31Сквозь эту полутьму и полусвет
Не может человеческое зренье
Проникнуть, и тебе я дам совет:
34Иди вперед, чтоб ближе убедиться,
Как расстоянье может обмануть
Порой наш глаз. Так продолжай свой путь,
37Но чтоб не мог ты очень изумиться, –
Взяв за руку меня, сказал певец, –
То должен ты теперь же убедиться
40И истину проникнуть наконец,
Что там не башни видишь сквозь туман ты,
Нет, сын мой, это страшные гиганты,
43Которые в колодезе стоят,
Погружены от пояса до пят…»
Как постепенно в поле начинает
46Редеть туман, и глаз наш привыкает
Предметы постепенно различать,
Так точно сам я начал прозревать;
49Но, сознаваясь в тайном заблужденье,
Невольный страх я начал сознавать,
Когда яснее стали выступать
52Гиганты предо мной на темном фоне,
Как стены замка Монтереджионе3
Покрыты рядом башен по углам,
55Так из колодцев стали видны нам
Громадные, как башни, исполины,
Открытые для глаз до половины,
58Которым и доныне с облаков
Громами сам Юпитер угрожает.
Сквозь тьму, как сквозь таинственный покров,
61Передо мной яснее начинает
Обозначаться первый великан:
Я различал лицо его и стан,
64Часть живота и руки. Поступила
Природа очень мудро, что опять
Не хочет уже больше создавать
67Таких чудовищ страшных и лишила,
О, Марс, тебя земных твоих врагов, –
И если вечно творческая сила
70Природы создает еще китов,
Слонов творит, то, рассудивши здраво,
Природы мудрость я признать готов:
73Лишь только тот жить не имеет права,
В ком действуют повсюду заодно
Ум, злость и сила. Людям суждено
76Таких страшилищ в мире опасаться:
Никто не может им сопротивляться,
От них найти защиту нелегко».
79К гиганту стал я ближе подвигаться.
Его лицо так было велико,
Что, кажется, могло бы показаться
82Не менее верхушки золотой
Над куполом Петра Святого в Риме,
Я задрожал перед фигурой той
85Представшего гиганта предо мной.
И остальными членами своими
Пугал он также. Если б за спиной
88Гиганта, погруженного по бедра,
Троим фрисландцам разом бы пришлось
Друг другу стать на плечи очень бодро,
91То все‑таки коснуться б до волос
Того гиганта им не удалось4:
От плеч его до дна той ямы скверной,
94Где он стоял, и меры ж не найти;
То расстоянье пропастью безмерной
Являлось глазу. Молча на пути
97Остановился я пред великаном.
Он пасть раскрыл и прокричал тогда нам
Слова, но ни единый человек
100Их не поймет: «Rafel mai amech
Irabi almi» 5. Он своей гортанью
Безумной и бессмысленною бранью
103Лишь разрешался только иногда.
К гиганту мой учитель обратился:
«Тень жалкая! Труби в свой рог, когда
106Свой тайный гнев ты выразить решился.
Труби, чтоб этот гнев утихнуть мог.
К твоей груди привязан этот рог…
109На собственную шею посмотри ты…
Иль все соображения убиты
В тебе давно, бессмысленная тень?
112На шее у тебя висит ремень,
А на ремне и самый рог повешен!..»
И мне сказал Вергилий: «Ночь и день
115Здесь страждет он, для всех бессильно бешен,
И сам себя проклятью предает.
Он совершил когда‑то преступленье;
118О нем ты слышал. Это сам Немврод.
От дикого его столпотворенья
Не понимать народа стал народ,
121И языков узнали мы смешенье.
Не тратя слов, пойдем вперед пока:
Не может никакого языка
124Он понимать теперь в своем томленье.
Да и его никто уж не поймет».
И совершив затем другой обход,
127К гиганту мы приблизились другому;
Который мне по своему объему
Казался и ужасней и страшней
130И поражал громадностью своей.
Не ведал я, чья воля и чья сила
Гиганта так мучительно скрутила:
133Одна рука привязана к груди,
Другая точно так же назади
Привязанная цепью; цепь сходила
136От шеи вниз и тяжело пять раз
Вкруг тела великана обвилась.
«Перед тобой стоит титан надменный, –
139Так мой путеводитель мне сказал. –
С Юпитером, царящим над Вселенной,
Помериться он силами желал,
142И вот за то наказан здесь, презренный.
Ты Эфиальта6 видишь пред собой.
Его деянья много прославляли
145В те времена, когда своей борьбой
Титаны всех богов перепугали.
Его рука, готовая на бой
148В иные дни и грозная когда‑то,
Теперь в цепях, недвижностью объята».
И я сказал поэту: «Если мне
151Возможно посмотреть на Бриарея7,
То укажи его мне поскорее».
Поэт сказал: «Здесь близко, в стороне
154Увидишь ты громадного Антея8,
Свободен он и может говорить;
Он нам с тобой поможет, может быть,
157На дно скорбей ужаснейших спуститься.
А тот, о ком ты спрашивал сейчас,
В другом вертепе должен находиться
160Закованный, и вид его в сто раз
Страшнее Эфиальта…» В то мгновенье
Титан зашевелился и потряс
163Руками вдруг. Едва ль землетрясенье
Сильнее может башни потрясти,
Как этого чудовища движенье
166Меня перепугало на пути.
О смерти мысль тогда меня смутила
Сильней, чем прежде; далее идти
169Не мог бы я, – вся кровь моя застыла, –
Когда б не знал, что связан был титан.
Идти вперед во мне явилась сила.
172Мы подошли к Антею. Великан
Из мрачного колодца поднимался
На полторы сажени, но скрывался
175В колодезе его громадный стан.
И молвил мой учитель исполину:
«О, ты сходивший в славную долину,
178Где десять сотен львов завоевал,
Где Сципиона слава увенчала
И в бегство обратился Аннибал…
181О, ты, о ком молва не перестала
Еще доныне громко толковать,
Что мог бы ты победу даровать
184Сынам земли, сражаясь с ними рядом!
Не откажись помочь нам и спусти
В ту бездну нар, где скован вечным хладом
187И льдом, Коцит недвижен на пути…
Нет, не смотри на нас суровым взглядом,
Не говори, что мы должны идти
190К Тифею или к Тицию9… Смотри же
Без гнева ты на смертного и ниже
Теперь нагнись. Вот этот человек
193Еще живет и кончит, вероятно,
Еще не скоро жизненный свой век.
Прославит он тебя неоднократно,
196Воздаст тебе он похвалу и честь,
Чтоб в светлом мире будущие внуки
Могли твою историю прочесть».
199Учитель смолк, и, протянув к нам руки,
Гигант Антей (всю силу этих рук
Изведал Геркулес сам в тяжкой муке)
202И моего учителя взял вдруг.
«Скорей приди теперь в мои объятья,
Чтоб мог тебя с собою вместе взять я», –
205Сказал поэт. В минуту ту Антей
Мне башней Гаризендой10 показался,
Когда несется облако над ней.
208На миг один я так перепугался,
Что всякий спуск другой бы предпочел,
Который бы нас свел в пучину зол;
211Но проводник наш тихо подвигался
И, наконец, на дно той бездны снес,
Где в пропасти холодных, вечных слез
214Сам Люцифер с Иудою томился…
Над этой мрачной бездною склонился
Антей недолго: голову вознес
217И корабельной мачтой распрямился.
Песня тридцать вторая
Дно замерзшей бездны и Коцит. Четыре отделения казни. Два грешника, из которых один грызет голову другого. Вопрос поэта.
1 Мне нужен стих суровый и железный,
Чтоб леденящий ужас передать,
Царящий над последней адской бездной.
4 Но стих мой слаб, чтоб верно описать
Вселенной дно, юдоль скорбей и срама,
На языке, которым лепетать
7 Привыкли только дети: «Папа, мама!»
Но пусть теперь помогут музы мне,
Как помогали некогда оне
10Благому предприятью Амфиона,
Который стены Фив соорудил1
Под лирный звук; пусть мир и слез, и стона,
13Которых я в Аду свидетель был,
В моих стихах сурово отразится.
О, род людской, успевший погрузиться
16В подземный мир, который грозен так,
Что страшно говорить о нем решиться, –
О, род людской, сошедший в вечный мрак,
19Тебе бы лучше было в мир родиться
Баранами иль стадом диких коз!..
Когда на дно колодца опуститься
22К ногам гиганта грозного пришлось,
И я смотрел вокруг себя тревожно
На стены, на гранитный их откос,
25Тогда услышал голос: «Осторожно
Теперь иди, чтобы пятами ног
Ты раздавить нечаянно не мог
28Голов теней, измученных борьбою».
Я оглянулся быстро, и тогда
Я озеро увидел пред собою,
31Застывшее под светлой массой льда,
И озера поверхность ледяная,
Как зеркало, сверкала. Никогда
34На севере течение Дуная
Под толщью ледяной такой коры
Не пряталось, и если б две горы,
37Таберник с Пьетрапаной, обломились
И рухнули на этот адский лед,
То ледяной покров недвижных вод
40Не дрогнул бы… Меж страшных льдин томились
Измученные тени. Иногда
Так, квакая, из сонного пруда
43Глядят лягушки осенью несмело.
Сокрыты льдом до тех частей их тела,
Где выступают признаки стыда,
46Сидели тени, щелкая зубами,
С опущенным, безжизненным челом,
С стучащими от холода зубами;
49Вся горечь мук в молчании немом
В их потускневших взорах выражалась…
Осматриваясь в трепете кругом,
52Я вниз взглянул, где к призраку прижалась
Другая тень, склонившись близко так,
Что волоса обоих, мне казалось,
55Перемешались вместе… Тотчас знак
Я подал этим призракам рукою:
«Скажите мне, кто вы? Зачем с такою
58Мучительно безмолвною тоскою
Друг с другом стали тесно, грудь о грудь?»
И призраки, чтоб на меня взглянуть,
61Приподняли чело свое и горько
Заплакали, но на ресницах только
Явились капли жгучих, крупных слез –
64Оледенил их тотчас же мороз,
И очи их смежились, замерзая…
Друг к другу так же тесно приставая,
67Как две доски, прибитые гвоздем,
И ярости своей не унимая,
Как иногда козел с другим козлом,
70Два призрака безумно стали драться.
Тут третья тень с опущенным лицом
И с ухом отмороженным, подняться
73Не в состоянье, стала говорить:
«Зачем на нас так пристально глазеешь?
Иль смелое желанье ты имеешь
76Узнать – кто эти тени, может быть?
То знай, что та долина, где струится
Бизенцио2, там обе тени жить
79Привыкли самовластно; покориться
Им и отцу их старому3 должна
Была та превосходная страна.
82Одна их мать рождала, и доныне
Не отыскать в Аду во всей Каине 4
Подобных душ, низверженных под лед,
85Где призраки, от стужи мертво‑сини,
Склоняются на лоно смерзлых вод.
Не равен по заслугам с ними тот,
88Кого Артур сразил одним ударом5,
Ни тот злодей, которого зовут
Фокаччиа6, ни этот, ставший тут,
91Передо мной в своем безумье яром, –
Сассоло Маскерони7. Если ты
Тосканец только, то его черты
94Тебе уже знакомы, без сомненья…
И чтоб не тратить больше лишних слов –
Дальнейшие не нужны рассужденья –
97Я подскажу тебе, кто я таков:
Камичион де Пацци8 я. Прощенья
Мне в мире нет, но тьма моих грехов
100Должна бледнеть пред силой преступленья
Предателя Карлино9, и я жду,
Когда его увижу здесь в Аду…»
103И сотни лиц передо мной мелькали,
Стонали и от холода дрожали…
Одно воспоминание о нем,
106Об этом Царстве вечно ледяном,
Где стихла человеческая злоба,
Меня доводит часто до озноба,
109Когда ко дну спускались глубже мы,
Я трепетал за каждый шаг невольно
От холода и безрассветной тьмы,
112И вдруг случайно или произвольно,
Ступая меж голов, своей ногой
Ударил я одну из них так больно,
115Что грешник, изнуренный и нагой,
Заплакал и воскликнул так, рыдая:
«За что меня ты топчешь? Никогда я
118Тебя не знал!.. Когда сюда сойти
Решился ты, но только не для мщенья
За страшный бой при Монте‑Аперти10,
121За что ж меня мучишь?» В то ж мгновенье
Учителю сказал я: «На пути
Остановись, чтоб выйти из сомненья,
124Я мог теперь и истину узнать –
Кто эта тень, – потом без замедленья
Я вновь тебя готов сопровождать».
127Путеводитель мой остановился,
И к призраку, который изрыгать
Проклятья не устал, я обратился:
130«Скажи, кто ты, свой собственный покой
Нарушивший неистовою бранью?»
Тень крикнула: «А кто ты сам такой,
133Столь равнодушный к нашему страданью,
Что попираешь головы теней?
Когда бы ты к числу живых людей
136Принадлежал, то слишком бы сурово
Так поступать для существа живого».
«Я жив еще, – я тени дал ответ, –
139Когда ты об известности хлопочешь,
То я могу, когда того ты хочешь,
Чтоб долго не забыл тебя весь свет,
142Включить тебя в число имен известных…»
«Не нужно мне похвал твоих чудесных, –
Завыла тень. – В кромешной этой тьме
145Напрасно льстить ты начинаешь мне!..
Не мучь меня и прочь беги отсюда…»
«Кто ты? Ответь, иначе будет худо!»
148Я закричал, и вмиг моя рука
За волоса схватила тень: «Заставлю
Я говорить тебя иль волоска
151Ни одного на коже не оставлю».
И призрак мне со стоном отвечал:
«Рви ж волоса. Хотя б ты ощипал
154Всю голову – я не скажу ни слова…»
У грешника стал волоса я рвать
И выдернул их не одну уж прядь,
157А он, склонивши голову, сурово
Стал лаять по‑собачьи. В этот час
Другая тень сказала сзади нас:
160«Что сделалось с тобою нынче, Бокка?
Иль мало для тебя, что ты жестоко
Зубами научился скрежетать?
163Теперь же псам ты начал подражать!..
Кой черт тебя так лаять заставляет?..»
«Теперь умолкнуть можешь ты в Аду, –
166Тут я сказал, – и к твоему стыду,
За что тебя подземный Ад терзает,
Я в мир теперь рассказывать пойду!»
169«Прочь! – крикнул он. – Я не боюсь позора,
Но если ты отсюда выйдешь скоро,
То не забудь порассказать о том,
172Кто был известен длинным языком.
Скажи, что ты, спустившись в нашу сферу,
Где дышат все прохладным ветерком,
175Ты видел в ней Буозоде Дуэру11,
Который слезы горькие здесь льет
На золото французское… А вот
178(Тебе вопрос предложат, может статься,
С кем ты еще в Аду мог повстречаться),
Вот близ тебя Беккериа12, аббат,
181Изменник, обезглавленный когда‑то;
Потом немного дальше брось свой взгляд –
В измене два достойные собрата –
184Джианни Сольданьер13 и Ганнелон14,
А вот и Трибальделло15. Предал он
Фаэнцу темной ночью». Отступали
187Мы далее от грешника и вдруг
В одной из ям со страхом увидали
Двух призраков, обледеневших вкруг,
190Сидевших так, что первый головою
Для головы другого мог служить
Подобьем шапки. Тот, что под собою
193К земле успел собрата наклонить,
В его затылок бешено вцепился
Зубами, словно голод утолить
196Мозгами неприятеля решился.
Тидей16 так Меналиппа не глодал,
Как этот призрак грыз и пожирал
199Ту голову и мозгом пресыщался.
«О, ты, который зверством доказал
Всю ненависть к тому, кого терзал,
202И чьим страданьем гнусно упивался,
Скажи, чем мог тебя он оскорбить,
Чтоб мести я твоей не удивлялся,
205И если точно мог он совершить
Ужасное какое преступленье,
Скажи – и в светлом мире, может быть,
208Я сам ему придумаю отмщенье».
Песня тридцать третья
Рассказ графа Уголино1, вместе с детьми уморенного голодом в темнице. Речь Данте о Пизе и дальнейший путь. Предатель монах Альберик.
1 Тогда грызть мозг врага переставая,
От страшной пищи грешник отнял рот;
И, губы волосами утирая
4 Той головы, сказал мне в свой черед:
«Ты хочешь, чтобы прежнего страданья
Опять я пережил ужасный гнет?
7 Поверь, о нем одно воспоминанье
Томит меня; но если мой рассказ
Дать может стыд и новое терзанье
10Преступнику, которого сейчас
Я пожирал, то свой рассказ начну я,
Хотя бы слезы вырвались из глаз,
13И прошлое, тревожа и волнуя,
Меня могло смутить и раздражить.
Кто ты и как ты мог сюда вступить –
16Не знаю я, но говорит мне что‑то,
Что флорентинцем должен сам ты быть,
И если так, – то мне пришла охота
19Тебе свое прошедшее раскрыть.
Во мне ты видишь графа Уголино,
А он, – скорбей земных моих причина,
22Неумолимой стоящий вражды,
А он – архиепископ Руджиери.
Рассказывать теперь мне нет нужды
25О бешенстве, живущем в этом звере,
О том, как вкрался в душу мою он,
И как потом я им был умерщвлен.
28Но ты не знал, как умер Уголино
И как была мучительно тяжка
Моя, для всех безвестная, кончина.
31Узнай о ней и помни, чья рука
Меня так покарала беспощадно,
И почему так злобна и дика
34Моя вражда к проклятому. Я жадно
Следил в тюрьме за скудным светом дня
В пустынной башне. Нынче в честь меня
37Тюрьма та Башней Голода зовется.
Я не однажды видел из окна,
Как вновь являлась на небе луна,
40Но долго ль мне в тюрьме жить приведется,
Не ведал я. Вдруг мне приснился сон,
Мне разъяснил все будущее он.
43Во сне мне Руджиери представлялся:
Как будто на охоте он гонялся
За волком и волчатами. Пред ним,
46Спустив собак, при виде той приманки,
Неслись с безумным гиканьем своим
Сисмонди, Гуаланди и Ланфранки.
49Не в состоянье бегство продолжать,
Волк и волчата стали уставать,
И страшные картины мне приснились,
52Как зубы псов в усталых жертв вонзились
И грызли их и рвали их бока.
За тяжким сном глаза мои открылись.
55Ночная тьма казалась глубока,
Еще заря не золотила неба,
Но сердце охватила мне тоска,
58Когда, во сне заплакав, стали хлеба
Со мною дети бывшие просить.
Бесчувственным вполне ты должен быть,
61Когда теперь вполне не сострадаешь
Тем мукам, что почувствовал отец,
И если ты теперь не зарыдаешь,
64 Когда же ты рыдаешь наконец? –
Мы встали все; уж час тот приближался,
Когда к нам сторож с пищею являлся,
67Но я ужасный сон припоминал,
Я верил в этот сон и – сомневался.
Так время шло, и вдруг я услыхал,
70Что вход в темницу нашу забивался.
Я пристально взглянул в лицо детей,
Но промолчал, не находя речей.
73Во мне как будто сердце камнем стало,
И слезы не бежали из очей.
Но детский плач меня язвил, как жало…
76Мне юный Ансельмуччио сказал:
«Отец, отец, скажи мне, что с тобою?
Зачем же ты смотреть так дико стал?»
79Я был измучен внутренней борьбою,
Но не заплакал и не отвечал.
Так день прошел, и новый день настал.
82Когда ж скользнул в темнице нашей снова
Печальный и едва заметный свет,
В лице детей нашел я тот же след –
85След выраженья дикого, тупого,
Которое нашли они во мне.
Тогда, склонясь в отчаянье к стене,
88Я начал грызть зубами обе руки.
Бессильного отчаяния муки
За голод дети приняли… «Отец, –
91Они заговорили, – наш конец
Мы встретим безбоязненно и смело,
Когда возьмешь ты в пищу наше тело.
94Ты дал нам плоть, возьми ж ее назад…»
И я притих, чтоб вновь их не мучить,
Не видеть их печальный, кроткий взгляд.
97Смириться я хотел себя заставить…
Так, страшное молчание храня,
Мы прожили в отчаянье три дня…
100О, для чего же ты не расступилась
Тогда, земля!.. Четвертый день настал,
Четвертый день семья моя томилась,
103Тогда Гаддо безумно застонал,
К моим ногам склоняясь ниже, ниже:
«О, помоги, отец, мне, помоги же!»
106Так умер он. И я недолго ждал:
В моих глазах и остальные трое
Навеки смолкли… Что я испытал
109По смерти их!.. Ногами землю роя,
От трупа к трупу ползал я и звал
К себе детей… Три дня я их искал,
112Лишенный сил, сознания и зренья…
Но голод пересилил наконец
Мою тоску и самое мученье…»
115Здесь был его истории конец.
Тень искосила гневно и сурово
Свои глаза и с яростию снова,
118Как лютый пес, грызть череп начала…
О, Пиза, Пиза! Долго ты была
Стыдом всего пленительного края!
121Твои соседи, местью не сгорая,
Ленивое спокойствие любя,
Наказывать не думают тебя!
124Пусть двинутся Капрайя и Горгона2,
Плотиной устье Арно перервут,
Пускай река свое поднимет лоно
127И погребет в теченье буйном тут
Твоих граждан!.. Вините Уголино
В предательстве при сдаче крепостей,
130Но за отца зачем казнить детей?
Ведь у него четыре было сына,
Которых правота для палачей
133Была ясна!.. Вперед мы путь держали
И наконец достигли мест таких,
Где льдины новых призраков сжимали
136Мучительно, не так, как всех других,
Они не прямо в прорубях стояли,
Но книзу головою. Слезы их
139Другим слезам дорогу преграждали
И, заливая лица тех теней,
На этих лицах тотчас замерзали;
142Прозрачной маской впадины очей
У них покрыты были постоянно.
Хотя привык я к стуже, беспрестанно
145В вертепе лютый холод вынося,
И словно оболочкой роговою
На мне была покрыта кожа вся,
148Но все же сильный ветер за спиною
Я чувствовал, проговорив: «Поэт!
Подуло ветром, кажется, за мною,
151А думал я, что в воздухе здесь нет
Движения!..» «Придем мы к месту скоро,
Где ты увидишь сам без разговора,
154Что значит этот ветер». В этот миг
Одна из душ вертепа ледяного,
К нам обратясь, вдруг испустила крик:
157«О, вы, которым место здесь готово,
Вы, павшие в последний адский круг,
С моих очей тяжелые покровы
160Сорвите вы, чтоб горести недуг
Мог облегчить я горькими слезами,
Пока опять не станут над глазами
163Те слезы постепенно замерзать».
«Готов исполнить я твое желанье,
Когда ты правду станешь отвечать –
166О том, кто ты, несчастное созданье.
И если с глаз твоих я не сорву
Покрова ледяного, пусть во рву
169С тобой здесь разделю я наказанье».
Он отвечал: «Мне имя – Альберик3,
Мой вертоград запущен был и дик,
172Давал плоды дурные постоянно,
И финики здесь вместо сочных фиг
Я получаю». «Это очень странно!
175Ты умер разве?» Он же отвечал:
«Я сам об этом много размышлял,
Но все ж одно могу сказать я смело,
178Что на земле мое осталось – тело.
Таков уже последний адский круг,
Куда душа сама слетает вдруг,
181Атропоса толчка не дожидаясь.
Чтоб поскорей кору застывших слез
Ты снял с меня, помочь тебе стараясь,
184Я этот разрешу тебе вопрос:
Когда душа с предательством сживется,
В чем согрешить мне самому пришлось,
187То тело в лапы беса попадется,
И он над телом властвует, пока
В нем хоть капля жизни остается,
190И беса власть над телом велика.
Душа же человека улетает
Сюда в ледник, где вечно изнывает.
193Взгляни на тень, которая дрожит
Вблизи меня: она сюда слетела,
А между тем души вот этой тело
196Там, на земле, живет еще… Но вид
Его тебе известен, может статься:
Тебе пришлось с землею расставаться
199Не так давно. Смотри: ведь это он –
Бранк д’Орио, который заключен
Давно в Аду…» «Не прибегай к обману, –
202Заметил я, – тебе ль я верить стану,
Когда ты так бессовестно налгал:
Бранк д’Орио еще не умирал,
205До этих пор он на земле, как прежде,
И спит, и ест, и ходит он в одежде…»
Но призрак вновь тогда заговорил:
208«Еще Микеле Цанке не сходил
В вертеп с кипучей, липкою смолою,
Как в тело Бранка бес уже входил…
211Я все сказал. Теперь своей рукою
Сорви кору с моих застывших глаз».
Но я солгал пред ним на этот раз:
214Нечестно поступить с ним было честно…
О, генуэзцы, скоро ли всех вас
Гнать будут в этом мире повсеместно
217За то, что добродетель вам чужда,
И в вашей жизни только вам известна
Пороков грязь, коварство и вражда.
220С романцем развращенным встретил рядом
Я одного из вас теперь, и вот:
Его душа поглощена уж Адом,
223А сам он на земле еще живет.