Летом дед Славчо носил кафтан без подкладки, зимой такой же кафтан, но на подкладке, и опоясывался черным кушаком. Штаны простые, без галунов, так же как и кафтан, но всегда чистые и крепкие. По будням обувался он в царвули и белые навушты{87}, а в праздник ходил в носках, заправленных поверх штанов, и домашних туфлях, какие носят у нас пожилые люди. Для праздников у деда Славчо имелись другой кафтан и другая шапка — новей и чище, которых он в будни никогда не надевал.
По праздникам дед Славчо отправлялся в церковь чуть свет, раньше всех односельчан. Когда начинали читать каноны, он уходил присмотреть за скотиной, но всегда торопился назад, чтобы поспеть к чтению Евангелия.
В будни дед Славчо тоже вставал спозаранку. Едва-едва рассвело, все соседи спят, а он уже на ногах, и только и слышно, как распоряжается да покрикивает: «Эй, коров скорей доите, сейчас пастух подойдет. Несите пойло буйволице. Отруби волам замешали? Где работник? Ты смотри, как будешь пахать у Бучума, паши по эту сторону, а не по ту. Да начинай от тернового куста. Там посреди поля куча камней, так ты их с дороги убери. Да вечером волов выгони на поле, пускай пасутся подольше, слышишь? С полольщицами уговорились? Зовите их, чтоб шли скорей! Огонь раздуйте посильнее, что это он у вас погас совсем?» И так заботится он обо всем. Каждое утро возьмет два початка кукурузы, сидит на завалинке и кормит кур да уток.
Дед Славчо всюду присматривает, всем распоряжается, а иной раз сам берется за работу и показывает, как лучше делать. Заглянет на поле к жницам и там растолкует, насколько надо срезать стебель, как жать, чтоб не терять колосьев, как удобней вязать снопы. И что ни скажет, все это добром, по-хорошему: «Вот так делай, доченька, так лучше». Завернет на пашню к работнику, и если тот у него недавно и в деле еще неопытен, дед Славчо сам возьмется за соху и объяснит, как нажимать на нее, как чистить. Когда работник выпряжет волов и пустит их пастись на луг, дед Славчо расскажет ему, по каким склонам и лощинкам трава сочней. И так обходился он со всеми: и с пастухами, и с поденщицами в поле и на огороде — со всеми, кто работал у него.
|
|
Весь день дед Славчо не присаживался ни на минуту. Не успеет вернуться с поля, едет взглянуть, хорошо ли отрыты канавы и довольно ли залит луг водой. Оттуда завернет к пастуху. И куда ни пойдет — к пастуху ли, к работнику, — за поясом у него всегда торчит баклажка, полная ракии.
И потому, что дед Славчо сам во все вмешивался и сам за всем присматривал, дела у него шли все лучше да лучше. Потому-то и стал он таким зажиточным. Хозяйство у него было немалое. Всего много: землицы почти пятьдесят ралов, тридцать с лишком ралов луга, овец штук двести, целый табун лошадей, и буйволицы, и коровы, и волов упряжка, сытых, откормленных, и чего только не было у деда Славчо! По вечерам весь большой двор, где стоял хлев, наполнялся скотиной. Дед Славчо постоянно держал отдельного работника для волов да еще в помощь ему мальчика, который ходил и за остальной скотиной. Был у него и свой пастух, а летом он нанимал еще и подпаска.
Сами видите, хозяйство не пустячное.
За свое богатство, доброту и ум был дед Славчо у людей в большом почете. Не только на нашей улице — во всем селе уважали его и почитали. А уж с нашей улицы все приходили к нему за советом. И дед Славчо все знал и всякого мог научить уму-разуму. Он мог объяснить, как вылечить хворую корову и что делать с овцами, когда у них вертячка приключится, как образумить загулявшего сына. Если горе у тебя какое на душе — дед Славчо утешит, беда случится — поможет. А когда сходились первые на селе люди, чтобы распределить подати или по другому мужицкому делу, или когда их призывал к себе ага, чтобы объявить что-нибудь, обязательно звали и деда Славчо. Ага величал его «Иславчо-чорбаджия» и очень уважал за богатство.
|
|
Да, всем судьба наградила деда. Славчо: и богат, и разумен, и в почете. В одном только она его обделила, в одном он был несчастлив: не везло ему с детьми. Не пришлось в старости порадоваться на детей. И было это ему очень горько и обидно.
А когда-то и у него были дети. Бог дал ему двух ребятишек, красивых, как ангелочки, мальчика и девочку. Да недолго дети прожили.
Христинка его умерла, когда ей еще и шести лет не было. Только-только расцвела, как подснежник, да оспа не пожалела и подснежника — сломила его своей ледяной рукой. И у деда Славчо — в то время он еще не был дедом — остался только шустрый, озорной Младенчо.
Вырос Младенчо, стал парень хоть куда. Дед Славчо и жена его Славчовица нарадоваться на него не могли и уже стали присматривать ему невесту. Скоро подыскали и девушку. Женился Младенчо, привел матери помощницу. Весело стало у них в доме. И хорошая жена ему попалась! Статная, красивая, да такая скромница, разумница. А работящая какая да приветливая — каждому доброе слово умела сказать. Дед Славчо нахвалиться ею не мог, а Славчовица не знала, куда и посадить невестку, так она полюбилась ей.
|
|
Скоро послал им бог еще радость — дождались они и внучки. Появилась в доме еще одна Райка — девочку назвали так в честь бабушки. Славчовица не спускала с рук малютку. А дед Славчо готов был съесть внучку, до того он любил ее.
Но счастье недолго длилось. Не прошло и полугода после рождения Райки, как вдруг появилась в деревне болезнь — ее из-за моря к нам завезли. Слег и Младенчо. Вначале думали, что это простуда, но он постонал, поохал, да больше и не встал, горемычный. Через семнадцать дней умер Младенчо. А ведь совсем еще молодой был парень, единственный сын у отца с матерью, оставил молодую жену и желанное первое дитя.
Умер Младенчо! А что дальше было, про то не спрашивайте. Не спрашивайте, как выли по нему женщины, как рвала на себе волосы мать и билась над свежей могилой. Славчовица не перенесла горя. Через два месяца рядом с могилой Младенчо вырос еще один свежий холмик. Дед Славчо был крепче: он остался жив-здоров, но в два месяца состарился и поседел, как за двадцать лет. Невестка его до того похудела и согнулась, будто осталась она вдовой с пятерыми детьми: никто не сказал бы, что она совсем недавно родила первого ребенка. Только маленькая Райка ничего не знала про смерть отца и бабушки и росла себе да росла, хорошенькая, как ангелочек, веселая, как ласточка.
Все на свете проходит и забывается. Время залечивает раны. Каких только не случается несчастий, каких напастей не переносит человек! А все забывается и зарастает. Так оно и тут оказалось. Больно, тяжко было деду Славчо, как ребенок плакал, причитал, словно женщина, но живой человек о живом думает, свыкся и он со своим горем. «Божья воля, — сказал он себе, — бог дал, бог и взял. Разве против нею пойдешь?»
Утешался дед Славчо и благодарил бога за то, что хоть не один-одинешенек остался на снеге. Есть у него сноха и внучка. У других и того нет. Сноха добрая и разумная, во всем его слушалась, почитала, и деду Славчо не на что было жаловаться. Хозяйства у него опять пошло хорошо. Невестка ему была что дочь родная. А как он внучку любил да радовался на нее — и рассказать нельзя.
II
Райка росла у деда, как цветочек в саду. И вот она уже невеста. Дождался и этого дед Славчо. Не довелось ему видеть свою Христинку невестой, зато бог продлил ему век, дожил он до того дня, когда внучка отправилась на хоро{88}.
На диво хороша была Райка. Высокая, стройная, тонкая в поясе, как тополь, колыхалась она на ходу. Грудь у нее была высокая, полная, плечи круглые и широкие, а лицо такое нежное и милое, что и во сне не приснится. Щечки белые, румяные, как розовые бутоны, умытые росой. Алый ротик словно монетой вырезан, улыбнется — засверкают два ряда зубов, мелких и белых, что твой подснежник, а на щеках ямочки появятся. А глаза! Где еще можно увидеть такие глаза, черные, с милым добрым взглядом! Поднимет длинные ресницы, — огнем обожжет, ты и с места не сдвинешься — такая сила была в ее взгляде. И словно одурманивал тебя этот взгляд, казалось — из глаз ее льется прямо в сердце какая-то тихая сладость и упоение. Длинная каштановая коса была густая и мягкая, точно шелк, из-под платка выбивались на лоб кудри, похожие на крылышки ласточки.
Да, хороша была Райка, а принарядится — еще краше станет. Дед Славчо ничего не жалел для нее и наказывал матери покупать все, что полагается девушке, все, как у первых в деревне богачей. Чем они хуже? Райка у них одна-единственная. А мать и сама любила и умела одеть дочь. В праздник выходила девушка в сукмане, из-под которого виднелась белая рубаха с каймой, украшенной блестками; поверх сукмана она надевала безрукавку из тафты лилового цвета, застегивала позолоченными чопразами{89} узорчатый пояс, повязывала голову прозрачной пловдивской косынкой, отделанной монетами по краю, засучивала до локтей белые, как снег, рукава с каймой, на белые бумажные чулки надевала суконные туфельки с пестрыми кисточками. На рубашку, богато расшитую шелками и блестками, свисали ожерелье из золотых монет и красные, как огонь, бусы. Глаз нельзя было от нее отвести, когда, разодевшись так, выходила она на хоро.
Но Райка была не только красавица. Так же, как красива, была она разумна и добра. Не хуже матери умела сказать людям приятное. Придут к ним в гости родственники, она их встретит честь честью, если нет дома старших, расспросит, поговорит обо всем и так умно ведет с ними беседу, так сладко говорит, что тем хочется и в другой раз прийти к ним в дом.
А какой чудный у нее был голос, как она пела песни!
Однажды утром дед Славчо, окончив нее дела во дворе, уселся у огня; покуривая трубочку, а Райка пошла в сад поливать цветы, беззаботно напевая веселую песню. И так сладко, так хорошо она пела, что дед Славчо, старый дед Славчо, слушая ее, прослезился. Часто зимними вечерами, сидя с матерью за работой, Райка запевала: «Милен говорит Милице», или: «Любят друг друга Бале и Янка», или какую-нибудь другую песню, — так, верите ли, люди останавливались под окнами послушать ее.
При всем том Райка была скромной и застенчивой. Бывало, вечером, взяв с собой белые ведра, идет она по воду, аккуратно одетая, с цветком в волосах. У их ворот в это время собирались обыкновенно пожилые люди, потолковать о том о сем. Она, проходя мимо, всегда им поклонится и скажет: «Добрый вечер». Возле чешмы{90} и на мостике девушек поджидали парни, чтобы попросить у них напиться. Райка и им скажет: «Добрый вечер», но так тихо, что почти и не слышно, а глаз на них так и не подымет и не посмотрит ни на кого. Если какой-нибудь парень остановит ее и попросит воды, она застыдится, покраснеет. Заговорит он с ней, спросит о чем-нибудь, она тихим голосом ответит, а сама смотрит в землю.
И если бы вы знали, какой хозяйкой была Райка, как любила они порядок! Стоило войти к ним во дворик, тот, что перед томом, сразу чувствовалось: здесь трудились девичьи руки. Дворик чисто выметен, ничего не валяется на дороге, все убрано, все на своем месте. Стены вымазаны глиной, белой, как известка, чуть повыше земли красной глиной проведена прямая, словно по шнурку, полоса, рядом с ней другая, тоже ровная, как по ниточке, но желтая. По углам и возле крыльца красной и желтой глиной разрисованы, разные узоры — для красоты.
А зайдешь к ней в садик, глазам своим не веришь! Когда разбила она все эти клумбы да грядки и посадила столько цветов? Здесь красные и белые розы, огороженные со всех сторон низенькими вечнозелеными буксами, каждый кустик подстриженный, аккуратный, как букет. Там махровые и простые мальвы. Возле них целая клумба розовых и белых маргариток. Тут грядка гвоздики всех сортов, по краям ее пестрая полоса стамбульского цвета и фиалок, а по углам насажены левкои. Поодаль — лилии и златоцвет, а вокруг все усыпано тюльпанами, анемонами и гиацинтами. Вдоль забора — грядка дикой герани и божьего древа, словно каймой окруженная ярким первоцветом. А чуть подальше… Да разве все перечислишь? И все здесь так прибрано, так нарядно, что, кажется, век глядел бы да радовался на этот садик.
Райка любила и почитала деда и старалась, во всем ему угодить. Она по глазам узнавала, чего он хочет, и старалась сделать все раньше, не дожидаясь, пока он окажет: «дай то» или «сделай это». Дед любил, чтобы домашние трудились наравне с ним, чтобы работа у всех кипела в руках и все делалось вовремя. И Райка хлопотала целый день и знала время для работ по хозяйству и для разных женских рукоделий. Станут обедать или ужинать, Райка все принесет, и только после того, как дед перекрестится и примется за еду, она тоже присядет, но тут же торопится встать, раньше, чем он кончит. А если в доме гости, то и вовсе не сядет за стол. Вечером Райка приготовит рано деду постель и, пока он крестится перед иконостасом, ждет возле его кровати с домотканым одеялом в руках. Когда он ляжет, укроет его, промолвит: «Спокойной ночи, дедушка» — и только после этого сядет с работой подле матери.
Вот какая внучка была у деда Славчо!
III
Как-то раз у Славчовых рыхлили кукурузу. Работали у них в поле десять девушек, все ровесницы Райки. А знаете вы, как красиво и весело бывает в поле, когда выйдет туда сразу столько молоденьких полольщиц? Не умолкают песни, нет конца шуткам и смеху. Эх, до чего я люблю носить в поле обед женщинам и, растянувшись на мягкой зеленой траве у ручья под развесистой вербой, смотреть на них, когда они опять возьмутся за мотыги! Слушаю их песни, смех и веселые возгласы и не могу наслушаться! Да ведь какие же песни поются у нас в поле! Есть ли на свете что-нибудь краше их? Запоют они:
Заснула краса Драгана
Под белой, под алой розой.
Вдруг ветер подул холодный,
Сломал он ветку у розы.
Задела девушку ветка,
От сна ее пробудила.
Пеняла Драгана ветру:
«Ну что ты разбушевался:
Я здесь так сладко заснула
И видела сон хороший:
Три парня меня добивались.
Один был портной наш сельский,
И сулил он мне юбку.
Другой — жестяник бродячий.
Яблоко мне сулил он.
А третий был ювелиром
И посулил мне перстень».
Или, заметив издали какого-нибудь парня, дружно зальются в пять-шесть голосов:
Не ходи ты, Станчо, тихими шагами,
Дина обливается горькими слезами.
Или:
Алый пион цветет на горе, — эй, Анко!
Пойди да сорви его скорей, — эй, Панко!
Легкий, прохладный ветерок разносит их песню по всему полю, и, кажется, ничего не надо тебе, только бы слушать их. И ты слушаешь, слушаешь, и так легко и хорошо становится на сердце, что и передать нельзя! И если ты все еще лежишь на траве, что-то вдруг словно сорвет тебя с места. Вскочишь, смахнешь шапку с головы, подбросишь ее в воздух да как закри-и-и-чишь сколько хватит голоса, — и на душе становится еще веселей!
Был полдень. Девушки, работавшие у Славчовых, кончили обедать, и дед Славчо седлал коня, собираясь ехать обратно. Райка уложила в переметные сумы все, что можно отвезти домой, потом увязала в скатерть и отнесла в сторонку то, что требовалось оставить для полдника. Как только Славчо тронул коня и поехал в село, Райка взяла белое ведерко, зеленый глиняный кувшин и железный ковшик. Донка Геговичина, лучшая Райкина подружка, взяла другое ведро и большой широкогорлый кувшин, и они вдвоем пошли вниз к источнику набрать холодной воды, пока остальные девушки спят.
Солнце стояло над самой головой. Зной и духота были, как на Петров день, невыносимые. Все вокруг затихло и попряталось от жары: ни птица не запоет, ни ветерок не повеет. На вербе, что росла рядом с кукурузой деда Славчо, не шевелился ни один листок. Лишь откуда-то издали доносилась протяжная, печальная песня женщин, для которых обед еще, видно, только готовился.
Когда Райка с Донкой подошли к источнику, там никого не было, только сгорбленное сливовое дерево склонялось над ключом. Кто-то посадил его здесь, чтобы оно укрывало источник от знойных лучей да указывало усталым, истомившимся от жары людям, где можно отдохнуть. Ключ сладко журчал, распевая свою неумолчную песнь. Чистая, как слеза, вода стекала по узенькой канавке, заросшей по краям высокой травой и пестрыми цветами, в другую канавку, побольше, а из невидимых отверстий источника, пузырясь, выбивались струйки еще более чистой, свежей и холодной воды.
Донка сполоснула кувшин и ведро, наполнила их и отставила в сторону, умылась и села неподалеку, поджидая Райку. Райка тоже выполоскала ведро, набрала воды, ковшиком налила в кувшин, поставила их прямо в канавку, чтобы еще лучше охладились, и тоже стала умываться. Потом вынула из волос букетик, который сегодня рано поутру, когда еще не высохла роса, составила у себя в саду, и тоже положила в воду, чтобы оживились цветы, успевшие уже немного завянуть.
Веселые и беззаботные, подружки уселись на травке, судача о Донкином милом, Стойчо, который вчера приходил на Златино поле, где та работала, о том, что Пека Панчовичина вчера допоздна не уходила с нивы Крыстанчиных. И до чего ж хорошо им было сидеть здесь в холодке и, отдыхая, болтать о разных разностях!
А пока они сидели да разговаривали, за их спиной на тропинке показался статный, красивый парень. Рукава его рубахи и штаны были засучены, на плече он держал мотыгу, через которую был переброшен кафтан.
— Бог в помощь, девушки! — проговорил он сильным хрипловатым от смущения голосом, бросил мотыгу и кафтан на землю и подошел к ключу.
Подружки, испуганные его внезапным появлением, застыдившись, вскочили на ноги.
— Здравствуйте, бай Ненко, — ответила, наконец, Донка, первой оправившись от смущения. Парень приходился ей двоюродным братом, и она, не стесняясь, стала расспрашивать его: — Куда это ты ходил с мотыгой, бай Ненко? Я думала, у вас нет тут земли.
— Нету, Донка. Я луг поливаю, вон там, за Бошковской вербой. Ходил запруду чинить, развалилась совсем, да устал, пить захотелось и решил отдохнуть в холодке. Дай-ка, девушка, ковшик, водицы испить.
Райка, которая стояла с ведром в одной руке и кувшином в другой, собираясь уже идти, поставила все на землю, наклонилась, сполоснула ковшик, зачерпнула воды и, зарумянившись, не поднимая глаз от земли, подала Ненко. Ненко взял его и с жадностью стал пить.
— Эх, до чего же вода студеная, льется, как бальзам в сердце. Дай-ка мне еще, девушка.
Райка опять набрала воды и, подавая ему, исподлобья на него посмотрела. «Какой пригожий!» — пронеслось у нее в голове. Беря из его рук ковшик, она невольно опять кинула на него быстрый взгляд. Никогда раньше не делала она этого, никогда не решалась взглянуть в лицо молодому парню. Но сейчас что-то словно кричало ей: «Посмотри, посмотри, Райка, ничего не будет!» И она послушалась этого голоса. На сей раз взгляды их встретились. «Боже ты мой, какие же глаза у него ласковые!» — подумала Райка.
Застыдившись того, что посмотрела в лицо парню, она покраснела еще больше и поспешно схватила ведро и кувшин.
— Пойдем, пойдем скорей, Донка, заждались нас там.
— У кого вы сегодня рыхлите кукурузу? — спросил Ненко.
— У Славчовых, вон видишь, где девушек много, — ответила Донка. — Смотри-ка, где уже наши! Идем, Райка.
— Чего вам не терпится? — шутя остановил их Ненко. — Посидели бы, поговорили. Рано еще. Людям обед в эту пору несут.
— Нельзя, нельзя, бай Ненко, там, поди, от жажды все истомились, — на ходу тараторила Донка. — Оставайся с богом, бай Ненко!
— Идите на, здоровье. В час добрый! — ответил Ненко и взялся за мотыгу.
Не успели они отойти от источника, как Райка вспомнила про букетик. Поставив ведро и кувшин на землю, она, не подымая глаз и еще больше раскрасневшись, вернулась за ним. Ненко стоял возле ключа, опершись на мотыгу, и когда Райка пробежала мимо него, рассмотрел ее получше. Райка всегда была хороша, но сейчас краска, разлившаяся по ее лицу, только что умытому холодной водой, сделала ее еще милей. Она сама была похожа на букетик, который только что вынула из воды. Какой парень, увидев ее в эту минуту, не загляделся бы ей вслед, у кого сердце не застучало бы сильнее? А у Ненко, надо вам сказать, оно и загоралось скорее и билось жарче, чем у других парней, и никогда еще в своей жизни не встречал он так близко девичьего взгляда и не пил воды из девичьих рук. Что же должно было твориться у него в душе?
Ему вдруг пришло в голову… Не думайте, будто он вообразил себе что-нибудь или помыслил плохое, как сделали бы теперешние молодые люди. Вовсе нет! Он мечтал только об одном: «Господи, почему не повезло мне и она не забыла здесь свой букетик!» Наклонился он к источнику, шепча: «Вот лежал бы он здесь, я б достал его…» — и вдруг глаза его заблестели от радости. Там, где раньше лежали цветы, под травинкой притаилась красная гвоздика, словно нарочно отбившаяся от букета. Ненко поспешно схватил ее, как драгоценность, поглядел на нее с нежностью, будто хотел приласкать взглядом, понюхал. «Смотри ты, какая душистая!» — пробормотал он с удивлением, вертя цветок в руках, снова понюхал, да так сильно, точно хотел вдохнуть в себя весь аромат, потом спрятал за пазуху, взял мотыгу и кафтан и пошел на луг.
IV
Ненко был статный, рослый красавец парень, с темно-русыми, слегка вьющимися волосами. Усы у него отросли настолько, что их можно было подкрутить, глаза были синие, как васильки, взгляд открытый, ясный и доверчивый. Широкое, румяное от загара лицо дышало здоровьем. В нем читались добродушие, простота и беззаботность. Оно было так же мило и ласково, как мил и ласков был его взгляд.
Ненко был круглый сирота. Отца он не помнил, мать умерла, когда ему не исполнилось девяти лет. При жизни матери он учился в школе, но когда дошел до часослова, не нашлось денег на книгу, и Ненко простился с ученьем. В ту пору и взял его к себе дядя Димо, материн брат, — помогать в поле да присматривать за волами на выпасе. Был он зажиточный и добрый человек, и Ненко хорошо жилось у него. К тому же он был там почти что у себя дома — Димовы жили в одном дворе с ними.
Когда умерла мать, Ненко совсем поселился у дяди. Родные припрятали до поры до времени все, что осталось ему в наследство, а дом сдали внаймы. Тетка Гана смотрела за ним, как за родным сыном, любил его и дядя. Свои дети были еще малы, вот они и привязались к Ненко, потому что был он кроткий и послушный. Так Ненко и вырос у дяди. Без дела он не сидел, а когда стал постарше, Димо купил две пары волов, и Ненко сам управлялся с одной упряжкой.
Ненко пошел двадцать второй год, и Димо созвал к нему в отцовский дом всю родню. Было это на Атанаса зимнего. Постояльцы уже выбрались оттуда, тетка вымазала стены глиной, все как следует убрала, достала имущество Ненко и все отдала ему. Димо позвал Ненко и сказал:
— Слушай-ка, племянник. До сих пор ты у меня работал, помогал, слушался меня во всем, был вместо сына родною. Теперь ты вырос. Я и впредь буду любить тебя, как сына, а все-таки пора тебе зажить своим домом. Пора уж и о невесте подумать. Дом, хозяйство и все, что в доме быть должно, оставили тебе отец с матерью, царство им небесное. И землица у тебя есть и лужок. Тех денег, что за дом платили, собралось шестьсот тридцать грошей — вот они. За то, что ты у меня работал, я денег не дам. Вот волы, ты на них работал, я их тебе дарю — с телегой, со всей упряжью. Дарю еще корову, ту, что отелилась на той неделе. Бери этих вот барашков — семь штук, — я их для тебя сам выбрал и отметил. Будешь работать честно и по-хозяйски, бог даст, еще наживешь. А сейчас все, что назвал, твое. Работай теперь сам на себя. За послушание твое и за то, что старался, хвалю тебя перед людьми. Будь всегда таким, ничего не бойся, все у тебя будет хорошо.
Ненко низко поклонился дяде, поцеловал ему руку. Потом поцеловал руку тетке и всем родственникам. Тетка плакала от радости, да и у самого Ненко глаза были мокрые.
На другой день он перебрался в свою хату. От радости, что он сам себе хозяин, Ненко не чуял под собой ног. Подумать только: волы, здоровенные, как вепри, корова с теленком, овцы — все его собственное! Да хата, полная всякого добра: и ведра, и медные блюда, и половики, и коврики, и подушки, и скатерти — все, что нужно! Да земля и семь-восемь косов луга — раньше все дядя обрабатывал. А сверх всего шестьсот тридцать грошей чистыми деньгами. Ну кто может равняться с ним!
Стал Ненко сам управляться с волами, работал в поле и на лугу, ходил за коровой и овцами, помогал дяде, а когда оставалось время, и чужим, за плату. Все шло у него как по маслу. Той же весной он выстроил навес для скотины, купил новые кормушки. Жил один в своем доме, но так только говорилось. На самом деле жил он больше у дяди. Тетка по-прежнему пекла ему хлеб, готовила, ткала и шила, одним словом, заботилась о нем как родная мать. Да и кто еще присмотрел бы за ним? Хорошая была женщина тетка Гана! И дядька тоже неплохой был человек, но если б не она, где бы Ненко справиться со всем хозяйством!
Ненко скоро свыкся со своим новым положением и был доволен. В будни он по целым дням работал: или волов чистит, или другое что делает по хозяйству, или в поле работает. Вечером соберет скотину, задаст ей корму.
В праздник приоденется и рано утром идет в церковь. Вернувшись, пообедает у тетки, потолкует с дядей о полевых работах, о том, что нового на селе. А к вечеру разоденется еще лучше и пойдет на хоро.
Одевался Ненко всегда нарядно. Так, поглядишь, словно бы и нет на нем ничего особенного. И платье совсем простое, дорогих вещей, какие носят сыновья богатеев, у него не было. Шерстяной кафтан, черная безрукавка, лиловый кушак, штаны, негусто украшенные позументом, — все такое же, как у других молодых парней. А смотришь на него на хоро, и кажется, ни на ком не сидит все так ладно, как на нем.
Ненко был тихий и застенчивый парень. Когда молодежь сходилась на хоро, он никогда не озорничал, как другие. Если танцевал — держался всегда среди мужчин, и не бесился, не выкидывал коленца, а двигался плавно и неторопливо. А если не танцевал — отойдет, бывало, в сторонку и стоит себе спокойно. А чтоб наступать девушкам на туфли или за косы и за платки их связывать, как делают иные проказники, этого у него и в заводе не было. Он стеснялся девушке в лицо посмотреть, цветок у нее попросить не решался.
То ли Ненко еще не привык к тому, что он взрослый парень, то ли характер у него был такой, то ли просто не пришла его пора, только не походил он на других. Больше всего нравилось ему ходить за сохой по рыхлой земле, палкой подгоняя волов и покрикивая на них время от времени, и напевать протяжную песню. Пустив волов пастись, любил Ненко лечь где-нибудь на пригорке, наигрывая на тонком габровском кавале. И тогда… Эх, слушать бы тогда его да слушать! Даже жаворонки, весело щебетавшие в синем небе, переставали махать крылышками, умолкали и прислушивались к его игре.
Как-то в праздник, перед самым георгиевым днем, незадолго до того, как у Славчовых рыхлили кукурузу, — я об этом уже рассказывал, — Ненко стоял у ворот. Время было вечернее, солнышко уже закатилось, молодежь начала расходиться с хоро. Ненко вернулся раньше, но дома нечем было заняться, корова и волы еще не пришли из стада. Он вышел за ворота поглядеть на прохожих да прикинуть, что ему делать завтра: пахать шутиловское поле или то, что возле Дервишского кургана, или совсем не пахать, а пойти к Стояновцу возить навоз. Задумавшись, он и не заметил, как мимо ворот прошли две девушки. Та, что была от него подальше, звонко сказала: «Добрый вечер, бай Ненко». Вторая тоже сказала: «Добрый вечер», но так тихо, что он едва услышал, и прошла мимо, не подымая глаз. Первая девушка была Донка, дочь тети Стойки. Он сразу узнал ее по голосу, обернулся и приветливо, как всегда, ответил: «Всякого добра тебе, Донка». Кто была вторая, он не разглядел, а только приметил, что она очень хороша собой.
Никогда раньше не стал бы Ненко ломать себе голову над тем, кто такая та или другая девушка, но тут ему почему-то захотелось узнать, с кем была Донка.
Он еще гадал над этим, когда внизу на дороге снова показались две женские фигуры. Опять они! Ненко увидел их издали.
Девушки возвращались от Донки. Та похвалилась, что вышила рукава каким-то новым узором, и Райка захотела посмотреть, чтобы вышить себе такие же. Она несла их под мышкой, завернув в белое полотенце.
Как и в первый раз, они быстро прошли мимо, и Ненко опять не отважился открыто посмотреть на Донкину подружку, но все-таки заметил, что, поравнявшись с ним, она как будто слегка покраснела. Он поглядел ей вслед и только теперь увидел, какая у нее стройная фигура, как круглы плечи и мягки рассыпавшиеся по спине волосы.
Подруги скрылись из виду, и Ненко пошел в дом замешать отрубей для волов, раздумывая: «Почему она покраснела?» Много раз спрашивал он себя об этом, и долго Райка не выходила у него из головы. Но мало-помалу он ушел в работу и стал забывать об этом.
V
Когда, поливая луг, Ненко пошел на ключ напиться и увидал там Донку, а с ней кого-то еще, он издали по тонкому стану, по круглым плечам, шелковистым волосам, а еще больше по тому, как сразу забилось у него сердце, узнал ту самую девушку, которая недавно, тоже вместе с Донкой, прошла мимо него и покраснела.
Теперь он разглядел ее как следует. Боже мой, до чего же она хороша! Он знал, что она внучка деда Славчо, слыхал, что ее зовут Райкой. «Вишь ты, и имя красивое, под стать ей!» — думал Ненко.
А сейчас был ли кто-нибудь на свете счастливей его! За пазухой у него спрятана гвоздика, которую своими руками сорвала эта красавица Райка.
Гвоздика лежала у него на сердце, и оно горело огнем и колотилось так бешено, что, будь кто-нибудь поблизости, он слышал бы, как оно стучит. Никогда раньше не билось оно так сильно.