовину скрытых за тонированными очками. — У Спайдера определенно есть интересный способ общения с женщинами, которые идут против него.
Я стискиваю зубы, мое лицо пылает от унижения. Ухмыляясь от уха до уха, он роется в сумке и достает шприц.
Я вздергиваю плечи. — Ого, что это? Ты собираешься накачать меня наркотиками?
— Никаких наркотиков. — Когда я извиваюсь в своих оковах, он хватает меня за
плечо. — Расслабиться. Я врач, а это противозачаточный имплантат. Приказ Спайдера.
— Имплантат? Что это такое?
— Только не говори мне, что ты и о них никогда не слышала. — Язвит Моника.
— Нет, — огрызаюсь я. — Я говорю правду, нет.
В Колонии ничего подобного не было. Это сбивает меня с толку.
— Имплантат можно легко удалить в любое время. Это не помешает вам иметь детей, как только Спайдер удалит его, и он будет оставаться эффективным в течение пяти лет.
Я вздыхаю и смотрю в потолок, отказываясь смотреть, как вонзается игла, отгораживаясь от острого укола боли. Мысль о том, что решение о рождении детей будет отнято у меня, пусть и временно, человеком, которому я не доверяю, пугает. Также, что мое тело принадлежит Спайдеру и он может делать с ним все, что пожелает, и что его захват меня неизбежен, оседают, как кирпич на моей груди.
Мои глаза щиплет от слез страха, ощущение ловушки обволакивает мое горло. Я прогоняю слезы, не позволяя ни одному из них увидеть мои слезы.
Врач рассказывает возможные побочные эффекты имплантата. Изменения настроения, увеличение веса, головные боли, изменения менструального цикла. Он говорит мне, что, если у меня есть какие-либо симптомы, они должны быть легкими и временными, проходящими в течение нескольких месяцев, и что, если у меня есть более серьезные симптомы, нужно будет дать знать Спайдеру. Я едва слышу, что он говорит, его голос приглушенно гудит в моем ухе, пока мой мозг пытается осмыслить то, что происходит в моей жизни. Контроль Спайдера надо мной никогда не был таким абсолютным.
После ухода доктора Моника снимает полотенце. Так что теперь мне придется лежать здесь голой бог знает сколько времени, пока Спайдер не вернется. Может ли это стать еще хуже?
Моника встает и берет пустой поднос. — Если тебе снова захочется пописать, кричи.