– Вы так в этом уверены?
– Да. У меня к этому, видите ли, особый дар. Особенно хорошо я понимаю все, что связано со смертью. Мы с ней хорошо знакомы.
– Не сомневаюсь, но на этот раз вы ошибаетесь.
– Да? Посмотрим. – Салливан заерзал, устраиваясь на железной скамье. – С каждым разом это все легче и легче.
– Что?
– Убивать.
– Почему?
– Ознакомление с процессом. Очень скоро узнаешь все о том, как люди умирают. Одни умирают тяжелее, другие – легче. Одни отчаянно борются за жизнь, другие дают себя убить, сложив лапки. Некоторые умоляют убийцу о пощаде, другие плюют ему в лицо. Кто‑то плачет, а кто‑то смеется. Одни зовут маму, другие тебя проклинают. Однако заканчивается все это во всех случаях одинаково – холодным, окоченевшим трупом. Так закончим жизнь и мы с вами. Такая участь ждет всех.
– Может, все трупы и одинаковы, но живые идут к своей смерти разными путями.
– Совершенно верно! – рассмеялся Салливан. – Ваше наблюдение достойно камеры смертников. Оно легко могло бы слететь с уст человека, просидевшего в ней лет восемь и исписавшего сотню листов бумаги прошениями о помиловании… Воистину, все идут к своей смерти разными путями… – Затянувшись сигаретой, он выпустил изо рта струйку дыма и некоторое время следил за тем, как она рассеивается в неподвижном тюремном воздухе. – Дым – вот что мы все. Я пытался донести это до психоаналитиков, но они к моему мнению не прислушались.
– Какие психоаналитики?
– Из ФБР. У них там есть отдел бихевиористики – анализа поведения, – где отчаянно пытаются понять, откуда берутся серийные убийцы. С помощью собранной этим отделом информации они рассчитывают положить конец этому типично американскому времяпрепровождению, – рассмеялся Салливан. – Но все напрасно, ибо все мы, серийные убийцы, движимы различными, глубоко индивидуальными мотивами. Впрочем, эти психоаналитики мне вполне по душе. Им нравится возиться со мной. Они предлагают мне тесты на определение многопрофильности личности, разработанные в университете штата Миннесота, и тесты по ролевой апперцепции, и тесты Роршаха, и тесты на определение коэффициента моего умственного развития. Полагаю, в следующий раз они попросят меня сдать выпускные экзамены за курс общеобразовательной школы. Они любят слушать, когда я рассказываю им о моей матушке и о том, как я ненавидел эту старую ведьму и моего отчима. Видите ли, он все время меня бил. Он бил меня каждый раз, когда я осмеливался что‑нибудь сказать. Он бил меня кулаками, порол меня ремнем. Если бы на его половом члене был свинцовый набалдашник, я отведал бы и его. Он избивал меня через день, а по субботам – еженедельно. Как же я их обоих ненавидел! И до сих пор ненавижу. Им сейчас за семьдесят. Они живут в домике из шлакобетонных блоков на севере архипелага Флорида‑Кис. На стене у них висит распятие. Рядом с ним – цветная картинка с изображением Иисуса Христа. Они до сих пор думают, что Спаситель вот‑вот постучится к ним в дом и заберет их на небеса. При звуках моего имени они истово крестятся и изрекают нечто вроде: «Что поделать, этот мальчик всегда служил Сатане». Молодых людей из ФБР это весьма интригует. А вам это интересно, Кауэрт? Или вы просто хотите узнать, почему я убил стольких людей, большинство из которых мне были практически незнакомы?
|
|
– Да.
|
|
– Ну, это не слишком каверзный вопрос, – хрипло рассмеялся Салливан. – Допустим, я отвечу, что просто ехал домой, но по пути меня бес попутал, и я так и не доехал до места назначения. Вас удовлетворит такой ответ?
– Не совсем.
– Ну да. Жизнь во многом загадочна, не так ли? – Заключенный закатил глаза.
– Вам виднее.
– Согласен, мне действительно виднее. Впрочем, держу пари, что большинство умерщвленных мною несчастных вас не очень интересует. Полагаю, вы сейчас здесь совсем не из‑за них.
– Ну да…
– Так не томите, расскажите, что побудило вас к встрече с таким чудовищем, как я?
– Роберт Эрл Фергюсон и город Пачула во Флориде.
Насколько ему позволяли цепи, Салливан откинулся назад и расхохотался так громко, что звуки его смеха еще долго отражались эхом от тюремных стен. Кауэрт заметил, что охранники даже повернули голову в их сторону, впрочем тут же утратив интерес к разговору, происходившему в клетке.
– Ну да, Кауэрт. Вновь с вами согласен. Это интересная тема, но мы с вами вернемся к ней несколько позже.
– Почему?
Блэр Салливан подался вперед и попытался приблизить свое лицо к лицу журналиста. Приковывавшая заключенного к столу цепь зазвенела и натянулась. На шее у него набухла вена, а лицо налилось кровью.
– А потому, что вы пока еще не слишком хорошо меня знаете. – Салливан откинулся назад и прикурил новую сигарету от еще тлевшего окурка. – Расскажите‑ка мне сначала что‑нибудь о себе, Кауэрт. А потом, может, и поговорим. Мне бы хотелось знать, с кем я имею дело.
– Что вас интересует?
|
|
– Вы женаты?
– Был женат.
– Дети есть?
– Нет, – мгновение поколебавшись, ответил Кауэрт.
– Лжете. Живете один или с женщиной?
– Один.
– В квартире или в собственном доме?
– В маленькой квартире.
– У вас есть близкие друзья?
– Разумеется, – после короткого колебания ответил журналист.
– Опять лжете, уже во второй раз. Имейте в виду, я считаю… Чем вы занимаетесь по вечерам?
– Сижу дома. Смотрю по телевизору спорт.
– Почти ни с кем не общаетесь?
– Да.
– Спите спокойно? – спросил Салливан, прищурившись.
– Да.
– Вновь лжете. Как вам не стыдно! Вы трижды пытались обмануть несчастного, приговоренного к смерти! В Евангелии от Матфея сказано: «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься ты от меня…» Скажите лучше, что снится вам по ночам.
– Ну знаете! Это уже слишком!
– Лучше отвечайте мне, Кауэрт, – процедил сквозь зубы Салливан. – А то ведь сейчас возьму и уйду и тоже не стану отвечать на ваши дурацкие вопросы.
– Что мне снится? Всякое разное…
– А точнее?
– Мне снятся люди вроде вас! – разозлился журналист.
– Верю, – рассмеялся серийный убийца, откинулся на скамье и стал с нескрываемым удовольствием разглядывать репортера. – Выходит, вам снятся кошмары. Ведь люди вроде меня и есть кошмары во плоти.
– Это точно.
– Я стараюсь донести это до психоаналитиков из ФБР, но они упорно не желают меня слушать. Что ж, как им понять, что мы лишь дым и кошмары. Мы посланцы тьмы и ужаса на земле. В Евангелии от Иоанна сказано: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи». Понятно? Наверняка в психоанализе куча заумных терминов, чтобы описать это явление, но ведь мы с вами в них не нуждаемся, правда?
– Правда.
– А знаете ли вы, что первостатейный убийца может выйти только из по‑настоящему свободного человека? Свободного от той ерунды, которой люди так упорно напичкивают свою жизнь.
Кауэрт промолчал.
– Да, вот еще что! Имейте в виду, убивать людей совсем не сложно. Я и об этом говорил психоаналитикам. Дело в том, что убийце, собственно говоря, некогда думать о том, что он совершил. У него сразу возникают иные заботы: ему нужно избавиться от трупа, от орудия убийства, отмыться от крови и так далее и тому подобное. Иными словами, после убийства хлопочешь как пчела. Нужно придумать, что делать дальше, как бы побыстрей скрыться…
– Если убивать не сложно, что же тогда сложно?
– Хороший вопрос, Кауэрт, – усмехнулся Салливан. – Эти так называемые психоаналитики до него не додумались. – Он уставился в потолок и стал размышлять. – Для меня, например, сложнее всего было смириться с мыслью, что я попал в камеру смертников, так и не убив тех, кого мне хотелось убить больше всего.
– Что вы имеете в виду?
– Мысли об упущенных возможностях всегда самые печальные на свете, Кауэрт. Вспоминая об этих возможностях, мы не спим по ночам.
– Говорите яснее.
Поерзав на скамье, Салливан подался вперед и прошептал с заговорщическим видом:
– Постарайтесь сами обо всем догадаться. Если не сейчас, то позже вы наверняка сами все поймете. И не забудьте моих слов. Настанет день, и вы убедитесь в том, как они важны. Настанет день, и вы сами начнете судорожно вспоминать: кого же ненавидит больше всех на свете Блэр Салливан?! Кто так спокойно доживает свои дни, что мысль об этом не дает уснуть Блэру Салливану?! Вам будет очень важно это вспомнить.
– Может, вы сами мне скажете?
– Вот уж дудки!
– Боже мой!..
– Прошу вас не упоминать имя Господа всуе, мне это не по душе.
– Но ведь я просто…
– Неужели вы думаете, что эти цепи удержат меня, если мне вздумается сейчас выколоть вам глаза?! – рванулся вперед Салливан. – Неужели вы думаете, что меня остановит эта жалкая клетка? Неужели вы думаете, что я не могу выпотрошить вас на этом самом месте, как только мне это заблагорассудится?!
Кауэрт отшатнулся.
– Я могу это сделать, – продолжал заключенный, – так что лучше не злите меня… Я не сумасшедший и верю в Господа Бога, хотя Он наверняка отправит меня прямо в ад. Но меня это не слишком заботит. Ведь жизнь моя была сущим адом, поэтому я рассчитываю отдохнуть в преисподней. – Немного помолчав, он вновь обмяк на железной скамье и заговорил своим прежним, дерзким, почти вызывающим тоном: – Видите ли, Кауэрт, я отличаюсь от вас совсем не тем, что закован в кандалы и сижу за решеткой. Я отличаюсь от вас тем, что не боюсь умереть. «Смерть! Где твое жало?» Я не боюсь смерти. Можете посадить меня на электрический стул, сделать мне смертельную инъекцию, расстрелять меня, повесить, даже бросить на съедение львам, а я лишь буду молиться и ждать того момента, когда наконец попаду на тот свет, где наверняка произведу такой же фурор, какой произвел на этом. Знаете что, Кауэрт?
– Что?
– Гораздо больше смерти я боюсь того, что меня оставят жить здесь, чтобы психоаналитики изучали меня, как больное животное, а адвокаты зарабатывали на мне свои деньги. Я не хочу, чтобы на мне зарабатывали себе капитал журналисты вроде вас. Я не хочу задерживаться на этом свете.
– Поэтому‑то вы и отказались от услуг адвокатов? Поэтому вы и не подаете прошение о помиловании?
– Ну конечно же! – хрипло рассмеялся заключенный. – Взгляните на меня, Кауэрт! Кого вы видите перед собой?
– Убийцу.
– Правильно. – Салливан ласково улыбнулся. – Да, я их всех убил. Я убил бы еще очень многих, если бы меня тогда не задержали. Как же повезло этому полицейскому на мотоцикле, который меня арестовал! Ему очень повезло, что я его не убил. Дело в том, что при мне был только нож, которым я потрошил девчонку, а пистолет я, как назло, оставил в штанах… Не понимаю, почему этот полицейский не пристрелил меня на месте. Этим он избавил бы очень многих от ненужных хлопот. Впрочем, я на него не сержусь. Он задержал меня по всем правилам. Я сам во всем виноват, а он даже зачитал мне мои права, после того как надел на меня наручники. При этом у него дрожал голос и тряслись руки. Уверен, он боялся меня гораздо больше, чем я его. Слышал, за мою поимку его сразу стали продвигать по службе. Я рад за него… Так о чем же еще может идти речь? Жизнь не такая славная штука, чтобы цепляться за нее любой ценой…
Некоторое время Кауэрт молча обдумывал слова приговоренного к смерти убийцы.
– Вы, кажется, о чем‑то хотели меня спросить, Кауэрт? – наконец проговорил Блэр Салливан.
– Да. О Пачуле.
– Я там бывал. Милый городок. Приятные люди. Но что именно вас интересует?
– Что там произошло?
– А, так вы говорили с Робертом Эрлом Фергюсоном! Вы пишете про него статью?
– Вы сидели в соседних камерах. Что между вами произошло?
– Мы с ним иногда разговаривали. А что?
Ехидно ухмыляясь, Блэр Салливан явно издевался над журналистом. Кауэрту очень хотелось избить наглого убийцу, выбить из него правду кулаками, но вместо этого он продолжал задавать вопросы:
– О чем вы с ним разговаривали?
– О том, как ему несправедливо вынесли обвинительный приговор. Представьте себе, полицейские били его, чтобы добиться от него признания. Что касается меня, я сам бы все охотно рассказал им о себе просто за стакан кока‑колы со льдом.
– О чем вы еще говорили?
– Об автомобилях. Кажется, мы с ним отдаем предпочтение почти одним и тем же маркам.
– А еще?
– Мы рассуждали о том, что случайно оказались в одном и том же месте в одно и то же время. Удивительное совпадение, не так ли?
– Да уж.
– Мы говорили об этом маленьком городке и об одном событии, лишившем его обитателей многих иллюзий, – ухмыльнулся Салливан. – А также лишившем жизни одну девочку…
– Джоанну Шрайвер? Это вы убили ее?
– Убил ли ее я? – Салливан улыбнулся и закатил глаза. – Откуда мне это знать, Кауэрт? Видите ли, все эти люди, которых я лишил жизни, стали сливаться в моей перегруженной памяти воедино.
– И все‑таки, это вы ее убили или нет?!
– Знаете, Кауэрт, по‑моему, вы перевозбудились, точно так же как перевозбудился во время разговора со мной Роберт Эрл Фергюсон. Мои воспоминания довели его до такого состояния, что он даже покусился на мою жизнь!
– Так это все‑таки вы ее убили?
Вновь подавшись вперед на скамье, Салливан внезапно преобразился и хрипло прошептал:
– Вы так сильно хотите это знать?.. Что ж, тогда скажите мне одну вещь.
– Какую?
– Были ли когда‑нибудь в вашей власти жизнь и смерть человека? Испытали ли вы пьянящее чувство всесилия как человек, безраздельно распоряжающийся чужой жизнью?
– Нет.
– Ну вот… А ведь это самый сладкий наркотик. Одна только мысль о том, что чья‑то жизнь в твоей власти, электризует тебя, наполняет тебя сладостным упоением… – С этими словами Салливан вытянул ладонь с таким видом, словно на ней покоился спелый плод. Зазвенела железная цепь. Убийца сжал пальцы в кулак и вытер его о штаны. – Видите ли, Кауэрт, во‑первых, я практически всемогущ. Вы думаете, что не стоит бояться несчастного заключенного, скованного по рукам и ногам и упрятанного в крошечную камеру? Имейте в виду, мои руки простираются далеко за пределы тюремных решеток! Очень далеко. От меня не скрыться никому. Ясно?
Кауэрт кивнул.
– Во‑вторых, я не скажу вам, убил ли я эту девочку. Это было бы слишком просто. Кроме того, разве вы поверили бы мне на слово после того, каким чудовищем изобразили меня ваши газеты? Кто же мне после этого поверит? Если убить человека для меня пара пустяков, думаете, мне сложно солгать?
Журналист открыл было рот, но Салливан пригвоздил его взглядом к скамье, и тот замер.
– Знаете что, Кауэрт? Я не окончил и средней школы, но всю жизнь чему‑то учусь. Держу пари, что я гораздо начитаннее и образованнее вас. Что вы читаете? Журналы «Тайм» и «Ньюсуик»? В лучшем случае «Книжное обозрение» газеты «Нью‑Йорк таймс». Или какую‑нибудь спортивную газету, сидя на унитазе. А я читал Фрейда и Юнга, и, признаться, ученик мне больше по душе, чем учитель. Я люблю Шекспира и поэзию Елизаветинской эпохи, книги по истории Соединенных Штатов, в основном о Гражданской войне. Я предпочитаю писателей, главным образом достаточно ироничных, – Джеймса Джойса, Фолкнера, Конрада и Оруэлла. Я люблю классическую литературу, например Диккенса и Пруста. Мне нравится, как Фукидид описывает надменных афинян, и Софокл, потому что он пишет обо всех нас. Тюрьма – прекрасное место для чтения. Можешь читать все, что тебе заблагорассудится. И свободного времени хоть отбавляй. В тюрьме гораздо проще получить солидное образование, чем в любом университете. Впрочем, теперь, когда дни мои сочтены, я читаю в основном Священное Писание.
– Неужели оно не научило вас делать добро и говорить правду?
– О чем вы, Кауэрт? – расхохотался Салливан. – Вы что, Библию не читали?! Там же все друг друга обманывают, проливают реки крови, грабят, поклоняются кумирам и вытворяют еще много такого, в чем я, с вашего позволения, специализируюсь… Ну хорошо! – И заключенный подмигнул журналисту. – Я не прочь с вами позабавиться.
– Позабавиться?
– Слушайте меня внимательно, – захихикал Салливан. – Примерно в семи милях от того места, где была убита Джоанна Шрайвер, шоссе номер пятьдесят округа Эскамбиа пересекает местное шоссе номер один‑двадцать. За сотню ярдов до этого перекрестка под шоссе проходит дренажная труба. Там над дорогой склоняются несколько старых ив и бросают на нее приятную прохладную тень в жаркий полдень. Если вы остановитесь там и спуститесь к трубе с правой стороны дороги, засуньте в трубу руку, поройтесь там в грязи, и не исключено, что отроете что‑нибудь интересное и важное.
– Что именно?
– Пусть это станет для вас приятной неожиданностью.
– И что будет, если я там действительно что‑нибудь найду?
– У вас появится возможность порадовать читателей вашей статьи очень любопытным вопросом.
– Что это за вопрос?
– Откуда Блэру Салливану было знать, что этот предмет находится именно в этом месте.
– Действительно, откуда?
– Догадайтесь сами. Больше я вам ничего не скажу… Пока не пробьет час моей казни. – С этими словами Блэр Салливан поднялся на ноги и заорал во все горло: – Сержант! Разговор окончен. Уведите прочь этого ублюдка, пока я не перегрыз ему горло!
Эхо голоса Салливана многократно отразилось от тюремных стен, пока сам он стоял в клетке, ухмылялся и позванивал цепями, прислушиваясь к звукам шагов поспешно приближавшихся конвоиров.
Глава 6
Дренажная труба
Легкий южный ветерок больше не справлялся с влажной духотой наступающего дня. На темно‑синем небе над Мексиканским заливом клубились огромные бело‑серые облака. Кауэрт, с полиэтиленовым пакетом, спешил к своей машине. Пару резиновых перчаток и электрический фонарик он приобрел накануне в магазине. Услышанное от двоих заключенных не выходило у него из головы. Теперь он надеялся, что сегодня наконец обретет недостающую часть головоломки и сможет получить полное представление о том, что на самом деле произошло. Журналист заметил полицейского, только столкнувшись с ним нос к носу.
Тэнни Браун стоял, прислонившись к машине Кауэрта, прикрыв глаза от солнечного света.
– Куда‑то спешите? – спросил лейтенант.
Кауэрт замер как вкопанный.
– У вас хорошо работает разведка, – наконец выдавил он. – Ведь я приехал только вчера вечером.
– Спасибо за комплимент, – отвесил неглубокий поклон Браун. – Но у нас в Пачуле настолько ничего не происходит, что ваше прибытие в любом случае не осталось бы незамеченным.
– Значит, вы полагаете, что в курсе всех местных событий?
– Ну конечно же нет, – пропустил колкость мимо ушей полицейский. – Вы к нам надолго?
– Какой‑то дурацкий у нас получается разговор… – замялся журналист.
– Ладно, спрошу по‑другому, – нахмурился полицейский. – Раз вы здесь, вы наверняка ищете ответ еще на какие‑то вопросы. Иначе зачем было приезжать?
– Логично.
– А что это за вопросы?
Кауэрт не спешил с ответом, наблюдая за переминавшимся с ноги на ногу полицейским. Журналист вдруг подумал, что Брауну было свойственно нагнетать вокруг себя тревожную атмосферу, так что самое светлое утро уже не радовало. Лейтенант нервничал и выглядел смущенным.
– Я думал, вы все уже разузнали о Фергюсоне и о нас, – пробормотал он.
– Вы ошиблись.
Тэнни Браун улыбнулся и недоверчиво покачал головой.
– Вы тяжелый случай, мистер Кауэрт, – проговорил он без злобы и с легким любопытством.
– Что вы имеете в виду, лейтенант?
– Вижу, если вам что‑то втемяшится в голову, вы не успокоитесь, пока не добьетесь своего.
– Если вы намекаете на то, что у меня есть серьезный повод сомневаться в том, что Роберт Эрл Фергюсон совершил преступление, в котором его обвинили, вы совершенно правы.
– Можно мне кое‑что спросить у вас, мистер Кауэрт?
– Валяйте.
Набрав побольше воздуху в грудь, полицейский наклонился и прошептал:
– Вы видели его. Вы разговаривали с ним. Вы были рядом с ним и могли ощутить его запах, почувствовать его самого. Что, по‑вашему, он собой представляет?
– Я не знаю.
– Неужели у вас не бежали мурашки по коже, когда вы разговаривали с Фергюсоном? Разве вы испытали бы такие ощущения, беседуя с ни в чем не повинным человеком?
– Ощущения не в счет, меня интересуют улики.
– Вы правы, конечно, но не пытайтесь убедить меня в том, что журналисты игнорируют свои ощущения. Итак, что, по‑вашему, представляет собой Роберт Эрл Фергюсон?
– Не знаю.
– Всё вы знаете!
В этот момент Кауэрт вспомнил драконов, вытатуированных на бледной коже рук Блэра Салливана. Казалось, эти драконы ползут вниз по рукам Салливана, извиваясь в такт сокращениям его мышц. Драконы были блеклого красного и синего цветов с зеленой чешуей. Они выпустили когти и разинули пасти, и, когда Салливан вытягивал руки вперед, чтобы что‑нибудь или кого‑нибудь схватить, драконы тоже бросались на его жертву. Кауэрту очень хотелось прямо сейчас рассказать полицейскому все, что он услышал от Салливана, но решил приберечь этот козырь.
– Вы никогда не наблюдали за двумя старыми злобными псами, мистер Кауэрт? – негромко спросил Тэнни Браун, вновь наклонившись к журналисту. – Видели, как они сначала топчутся на месте, присматриваясь друг к другу? Я никак не мог понять, почему они иногда бросаются в драку, а иногда нет. Порой они словно что‑то чуют и расходятся с миром. При этом они иногда даже виляют своими облезлыми хвостами. А бывает, ни с того ни с сего начинают рычать, скалить клыки и через мгновение уже катаются в пыли с таким остервенением, будто всю жизнь ждали того момента, когда смогут перегрызть друг другу глотку. Как вы думаете, мистер Кауэрт, – немного помолчав, спросил лейтенант, – почему эти псы иногда расходятся с миром, а иногда дерутся?
– Не знаю.
– Наверное, они что‑то чувствуют.
– Наверное.
Тэнни Браун прислонился к машине, поднял голову и стал разглядывать пролетавшие в синеве облака. Казалось, он разговаривает с небесами:
– Когда я был маленьким, я считал белых какой‑то особой породой людей. И немудрено: ведь только у белых была хорошая работа, были большие машины и красивые дома. Признаюсь, я довольно долго ненавидел белых. Потом я повзрослел. В школе я учился вместе с белыми. Я сражался плечом к плечу с белыми в армии. Потом я вернулся домой, вместе с белыми окончил колледж и стал одним из первых чернокожих полицейских. В то время в полиции служили почти одни белые. Сейчас в полиции двадцать процентов негров, и число их растет. Я сажал в тюрьму и белых, и черных. С каждым днем я узнавал о жизни все больше и больше. Знаете, что я понял? Зло не зависит от цвета кожи. Ему все равно, какого вы цвета. Злые люди бывают белыми, черными, желтыми, зелеными, красными. Какими угодно. Это не очень сложно понять, не правда ли, мистер Кауэрт? – спросил лейтенант, возвращаясь с неба на землю.
– Да, совсем не сложно.
– Ну и слава богу. Мы же простые деревенские жители. А я вообще уже старый пес и что‑то нутром чую.
Кауэрт и Браун стояли возле машины, уставясь друг на друга. Наконец лейтенант вздохнул и провел огромной ладонью по коротко остриженным волосам:
– Все это довольно смешно.
– Что именно?
– Придет время, и вы сами всё поймете… Кстати, куда вы направляетесь?
– Искать клад.
– Можно мне с вами? – усмехнувшись, спросил полицейский. – Искать клад весело. Я ведь полицейский, и мне на работе недостает радости и веселья. У нас в лучшем случае в ходу черный юмор… Или вы лучше поедете один, а я буду за вами следить?
Кауэрт понял, что от лейтенанта ему не избавиться, и распахнул дверцу:
– Садитесь в машину.
Несколько миль они проехали в полном молчании. Кауэрт внимательно следил за дорогой, а Браун с отсутствующим видом смотрел в окно. Наконец молчание стало действовать журналисту на нервы, и он заерзал на сиденье. Обычно ему удавалось раскусить человека почти с первого взгляда, но что представляет собой Тэнни Браун, он так до сих пор и не понял. Журналист покосился на погруженного в свои мысли полицейского и в очередной раз попытался оценить его, как диковинную вещь перед началом аукциона. Скромный коричневый костюм свободно висел на широкоплечем и мускулистом полицейском, как на вешалке, словно Браун специально заказал его на два размера больше, чем надо, чтобы казаться в нем меньше. Несмотря на жару, узел его красного галстука был затянут под самый воротник бледно‑голубой рубашки. Протерев платком очки в тонкой золотой оправе и нацепив их на нос, лейтенант Браун выглядел почти профессором‑культуристом. Потом полицейский извлек блокнот и по‑журналистски стремительно что‑то в него записал. Закрыв блокнот, он убрал ручку, снял очки, помахал рукой в воздухе, словно прогоняя посетившие его мысли, и сказал, кивнув в сторону окна:
– Десять лет назад здесь все было по‑другому. А двадцать лет назад все здесь было не таким, как десять лет назад.
– В каком смысле?
– Видите автозаправочную станцию? Ресторан, где проезжающие едят, не выходя из машин? Магазин самообслуживания? Цифровые колонки с компьютерным управлением на заправке?
– Вижу. Ну и что?
– Пять лет назад здесь была крошечная бензоколонка. Ее держал старикашка, наверняка состоявший в пятидесятые годы в ку‑клукс‑клане. Здесь было два ржавых насоса. Над заправкой болтался звездно‑полосатый флаг, а на стене была вывеска: «Тавары для рыбакоф и ахотникоф». В пяти словах хозяин умудрился сделать четыре орфографические ошибки. Но место его заправки было первоклассное. Он продал ее и заработал кучу денег. Теперь наверняка живет себе припеваючи в каком‑нибудь коттеджном поселке под названием «Лисий лес», или «Щучий омут», или «Елисейские поля», – рассмеялся Браун. – Неплохо устроился. Когда выйду на пенсию, я тоже не прочь переехать на Елисейские поля. А может, я переселюсь в Валгаллу? Кажется, для полицейского это более уместно. Или для этого мне нужно пасть в бою с мечом в руке?
– Пожалуй, да. – Журналист чувствовал себя не в своей тарелке. Ему казалось, что широкоплечий полицейский заполнил собой весь салон автомобиля, словно, помимо своего материального тела, он обладал еще множеством других, непостижимых и пока невидимых Кауэрту свойств и качеств. – Так, говорите, здесь многое изменилось?
– Посудите сами. Мы едем по хорошему асфальту, положенному на деньги налогоплательщиков. Теперь у нас всем заправляют крупные корпорации. Хотите поменять масло в двигателе вашего автомобиля – поезжайте в мастерскую, принадлежащую корпорации. Вам нужно поставить пломбу в зуб – обращайтесь в ассоциацию зубных врачей. Хотите что‑нибудь купить – идите в торговый центр. Теперь нападающий в школьной футбольной команде чаще всего чернокожий, и при этом сын учителя, а лучший защитник другой команды – белый, и при этом сын слесаря.
– Однако там, где живет бабушка Фергюсона, не заметно особых перемен.
– Это точно. Там настоящий заповедник старого Юга – грязь и нищета. Летом жарко, зимой холодно. Печка на дровах, удобства на дворе. Там действительно ничего не изменилось. Такие места еще есть, но именно по контрасту с ними хорошо заметно, как сильно изменилось все остальное.
– Современная автозаправочная станция – это, конечно, замечательно, – сказал Кауэрт, – но что происходит в головах у людей?
– Разумеется, люди меняются гораздо медленнее, – рассмеялся Браун. – Все в равной степени аплодируют и чернокожему сыну учителя, когда он делает меткий бросок, и белому сыну слесаря, когда он его отважно парирует. Однако, если чернокожий парень захочет встречаться с сестрой белого или наоборот, думаю, аплодисменты сразу стихнут. Впрочем, вам, журналистам, должно быть, это известно лучше меня.
Кауэрт кивнул, хотя и не вполне понимал, с какой целью лейтенант сделал это замечание – чтобы поддразнить его, оскорбить или сделать ему комплимент. Они ехали вдоль какой‑то придорожной стройки. Желтый бульдозер ровнял зеленое поле, оставляя позади полосу красной земли. Бульдозер ревел и грохотал, рабочие в касках и промокших от пота комбинезонах складывали в штабеля деревянные брусья и шлакобетонные блоки. Когда машина миновала стройку и грохот бульдозера утих, Кауэрт спросил:
– А где сегодня Уилкокс?
– Брюс занимается авариями, которые случились сегодня ночью. Я отправил его на вскрытие пострадавших в качестве официального свидетеля. Это заставляет задуматься о том, что в машине лучше пристегиваться, не пить за рулем, а строительным рабочим вроде тех, что мы с вами только что видели, лучше не выдавать зарплату по четвергам.
– Думаете, Уилкокс сам этого не понимает?
– Никому не вредно вспоминать об этом почаще. Кроме того, присутствие на вскрытии закаляет нервную систему.
– Думаете, Уилкокс станет от этого хладнокровнее?
– Безусловно. Рано или поздно он обязательно научится держать себя в руках в любой ситуации. Кроме того, он очень проницательный и наблюдательный человек. Вы не поверите, но мало кто умеет так хорошо работать с людьми и бережно обращаться с уликами. На самом деле он выходит из себя не так уж и часто.