Между тем гондурасская армия тоже решила поживиться за счет брошенных американцами «контрас», и ее офицеры попытались захватить на острове Сван переносные ЗРК «Redeye». Однако офицеры ЦРУ помешали «экспроприации», заявив, что ЗРК – собственность правительства США.
29 февраля 1988 года «воздушный мост» ЦРУ с острова Сван завершил свою работу. Американцы сбросили над Сан‑Андресом три тысячи тонн различных грузов.
За воздушным мостом внимательно следили сандинисты, увидевшие в атаке на пограничный Сан‑Андрес уникальный шанс лишить «контрас» всех средств борьбы всего одной атакой. В начале марта 1988 года местность вокруг Сан‑Андрес стали осторожно прощупывать разведроты СНА, а авиация начала обрабатывать базу с воздуха. Затем шесть батальонов (примерно 4,5 тысячи человек) СНА атаковали базу «контрас» на берегу пограничной реки. Бермудес приказал перебросить для отражения атаки 1,5 тысячи «контрас», но сам предпочел улететь на вертолете в безопасную Тегусигальпу. 16 марта сандинисты захватили базу, и деморализованные «контрас» в беспорядке отступили вглубь Гондураса[1343].
От полного разгрома «борцов за свободу» спас другой самозваный «контра» – Рональд Рейган. Он приказал срочно перебросить 3200 американских солдат и офицеров из 82‑й воздушно‑десантной дивизии и 7‑й пехотной дивизии на базу ВВС Гондураса в Пальмеролу для отражения «никарагуанской агрессии». 17 марта 1988 года президент Никарагуа Ортега объявил о выводе никарагуанских войск из района боев.
Через четыре дня после разгрома базы Сан‑Андрес «контрас» пришлось начать мирные переговоры с сандинистами в местечке Сапоа на юге Никарагуа.
Никарагуа продолжала исполнять решения встречи в Эскипуласе. В январе 1988 года были отменены чрезвычайные трибуналы, судившие «контрас» и их пособников (они могли выносить приговоры на срок до 30 лет тюремного заключения). Теперь эти дела передавались судам общей юрисдикции, и осужденные могли жаловаться в вышестоящие инстанции вплоть до Верховного суда.
Если «контрас» стояли в начале 1988 года на грани полного распада, то и экономика Никарагуа находилась на грани коллапса. Необъявленная война США против Никарагуа и экономическое эмбарго, введенное Вашингтоном в мае 1985 года, нанесли стране в 1980–1988 годах ущерб на гигантскую сумму 17,8 миллиарда долларов[1344]. К 1987 году на войну шло 62 % бюджета и 30 % всего ВВП страны. Уже в 1983 году фискальный дефицит в стране достиг 30 % ВВП.
После победы СФНО на выборах 1984 года Национальное руководство фронта вместе с группой профессиональных экономистов (в том числе зарубежных) стало разрабатывать новый курс в экономической политике. Мнения разделились.
Министерство планирования считало, что надо продолжать курс на централизацию и усиление государственного регулирования экономики. Специалисты министерства абсолютно верно считали, что многие экономические проблемы Никарагуа вызваны именно переходным состоянием экономики. Например, государство контролировало кредит, но не контролировало частных производителей, которые этот кредит получали. Соответственно, никак нельзя было предвидеть, на какие конкретно цели будут израсходованы средства государственной банковской системы, которые к тому же предоставлялись производителям по льготным ставкам (они к 1984 году стали негативными). Дешевый кредит, предназначенный для расширения производства, во многих случаях вел только к неэффективному хозяйствованию (причем как в частном, так в государственном секторе).
Государственные банки в 1987 году получили назад лишь 8 % от реальной стоимости выданных ими кредитов[1345].
Для того чтобы не допускать роста цен на критически важные импортные товары (например, удобрения и запчасти для сельхозтехники), правительство держало курс кордобы на абсурдно завышенном уровне по отношению к доллару. А это, в свою очередь, мешало экспорту или заставляло государство субсидировать курс. Все эти меры вели к росту денежной массы в стране.
Государство не контролировало производство основных товаров народного потребления и поэтому никак не могло полностью контролировать оптовые и розничные цены, несмотря на прямые запреты частным торговцам продавать населению некоторые товары повседневного спроса.
При этом правительство продолжало крайне неохотно повышать заработную плату, считая, что это ведет к необеспеченному покупательскому спросу и разгоняет рост цен.
Получалось, что народная революция принесла больше всего экономической выгоды спекулянтам, а также средним и крупным частным сельхозпроизводителям. В то же время социальная опора сандинистов – рабочие, служащие и кооперированное крестьянство – несли на себе все тяготы переходной экономики. Если первые страдали от низкой зарплаты и спекулянтов, вздувавших цены на товары повседневного спроса, то кооператоры были вынуждены продавать государству свою продукцию по низким ценам, что ставило их в неравное конкурентное положение по отношению к частным производителям.
Несмотря на дешевые кредиты всем сельскохозяйственным производителям, война не позволяла нарастить производство продуктов для экспорта и внутреннего потребления. Если в 1974–1978 годах в среднем под экспортные культуры была занята площадь 455 000 мансан, то в 1980–1984 годах – 361 000 мансан, а в 1985–1988 годах – всего 268 000. Производство важнейшей экспортной культуры – хлопка составляло в 1987–1988 годах только 27 % дореволюционного уровня. Кофе собирали в 1987–1988 годах на 25 % меньше, чем в среднем до революции.
Все это вело к падению экспортной выручки, причем как раз в то время, когда США фактически отрезали Никарагуа от всех кредитов международных финансовых организаций и западных стран. В 1984 году экспорт составил 384 миллиона долларов, в 1986‑м – всего 247 миллионов, затем поднялся в 1987‑м до 300 миллионов долларов, но только для того, чтобы в 1989 году снова снизиться до 290 миллионов. При этом в 1978 году Никарагуа экспортировала товаров на 646 миллионов долларов.
Почти каждый год дефицит платежного баланса во внешней торговле достигал 500–600 миллионов долларов.
Несмотря на помощь социалистических стран, Никарагуа уже не могла обслуживать свой реструктурированный внешний долг западным банкам. К концу 1985 года страна не смогла заплатить кредиторам причитающиеся им проценты на сумму в 959 миллионов долларов. Из роста общей суммы внешнего долга на 837 миллионов долларов в 1986 году 548 миллионов приходилось на непогашенные прежние обязательства[1346].
Подготовленный министерством планирования в октябре 1984 года план на 1985 год был самокритичным и признавал допущенные в экономической политике ошибки[1347]. В плане говорилось, что потребление основных товаров населением из‑за их недостатка в торговле упало до уровня, который угрожает всем социальным завоеваниям революции. Кстати, эта самокритика, возможно, была несколько преувеличена. После революции 1979 года потребление населением основных продуктов питания резко выросло. Люди сравнивали свое благополучие уже не с временами диктатуры, а с первыми годами народной власти.
В плане признавалось, что низкие закупочные цены не являются хорошим стимулом для производителей, особенно кооперативов.
Министерство планирования предлагало создать, наконец, единый механизм руководства экономикой и прекратить местничество отдельных министерств и ведомств, часто провозглашавших и реализовывавших диаметрально противоположные экономические цели.
В политическом смысле план призывал сделать упор на удовлетворение нужд широких народных масс, а не буржуазии.
Но именно этого‑то и не хотело большинство Национального руководства СФНО по политическим соображениям. В условиях давления США и постоянной пропаганды на тему «тоталитарности» сандинистского режима сами сандинисты хотели во что бы то ни стало сохранить концепцию смешанной экономики и старались избегать жестких мер, направленных против частного капитала.
Военная обстановка начиная с 1983 года требовала введения обычных суровых мер военной экономики (централизованное и нормированное распределение скудных ресурсов, чтобы финансировать вооруженные силы), но сандинисты всеми силами старались поддержать в повседневной жизни людей иллюзию нормальности. Возможно, это было верно психологически, однако для экономической базы государства становилось по мере расширения военных действий непосильной ношей.
В поддержку точки зрения министерства планирования относительно необходимости дальнейшей централизации в Национальном руководстве СФНО твердо выступали только сам министр планирования Руис и Томас Борхе.
Напротив, братья Ортега после победы Даниэля Ортеги на президентских выборах при поддержке более либерально настроенных экономистов решили сделать упор на рыночные методы экономического регулирования. Министерство планирования было вообще упразднено и преобразовано в Секретариат планирования и бюджетной политики. Этот секретариат должен был разрабатывать основы экономической политики для Национального совета планирования («экономический совет»), в который вошли все министры экономического блока. Казалось, что одна из рекомендаций упраздненного министерства по централизации управления экономикой все‑таки была выполнена.
В феврале 1985 года группа советников, которых в основном собирал Ортега (Дионисио Маренко[1348], Эмилио Бальтодано, Орландо Нуньес и другие), представила свои соображения по реформированию экономики. В отличие от рекомендаций упраздненного министерства планирования (из которого, кстати, после преобразования его в секретариат ушли многие специалисты), эти экономисты предлагали приблизить цены и валютный курс к реалиям никарагуанской экономики. А эти реалии, с их точки зрения, диктовали повышение розничных цен и девальвацию кордобы.
Если так и не утвержденный план министерства планирования на 1985 год делал упор на гарантированное снабжение бедных слоев населения основными товарами через каналы государственного распределения, то новые идеи исходили из необходимости, прежде всего, сбалансировать финансовую систему страны и избежать сползания в гиперинфляцию. Как выразился сам Ортега, необходимо было вернуться к социальной политике, отвечающей ограниченной ресурсной базе никарагуанской экономики.
Нельзя сказать, что идея фактического повышения розничных цен была монетаристской и либеральной. Национальное руководство СФНО согласилось с этим только потому, что надеялось повышением цен выбить почву из‑под частных торговцев‑спекулянтов, которые придерживали товары, создавая дефицит. При этом для всех рабочих и служащих планировалось полностью компенсировать повышение цен повышением заработной платы.
Это же повышение цен было призвано создать стимул для активизации производства в государственном и кооперативном секторе. Ведь для трудящихся низкие цены не имели реального значения, если купить по ним товары было невозможно и приходилось прибегать к услугам спекулянтов.
Поэтому одновременно с повышением цен сандинисты призвали народ дать бой спекулянтам и «неформальному сектору» экономики.
В результате реформы 1985 года государственные розничные цены на мясо удвоились, цены на бобы, рис и сахар выросли соответственно на 200, 110 и 243 %[1349]. Многие никарагуанцы жаловались на «шоковую терапию», так как население за годы революции уже привыкло к ценовой стабильности, пусть даже и сопровождаемой дефицитом в торговле.
Но никарагуанская экономика продолжала оставаться преимущественно частной и рыночной, и это в 1985 году был вынужден открыто признать член Национального руководства СФНО Хайме Уилок. СФНО убеждал трудящихся, что болезненное для многих повышение цен вскоре приведет к росту производства продуктов, но именно этого и не случилось из‑за американского эмбарго и активизации «контрас».
Социалистические страны не могли обеспечить никарагуанский рынок таким количеством продовольственных товаров, чтобы отбить охоту у спекулянтов придерживать продукты в надежде на дальнейший рост цен. При этом друзья Никарагуа все же старались помочь.
Американские газеты с неудовольствием отмечали, что после объявленного Рейганом 1 мая 1985 года экономического эмбарго против Никарагуа на прилавках никарагуанских магазинов появились мясные консервы из Болгарии, а на улицах Манагуа – советские «Лады»[1350]. В начале 1985 года на социалистические страны приходилось примерно 26 % внешней торговли Никарагуа, а в конце – уже 35 %. Товарооборот СССР с Никарагуа вырос с 67 миллионов долларов в 1983 году до 193 миллионов в 1984‑м. В 1984 году Никарагуа получила по низким ценам советской нефти на 50 миллионов долларов. После объявления американского эмбарго два советских корабля привезли в Никарагуа 12 тысяч тонн пшеницы, 12 тысяч тонн тушенки и животного жира и 7 тысяч баррелей дизельного топлива. СССР поставил также рис и тракторы.
К моменту визита Даниэля Ортеги в ряд социалистических стран в 1985 году Никарагуа получила от них (начиная с 1979 года) экономической помощи на 635 миллионов долларов.
Никарагуанцы после введения американского эмбарго стали экспортировать говядину в Канаду, но канадцы платили меньше и ограничивали никарагуанский импорт специальными квотами. Если в 1976 году Никарагуа экспортировала говядины на 40,5 миллиона долларов, то в 1986‑м – всего на 5,6 миллиона. Хотя следует отметить, что экспорт говядины из Гондураса и Гватемалы упал примерно в таких же пропорциях, хотя никто против них экономической блокады не вводил. Причиной этого были очень низкие мировые цены на мясо в 80‑е годы.
В самой Никарагуа потребление говядины выросло после революции к 1983 году до 15,4 килограмма на душу населения в год (что было примерно в два раза выше, чем в Гондурасе и в 2,5 раза выше, чем в Сальвадоре), но в 1984–1991 годах в среднем составляло 8,6 килограмма. Однако и эта скромная цифра была выше, чем в Сальвадоре (5,1 кг), Гватемале (3,8 кг) или Гондурасе (6,6 кг). В 1985 году средняя американская домашняя кошка съедала мяса в год больше, чем средний житель Центральной Америки. Именно в таком положении широких народных масс, а не в кознях Москвы или Кубы крылись причины партизанских движений против проамериканских марионеточных режимов в Гватемале и Сальвадоре.
Несмотря на войну и блокаду, революционная Никарагуа всеми силами пыталась сохранить, если не увеличить потребление основных продуктов населением.
Помогал импорт из социалистических и дружественных стран. Например, импорт молочных продуктов в Никарагуа вырос с 3,4 миллиона долларов в 1980 году до 10,4 миллиона в 1985‑м.
Наряду с повышением розничных государственных цен сандинисты ввели параллельный рынок иностранной валюты для всех операций, которые не проходили через государственный сектор. Эту валюту можно было продавать и покупать на специальных государственных биржах по курсу, основанному на спросе и предложении. Курс должен был корректироваться каждый день[1351]. В идеале предполагалось, что официальный и неофициальные курсы сравняются и валютным спекулянтам придется подыскать себе иное занятие.
В марте 1985 года, чтобы вернуть себе поддержку крестьян‑частников в условиях войны, сандинисты ввели свободную торговлю зерном и бобами. Хайме Уилок заметил, что государство не может бороться со всеми сразу, забирая у крестьян кукурузу и бобы и одновременно воюя с контрреволюцией. Однако правительственные структуры, отвечавшие за снабжение продовольствием городского населения, встретили эту меру очень прохладно. Поэтому государство продолжало оказывать неформальное давление на кооперативы и крестьян с тем, чтобы они продавали свою продукцию государственной компании ЭНАБАС. И все же отныне у государства уже не было полностью интегрированного канала распределения зерна от производителей к потребителям в масштабах всей страны.
Правда, доля государственных хозяйств и кооперативов в снабжении населения после либерализации рынка зерна в целом не снизилась. Госсектор работал неплохо (сказывался дешевый кредит), к тому же в 1985–1986 годах уже стал давать результат план Уилока по производству зерна на хлопковых плантациях в период между сезонными циклами этой экспортной культуры. ЭНАБАС в целом справлялась с задачей обеспечения основными продуктами питания армии, полиции и государственных служащих.
Однако все меры 1985 года успеха не достигли, потому, что были хотя и рыночными, но половинчатыми. Если СФНО не хотел идти на централизацию из опасений поссориться с буржуазией (то есть по соображениям политической тактики), то на полную либерализацию сандинисты не хотели идти по своим коренным, стратегическим убеждениям. Они делали революцию для бедных и не хотели бросить широкие слои населения на произвол рыночной стихии, да еще в условиях войны.
Однако экономическая политика подчинялась тактическим политическим требованиям текущего момента. В июле 1985 года министр внутренней торговли Рамон Кабралес заявил, что политика смешанной экономики мешает заложить в Никарагуа даже экономические основы нового социалистического общества[1352]. Кабралес призвал «нейтрализовать» политически колеблющийся класс рыночных спекулянтов.
Сандинистские профсоюзы, активно поддерживавшие правительство, теперь уже не могли не учитывать интересы своих членов. В сентябре 1985 года профсоюзная ассамблея призвала прекратить дрейф к рынку и вернуться к жесткому контролю цен.
Национальному руководству СФНО пришлось учесть настроения своих сторонников, и с октября 1985 года в рамках объявленного чрезвычайного положения правоохранительные органы при горячей поддержке массовых организаций повели наступление на спекулянтов, которых обычно обвиняли в связях с «контрас».
Полиция и чиновники министерства внутренней торговли стали изгонять торговцев с Восточного рынка Манагуа. К началу 1986 года площадь этого самого известного и самого дорогого никарагуанского рынка сократилась с 35 до 3 гектаров[1353]. Число торговцев упало с 20 тысяч до 3 тысяч. Автобусные маршруты были изменены, чтобы спекулянты из деревень не могли подъезжать прямо к рынку.
Однако эти меры возымели в основном пропагандистский эффект. Торговцы стали торговать на улицах, а уже к началу 1987 года примерно 3500 из них нелегально вернулись на Восточный рынок.
Повысив цены, государство создало у производителей инфляционные ожидания, и они не спешили насыщать рынок, ожидая нового повышения цен. В декабре 1984 года разрыв между государственными розничными ценами и ценами «черного рынка» на продукты питания составлял 105 %. В апреле 1985‑го (когда повысили государственные цены) он сократился до 10 %, но в конце года увеличился уже до 218 %[1354].
Спрос на доллары тоже превысил все ожидания – ведь многие представители буржуазии меняли валюту только для того, чтобы поскорее вывезти ее из страны. Если в мае 1985 года параллельный курс доллара и курс черного рынка были приблизительно равными, то к декабрю курс черного рынка был уже на 33 % выше официального и параллельного[1355]. Неудивительно, что параллельный рынок валюты стал мизерным – в декабре 1985 года на нем поменяли только 500 тысяч долларов. На черном рынке, по некоторым оценкам, меняли 10–12 миллионов долларов в месяц.
Монетарными мерами 1985 года не удалось остановить инфляцию, а поэтому и повышения цен многие производители вообще не почувствовали. С учетом инфляции официальные (уже повышенные) цены на бобы и кукурузу в 1985 году упали на треть. На 25 % снизились и цены промышленных производителей, тоже из‑за инфляции, причем в первой половине 1986 года они упали еще на 35 %.
Макроэкономические показатели Никарагуа в 1985 году ухудшились. ВВП упал на 4,1 %, в расчете на душу населения – на 6,7 % (самое глубокое падение за послереволюционные годы)[1356]. Дефицит бюджета в отношении ВВП почти не снизился – 24,8 % в 1984 году и 23,4 % в 1985‑м. Зато инфляция подскочила практически в десять раз – с 47,3 % до 334,3 %. Экспорт упал с 386 миллионов долларов в 1984 году до 301 миллиона в 1985‑м, импорт за тот же период вырос с 826 до 830 миллионов долларов. На обслуживание внешнего долга в 1985 году пришлось бы израсходовать 78,3 % экспортной выручки (в 1984 году – 57,9 %).
Процесс «адаптации» цен и зарплат к реальной стоимости товаров продолжался и в 1986 году. В январе были увеличены на 89 % зарплаты и введен единый курс кордобы (70 кордоб за один доллар) для всех импортных операций, за исключением импорта нефтепродуктов (здесь помощь СССР еще позволяла держать бензин на относительно низком ценовом уровне).
План 1986 года был крайне противоречивым документом. Он опять перечислял все проблемы никарагуанской экономки (негативные ставки по кредитам, огромный бюджетный дефицит и дисбаланс во внешней торговле), но однозначных рецептов для устранения недостатков не предлагал. План призывал устранить «искажение цен», которые по‑прежнему не отвечали во многих случаях реальному положению дел на рынке, и ввести такие цены, которые стимулировали бы производство. Провозглашалось, что розничные цены должны следовать за ценами производителей. На практике это означало очередное повышение цен для широких слоев населения. В то же время план предполагал расширить каналы государственного распределения продовольствия по нерыночным официальным ценам (чего требовали профсоюзы и подавляющая часть городского населения, жившего на зарплату).
В области внешней торговли рекомендации плана тоже были отнюдь не рыночными. Предполагалось ужесточить контроль импорта и составить балансы импортных потребностей для каждого сектора экономики[1357].
В августе 1986 года Национальное руководство СФНО и Сандинистская ассамблея приняли программный документ, который призывал к усилению государственного контроля в сфере экономики. Госсектор должен был стать «гегемоном» и мотором производства, а само государство было призвано активнее регулировать производство и распределение товаров.
План на 1987 год учитывал эти настроения революционных масс и их авангарда – СФНО. С другой стороны, предусматривалось предоставить больше автономии в повседневной работе предприятиям госсектора. Эти предприятия должны были работать на базе «либерализированных цен» и добиваться не только роста объема физического производства, но и прибыльности.
Но и этот план был внутренне противоречивым. Например, в нем признавалась бесперспективность государственного контроля над розничными ценами, по крайней мере, до тех пор, пока государство не сумеет выровнять бюджет и снизить денежную эмиссию. Поэтому план предлагал сделать все розничные цены рыночными, а сверхприбыль торговцев изымать с помощью косвенного налогообложения.
Хайме Уилок призывал каждого работника госсектора стать «маленьким капиталистом». Но, как и во многих иных случаях (Югославия, Чили и т. д.), встраивание механизма, ориентированного на извлечение прибыли, в социалистическую систему производства (где главное не прибыль, а объемы производства) было делом иллюзорным и бесперспективным. Если предприятия госсектора призывали к самоокупаемости в условиях переходной рыночной экономики, то они стремились просто сбыть часть своей продукции «налево» по ценам черного рынка. А это, в свою очередь, вело к недостатку товаров в системе государственного снабжения по более низким официальным ценам.
При этом Национальное руководство СФНО одновременно требовало от госпредприятий заботиться о трудящихся (например, устраивая медпункты и столовые), что снижало прибыль предприятий.
Зигзагообразный экономический курс – то децентрализация, то централизация – при том, что корабль переходного периода никак не мог причалить ни к плановому, ни к рыночному берегу, только усугублял проблемы Никарагуа, охваченной борьбой против фактически иностранной интервенции.
В 1986 году, после того как переход назад к рынку был застопорен под давлением трудящихся, удалось снизить темпы падения ВВП, который в этом году снизился только на 1 %. Однако падение ВВП в расчете на душу населения было по‑прежнему тревожным, хотя и здесь наблюдалось замедление – 3,5 %. Удалось снизить бюджетный дефицит – 18 % от ВВП. Но инфляция явно выходила из‑под контроля – 747 % в год[1358]. Дефицит внешнеторгового баланса вырос до 593 миллионов долларов, главным образом из‑за падения экспорта до 243 миллионов. Внешний долг достиг 5,76 миллиарда долларов, и на его обслуживание теперь требовалось уже 88,5 % экспортной выручки.
«Адаптируя» (а попросту повышая) розничные цены, Национальное руководство СФНО по‑прежнему призывало рабочих к умеренности в сфере заработной платы. Причем если по вопросу цен аргументация СФНО была рыночной, то по вопросу заработной платы – революционной и социалистической. Член Национального руководства СФНО Виктор Тирадо призывал рабочих работать за ту же зарплату не восемь, а десять часов на благо революции. Его коллега Хайме Уилок считал «реакционной» точку зрения, что рабочего можно мотивировать только материально. Это, мол, недооценивает «революционный потенциал народа». Но именно этот потенциал и страдал, когда рабочие жили при низкой зарплате, а революционное правительство отпустило в 1985 году цены, что было только на руку торговой буржуазии. Рабочие считали такую политику несправедливой и отнюдь не революционной.
Низкие заплаты вели к страшной текучести кадров на государственных предприятиях. Например, каждые полгода на государственных текстильных предприятиях менялось до 40 % занятых[1359].
Рабочие увольнялись и начинали заниматься более прибыльной розничной торговлей. Тем самым размывался именно тот социальный слой, на который изначально стремились опереться сандинисты.
Даниэль Ортега открыто признал, что правительство жестко контролирует заработную плату просто потому, что это единственный денежный показатель, который оно в состоянии более или менее эффективно контролировать.
В августе 1986 года Национальное руководство СФНО призвало сандинистские профсоюзы проявлять умеренность в заработной плате, но одновременно повышать дисциплину на производстве и бороться за рост производительности труда. Однако если лидеры сандинистских профсоюзов и были готовы удерживать своих членов от забастовок в пользу повышения зарплаты, то взамен они требовали от правительства сохранения контроля над розничными ценами.
Но инфляция только усиливалась, и в этих условиях директора государственных предприятий прибегали к различным ухищрениям, чтобы сохранить у себя нужных им работников. Вошла в практику выплат надбавок к заработной плате в натуральной форме – продукцией самих предприятий.
Премии в рамках СНОТС стали выдавать уже не за конкретные заслуги, а просто как надбавку к низкой зарплате. В 1987 году премии на производственных предприятиях в госсекторе составляли 100 % от номинальной зарплаты[1360].
Правительство старалось компенсировать низкую зарплату организацией на всех предприятиях магазинов, где рабочим и служащим по карточкам продавали определенный набор продуктов по государственным ценам. В феврале 1985 года было подписано соглашение с профсоюзами, по которому магазины‑распределители должны были охватить 300 тысяч лиц наемного труда. Предполагалось, что каждый рабочий или служащий будет заходить в распределитель только раз в месяц. Но на практике приходилось делать это по нескольку раз, так как нужные продукты поставлялись нерегулярно. Возникали очереди, и в середине 1987 года, по некоторым оценкам, людям приходилось проводить в распределителях по три‑четыре часа[1361]. А это приводило к снижению дисциплины на предприятиях – многие отпрашивались с работы именно для того, чтобы посетить распределитель.
На черном рынке можно было в сентябре 1987 года приобрести карточку, дававшую право на посещение распределителя, за 40 тысяч кордоб, что соответствовало примерно 32 % официальной средней заработной платы в тот период. Это означало, что распределители не были ключевым источником снабжения – иначе карточки стоили бы гораздо дороже.
При работе над планом на 1987 год экономисты из Секретариата планирования предложили повысить заработную плату в начале этого года на 100 %, предупредив, что потом придется сделать это с гораздо большим эффектом на рост денежной массы. Однако Национальное руководство СФНО отвергло это предложение.
В январе 1986 года сандинисты решили активизировать аграрную реформу. До тех пор практически вся земля распределялась только среди кооперативов. К тому же реформа была очень умеренной и фактически не затронула крупных и средних землевладельцев. Но в Никарагуа было до 100 тысяч крестьян, у которых вообще не имелось земли и которые много ждали от революции. С годами они разочаровались в сандинистах, и многие из них пополнили ряды «контрас», просто потому, что в лагерях «борцов за свободу» хотя бы кормили.
В 1983–1985 годах в ходе аграрной реформы было экспроприировано 345 поместий общей площадью 119 218 гектаров. В 1985 году 9537 семей получили 165 099 га, но лишь 65 419 из них были конфискованы государством у частных владельцев. Большей частью (чтобы сохранить мир с сельской буржуазией) сандинисты распределяли землю из государственного фонда. Только в 1985 году госсектор уменьшился на 10 тысяч га. А это вело к снижению экспортной выручки, так как, в отличие от крупных государственных хозяйств, получившие землю бедные крестьяне выращивали продукты для собственного потребления.
В январе 1986 года правительство решило экспроприировать наделы свыше 350 га на плодородном тихоокеанском побережье и 700 га в других районах страны уже не только у тех владельцев, кто отсутствовал в стране более шести месяцев, но и у тех, кто не обрабатывал свою землю[1362]. Поводом для экспроприации могло быть и то, что наделы сдавались в аренду.