О коллективной ответственности 7 глава

[394]

себялюбия и самоотверженности, заставляющего индивида бес­помощно колебаться, так часто выбирать среднее между ними и в результате хвататься за пустоту. Что же касается того, что и достижение целей бывает безошибочнее и удачнее, чем у от­дельного человека, то это вытекает из того факта — в настоя­щий момент он лежит в стороне от наших исследований, — что внутри целого между его частями образуются трения и поме­хи, от которых целое как таковое свободно, и далее из того, что примитивный характер социальных целей выражается не толь­ко в более простом качестве их содержания, но и в том, что они более очевидны; это значит, что общность не нуждается для достижения своих целей в тех обходных и потаенных путях, на которые так часто бывает вынужден ступить отдельный чело­век. Дело тут не в мистическом характере какой-то особой ес­тественности, а только в том, что лишь при более высокой диф­ференциации целей и средств становится необходимым встав­лять в телеологическую цепь все больше и больше промежу­точных звеньев. То, в чем соединяется между собой множество дифференцированных существ, не может быть само столь же дифференцированным; и подобно тому как отдельный человек обычно не ошибается в тех сопряжениях целей, где исходный пункт и цель близки друг к другу, а также подобно тому как он достигает вернее всего тех целей, для которых достаточно пер­вой инициативы во всей ее непосредственности, — точно так же и социальный круг, конечно, меньше будет подвержен ошиб­кам и неудачам, поскольку вследствие более простого содер­жания его целей они имеют только что указанный нами фор­мальный характер²⁴.

У более крупных групп, которые управляют ходом своего развития не на основании моментальных импульсов, но при помощи обширных и прочных, постепенно сложившихся учреж­дений, последние должны обладать известной широтой и объек­тивным характером, чтобы предоставить одинаковое место, одинаковую защиту и покровительство всему множеству раз­нородных деятельностей. Эти учреждения не только должны быть более безошибочны, ибо за всякую ошибку при огромном числе зависящих отсюда отношений пришлось бы поплатиться самым тяжким образом, а потому ее следует с величайшей ос­торожностью избегать, но, кроме того, безотносительно к этой целесообразности они уже с самого начала окажутся особенно правильными, свободными от колебаний и односторонности уже потому, что они вообще образовались из столкновения проти­воположностей, борьбы интересов, взаимной притирки содер-

[395]

жащихся в данной группе различий. Для отдельного человека истина и надежность как в области теории, так и в области прак­тики возникают благодаря тому, что субъективная максима, сна­чала односторонняя, сопрягается со множеством отношений; правильность какого-нибудь более общего представления со­стоит вообще лишь в том, что оно может быть проведено во многих и притом самых разнообразных случаях; всякая объек­тивность возникает лишь из скрещения и взаимного ограниче­ния отдельных представлений, из которых ни об одном самом по себе нельзя сказать, не есть ли оно лишь нечто субъектив­ное; как э реальном, так и в теоретико-познавательном отно­шении преувеличение, ложная субъективность и односторон­ность исправляются не благодаря внезапному вмешательству какого-то совершенно инородного объективного, но лишь бла­годаря слиянию множества субъективных представлений, ко­торые взаимно корригируют и парализуют односторонность друг друга и образуют таким образом объективное как некоторого рода концентрацию субъективного. Очевидно, что публичный дух образуется с самого начала на том пути, который сравни­тельно поздно приводит индивидуальный дух к правильности и надежности его содержаний. Именно потому, что такие совер­шенно разнородные интересы в одинаковой степени участвуют в общественных учреждениях и мероприятиях, последние дол­жны находиться, так сказать, в точке безразличия всех этих противоположностей; они должны носить характер объектив­ности, потому что субъективность каждого отдельного челове­ка уже позаботится о том, чтобы субъективность другого не ока­зала на нее слишком большого влияния. Но в качестве общей основы (что особенно важно для настоящего исследования) и как общий результат испытания всевозможных тенденций и предрасположений деятельность группы должна обнаружить всеобъемлющую объективность и образовать то среднее, ко­торое само по себе свободно от эксцентричности факторов. Этой надежности и этой возможности соответствуют, конечно, известный формализм и недостаток конкретного содержания в крупных сферах публичной жизни. Чем больше социальный круг, тем больше интересов скрещивается в нем и тем бесцветнее должны быть те определения, которые относятся к нему в це­лом и которые должны получить свое специальное и конкрет­ное наполнение от более узких кругов и от индивидов. Итак, если генетически высшей и позднейшей и является лишь та ступень, на которой уровень общности может выступить как нечто объективно надежное и целесообразно определенное, то

[396]

все-таки и в этом отношении мы видим, что эти преимущества обусловлены низким уровнем его содержания.

Кажущаяся непогрешимость общности в противоположность отдельным людям может быть связана также и с тем, что ее представления и действия образуют норму, которая является меркой правильности или ошибочности представлений и дей­ствий индивида. В конце концов, у нас нет другого критерия истины, кроме возможности убедить в ней каждый достаточно развившийся дух. Формы, в которых это возможно, приобрели, конечно, постепенно, такую прочность и самостоятельность, что они в качестве логических и теоретико-познавательных зако­нов ведут к субъективной убежденности в истине даже и там, где в отдельных случаях общность придерживается еще дру­гих убеждений; но и в этих случаях всегда должна быть налицо вера в то, что однажды и она проникнется этой убежденностью; суждение, относительно которого было бы установлено, что общность его никогда не признает, не имело бы характера ис­тинности и для отдельного человека. Это относится и к пра­вильности поведения; если мы вопреки всему свету убеждены в том, что поступаем правильно и нравственно, то в основании этого должна лежать вера в то, что более передовое общество, такое, которое будет лучше понимать, что ему действительно полезно, одобрит наш образ действий. В этой, хотя бы и бес­сознательной, ссылке на некую идеальную совокупность, на уровне которой лишь относительно случайно еще не стоит со­временное нам общество, мы черпаем силу и уверенность, что победят наши теоретические и практические убеждения, кото­рые в данный момент являются еще совершенно индивидуаль­ными. Уверенный в них индивид предвосхищает именно тот уровень общности, на котором станет общим достоянием то, что теперь дифференцировано.

Обоснование этих допущений лежит по существу в сфере практической. Индивид может достигнуть своих целей только путем присоединения к общности и при ее содействии, причем это настолько необходимо для него, что изолирование от нее отняло бы у него одновременно и во всех других отношениях все то, что он сознает как норму, как должное, и что там, где он все-таки себя ей противопоставляет, это происходит только бла­годаря индивидуальной комбинации норм, все же исходящих от совокупности, — комбинации, которая еще не реализована в самой совокупности, но которая без возможности такой реали­зации вообще не имела бы ценности. Каковы бы ни были родо­вые психологические мотивы, мне кажется несомненным, что в

[397]

теоретическом и нравственном отношении субъективное чув­ство надежности совпадает с более или менее ясным сознани­ем согласия с некоторой совокупностью; при сплошном взаи­модействии этих отношений спокойное удовлетворение, душев­ный штиль, источником которого является непоколебимость убеждений, находит себе объяснение именно в том, что убеж­дения являются только выражением согласия с совокупностью, того, что она является нашим носителем. Это позволяет нам понять своеобразную прелесть догматического как такового; то, что дается нам как определенное, несомненное и в то же вре­мя общезначимое, доставляет нам само по себе такое удов­летворение и такую внутреннюю опору, в сравнении с которы­ми содержание догмы является относительно безразличным. В этой форме абсолютной надежности, которая является толь­ко коррелятом согласия с совокупностью, заключается одна из главных притягательных сил католической церкви; предлагая индивиду учение, которое имеет значение * и от которо­го, собственно говоря, невозможно никакое уклонение — во вся­ком случае последнее является совершенно еретическим — Пий IX высказался прямо, сказав, что каждый человек в ка­ком-нибудь смысле принадлежит к католической церкви, — она апеллирует в сильнейшей степени к социальному эле­менту в человеке и позволяет индивиду вместе с предмет­ной определенностью веры одновременно обрести всю ту на­дежность, которую дает согласие с совокупностью; и наобо­рот, так как объективность и истинность совпадают с призна­нием таковых со стороны совокупности, то учение, относи­тельно которого имеет место это признание, обеспечивает всю поддержку и все удовлетворение, сообщаемые первы­ми. Одно вполне заслуживающее доверия лицо рассказыва­ло мне о беседе с одним из высших сановников католичес­кой церкви, в ходе которой последний сказал: «Самыми искренними и полезными приверженцами католической церкви всегда были те люди, которые совершили прежде тяжкий грех или впали в заблуждение». Это вполне понятно психологи­чески. Тот, кто сильно заблуждался, в нравственной области или в теоретической, бросается в объятия всему, что кажет­ся ему непогрешимой истиной; это значит, что субъективный индивидуалистический принцип оказался в его глазах на­столько неудовлетворительным, что он ищет теперь тот уро-

[398]

вень, на котором согласие с совокупностью даст ему надеж­ность и спокойствие.

Между тем невыгодная сторона такого преимущества состо­ит не только в том, что социологический уровень, как показано выше, чтобы быть доступным всем, должен быть настолько низок, что высшие вынуждены спуститься гораздо больше в сравнении с тем, насколько он поднимает низших; помимо это­го освобождение от индивидуальной ответственности и иници­ативы приводит к тому, что пропадают без дела нужные для этого силы, причем оно сообщает индивиду беззаботную уве­ренность²⁵, задерживающую заострение и формирование его склонностей. В царстве птиц мы находим тому замечатель­ные примеры; рассказывают об австралийских лорикетах, туканах и об американских голубях, что они ведут себя очень глупо и неосторожно, когда летят большими стаями, и, на­оборот, обнаруживают пугливость и смышленость, когда дер­жатся по одиночке. Каждая отдельная птица, полагаясь на своих товарищей, избавляет себя от некоторых высших ин­дивидуальных функций, но от этого в конце концов страдает и уровень совокупности.

Однако в общем и целом социальный уровень имеет тем больше шансов на повышение, чем больше членов он насчи­тывает. Во-первых, борьба за существование и за привилеги­рованное положение острее в тех случаях, когда она ведется многими, чем тогда, когда ведется немногими, и отбор проис­ходит в первом случае с большей суровостью. На высоком уров­не культуры, доступном высшим десяти тысячам, положение которых достаточно обеспечено для того, чтобы они могли за­воевать себе возможность существования ценою гораздо меньшей борьбы, — на этом уровне, на котором индивид спе­циализируется достаточно рано, чтобы иметь возможность за­нять положение, вокруг которого борьба идет сравнительно не так ожесточенно, то и дело обнаруживаются невыгодные сто­роны менее сурового отбора. Уже во внешнем отношении, ду­мается мне, все возрастающая физическая слабость наших высших сословий происходит в значительной степени от того, что слабых и едва жизнеспособных детей они все-таки выра­щивают благодаря отличному уходу и гигиене, причем, конеч­но, не могут сделать их надолго нормальными и сильными людь­ми. В эпохи более грубые, а также среди низших сословий, куда не проникли еще гигиенические средства, доступные лишь не­многим, естественный отбор уносит более слабые существа и позволяет вырасти только более сильным. Но, кроме того, с

[399]

самого начала существует вероятность, что среди большого числа участвующих есть больше выдающихся натур, так что эта борьба находит благоприятный материал, и вследствие энергичного вытеснения более слабых средний уровень стано­вится все более благоприятным для совокупности. Эта польза большого числа обнаруживается во всей природе. Один знаток говорит об овцах в одной части Йоркшира, что порода их не может быть улучшена потому, что они обычно принадлежат бедным людям, у которых их всегда немного; с другой стороны, как отмечает Дарвин, садовники, работающие на продажу и разводящие одни и те же растения в большом количестве, до­стигают лучших результатов в образовании новых и ценных разновидностей, чем простые любители; Дарвин прибавляет, что распространенные и обыкновенные виды имеют больше шансов произвести в данный промежуток времени положитель­ные изменения, чем виды более редкие. Мне кажется, что это обстоятельство значительно проясняет органическое развитие вообще. После того как известный вид распространился и стал господствующим, из него благодаря особенным условиям вы­деляется подвид, который, существуя в немногих экземплярах, обнаруживает известную стабильность. Если после этого воз­никают новые жизненные условия, требующие иного приспо­собления, то вид, оставшийся на первоначальной ступени и более многочисленный, будет иметь на основании указанных выше преимуществ большой численности больше шансов хотя бы отчасти измениться применительно к новым требованиям, чем тот подвид, который уже выделился и, может быть, прежде был лучше приспособленным. Вот почему аристократии, под­нявшиеся благодаря дифференциации над общим уровнем и образовавшие на некоторое время более высокий самостоя­тельный уровень, так часто теряют потом свою жизнеспособ­ность в противоположность уровню более низкому. Потому что последний благодаря численному перевесу своих участников прежде всего с большей вероятностью породит при изменив­шихся условиях выдающиеся личности, особенно хорошо к ним приспособленные; кроме того, низкая ступень развития, при которой более резкая дифференциация существует еще в за­родыше, является для многих более благоприятным условием, потому что она представляет мягкий, легко поддающийся фор­мированию материал, тогда как резко очерченные индивидуа­лизированные формы хотя и более соответствуют своим пер­воначальным жизненным условиям, но измененным и противо­положным условиям соответствуют, нередко, меньше. Этим и

[400]

объясняется, почему классы с односторонне выраженным со­циальным достоянием имеют меньше преимуществ в эпохи изменчивые, в эпохи оживленного движения, чем те классы, у которых совсем мало общего; так, в движениях современного культурного общества шансы крестьянского сословия и арис­тократии уступают шансам среднего промышленного и торго­вого сословия, у которого нет таких прочных и определенно дифференцированных социальных святынь.

Говоря о социальном уровне и его отношении к индивиду­альности, надо иметь в виду два его значения, которые в пре­дыдущих рассуждениях мы не всегда могли отделить друг от друга. Под общим духовным достоянием некоторого числа лю­дей можно понимать ту часть индивидуального достояния, ко­торая равно наличествует у каждого из них; но кроме того, оно может обозначать и то коллективное достояние, которым ни один из них сам по себе не обладает. С точки зрения теории познания общность в последнем смысле можно было бы на­звать реальной, а в первом — идеальной, поскольку она может быть познана как таковая только через взаимное сравнение, посредством соотносящего познания; что такое-то число дру­гих имеет такие же свойства, как и данный индивид, — это само по себе могло бы и не касаться его в том смысле, что означало бы действительное единство с ними. Между высотами двух этих социальных уровней существуют самые разнообразные отно­шения. С одной стороны, восходящее развитие можно будет выразить формулой, что объем социального уровня в смысле тождественности уменьшается в пользу социального уровня в смысле коллективного достояния; предел такому развитию ста­вится тем обстоятельством, что индивиды должны сохранить известную степень одинаковости, чтобы им еще можно было получать известные выгоды от единого общего достояния. Ко­нечно, с расширением последнего единообразие его в строгом смысле слова должно пострадать и распасться на многораз­дельные части, единство которых из субстанциального посте­пенно превращается в чисто динамическое; иными словами, оно обнаруживается еще только в функциональном взаимосцепле­нии отдельных составных частей, по содержанию своему очень различных, которые, соответственно, и дают возможность раз­нородным индивидуальностям участвовать в общем публичном достоянии. Так, например, всепроникающая и многочленная правовая система будет возникать там, где появляется силь­ная дифференциация между отдельными людьми по положе­нию, профессии и имущественному состоянию и где возмож-

[401]

ные между ними комбинации образуют множество вопросов, которые не могут быть удовлетворительно разрешены опреде­лениями примитивного права; несмотря на это, между всеми этими лицами должно будет все-таки сохраниться известное единообразие, чтобы это право действительно могло быть все­сторонне удовлетворительным и соответствовало нравствен­ному сознанию отдельных людей. Расширение социального уровня в смысле одинаковости и в смысле общего достояния не сможет, следовательно, обойтись без компромисса даже и там, где возрастающая дифференциация создает или находит такие формы публичного духа, которые открывают для самых разнообразных стремлений и образов жизни возможность со­вместного существования на основах права и нравственности. Наоборот, так или иначе вызванное расширение коллективно­го достояния должно повести за собой и расширение индиви­дуального сходства. Это бывает наиболее очевидно тогда, ког­да какая-либо нация старается присоединить к себе завоеван­ные провинции также и внутренним образом, путем насильствен­ного введения своего языка, своего права и своей религии; в течение нескольких поколений сгладятся резкие различия меж­ду старыми и новыми провинциями и тождественность объек­тивного духа приведет к большей тождественности также и между отдельными экземплярами субъективного духа. Я со­шлюсь на пример, по сущности своей отсюда очень далекий: это замечательное взаимное уподобление во всем существе, в характере, наконец, и в чертах лица, которое можно иногда на­блюдать между престарелыми супругами. Судьба, жизненные интересы и заботы создали для них очень широкий общий уро­вень, общий совсем не в том смысле, чтобы каждый из них с самого начала обладал одинаковыми личными свойствами; но он возникает и существует²⁶ между ними до известной степени в качестве коллективного достояния, из которого нельзя выч­ленить долю отдельного супруга, потому что она вообще как таковая не существует. Подобно тому как в случае притяжения между двумя материальными предметами ни одному их них нельзя приписать тяжесть в качестве его индивидуального свой­ства, потому что каждый из них имеет тяжесть только по отно­шению к другому, точно так же в переживаниях и внутренних приобретениях, при конституировании объективного духа в пре­делах брачной жизни нельзя всегда приписывать каждому из супругов некоторую, хотя бы и равную, долю в нем, потому что он создается только в совместности и благодаря ей. Но эта совместность, в свою очередь, оказывает воздействие на то,

[402]

что представляет из себя каждый в отдельности, и создает ту тождественность в личностном мышлении, чувствовании и волении, которая, как мы уже сказали, проявляется, в конце кон­цов, и вовне. Предпосылкой для этого является, конечно, то, что индивидуальные различия с самого начала не чрезмерно велики, потому что иначе образование такого объективного общего уровня встретило бы затруднения. В то же время абсо­лютная величина последнего имеет известный предел, если она должна привести к тем последствиям, о которых идет речь; а именно, при известной степени расширения снова открывает­ся возможность, чтобы сообразно с индивидуальными наклон­ностями кто-то больше находился под влиянием некоторой ча­сти, под влиянием одного из отношений коллективного достоя­ния, другой — под влиянием других; при этом общее достояние может все еще существовать; но тогда как относительно инди­видуального достояния участников величина его прямо пропор­циональна его уподобляющему действию, то в абсолютном выражении она, возрастая сама, создает все больше возмож­ностей неодинаковых воздействий. Поэтому постепенное взаи­моотождествление наблюдается особенно у тех супругов, от­ношения которых спокойны и просты, и если бы кто-нибудь за­хотел высказать это именно о бездетных супругах, то это име­ло бы как раз такой смысл; ибо хотя общий уровень сильно уве­личивается благодаря появлению детей, но он становится от этого разнообразнее и дифференцированнее, и это делает со­мнительным одинаковое воздействие его на индивидов.

В хозяйственной области обнаруживается другая комбина­ция между социальным уровнем в обоих его значениях и диф­ференциацией. Обильное предложение одинаковых услуг при ограниченном спросе создает конкуренцию, которая в гораздо большей степени, чем принято считать, уже непосредственно является дифференциацией. Ведь хотя предлагается совер­шенно один и тот же товар, но каждый должен все-таки ста­раться отличить себя от других, по крайней мере, по способу предложения, потому что иначе потребитель оказался бы в положении Буриданова осла. Каждый должен стараться отли­чить себя от всех других оформлением товара, или, по крайней мере, его размещением, тем, что расхваливает свои услуги или, по крайней мере, тем, с какой миной он это делает. Чем одно­роднее предложения по своему содержанию, тем более значи­тельны различия, которые придаются этому предложению со стороны индивидуальной; этому содействует еще и то, что не­посредственная конкуренция вызывает взаимную антагонисти-

[403]

ческую настроенность, отдаляющую личности друг от друга так­же и в отношении мышления и чувств. То общее, что. в лично­стях и что состоит в одинаковости занятий и сбыте одному и тому же кругу, вызывает тем большую дифференциацию дру­гих сторон личностей. Но эта одинаковость ведет опять-таки к созданию социального уровня в другом смысле, поскольку про­фессия или сфера деловой активности как целое обладают известными интересами, для соблюдения которых все участ­ники должны объединиться — или в картели, на время ограни­чивающие или устраняющие конкуренцию, или в союзы, кото­рые преследуют цели, лежащие вне конкуренции, как то: пред­ставительство, защиту прав, решение вопросов чести, отноше­ние к другим замкнутым в себе кругам и т.д., — и которые не­редко приводят к образованию самого настоящего сословного сознания. Значительная высота социального уровня в смысле равенства делает возможной такую же высоту социального уровня и в последнем смысле, наглядным примером чему яв­ляется цех. В противоположность этому дифференциация, со­зданная соревнованием и более сложными отношениями, яв­ляется более высокой ступенью, причем та же самая диффе­ренциация, в свою очередь, создает — с новой точки зрения — общее достояние. Ибо, с одной стороны, индивид, в высокой степени специализировавшийся, для достижения указанных выше целей гораздо более нуждается в других, чем тот, кто больше репрезентирует собой всю отрасль целиком; с другой стороны, лишь благодаря более тонкой дифференциации воз­никают именно те потребности и резко очерчиваются именно те стороны человеческого существа, которые создают основу для коллективных образований. Итак, если конкуренты, стре­мящиеся удовлетворить одну и ту же потребность различными средствами (например, в производстве нательного белья кон­курируют лен, хлопок и шерсть), соединяются, чтобы объявить конкурс на соискание премии за лучший способ удовлетворе­ния этой потребности, то каждый из них, правда, надеется, что решение будет благоприятно именно для него; тем не менее здесь состоялся совместный акт, в котором стороны исходили из общего отправного пункта и который не имел бы повода без предшествующей дифференциации, и этот акт может теперь сделаться исходной точкой для дальнейших социализации. Я еще упомяну в другой связи, что именно многообразие и диф­ференциация сфер занятости создали понятие рабочего вооб­ще и рабочий класс как сознающее себя целое. Тождествен­ность функций обнаруживается с особенной ясностью тогда,

[404]

когда они наполнены самым разнородным содержанием; толь­ко тогда функция освобождается от той психологической ассо­циации с ее содержанием, которая устанавливается при боль­шем однообразии в нем, и только тогда она может проявить социализирующую мощь.

Если дифференциация индивидов приводит здесь к увели­чению социального уровня, то благодаря одному указанному выше моменту будет иметь место и обратное действие. Чем больше продуктов духовной деятельности накоплено и доступ­но всем, тем скорее начнут деятельно проявляться более сла­бые дарования, нуждающиеся в поощрении и примере. Бесчис­ленное множество способностей, могущих достигнуть более индивидуального развития и состояния, остается в скрытом виде, если нет налицо достаточно широкого, доступного каж­дому социального уровня, разнообразные содержания которо­го извлекают из каждого все, что только в нем есть, если даже оно недостаточно сильно, чтобы развиваться вполне оригиналь­но и без такого побуждения. Поэтому мы видим всюду, как за эпохой гениев следует эпоха талантов: в греко-римской фило­софии, в искусстве Возрождения, во втором периоде расцвета немецкой поэзии, в истории музыки нашего столетия. Множе­ство раз повествовалось о том, как у людей, занимавших вто­ростепенное недифференцированное положение, при созерцании какого-нибудь произведения искусства или техники внезап­но открывались глаза на свои способности и на свое настоя­щее призвание и как с тех пор их неодолимо увлекало на путь индивидуального развития. Чем больше уже имеется образцов, тем более вероятности, что каждая хоть сколько-нибудь выда­ющаяся способность будет развиваться и, следовательно, зай­мет в жизни дифференцированное положение. С этой точки зрения социальный уровень в смысле коллективного достоя­ния уменьшает социальный уровень в смысле равенства дос­тояния индивидов.

Такая неравномерность в отношениях между этими соци­альными уровнями (в первом и во втором смысле) может гос­подствовать, видимо, лишь до тех пор, пока каждый из них не достиг наивысшей из возможных для него степеней и пока у индивида и общности, помимо повышения этих уровней, суще­ствуют еще и другие цели, модифицирующие их развитие, при­чем, конечно, не всегда оба они затрагиваются такими моди­фикациями одинаково. Между тем абсолютный максимум од­ного уровня совпадает с абсолютным максимумом другого. Во-первых, вернейшим средством, чтобы создать, а главное, под-

[405]

держать в пределах известной группы максимум индивидуаль­ного равенства, является возможно большее увеличение ее коллективного достояния; если каждый в отдельности отдает совокупности по возможности одинаковую часть своего внут­реннего и внешнего достояния, а достояние совокупности зато достаточно велико, чтобы предоставить ему максимум форм и содержаний, то это во всяком случае является лучшей гаран­тией, что каждый по существу будет обладать одним и тем же и будет таким же, как и все остальные. Наоборот, если между индивидами существует максимальное равенство и вообще имеет место социализация, то и общественное достояние дос­тигнет максимума по отношению к индивидуальному, потому что принцип экономии сил заставляет как можно больше дей­ствовать для общности (исключения из этого правила мы рас­смотрим в последней главе) и получать от нее как можно боль­ше поддержки, тогда как различий между индивидами, обычно ограничивающих эту тенденцию, как предполагается, уже нет. Поэтому социализм нацелен на равномерную максимизацию обоих уровней; равенство между индивидами может создаться только при отсутствии конкуренции, а это, в свою очередь, воз­можно только при государственной централизации всего хозяй­ства.

Между тем мне представляется психологически сомнитель­ным, что требование выравнять уровни действительно столь уж абсолютно противоречит стремлению к дифференциации, как это кажется. В природе мы видим всюду стремление живых существ подняться выше, занять положение более выгодное, чем то, которое они занимают в данный момент; у людей это доходит до сильнейшего осознанного желания иметь больше и наслаждаться большим, чем это удается в каждый данный мо­мент, и дифференциация есть не что иное, как средство для достижения этой цели или последствие этого явления. Никто не удовлетворяется тем положением, которое он занимает сре­ди подобных ему, но каждый хочет завоевать себе другое, бо­лее благоприятное в каком-нибудь отношении, а так как силы и удача бывают различны, то кому-то удается подняться над боль­шинством других более или менее высоко. И вот, если угнетен­ное большинство продолжает ощущать стремление к более высокому жизненному укладу, то это можно выразить лучше всего так, что оно желает иметь то же, быть тем же, как и те десять тысяч, кто принадлежит к высшему классу. Равенство с теми, кто стоит выше, — вот какое содержание напрашивается прежде всего и каким наполняется стремление к самовозвы-