Правда, он немало слыхал о его лихоимстве и злодействах, но не слишком-то верил разговорам. «Завидуют люди богатству, вот и болтают!» — говаривал он иной раз, а чаще молчал. Одним словом, величие и слава хаджи Донко так залепили ему глаза, что он уже не замечал в нем ничего плохого.
Хаджи Донко уважал деда Славчо за набожность да обходительность — каждому умеет сказать приятное, и за то, что он человек смиренный: делает все, как хаджи захочет, и на все, что ему ни скажи, кивает головой. Но больше всего он уважал его потому, что были они равны по богатству. Хаджи Донко, как все чорбаджии, водил дружбу только с богатыми.
С тех пор как Димо стал взрослым парнем и пришла пора искать ему невесту, хаджи стал еще больше увиваться вокруг деда Славчо: и выпивал с ним и так заходил. Запала ему думка насчет внучки деда Славчо. Одного сына он собирается женить по своему желанию, надо и невесту ему подыскать как следует. А разве была на селе другая такая девушка, как Райка? Нравилось в ней хаджи и еще кое-что. Человек он был расчетливый и знал, что у деда Славчо нет другой родни, кроме внучки. «Не сегодня завтра старик уберется на тот свет, он и так уж одной ногой в гробу, сколько же земли к моему хозяйству прибавится! В Большом поле возле Драгушина вместе с полем деда Славчо будет целых сорок ралов. А если за сто двадцать грошей взять у Дока Гарвана тот луг, что возле белой чешмы, да вместе с лугом деда Славчо и с тем, что в прошлом году за долги забран у Ненчо Трытата, как раз наберется семнадцать-восемнадцать косов. Эх, хорошо!» И, обдумывая это, хаджи Донко потирал руки и гадал, как бы поскорей сладить дело.
Однажды, было это в самый день святого Харлампия, в тот год, когда познакомились Райка с Ненко, дед Славчо и хаджи Донко, вернувшись из церкви, сидели у Славчовых в большой комнате возле мангала{92} и толковали о том о сем. Они говорили о чуме, которую видели в церкви на иконе: святой Харлампий держал ее на веревке, как собаку, о стражнике, которого встретили возле конака, о налоге на овец и коз и других подобных делах. А на мангале в небольшом, в две-три чашки, кофейнике грелась сладкая ракия с медом. В комнату вошла Райка и принесла в красивой миске нарезанную большими ломтями малосольную капусту, желтую, как шафран, посыпанную сверху красным перцем, и поставила ее на низенький столик.
|
|
Дед Славчо снял кофейник с огня, постучал им о края мангала, чтобы стряхнуть золу, налил ракии в чашку, стоявшую на столе, и подал хаджи.
Хаджи Донко взял двумя пальцами кусок капусты, одним махом проглотил его и внимательно поглядел на Райку, как раз выходившую из дверей. Потом взял чашку, посмотрел вслед Райке, поднял глаза к потолку и, проговорив: «На здоровье, побратим, святой Харлампий нам на помощь!» — опрокинул чашку.
— На здоровье, хаджи.
В последние два-три года дед Славчо из почтения называл его уже не побратимом, а хаджи.
— Спасибо, побратим, славная ракийка! — Хаджи Донко отер рот и усы, облизал языком губы. Потом оглянулся, посмотрел в глаза деду Славчо и договорил: — А внучка у тебя, побратим, красивая. Пошли ей бог долгую жизнь.
— Благодарение богу, хаджи, привелось мне радоваться на нее на старости лет.
— Славно, славно. Может, и сватами с тобой сделаемся, а, побратим?
— Сватами? Хе-хе-хе, — усмехнулся дед Славчо. — Отчего же? Пускай подрастет только, молода еще, а там, как бог даст. На здоровье, хаджи! — И дед Славчо тоже опрокинул свою чашку.
|
|
— Так-то оно, конечно, так, на то божья воля. А славно будет. Сладко тебе пить, побратим!
— А знаешь, хаджи, как сено подорожало? — помолчав, сказал дед Славчо. — Позавчера Ганчо Лучкин взял у Венка Синигера по восемнадцать пар за оку.
— По восемнадцать! Ах, безбожник, будь он неладен. По восемнадцать пар! За твое здоровье, побратим. — Хаджи Донко снова поднял чашку. Он уже решил: завтра, когда придет покупать сено Златан Пройкин, не отдавать ему дешевле, как по двадцать пар за оку.
Они еще поговорили и незаметно выпили всю ракию. После этого хаджи поднялся, взял палку и ушел. Дед Славчо проводил его, вернулся к мангалу и задумался.
Слова хаджи Донко растревожили его. Он любил внучку и давно мечтал найти ей хорошего мужа, чтобы попала она к добрым людям и жизнь у нее была спокойная и счастливая. Думал он и о Димо. А сейчас вот хаджи сам завел об этом разговор. Сам хаджи Донко! Правда, Димо он знал мало. Видать видал, но только издали, когда тот вечером загонял буйволиц или вместе с работником возил навоз. Парень как будто ничего — статный, красивый, говорит складно, а там кто его знает. Но разве он не сын хаджи Донко? А этого деду Славчо было довольно. «Ишь счастье какое привалило», — сказал он, наконец, сам себе обрадованный и одновременно встревоженный.
Однажды, когда они сидели в корчме за кружкой вина, одни в своем углу, хаджи между другими разговорами снова завел об этом речь.
— Давай, побратим, после Димитрова дня, как уберем все с поля и молодое вино устоится, сыграем свадьбу всем на диво. А?
|
|
— Сыграем, хаджи, если бог даст. Здоровыми бы только быть, — усмехаясь, сказал дед Славчо, польщенный тем, что тот опять заговорил об этом.
С этих пор, когда случалось им выпить, они величали друг друга сватами.
Вот почему, если дед Славчо и хвалил и ласкал Ненко, то делал он это не так, как тот, у кого в доме есть взрослая девушка, а только как человек, который любит хороших людей. А Райка с матерью об этом ничего не знали и понимали все совсем по-другому. И Райка часто хвалилась Ненко тем, что и когда сказал о нем дед.
— Эх, пускай только пройдет святой Димитр, будет Райка моей… — говорил Ненко, не смея договорить до конца, и оба они замирали, охваченные одним и тем же сладким волнением.
XIII
Настало успенье. У Димо Кривого, дяди Ненко, старшую дочь которого звали Микой, собрались чуть ли не все Непковы родичи: и дядья, и тетки, и бабки. Тетка Гана расстелила в комнате самые большие и новые черги{93}, посредине положила красивую дорожку, а по бокам ее разноцветные подушки. Гости уселись на них — мужчины по одну сторону, женщины по другую, на почетном месте дед Пройчо, дядя матери Ненко. Сел и Димо, а Ненко стоял и ежеминутно бегал то за тем, то за другим, помогая тетке и сестрам хозяйничать.
Разговор шел о том, что в этом году плохо уродилась фасоль и кукуруза.
Девушки поставили на дорожку тарелки с кислым молоком, положили перед каждым ложку, и тетка Гана пригласила гостей отведать, чтобы захотелось выпить ракийки. А Ненко достал из сундука большой жбан, подал деду Пройчо, попросил его первым отхлебнуть и потом пустить его вкруговую. Дед Пройчо взял жбан, поднял, оглядел со всех сторон, проговорил: «Ну, будем здоровы, сегодняшняя пресвятая богородица нам на помощь. А что, Ненко, будет на следующий год в этот день молодая хозяйка наливать нам вино?» — и, причмокивая, потянул ракии.
— Да что ты, дядя, почему только через год! — вмешалась тетя Стойка. — Раньше, раньше. Пускай уже в этом году угощает.
— Конечно, в этом. Даром, что ли, я ему так долго невесту присматривала, — подхватила тетка Стрезовица. — А, знаешь кого, Ненко?
— А ну-ка, ну-ка, скажи и нам. Посмотрим, кого выбрала, — вмешалась тетка Гана, которая как раз в это время принесла еще тарелки с кислым молоком.
— А вот догадайтесь! У нас по соседству живет. Что за девка, сказать нельзя! И красивая, и послушная, и работящая.
— Да это уж не Крайновиченская ли?
— Ну ее совсем, эту Крайновиченскую, разорит она его. Знаете Деловицыной Петраны дочку?
— Что говорить, сестрица Стрезовица, девка, славная…
— Знаешь, сынок, кого я тебе посватаю? — подхватила тетка Вытовица. — Я уж там, почитай, что все обладила. До чего вы друг к дружке подходите, словно два стебелька первоцвета, как говорится. Знаешь дочку Гаврилицы Черньевой, Бонку, на той улице они живут? Да и как не знать, одна такая на хоро. Ты скажи только, сынок, — все готово, обо всем говорено.
— А ты что молчишь, Ненко? — спросила сестра его отца, тетка Цона. — Нравятся они тебе? Обе хороши. Какая тебе больше по душе? Или ты себе другую присмотрел? Говори уж сразу.
— Скажи, скажи, как раз тут все собрались, поможем, если надо.
— Да я сам не знаю, — смутился Ненко. — Как вы скажете.
— Мы свое сказали, — отрезал дед Пройчо, — теперь ты говори. Скажи, так, мол, и так, дедушка Пройчо и бабушка Джуровица, а бабушка Джуровица сама знает, что дальше делать.
— Верно, верно, сынок, — подхватила бабушка Джуровица, — ты скажи, кто тебе приглянулся, остальное мое дело.
— Да мне еще никто не приглянулся, — все так же смущенно, но уже чуть улыбаясь, отозвался Ненко. — И не время сейчас. Вот соберем все, приготовим, что нужно, тогда и будем думать об этом.
— Вот тебе и раз! — закричала тетка Вытовица. — Я-то думала погулять на введение, а он вон что запел! Чего тебе еще понадобилось готовить? Я и им так говорила, что на введение все порешим.
— Да что вы на него насели? — вмешалась тетка Стойка, Донкина мать. — Хотите, чтоб он так сразу и высказал: эта мне по душе, ее мне сватайте. Не видите, что он, как девка, от стыда горит! Мы вот с ним с глазу на глаз потолкуем, увидите, как сразу договоримся. Я-то знаю, где он глаза потерял, верно, Ненко?
Ненко ничего не ответил. Тетка Стойка и вправду все знала, потому что Донка ничего не скрывала от нее.
Девушки убрали тарелки из-под кислого молока и принесли другие, с куриной похлебкой. Дед Славчо три раза перекрестился, вслед за ним перекрестились другие, и все с аппетитом принялись за вкусную похлебку, Женщины стали говорить о том, кого уже сговорили и кого сговорят этой осенью, а мужчины повели беседу о налогах да о писаре.
В следующее воскресенье Ненко обедал у тети Стойки. Как только дед ушел, тетка выпроводила куда-то Донку и ребятишек и опять заговорила о том же. Ненко рассказал ей, как они с Райкой полюбили друг друга, и что говорят ее мать и дед.
— Вот что я тебе скажу, сынок. Раз уж вы друг друга любите, раз тебе люди рады, не пропускай этого. Другой такой девушки, как Райка, смирной, разумной, старательной, во всей округе нет. Да и дед Славчо — один на селе, и по доброте и по всему другому. И мать у нее первая умница, да искусница, и ласковая такая. Райку твою я давно знаю и рада за тебя. Одного я только боюсь: что дед Славчо на это скажет? Человек-то он хороший, а все ж крутенек. Все в божьей воле.
За неделю тетки и все родственницы Ненко обо всем между собой переговорили, посоветовались с мужьями, про все расспросили, все рассчитали. Ненко показал им две золотые монеты, которые отложил на сговор, вынул новые браслеты и специально для этого позолоченные серебряные материнские чопразы, и все решили, что можно засылать сватов. Райка всем нравилась. Только тетка Вытовица не верила, что дед Славчо отдаст единственную любимую внучку за сироту, и отговаривала Ненко. Но другие родственницы настояли.
XIV
Как бы там ни было, но на святого Симеона, сразу после заутрени, бабушка Джуровица потихоньку-полегоньку, опираясь на палку, приплелась к Славчовым и закричала в воротах:
— Младенчовица, молодка Младенчовица, собак у вас нету?
— Нету, нету, заходите, — приветливо отозвалась со двора Райка.
Она знала, зачем пожаловала старуха, — Ненко успел уже все ей рассказать. Потому так весело и так страшно было ей, когда она встретила гостью и проводила в большую комнату. Пока бабка Джуровица сидела у них, Райка не входила туда, а была в другой комнате, стараясь все время держаться поближе к дверям, чтоб услышать ответ деда. Она то надеялась, что он согласится, то начинала бояться чего-то, и ее всю пробирала дрожь.
— Доброе утро, Младенчовица, пошли тебе святой Симеон долгие годы.
— Здравствуй, здравствуй, тетя Джуровица, дай бог и тебе много лет. Как это ты вдруг про нас вспомнила, навестить зашла?
— Ах, молодка, стара я стала, сил нет. Раньше-то я любила по гостям ходить, часто у вас в прежние годы бывала. А теперь вот ноги еле несут, с места бы не двинулась. Сегодня увидела в церкви деда Славчо, дай, говорю себе, пойду погляжу, как они там, давно к ним не заглядывала. Да веришь, молодка, еле-еле дотащилась, мочи нет.
— Садись, садись, тетя Джуровица, отдохни маленько, старость дело такое. Спасибо, что не забыла нас. А вы как там живете? Ваши как? Молодуха здорова?
— Здорова, здорова, молодка, слава богородице и сегодняшнему святому Симеону. Все у нас здоровы.
— А внучата как, бегают? Ты ведь в них души не чаешь.
— Да как же их не любить, молодка. А вот и бай Славчо идет. Только я про него спросить хотела.
Дед Славчо вышел с заднего двора, где наказывал работнику вычистить и убрать в хлевах и под навесами.
— А-а, добро пожаловать, бабушка Джуровица.
Хотя дед Славчо был старше, чем она, он всегда ее так величал, потому что считал невежливым звать просто Джуровицей.
— Вот и хорошо, что я тебя дома застала, пошли тебе святой Симеон долгие годы, — проговорила она, привставая немного. — Вот проведать вас надумала. Как живешь-можешь?
— Пошли бог и тебе много лет, — ответил дед Славчо, садясь рядом с ней. — Какие уж наши дела! С виду держишься, а силы нету. Плох совсем стал. С каждым днем сил меньше. Еле дождался, пока хлеб свезут да обмолотят, а работа опять подгоняет, рассиживаться нельзя. Занесем присмотреть надо, само ничего не делается! Не знаю, как дальше будет, бабушка Джуровица, не гожусь никуда!
— Эх, бай Славчо, грех тебе жаловаться. Ты еще не хуже молодого бегаешь. Видели позавчера, как ты с кукурузой управлялся, — работник за тобой не поспевал. Я еще подумала: видно, бог знает что делает. Одному детей дал — на старость подмогу, другому здоровье, как у молодого, чтоб сам со всем управлялся. А я вот стара стала, ноги не ходят. Вчера пошла к нашему Ненко посмотреть, как он живет, а обратно и не могу идти. Он мне и скажи: «Оставайся у меня, бабушка. Я, говорит, один-одинешенек, давай вместе жить. Там вон в уголке постелю тебе, ни о чем тебе заботы не будет, оставайся только». А я смеюсь и говорю: «Я-то тебе, внучек, на что? Лучше уж я тебе подружку найду». А он тоже смеется: «Найди, говорит». — «Найду, говорю. Да еще какую, говорю, найду хорошую». Он мне, бай Славчо, как сын родной, своих детей так не люблю. До чего же он разумный, кроткий, на работу охочий.
— Парень он работящий, — проговорил дед Славчо. — Знаю его. Часто тут мне подсоблял. Старательный парень, на совесть работает. И разумом бог не обидел, ничего не скажешь.
— И живет он, бай Славчо, хорошо. От отца земли ему немало досталось, а он и сам еще прикупил. Пятьдесят копен в этом году собрал, пшеница — что золото. И скотина есть — овец с ягнятами штук сорок — пятьдесят наберется. Всего у него, бай Славчо, вдоволь. Дом полная чаша: и медной посуды много, и постилки он себе новые сделал, и черги, и подушки, и кошмы — всего, дед Славчо, наготовил.
— Вот и славно. Пускай в дом несет, пускай обзаводится. Пошли ему, господи, еще больше. Эй, дайте-ка сюда ракийки, бабушку Джуровицу попотчевать. Напоминать вам надо! Райка, где ты там?
Вошла Райка, сняла с полки кувшин и чашку, налила сначала деду, потом бабе Джуровице и так по три раза наливала каждому. Старуха, попивая ракию, все время наводила разговор на Ненко. Она похвалила Райку, благословила ее, пожелала ей прожить еще дольше, чем она она прожила. Когда ракия была выпита, Райка убрала кувшин с чашкой на полку и вышла.
После ее ухода все замолчали, словно в рот воды набрали, как у нас говорится. У бабушки Джуровицы слова вертелись на языке, да она не знала, как начать. А дед Славчо ждал, чтобы она заговорила первой. Младенчовица у окна резала лук и петрушку, дрожа от волнения.
Наконец бабушка Джуровица зевнула и, уже тише сказала:
— Догадался, бай Славчо, зачем я пожаловала?
— А уж про это ты нам сама скажи.
— Ты, бай Славчо, Ненко знаешь. Из своих детей я его больше всех люблю. Он мне все равно, что сын родной. А он говорит, что ты его любишь. Я и решила спросить про вашу Райку, дай бог ей жить долго и вам на нее радоваться. Ненко знать хочет, отдадите ли вы за него Райку. Посылать ему сватов или нет? Сирота он, конечно, да парень-то какой! Ты его и сам знаешь. И зажиточный. Вот я и пришла, бай Славчо, спросить, что ему делать.
— Посылать ли сватов? — спокойно проговорил дед Славчо. Слова бабушки Джуровицы нисколько не удивили его. Он давно смекнул, к чему она ведет. — Парень хороший, я его люблю и хвалил всегда. Райку я бы за него отдал, отчего не отдать за хорошего человека? Да молода она еще, жалко замуж отдавать. Так ему и скажи: молода Райка.
Бабушка Джуровица похолодела, словно ушатом воды ее окатили. Куда и разговорчивость девалась. Ей и стыдно было, и зло ее брало. Злилась она и на деда Славчо, и на Ненко, и на самое себя.
— Я и сама ему говорила, — подхватила она медовым голосом: «Молода, мол, она, сейчас не отдадут. Да она и не про нас, говорю ему. Где уж нам к деду Славчо в ворота стучаться!» А он свое заладил: «Иди да иди». Что станешь делать, — пошла. Вот оно как…
— Плохого тут нет, бабушка Джуровица, спрос не беда. Я б ему Райку отдал, да рано ей еще. Пускай уж в другом месте поищет. А второго такого парня во всем селе нет. Вот и позавчера я про него с бай Груем толковал. Парень, говорит, золото!
— Хороший, хороший, бай Славчо, парень, да вам не ко двору. Ваша ведь молода. Оставайтесь с богом, бай Славчо, оставайтесь с богом, Младенчовица.
— Иди с богом, бабушка Джуровица. Так ему и скажи: за спрос, мол, не осудят.
Младенчовица проводила старуху на улицу. Она хотела ей сказать что-то, уж и рот было открыла, но вымолвила только:
— Вашим поклон передай.
Бабушка Джуровица вышла от Славчовых с опущенной головой, словно морозом прибитая. Она вовсе не говорила Ненко, что все так будет, наоборот — хвалилась, что стоит ей слово сказать, как дед Славчо сразу согласится. Она верила в свое уменье смягчать самые неподатливые сердца. Сколько свадеб устроила она на своем веку и никогда не уходила так вот, как сейчас, не солоно хлебавши. Каким только придурковатым парням не высватывала она невест, что твое петровское яблочко, а Ненко, такому красивому малому… Она и мысли не допускала, что перед ней могут захлопнуть дверь, хоть бы и сам Славчо Крушака. Но дед Славчо захлопнул перед ней дверь. Ее прославленное искусство на этот раз было посрамлено. И зло ее брало, и стыдно ей было — первый раз возвращалась она с отказом.
XV
Когда Райка, стоя за дверью, услыхала ответ деда Славчо, у нее помутилось в глазах. Не понимая, что делает, она убежала в подвал, упала там на ящик, покрытый чертами, и беззвучно заплакала, давясь слезами.
Будто громом была поражена словами свекра и Младенчовица. Никак не ждала она отказа. Она проводила Джуровицу, вернулась обратно и села опять у окна, молча глядя на тарелку с луком. Дед Славчо сидел на том же месте и тоже молчал. Младенчовица не знала, что делать: высказать ему все начистоту или не говорить? Наконец решилась.
— Тато, — робко начала она, — раз ты сам сказал, что второго такого парня нет на селе, почему ж не отдать за него Райку? Девка она на выданье. Подружки все замуж выходят. Вон Гочовицы Чепишевой дочка на семь недель моложе, а в воскресенье уж и свадьба. Может, ты насчет приданого тревожишься, так разве мы мало всего наготовили?
— Не в том дело, сноха, ничего ты не знаешь. Молода еще Райка.
— Коли думаешь — молода, сказать бы тогда бабушке Джуровице, чтоб подождал Ненко, — полгода-год, сколько прикажешь. Зачем пропускать такого парня? Да и Райке он…
— Эх, сноха, — прервал ее дед Славчо, — глупа ты еще, вот тебе и невдомек. Дед Славчо знает, что делает! Ты хаджи Донко чорбаджию знаешь? Смекнула, зачем он к нам часто стал наведываться? Сын у него взрослый, слыхала? Тут толковать нечего, все почитай что решено.
И дед Славчо встал и вышел из комнаты. Младенчовица оторопело глядела ему вслед. Она сама не знала, радоваться ей или печалиться тому, что услышала. Опомнилась она только тогда, когда на грудь к ней, дрожа всем телом, упала Райка, и она почувствовала на своих щеках ее слезы.
— Ох, господи! Что теперь будет? Как же я теперь! — глухо рыдала Райка. — Как мне быть — научи! Почему ты сама ему не сказала, маменька, как не вступилась… Господи, что же я делать-то буду! А Ненко! А Ненко? Зачем ему велели другую себе искать, раз дед сам говорит, что нет нигде такого, как он? Маменька, — родимая, научи, что делать…
— Не плачь, дитятко! Не кручинься. Бог даст, он еще передумает. Отойдет у него сердце, не горюй, птенчик. Он сказал, что за сына хаджи Донко тебя отдаст, да я…
— За сына хаджи Донко?! — вскрикнула Райка, глядя на мать широко раскрытыми от ужаса глазами.
— Не пойду, не пойду я за него! — опомнившись, закричала она. — Хоть за царского сына меня отдавайте! Мне Ненко всех на свете милей. Сама ему скажу, не побоюсь, что он мне дед, не пойду я за сына хаджи Донко, ни за кого не пойду. Я Ненко люблю. Пускай бьет меня, пускай убивает, не хочу я другого мужа!
— Бог с тобой, доченька, нельзя так про деда говорить. Он тебя любит. Неужто станет тебя бить? Добра он тебе хочет, дитятко. Не сердись на него, грех это. Сегодня он так говорит, потому что думает, так лучше, а увидит, что Ненко нам больше по сердцу, и сам тебя за него отдаст. Я его попрошу не отдавать тебя к лиходею этому. Он на богатство его смотрит, а что сын у него гуляка и пьяница да злой, как турок балканский, он совсем и не знает. Не бойся, дитятко, господь бог и богородица повернут все к лучшему.
Так утешала Младенчовица свою ненаглядную Райку. А Райка все не могла успокоиться. Камень лежал у нее на душе. «Вдруг дед упрется на своем, — думала она, — велит выходить за немилого? Что тогда? Ну, хорошо, не соглашусь я, попрошу, чтоб он отдал меня замуж за Ненко. А он скажет: „Ты ничего не понимаешь, молчи“, — что я отвечу? Он ведь мне дедушка. Мама говорит: грешно его не слушать, грешно сердиться на него. Да могу ли я его ослушаться! А как же я без Ненко буду жить? А он как без меня! Может, на другой женится? Ой, нет, ни за что, ни за что на другой не женится, одну меня он любит. А как же я? Как я буду жить у хаджи Донко в доме? Мама говорит, лиходей он, а сын… Как я буду у таких людей? Что за жизнь меня там ожидает! Господи, если не судьба мне идти за Ненко, лучше тогда умереть!»
Эти страшные мысли не давали покоя Райке. Ее личико, еще недавно веселое и цветущее, увяло, словно цветок, тронутый ранней изморозью. Она совсем пала духом.
Ей все казалось, будто она в чем-то виновата перед Ненко, и она боялась встретиться с ним: что она ему скажет?
В первые вечера после прихода бабушки Джуровицы она все больше сидела в саду среди осыпавшихся цветов, и слезы потоком бежали по ее щекам. Мать утешала ее, но никак не могла успокоить. Да и у нее самой было тяжко на сердце. Она и раньше, многое знала о хаджи Донко и его негодяе сыне, а за эти дни, как нарочно, наслушалась еще больше. Ее в дрожь бросало при мысли, что Райка попадет к таким извергам. «Не надо мне ни земли их, ни богатства, — думала она, — не отдам я им свое дитятко, хоть золотом ее с ног до головы осыпьте!»
Как-то, улучив удобную минуту, она осторожно завела об этом разговор с дедом Славчо и, слово за слово, все ему рассказала: и то, что Райка и Ненко любят друг друга, и как сейчас Райка убивается, и что говорят люди про хаджи Донко и его сына.
Дед Славчо вначале недовольно покосился на нее, отчитал за то, что позволила Райке встречаться с Ненко. А когда она заговорила о хаджи Донко, сердито буркнул, что не ее это дело, знай, мол, свою печь да веретено. Но мало-помалу он смягчился, призадумался и все время, пока она рассказывала, сидел молча и слушал. Потом вдруг встал, вздохнул и, не дослушав, вышел.
А Ненко? Когда бабушка Джуровица все ему рассказала, бедняга был ошарашен. Сначала он подумал, что дед Славчо сказал правду и Райке в самом деле еще рано выходить замуж.
— Ну, коли так, я подожду! — сказал он бабушке Джуровмце.
Но когда старуха растолковала ему, что дед Славчо ответил так, только не желая прямо в лицо говорить «нет», а потом уже совсем напрямик заявил, что Райка не для Ненко, парень сам не знал, что с ним сделалось. У него в глазах потемнело, будто кто-то вдруг хватил его по голове чем-то тяжелым.
— Ну что? Говорила я, не надо засылать туда сватов! — кричала тетка Вытовица. — Послал бы к Гавриличиным, как я сказывала, давно уже дело бы сладили! Знал бы, что люди тебе рады.
— Эх, сестрица Вытовица, где тут все предугадать, — возражала тетка Стойка. — И дед Славчо вроде бы человек хороший, и Ненко он всегда нахвалиться не мог. Кому в голову пришло бы? Думали, может, сговоримся. О девке толковать нечего, они с Ненко друг в дружке души не чают. Плохо, что ли, было бы! Мы ведь хотели, как лучше. Да вот не судьба! Ну и ладно, там не вышло, в другом месте поищем. Может, и правда суждено ему у твоей соседки счастье найти…
— Эх, тетя, не говори мне об этом. Ты же знаешь: или Райка, или никого мне не надо, — вздохнул Ненко.
— Бог с тобой, сынок, что ты городишь! Не помереть же нам из-за этого. Конечно, хорошо, коли б вышло, да что со стариком сделаешь! Не горюй, племянник, найдем невесту еще краше. Не у тетиной соседки, так в другом месте. Будто уж все девки на селе перевелись. Куда ни постучимся, всюду нам двери откроют!
— Так-то, тетя, так, да мне это не подходит. Сердце мое там, где Райка. Ты про других и речь не заводи!
Тетки разошлись, оставив Ненко в глубокой задумчивости.
«Почему дед Славчо отказал?» — спрашивал себя Ненко. Вспомнил, как ласков и приветлив был он с ним, как расхваливал его Райкиной матери. Думалось, с первого слова согласится, а оно вон как обернулось. Ненко понять не мог, в чем тут дело. Быть не может, чтобы дед Славчо отказал ему из-за того, что он сирота и сын бедняка. Не такой он человек. Ненко считал, что лучше деда Славчо нет никого в деревне. Казалось, зная парня, он не посмотрит ни на род, ни на богатство.
Вечером Ненко пошел на чешму, покружил возле бахчи деда Славчо, но Райки нигде не было. Подождал, подождал, повертелся внизу в лощинке и, повесив голову, вернулся домой мрачней, чем был. Еще горше стало ему от того, что Райка не вышла рассказать обо всем. Потолкуй они, как быть дальше, ему стало бы легче. Хоть знал бы, что делать. А что он мог так?
Тетка Гана пришла подбодрить его и утешить, но он не стал ничего слушать. Не такое у него горе, чтоб словами его унимать.
И изменился же Ненко! В несколько дней пожелтел и высох — не узнать. Работал без охоты, кое-как, вертится с боку на бок да вздыхает.
XVI
Как-то вечером, дня через три, Ненко, рано вернувшись с поля, поспешил на чешму. Только подошел к мосту, глядь навстречу идет Райка с кувшином и полным ведром в руках.
Он даже издали заметил, как сильно она изменилась. Румяное личико осунулось, побледнело, стройный, как тополь, стан согнулся. Поравнявшись, Райка подняла на него заплаканные, угасшие глаза, и что это был за взгляд! У Ненко сердце сжалось от боли. Он хотел остановить ее — не воды попросить, до того ли теперь? — просто поговорить, узнать от нее самой, почему все так получилось. Но тут возле речки показались двое соседей с их улицы, и Ненко не решился, а только посмотрел на нее так, будто хотел проникнуть в самую душу и прочесть там все, о чем не мог спросить.
При виде Ненко у Райки задрожали ноги, глаза наполнились слезами. Как он высох, пожелтел, бедняга! И все из-за нее! Райка уже готова была подойти к нему, сказать, что она ни в чем не виновата, что любит больше прежнего и страдает не меньше его. Но на это у нее не хватило храбрости: стыдно было людей, страшно — вдруг узнает дед. И она прошла мимо, кинув на него исподлобья быстрый взгляд. Сколько в нем было любви и сердечной муки!
Ненко и Райка рассказали друг другу глазами многое. Но тем сильней почувствовали они, как нужно им повидаться. И они без слов договорились, каждый про себя решил: сегодня же встретимся где-нибудь наедине и потолкуем обо всем как следует.
Райка шла домой, не переставая думать о Ненко; его милое, грустное лицо так и стояло у нее перед глазами. И хотя последние дни она всячески избегала его, теперь твердо решила выйти к нему на бахчу.
А Ненко ноги несли прямо в балку — так был он уверен, что Райка придет туда.
Вернувшись домой, Райка проворно убрала кувшин в чулан, поставила ведро возле рукомойника, подложила дров в очаг и, повесив над огнем котелок с водой, схватила корзинку, с которой всегда ходила на огород за зеленью, и выскользнула во двор. Мать, собираясь доить, сидела на завалинке и замешивала пойло коровам, которых только что пригнали с пастбища.
— Мама, я поставила похлебку. Пока вода закипит, пойду на огород, надо помидоров, мяты да перцу нарвать.
— Иди, да не мешкай там, —.проговорила мать, направляясь к хлеву, чтобы выпустить телят.
Райка осмотрелась — не видно ли деда, и, убедившись, что во дворе его нет, поспешила на огород. Торопливо набрала там мяты, нарвала перцу и помидоров и, оглянувшись еще раз, помчалась на бахчу. За забором уже мелькала чья-то тень. Земля кругом была усыпана сухими листьями, они шуршали у нее под ногами. Райка бежала, не обращая на это внимания, забыв об осторожности. Ветка ударила ее яблоком по лицу, — она сломала ее и отбросила. Не бежала, а летела она навстречу Ненко.
Облокотившись о плетень, он напряженно всматривался в темноту, но почему-то не решался в этот раз перелезть на ту сторону.