193И взгляд его на мне остановился.
И он сказал: «Страдаю я, поверь,
Сильней гораздо более теперь,
196Чем в миг, когда я с жизнью распростился.
Не скрою я, за что сюда попал:
Из ризницы сосуды я украл,
199Но, совершив такое преступленье,
Из трусости я друга оболгал.
Который был казнен за похищенье.
202Но не затем себя я унижал
Перед тобой, чтоб вызвать сожаленье.
И если ты из мрака этих скал
205Вновь выйдешь в мир, то приложи старанье
Запомнить в мире это предсказанье:
Теперь Пистойя гонит Черных стан;
208Флоренция и нравы и граждан
Спешит менять, но час иной настанет:
С долины де ла Магра Марс восстанет,
211И грянет гром в далеких облаках,
И дрогнут вдруг все городские стены
И ужас в человеческих сердцах
214Найдет приют, и на поля Пичены
Тогда гроза ужасная слетит
И Белых всех мгновенно истребит.
217Так ожидай ты этой перемены».
Песня двадцать пятая
Богохульство грешника и страшное наказание. Другие призраки. Превращение человека в змею и змеи в человека.
1 Сказавши то, презренный этот плут,
С гримасой гадкой, поднял обе руки,
Шиш показал и начал нагло тут
4Хулить Творца за кару и за муки,
Но змей один – я их люблю с тех пор –
При первом же его презренном звуке,
7Сдавил ему всю шею, чтобы вор
Не в силах был произнести ни слова;
И смолк кощун, потупя наглый взор.
10Другой же гад скрутил ему сурово
В одно мгновенье руки назади,
Сдавил все тело, так что никакого
13Не мог движенья сделать он… – Пади
И в пламени, Пистойя, ты исчезни,
Своим примером людям не вреди,
16И навсегда погибни в адской бездне!..
Везде распространяешь ты разврат…
Хотя бы обошли мы целый Ад,
19В нем не нашли бы грешника наглее,
Который богохулить так дерзал,
И даже тот, кто с фивских стен упал1,
22Мог показаться лучше и сноснее…
Проклятый тать куда‑то убежал,
Хулы своей оканчивать не смея.
25Затем как будто вырос из земли
Центавр, ужасным бешенством пылавший
Который мог страшить и издали,
28Центавр с угрозой дьявольской кричавший:
«Где этот вор низверженный? Где он,
Свои хулы в вертепе извергавший?»
31Был тот центавр обвит со всех сторон
Пучками змей, которых и в Маремме
Нельзя найти. С его спины дракон,
34Раскрывши крылья, грозно в это время
Метал огонь и мимо шедших жег.
Тогда путеводитель мой изрек:
37«Перед тобою Каккус2; исполинской
Он силою когда‑то обладал,
И прежде за горою Авентинской
40Озера крови в битве проливал;
Он с братьями не шел одной дорогой
И воровски однажды он угнал
43Чужое стадо. Мстительный и строгий,
Сам Геркулес потом его сразил…»
Пока путеводителя с тревогой
46Я слушал, тот центавр в то время был
Уж далеко. Три тени вдруг явились
Из‑под моста, куда в тот час всходил
49С поэтом я. Мы так заговорились,
Что не могли заметить их сперва,
Когда ж заговорить они решились,
52Спросив: «Кто вы такие?» – их слова
Заставили нас обратить вниманье
На призраков, но лиц их очертанье
55Мне было незнакомо, и затем, –
Судьба нам помогала постоянно, –
Я понял – очутился перед кем,
58Когда один из призраков нежданно
Другого назвал: «Слушай, где ты там,
Чианфа3?» В этот миг к своим губам
61Я поднял тихо палец в знак молчанья,
Чтобы певца внимание привлечь…
Теперь мое дальнейшее сказанье,
64Читателя хочу предостеречь, –
Сомненье может вызвать, что понятно:
Мне было самому невероятно
67Все то, что видел сам я в этот час.
Пока я, двух теней узнать желая,
С них не сводил своих усталых глаз,
70Змей шестиногий, быстро налетая,
На третьего из призраков напал,
Его в одну минуту обвивая,
73Сдавил живот и сзади руки сжал,
Зубами в щеки грешника вцепился,
Хвост за его спиною замотал
76И словно плющ вокруг его обвился.
Нам невозможно было уловить.
Как быстро грешник тот преобразился:
79Кто дух, кто змей – не мог я отличить;
Они слились в одно живое тело,
Которого нельзя вообразить,
82Как ни было б воображенье смело.
Перемешались вместе их цвета:
Полутемно все было, полубело.
85Так пепел от бумажного листа
Бывает и не черным, и не белым…
В то время с видом грустным и несмелым
88Два призрака проговорили вслух:
«Аньэло! О, несчастный, бедный дух!
Как быстро ты, как страшно изменился!
91Ты не один теперь, да и не два…»
Из двух голов – я с ужасом дивился –
Одна лишь появилась голова;
94Единый, страшный образ возродился
Из двух различных образов. Из рук,
Из ног, грудей, спины и брюха вдруг
97Явились члены новые; такого
Я безобразья в мире не видал:
В них было все чудовищно и ново.
100Первоначальный образ их пропал;
Два существа в чудовище сливалось
И тихими шагами подвигалось.
103И в этот миг, как ящерица днем
Зеленый куст неслышно покидает
И, солнечным палимая лучом,
106Как молния наш путь перебегает,
Так полз другой черно‑багровый змей
К двум грешникам. Одну из двух теней
109Кровавый гад ужалил вдруг во чрево
И распростерся, падая, пред ней,
А призрак неподвижно и без гнева
112Как после сна тяжелого зевал,
И у него из раны и из зева
Пылающего змея вылетал
115Какой‑то дым, в одну струю сливаясь.
На змея тень смотрела, и свой взгляд,
Кольцом огнеподобным извиваясь,
118От призрака не отводил тот гад.
Певец Лукан! Умолкни ты, стараясь
Нам передать картин ужасный ряд,
121Где воины Сабелла и Назидий4
Являются страдальцами. О, ты,
Умолкни тоже, чудный наш Овидий
124С повествованьем, полным красоты,
О Кадме с Аретузой: обратился
Один в змею, а из другой явился
127Источник. Ты, Овидий, обменять
Природу двух созданий не решился;
Плоть одного другому передать
130Не думал ты. Меж тем передо мною
Стал образ человека принимать
Проклятый змей с гноящейся спиною,
133А человек вид гада принимал.
У гада хвост мгновенно раздвоился,
А человек так плотно ноги сжал,
136Что след их разделения вдруг скрылся.
Процесс перерожденья совершился
В моих глазах: хвост одного не стал
139Похож на хвост, вид членов принимая,
Которые бывают у людей;
А у другого руки, исчезая,
142Сливались тихо с телом, и длинней
Меж тем у гада ноги вырастали.
И походил все более тот змей
145На человека. Прежний вид теряли
И человек, и ядовитый гад.
Они друг с друга взгляда не спускали,
148И у обоих дик был страшный взгляд.
Вот первый пал, другой же приподнялся,
И у него – я молча изумлялся –
151Явились уши, губы, вырос нос,
А у другого вытянулось рыло
И скрылись уши. Видеть мне пришлось:
154Язык у человека раздвоился,
А жало змея медленно срослось
В один язык – и Дым вдруг прекратился.
157Дух в гадину позорно превратился
И с свистом в мрак пропасти пропал,
А змей переродившийся сказал:
160«Пусть здесь Буозо будет пресмыкаться,
Как пресмыкался некогда я сам».
И начал змей презрительно плеваться.
163Едва лишь веря собственным глазам,
В Аду я видел это превращенье,
И хоть я был смущен, взволнован там,
166Хотя мой ум от страха был растерян,
Но Пуччьо Шианкато я узнал,
Да, то был он, и в этом я уверен:
169Из трех теней лишь он не испытал
Мучение того перерожденья,
А в третьей, мрачной тени угадал
172Я Гверчьо Кавальканте привиденье5.
Песня двадцать шестая
Восьмой вертеп восьмого круга. Души коварных советчиков. Улисс и Диомед, погубившие Трою. Рассказ Улисса о путешествии в неизвестную страну.
1 Ликуй, ликуй, Флоренция! Везде
Могущество твое неотразимо;
Известна ты на суше и воде,
4И даже Ад готов неутомимо
О флорентийских гражданах кричать…
Когда передо мной скользнули мимо
7Пять извергов, и в них я мог узнать
Твоих граждан, мне сделалось обидно,
Не мог я крика гнева удержать,
10И за тебя мне стало больно, стыдно…
Когда мои предчувствия не лгут,
Еще ты испытаешь, как постыдно
13Тебе немало бедствий предрекут
Озлобленные жители из Прато1,
И их проклятья к худу приведут.
16К прошедшей славе нет уже возврата,
И если б над тобою, город зла,
Пороков, злодеяний и разврата,
19Беда, как туча черная, всплыла
В минуту эту – я б не удивился:
Да, на себя, Флоренция, звала
22Давно все кары… Пусть бы разразился
Гром над тобой, когда осуждена
На бедствия несчастная страна;
25Скорей бы суд ужасный совершился…
Еще страшнее в поздние года
Казаться будет мне твоя беда.
28И далее пошли мы… Возвратился
По тем же скатам ментор мой тогда,
Которыми со мною он спустился.
31Меж безднами и трещинами скал
Уединенный путь наш продолжался,
И в бездну я наверно бы упал,
34Когда б порой за камни не держался
Руками. Бесконечная тоска,
В тот час, когда вперед я подвигался,
37Была неотразима, велика,
И я скорблю в минуту эту снова,
Когда воспоминания былого
40Припоминаю вновь, и обуздать
Хочу свой ум, чтоб Неба благодать
И добродетель – поприща земного
43Вожатого – не мог я потерять…
Как селянин простой, – в ту пору года,
Когда на небесах начнет сиять
46Июльский день, и южная природа
Вкруг рассыпает щедрые дары, –
Как селянин следит порой у входа
49В свой дом, как в небе вьются комары,
Так я следил в вертепе за огнями,
За переливом странной их игры,
52Когда пришли мы тихими шагами
К окраине, откуда видно дно:
Восьмая пропасть встала перед нами,
55Где было все таинственно‑темно.
Как тот пророк, которого в Вéфиле
Медведицы лесные защитили2,
58Смотрел, как колесницу Илии
На небо быстро кони уносили,
И очи Елисея не могли
61Следить за бегом их неуловимым
И только наблюдали лишь с земли,
Как пламя их исчезло в небе дымом,
64Так двигались в вертепе те огни,
И в каждом призрак грешника скрывался.
Чтоб рассмотреть, как двигались они,
67Я с краю моста к бездне наклонялся,
И если бы за камень не держался,
То, верно, б там свои окончил дни
70И в пропасти бездонной потерялся.
За мной путеводитель наблюдал
И на вопрос немой ответ мне дал:
73«В светильниках, перед тобой зажженных,
Сокрыты души многих осужденных,
Чтобы огонь их вечно пожирал…»
76«Учитель, – отвечал я, – догадаться
Мог я и сам, увидевши в огне
Мелькающие тени, но дознаться
79Хотелось бы теперь, учитель, мне,
Кто это стал к нам ближе приближаться
Вон в пламени, и тот огонь на дне
82Двойным костром теперь вдали пылает,
И страшный мне костер напоминает,
Где Этеокл и брат его сгорел».
85И был ответ: «В том пламени страдает
Сам Диомед и вместе с ним – Улисс3:
Одна их казнь теперь соединяет,
88И здесь в Аду опять они сошлись,
Как на земле сошлись для преступленья.
Их деревянный конь сгубил, и вниз
91В кромешный Ад за ложь без сожаленья
Повержены они. Они должны,
Не ведая пощады искупленья,
94Гореть в жилище адском сатаны:
За их обман страдает и в могиле
Теперь Деидамия об Ахилле.
97И к довершенью страшной их вины
Караются они за похищенье
Палладиума». Молвил я в волненье:
100«Когда они способны говорить
И в пламени, то дай мне разрешенье,
Учитель мой, – могу ль о том просить? –
103Тех двух теней дождаться приближенья;
Тебе известны, мудрый мой поэт,
Все тайные души моей стремленья…»
106И мне Вергилий дал такой ответ:
«Мой сын, твое желанье одобряю, –
Поистине, дурного в этом нет,
109А потому его я исполняю,
Но об одном прошу, чтоб ты привык
Воздерживать, где нужно, свой язык.
112Все помыслы твои я понимаю,
А потому мне предоставь ты речь
С тенями; должен я предостеречь
115Тебя, что эти греки, может статься,
С тобой и говорить не захотят…»
Когда к нам пламя стало приближаться,
118В котором тени двигалися в ряд,
Не в силах на пути разъединяться,
И отступить вперед или назад,
121Тогда мой спутник молвил им: «О, тени!
Когда хоть чем‑нибудь мог угодить
Я вам в своем высоком песнопенье,
124Не торопитесь быстро уходить,
И пусть один из вас мне повествует
О том, за что он осужден страдать
127И в этом вечном пламени тоскует».
Тогда один светильник задрожал, –
Так ветер иногда огонь волнует, –
130И в тихом колебанье зароптал.
Тень перед нами тихо закачалась,
Как будто бы – за ней я наблюдал –
133Заговорить с усилием сбиралась.
И, наконец, я услыхал слова:
«Когда вперед куда‑то порывалась
136Моя душа, и кинул я едва,
Не в силах совладать с собой, Цирцею,
Жизнь впереди казалась мне нова,
139И увлечен я был невольно ею,
Забыл отца, свою отчизну‑мать,
Расстался с Пенелопою своею.
142В себе тоски не мог я обуздать,
Не мог забыть прекрасную затею:
Хотелось мне весь свет скорей узнать:
145Его пороки, славные деянья,
И подвиги людские на земле;
И очутился вдруг без колебанья
148В открытом море я на корабле
С немногими, мне верными, друзьями,
Помчался по волнам в туманной мгле,
151Марокко любовался берегами,
Сардинией, прекрасною страной,
И многими другими островами,
154Стоявшими в пустыне водяной.
Состарились мы все, когда приплыли
До Геркулеса грани роковой:
157Его столбы в проливе узком были
Поставлены – чтоб далее никак
В своих ладьях пловцы не заходили.
160Но я сказал, увидя этот знак:
«Друзья! Для нас тяжка была дорога,
До запада достигли мы сквозь мрак,
163И так как жить осталось нам немного,
То счастье попытаем и рискнем
Проникнуть в мир безлюдный, где тревога
166Людская неизвестна. О своем
Припомните вы все происхожденье.
Не для того на свете мы живем,
169Чтоб скотски прозябать со дня рожденья,
Но для того, чтоб на земле найти
Познания и высшие стремленья!»
172Так говорил друзьям я на пути,
И речь моя всех их так оживила,
Что трудно удержать потом их было,
175Когда вперед мы принялись грести.
Корабль свой мы к востоку повернули
И словно птица далее порхнули
178В своем безумном беге. В небесах
Сверкали звезды полюса другого,
Пять раз луна светила в облаках
181И исчезала с неба голубого
С тех пор, как мы сквозь роковой проход
Скользнули в бездну моря, нам чужого,
184И убегали далее… Но вот
Вдали гора пред нами показалась,
Черневшая из белой пены вод,
187И та гора громадной нам казалась.
Обрадовались все мы ей тогда,
Но эта радость тотчас же умчалась
190От нас, сменившись ужасом, когда
От той горы поднялся вихрь ужасный
И на корабль наш хлынула вода.
193Три раза поднимался он, несчастный,
Напором волн, и вот в четвертый раз,
Не выдержав с грозой борьбы напрасной,
196Пошел на дно: закрыло море нас.
Песня двадцать седьмая
Появление в светильнике призрака Гвидо де Монтефельтро. Рассказ Вергилия о состоянии Романьи. По удалении призрака путники переходят из восьмого в девятый вертеп.
1 Вновь светоч колебаться перестал,
И неподвижный, тихо умолкая,
От нас он удаляться снова стал.
4Учителя желанье исполняя,
Тогда другой дрожащий огонек,
Что следом шел за ним, не уставая,
7К себе мое внимание привлек.
Внутри его – я слышал – раздавался
Какой‑то странный ропот, на упрек
10Похожий, как тогда мне показался.
Как медный бык1 впервые застонал,
И в его реве голос отозвался
13Того, кто вид и формы зверя дал
Тому быку, – и полон был страданья
Тот страшный рев, хотя он вылетал
16Из медного, литого изваянья,
Так точно вылетало из огня
Неуловимо‑странное роптанье
19И пронеслось около меня.
Когда ж оно на волю вдруг прорвалось
Из пламени, тогда услышал я,
22Как постепенно в звуки облекалось
Роптанье то, и раздались слова,
В которых скорбь и горе выражалось2:
25«О, смертный, ты, лишь молвивший едва
Здесь по‑ломбардски: «Можешь удалиться».
Прошу тебя на миг остановиться.
28Пришел я слишком поздно, может быть,
Но я молю тебя не торопиться,
Молю тебя со мной поговорить:
31Исполни же несчастного желанье…
Когда сюда ты свергнут в наказанье,
Покинув край латинский, где грешить
34Я научился прежде, то нельзя ли
Поведать мне: война иль мир теперь
В Романии? В довольстве иль в печали
37Живет народ? Мне дороги, поверь,
Известья те. В горах, между Урбино
И тем хребтом, где – чудная картина! –
40Берет начало Тибр, я был рожден».
Я слушал эти речи со вниманьем
И в любопытство весь был обращен,
43Тогда учитель молвил с состраданьем:
«С ним сам ты говори: латинец он…»
И я, осмелен этим замечаньем,
46С ответом уж готовым на губах,
Немедленно воскликнул: «Дух горящий!
В Романии – в тиранах и рабах,
49Как в жизни прошлой, так и в настоящей,
Всегда живет и будет жить раздор
И вечных распрей страх непроходящий,
52Но, к счастию, пока до этих пор
Войны там нет, о ней нет слухов даже;
Равенна же несчастная все та же,
55Чем и была. Орел Поленты3 там
Гнездится, как и прежде, распустивший
Над Червиею крылья… Городок,
58В кровавой битве галлов истребивший
И при осаде давший им урок,
Теперь не тот, чем прежде быть он мог:
61О подвигах великих позабывший,
Зеленых лап 4 теперь узнал он гнет.
Веррукио5, названье пса носивший,
64С своим щенком по‑прежнему грызет
Свою добычу… Помнишь ты, наверно:
Им был убит Монтаньо6 в свой черед.
67При двух реках Ламоне и Сантерно
В двух городах по‑прежнему царит,
Меняя убежденья лицемерно,
70«Лев в поле белом»7. Также всех дивит
Тот городок8, что Савио волнами
У берега цветущего обмыт:
73Как прежде, меж свободой и цепями,
Живет доныне он, расположён
Между своей долиной и горами;
76По‑прежнему теперь несчастлив он…
Ты видишь, я не медлил на ответы,
Вопросами твоими не смущен.
79Теперь: кто ты? ответь без страха мне ты,
И долго в мире Божьем пусть живет
Твое, о призрак, имя». В свой черед
82Я призрака ответа дожидался,
И призрак колебаться тихо стал,
И наконец ответ я услыхал:
85«Когда б я хоть минуту сомневался
В том, что попавший в этот темный Ад
Уж никогда не вырвется назад,
88То моего не знал бы ты ответа,
Но так как хорошо известно мне,
Что все, кого вмещает бездна эта,
91Навечно отдаются сатане,
То я готов прервать свое молчанье,
Забыв про стыд в подземной глубине.
94Так выслушай правдивое сказанье:
Я воином когда‑то в мире был,
Потом, чтоб все греховные деянья
97Простились мне, в монахи я вступил,
Надеялся, что пост и воздержанье
Спасут меня – и я бы заслужил
100Прощение, принявши сан духовный,
Когда бы мне – позор ему и грех! –
Не помешал тогда отец верховный.
103Меня поверг он в бездну прежних всех
Моих грехов… О днях печальных тех
Ты выслушай рассказ мой хладнокровный.
106Когда я молод был и на земле
Жил в образе из крови и из тела,
Я львенком не являлся в мире смело,
109Но был лисой и действовал во мгле,
Обманы все узнал, все ухищренья,
И выгоды ловил я в каждом зле.
112Лукавые такие похожденья
Печальную известность дали мне
И скоро разнеслись по всей стране…
115Меж тем дни шли, и юность уходила.
И для меня то время наступило,
Когда седеют наши волоса
118И опускать нам нужно паруса;
И вот когда все то мне опостыло,
К чему я жадно некогда рвался,
121Я обратился к Богу, ожидая
Спасенья в покаянии… О, мог
Покаяться, спасти себя тогда я,
124Но в бездну грешных дел опять увлек,
Все помыслы хорошие рассеяв,
Меня владыка новых фарисеев9
127И бросил снова в гибельный поток.
В то время вел войну он – не с жидами,
Не с сарацинами: его врагами
130Являлись христиане. Никогда,
Никто из них под Акрой не являлся
За лаврами победы в те года
133И с областью Судана не старался
Входить в дела торговые тогда.
На них похожим папа не казался.
136Он свой верховный сан забыл вполне
С величием святого постриженья,
Забыл, что были вервия на мне,
139В которых находили искупленья
Монахи, их носившие во сне
И наяву в своем уединенье.
142И как молил Сильвестра Константин10
Ему дать от проказы исцеленье,
Так и меня духовный властелин
145Просил спасти его от исступленья
Неодолимой гордости. В ответ
Ни слова не сказал я, опьяненье
148Какое‑то в той просьбе видя. «Нет, –
Он продолжал, – забудь свое смущенье;
Я отпущу твой грех, но дай совет,
151Как взять мне Пенестрино без сраженья.
Ты знаешь – Рай я отпирать могу
И два ключа от Неба берегу,
154Хоть Целестин11 от них и отказался…»
При тех речах не мог я устоять
И быстро искушению поддался.
157Я отвечал: «Когда мне отпускать,
Святой отец, грехи ты в состоянье,
То помнишь же: чтобы преград не знать
160И выполнять заветные желанья,
Как можно больше людям обещай,
Но обещаний тех не исполняй,
163Тогда‑то все твои предначертанья
Исполнятся, и твой святой престол
Получит новый блеск и обаянье».
166Когда моей кончины час пришел,
Когда святой Франциск за мной явился,
То близ меня он демона нашел,
169Который так к святому обратился:
«Оставь его! Он мне принадлежит!
За что меня ты оскорблять решился?
172Он мой теперь и в Тартар полетит
За свой совет лукавый прежде смерти;
С тех пор его Ад целый сторожит
175И в волоса его давно вцепились черти.
В одно и то же время он хотел
И каяться, и предавать умел…»
178«О, горе!» – крикнул я, когда тот демон
Схватил меня, и продолжал меж тем он:
«Подумал, вероятно, ты, что мне
181И логика людская не под силу?
Не думай дурно так о сатане».
Тогда сюда в подземную могилу
184Он к Миносу принес меня, а тот
Своим хвостом раз восемь окрутился
Вокруг спины, раскрыл кровавый рот,
187Сам укусил себя и разразился
Проклятием: «Попал ты в тот проход,
Где грешников огонь навек пожрет…»
190С тех самых пор в огне я поселился
И в пламенной одежде стал страдать…»
Рассказ души погибшей прекратился…
193Тень двинулась и начала стонать,
Колеблясь и крутясь в своем движенье.
И далее мы стали путь держать
196Туда, где в новом, мрачном помещенье
Томились души с очень давних пор
За то, что не боялись преступленья,
199За то, что в мире сеяли раздор.
Песня двадцать восьмая
Девятый вертеп восьмого круга. Призраки сеятелей раздоров и расколов. Магомет, Али, Бертрам де Борн.
1 Бессилен человеческий язык,
Бессилен стих певца для описанья
Всего того, что, подавляя крик,
4Я увидал – и кровь, и истязанье
Теней, покрытых язвами. Нет слов
Приличных для того повествованья.
7Наш ум так ограничен, что готов
От подвига такого отказаться…
Когда б собрать всех проливавших кровь
10В долине Апулийской, что сражаться
Сошлись и гибли от мечей римлян
(Тит Ливии пишет так, и сомневаться
13Нам нет причин), и их богатый стан
Достался победителям; когда бы
Собрать людей, измученных от ран,
16И бившихся – их силы были слабы –
С Гвискаром1; если б вновь теперь собрать
Погибшую при Чеперано рать,
19Где каждый апулиец оказался
Изменником2 и, наконец, всех тех,
Чей стан при Тальякоццо разметался
22И лег костьми, и где имел успех
Старик Алар3, который там являлся
Карателем, перехитрившим всех
25И без оружья в битве победившим;
Когда б все эти воины могли
Теперь восстать пред нами из земли, –