Сразу за огородами начиналось поле. Сегодня там не слышно было людских голосов, обычно оглашавших его в эту пору летом. На огородах не раздавалось веселого чириканья птиц. Кругом стояла тишина. Только из деревни доносились собачий лай да мычание коров. Мелкий дождик кропил высохший бурьян у забора, свинцовые тучи густо обложили небо. От этого сумерки казались еще гуще, а осенний вечер, и без того неприветливый, еще мрачней и печальней.
— Я уж все глаза проглядел, — прошептал Ненко обрадованно. — Знал, что придешь, а все боязно было…
— Пришла, да что толку, — тяжело дыша после быстрого бега, ответила Райка. — Не на радость наша встреча, на горе… — И, уткнувшись лицом в лежавшую на плетне руку парня, она жалобно заплакала.
— Бог с тобой, Райка, не говори так, — утешал ее Ненко, другой рукой утирая ей слезы. — Думаешь, мне легко, у меня сердце на части разрывается. И еще горше было, когда тебя не видал. Вот пришел сюда, сразу и полегчало. Ты ведь меня любишь, как раньше, правда?.
— Еще больше люблю!.. Это все дед… Райка опять приникла головой к руке Ненко, и рука сразу стала мокрой от слез.
— Знаю, что дед, — вздохнул Ненко. — И чего это ему вздумалось! Что я лентяй или к старикам непочтителен? Сам меня хвалил.
— Ты не знал, что ом хочет отдать меня за сына хаджи Донко?
— За сына хаджи? — повторил Ненко, как огнем обожженный страшной вестью. — Вот оно что!
— Это он хочет, а не я… — заторопилась Райка, но он не слушал ее.
— Эх, почему я не сын богача! — воскликнул он с горечью.
— Для меня ты и так хорош. У богачей дети всегда беспутные. Верно, и сын хаджи…
— Лентяй, пьяница и распутник, — договорил за нее Ненко. — Я его, проклятого, хорошо знаю. Каждый вечер таскается к красотке этой Костадинчиной на нашу улицу. Эх, дед Славчо, не ждал я от тебя такого!
|
|
— Дедушка добрый. Это ему слава хаджи Донко глаза затуманила…
— Деньги ему глаза затуманили, те, что хаджи у бедняков да у вдов с сиротами отнял.
— Вот и мама говорит, что он кровопийца.
— Умная, потому и говорит, и тебя любит, не то что дед. Ему только деньги нужны, пропади они пропадом.
— Не пойду за него, не пойду, слышать не хочу ни про хаджи, ни про сына его, будь он неладен, — горячо уверяла Райка, стараясь хоть этим облегчить горе Пенко.
— Знаешь что? — гордо вскинув голову, прервал он ее вдруг. — Хочет дед Славчо богатого зятя, будет ему богатый. Я заработаю денег.
Райка изумленно глядела на него во все глаза.
— Продам волов и овец, поеду куда-нибудь. Есть места, где деньги сами в руки плывут. Поеду в Валахию, — подумав, заявил он решительно. — Там, люди говорят, деньги легко достаются. У меня дядька в Валахии живет. Тетя Куна рассказывала, что уехал он гол как сокол, а теперь одной земли у него вон сколько! Он тоже из-за девушки туда ударился. Поеду к нему, он мне поможет. Я здоровый, работать умею. Если днем и ночью работать, стараться изо всех сил, куска не доедать, знаешь сколько можно скопить!.. Приеду… А ты меня будешь ждать?
— Я?.. — задохнулась Райка.
Ненко, не слушая ее, продолжал все так же горячо:
— Знаю, что будешь! Приеду, пойду к деду Славчо, высыплю на стол полный кошель золота. «Ты мне Райку не отдал, скажу, когда я бедным был. Теперь я богатый, хоть отец у меня и не чорбаджия. Отдай ее за меня замуж». Согласится тогда, не прогонит! Правда? Эх!
|
|
И Ненко воодушевленно потряс кулаком.
— Только бы тебя раньше силком за Димо не выдали, — добавил он тише. — Ты ведь не согласишься?
— Видеть я его не хочу! — встрепенувшись, проговорила Райка, ободренная его словами. — Никто меня не заставит, мертвой с ним под венец понесут. Только тебя одного я люблю…
— Знаю, что не заставят, — опять не дал ей договорить Ненко. — Потому и надумал я в Валахию ехать.
— Мало чего ты надумал. Никуда я тебя не пущу! Все, кто туда едет, обратно не возвращаются. Не надо мне этих денег, я тебя без денег люблю.
— Да ведь дед не согласится, — остывая, проговорил Ненко.
Райка, которой слова Ненко ножом вонзились в сердце, задумалась в поисках выхода.
— Мало что он сказал, возьмет да согласится, — успокаивала она себя. — Меня он любит, все готов сделать, чтоб мне хорошо было. Совсем он не такой, как ты говоришь. Вот увидишь, согласится, знаю я его. И мама так думает.
И Райка стала рассказывать, как беседовали мать с дедом после ухода бабушки Джуровицы, как слушал он, что говорила мать о хаджи и его сыне. Не рассердился, не велел ей замолчать.
— Мать у тебя хорошая, старается для нас, — промолвил Ненко, которому решение ехать в Валахию стало казаться уже не таким разумным. — Только что теперь делать?
— Знаешь что, — подумав, твердо сказала Райка, — приходи, попроси сам деда.
— Самому попросить?! Что ж, я пойду. Совестно как-то…
— Ничего не совестно. Ты же грозился прийти, как вернешься из Валахии, да еще наговорить невесть чего собирался. Вот и иди теперь. Вместе будем его просить. Мне трудней, чем тебе, а я переборю себя. Пойдем вместе. И мама станет просить вместе с нами. Ладно? Мама говорит, он добрей теперь стал.
|
|
— Чудная ты, Райка, — глядя в широко открытые глаза девушки, промолвил Ненко.
— Почему? Разве я плохо придумала?
— Придумала славно. Да как тебе в голову такое пришло, смелость откуда взялась? — прошептал он, что есть силы сжимая ей руку.
— А знаешь, каково мне было слушать, когда ты про Валахию толковал, — засмеялась Райка, другой рукой уцепившись за его мизинец. — Не пущу тебя никуда! Пускай она провалится совсем, эта Валахия. Пойдем лучше завтра к деду. Отойдет у него сердце, обязательно отойдет.
— Я и сам так рассудил, — подхватил Ненко. — Еще когда бабушка Джуровица рассказывала, как оно было в день святого Симеона, я подумал: может, она не так поняла деда Славчо, надо самому пойти. Храбрости у меня не хватило. Ну, а раз уж ты решилась, я тоже как-нибудь решусь. «Дед Славчо, скажу, не могу я без Райки жить. Буду тебя слушаться и почитать, как отца родного, работать я умею…» И ты с матерью тоже проси. Уговорим как-нибудь вместе.
— Уговорим! — уверенно повторила Райка.
— А не согласится, станет твердить, молода, мол, или про деньги да про хозяйство речь заведет, — продолжал он с веселой угрозой, — тогда, что делать, поеду к дядьке в Валахию. А ты…
— Слушать ничего не хочу! — Райка ладонью зажала ему рот.
Где-то в балке послышался шум. Молодые люди испуганно оглянулись.
— Никого там нет, — прошептал Ненко, беря вторую руку Райки, ту самую, что закрывала ему рот.
— Ой, что же я стою-то! — вскрикнула вдруг она, только теперь заметив, что уже совсем стемнело. — Пусти, мне пора.
— Не уходи, — умолял Ненко, отпуская руку и ласково поглаживая ее.
— Нельзя, мама ждет. Бог знает что еще подумает. Доброй ночи. Значит, завтра, как условились, да? — ласково стукнула она его по руке, оглянулась и побежала обратно на огород.
— И тебе спокойной ночи. Утром с божьей помощью…
Ненко смотрел ей вслед, пока она не исчезла за деревьями, потом постоял еще немного и пошел домой.
Тучи рассеялись. Проглянул кусок чистого неба, и в нем, как лампада перед иконостасом, тихо мерцала звездочка. Прояснилось и у Ненко на душе; как звездочка в небе, затрепетала в ней надежда.
XVII
На другой день вечером дед Славчо и дед Минко Парлия отправились вместе в корчму Кончо Сингера, куда за несколько дней перед тем привезли две бочки сладкого вина. Дед Минко отдал деду Славчо деньги за шерсть, которую купил у него весной, и тот повел его вспрыснуть сделку.
Народу в корчме было еще мало. Старики уселись в уголке. Кенчо поставил перед ними кувшин с окой вина и стеклянный стаканчик. Дед Славчо налил вина и подал его деду Минко.
— Ну, дай тебе бог здоровья и в делах удачи! — проговорил дед Минко..
— Дай бог! — повторил дед Славчо, снова наполняя стаканчик. — Удачной тебе торговли! — пожелал он в свой черед, отпил из стакана и поставил на стол.
Поговорили о торговле деда Минко.
Скоро в корчму пришел хаджи Донко. В комнате было накурено, хаджи, приложив руку к глазам и подслеповато щурясь, постоял на пороге, потом разглядел деда Славчо и пошел к нему.
— Бог в помощь! Что это вы в углу сидите?
— Бог в помощь и тебе, хаджи! — вежливо приветствовал его дед Минко. — Возле прилавка народ толпится, мы и приютились тут. Садись! — Он подвинулся, чтобы дать ему место. Но хаджи сел рядом с дедом Славчо.
— Здорово, сват. Как дома дела? — приветливо заговорил хаджи.
— Слава богу.
Дед Славчо налил в стакан вина и подал ему. Случись это раньше, он был бы весьма польщен. Но теперь присутствие хаджи было ему неприятно. После того как в день святого Симеона он велел передать Ненко, чтоб тот искал себе другую невесту, что-то не давало ему покоя. И он досадовал за это на хаджи. А после того, как сноха рассказала, какие толки идут по селу про него и про сына, он совсем охладел к хаджи Донко. И только злился на себя за то, что поспешил дать ему слово.
В таком настроении ему не хотелось встречаться с хаджи, а то, что тот звал его сватом, было ему и вовсе не по душе. Но делать нечего, пришлось сдержаться и, хоть не очень приветливо, все же отвечать хаджи. Но мало-помалу, осушив несколько стаканчиков сладкого, дед Славчо забыл о своей неприязни и уже спокойней и даже с интересом стал слушать и расспрашивать хаджи о том, что довелось ему повидать на белом свете.
Корчма начала наполняться людьми. Разговоры становились все громче, то тут, то там уже вспыхивали ссоры, какие начинаются всегда, когда пьют сладкое вино. А Ганчо Перчем, который редко бывал трезвым, да и то только рано по утрам, уже затянул:
Эх, дружина моя верная,
Когда пьете вы,
Сладко ли вам…
Неподалеку от них уселся Велчо Пилона с кружкой вина. Он был уже сильно под хмельком и все бубнил что-то, хоть никто его и не слушал.
Время от времени он требовал еще кружку, прислушивался к тому, что говорилось вокруг, вставлял несколько слов, хотя никто его ни о чем не спрашивал, и снова начинал говорить сам с собой.
— Волов я кормлю, зато и они меня кормят, — бормотал Велчо. — Я водку пью, они сено едят. И пускай едят… Детушки мои голые бегают, зато волы с балабановскими волами потягаются. Верно, бай Кенчо? В пятницу продам воз дров, возьму семь грошей. Семь грошей за него возьму… У Ангеловца пропью один. Жене ничего не дам, пускай старая ведьма прядет на людей. На все деньги напьюсь, здорово напьюсь, как сегодня. И в воскресенье напьюсь. Три гроша дам хромому Ристему за капусту. Нет, лучше ничего не заплачу, пускай она сама покупает, чума… За соль два гроша отдам. Станет из меня писарь жилы тянуть, в холодную посадит, а что с меня взять? Волов продаст? Волов не дам. Детей продавай, шестеро их у меня… В пятницу сладкого хлеба им куплю. Что? — Велчо прислушался. За столом напротив говорили о Мемишевых. — Мемиша — это человек, — подхватил он, — целых полтора, хоть он и турок. Среди турок тоже люди есть, есть и болгары хуже турок… Эй, бай Кенчо, дай-ка еще половинку.
Как раз вошел бай Кенчо с кратуной{94} в руках, которую он заткнул снизу пальцем.
— Четыре за тобой, помни, — предупредил он Велчо, наливая ему еще кружку.
— Не знаю я, сколько ты там себе метишь?
За столом у деда Славчо шел разговор про Церово и про то, какое там вино. Дед Славчо в Церове никогда не был, а хаджи бывал и рассказывал, как там живут люди. Дед Минко их не слушал. Он хватил лишнего и только мотал головой, как конь над пустой торбой.
— Село поменьше Челопеча, — повествовал хаджи, — а виноградников много. Как выйдешь из села, все холмы в виноградниках, конца краю не видать. На человека по десять половец приходится. В эту пору там у каждого своего вина вот по такому бочонку.
— По такому, как этот? — спросил дед Славчо.
— Что там — как этот? Больше. Такие, как…
— Как большая бочка Яна, дед Славчо, — вмешался Велчо, который несколько раз ездил в Церово за вином. — Там сам хаджи и сундук его поместятся, хоть деньги считай на свободе!
Хаджи сердито покосился на него и продолжал рассказывать:
— У всех в подвалах есть и двухлетние, и трехлетние, и старые вина. Да какие! Не то что у Ангеловца, а старые, лет им…
— Побольше, чем моим штанам и кафтану хаджи Донко, — вставил Велчо и опрокинул кружку в рот.
Хаджи посмотрел на него еще злей, не выдержал и разразился бранью:
— Ах ты, осел проклятый! Только и знаешь тарахтеть попусту да вино хлестать, а чтоб долги платить, этого не видно.
— Что ты, хаджи, понимать же надо. Вино, прах его побери, сладкое, вот оно в чем дело. Сам видишь. Долг я тебе, хаджи, заплачу, ты про то не думай. Все заплачу. Вот придет Димитров день, продам теленка, сразу все и отдам. Давай, хаджи, налью тебе из моей кружки.
— Сам лакай, не надо мне твоей блевотины. Да язык за зубами держи, слышишь!
— Зачем сердишься, хаджи, давай выпьем за дружбу. Долг я тебе выплачу до копейки, не бойся. Триста грошей за мной, верно? Все отдам до последнего.
— Что ты там болтаешь — триста. Четыреста семьдесят четыре гроша, забыл, что ли, бездельник! — сердито проворчал хаджи Донко.
— Бог с тобой, хаджи, не смейся. Давай лучше выпьем. Триста грошей — пустяки.
— Как ты смеешь ко мне лезть со своим вином, собака! Со мной шутки плохи! Да я за длинный твой язык с тебя пятьсот грошей возьму.
— Я малость выпил, не сердись, хаджи. Угостить тебя я хотел так просто, от любви. Не хочешь — не надо. Я и сам выпью. За твое здоровье, хаджи! Эх, славно! Сладкая, как мед, а крепкая — ножом режет. Ты, хаджи, не сердись, должен я тебе триста рощей. Неужто за два слова двести грошей слупишь?
— Двести — или триста — знай помалкивай. Слышишь, осел проклятый! Нализался, как свинья, да еще бубнит тут… Ты знаешь, кто я? Не принесешь через две недели пятьсот грошей, копейка в копейку, потолкуем тогда, сколько твоя хата стоит!
— Хаджи, если я веселый, ты не думай, что я пьян. — От таких разговоров Велчо и в самом деле почти совсем протрезвился. — Я помню, как мы уговорились. Ты дал двести шестьдесят три гроша. Верно? С нами тогда и Велчо Цуцунгер был, он за меня еще поручился. Видишь, хаджи, я все помню. Даже какие деньги были — помню. Четыре меджидии, а остальные бешлики и цванци. Еще два бешлика были фальшивые, я их тебе вернуть хотел, а ты меня обругал. Так это было? Уговорились мы тогда, что вместе с процентами я тебе триста грошей должен, верно? Так тогда и записали, правильно, хаджи?
— Записали! Вот посадят завтра в каталажку, увидишь, что написали! За красивые глаза, что ли, мне два с половиной года столько денег ждать, лодырь, разбойник!
— Да нешто я виноват, хаджи? Рыжий вол у меня зимой сдох, вот и ушли все деньги, что собрал, да еще занимать пришлось. Видно, против бедного и бог идет, Я, хаджи, не разбойник, после Димитрова дня все отдам. Продам теленка и отдам долг. Ты меня не ругай, хаджи. Ты чорбаджия, а я бедняк, да ведь и я человек.
— Молчать, осел проклятый, вон тебя сейчас отсюда вышвырну. Давай сюда деньги, немедленно выкладывай, слышишь? Подавай пятьсот грошей, или и тут же за Нойо пошлю, он живо тебя в тюрьму доставит. Продавай, что хочешь — корову, вола, хоть жену, — а деньги, деньги чтоб тут были, слышишь! Мошенники, съели меня, разорили! Делаешь им добро, как людям, а поди потом получи с них! Да еще языки распускают, собаки! Сейчас же выкладывай пятьсот грошей!
Бедняга Велчо совсем растерялся. Последние остатки хмеля слетели с него, и он не на шутку струсил. Что станешь делать? Упрячет хаджи в тюрьму, и вся недолга. А там продаст за долг, что захочет, И он смиренно стал оросить его:
— Смилуйся, хаджи, не делай этого. Если чего лишнего сболтнул, выпил я, — не каждое лыко в строку. Неужто ты за слово какое так со мной поступишь? Помилосердствуй, хаджи, прошу тебя. Ждал столько — подожди еще месяц, пока продам теленка. Триста грошей тебе мало? Так я за просрочку отработаю день-другой на волах, будешь доволен. А то как можно: четыреста грошей, пятьсот грошей! Грех это перед богом.
— Что? Перед богом грех? — заорал хаджи Донко.
Униженные просьбы Велчо чуть было не смягчили его, но, услыхав упреки, он опять взбеленился.
— А что ты мне три года такую пропасть денег не отдаешь — это не грех? Думаешь, деньги у меня на полу валяются! Знаешь, сколько я на них сделать мог за это время? Молчать! Чтоб сегодня или завтра утром эти пятьсот грошей были у меня!
— Давай поговорим по-хорошему, хаджи. Ты мне дал двести шестьдесят три гроша, верно? Договорились мы, что с процентами будет триста. За задержку так и быть день-другой отработаю. Но за то, что я два года не отдавал двести пятьдесят грошей — те два бешлика, что фальшивые были, не в счет — пятьсот грошей с меня требовать, это, хаджи, правду тебе скажу, не только перед богом грех и перед людьми срам! Как скажешь, дед Славчо?
— Известно, срам это, — проговорил дед Славчо.
Сначала, когда хаджи сцепился с Велчо, дед Славчо почти не слушал их. «Зачем хаджи с ним связывается? — думал он. — Не видит, что пьян человек?» Но когда хаджи уже не на шутку разорался на Велчо, а тот стал упрашивать его, дед Славчо послушал, послушал и… призадумался.
Он знал Велчо как хорошего и работящего человека. Лет десять назад тот недолгое время пас у него овец, и дед Славчо остался им очень доволен. «Хлеб он даром не ел, и деньги я ему не зря платил», — говорил он.
И всегда потом, как только видел Велчо, расспрашивал о житье-бытье, о детишках, а когда встречал в корчме, угощал вином. «Хороший человек, — отзывался он о нем, — работает, как вол, веселый, люблю таких». Как-то дед Славчо продал Велчо вола в пару тому, который у него уже был; полтора года ждал денег, и Велчо заплатил все до копейки. В другой раз продал зерно для посева — Велчо и за него расплатился честь честью. Последнее время дела у Велчо пошли плохо, и дед Славчо часто звал его к себе, когда требовался работник, и очень сочувствовал ему. Иногда давал ему деньги вперед за отработку, и Велчо по первому зову деда Славчо бросал свои дела и работал у него за двоих.
Когда дед Славчо увидел, что хаджи крепко схватился с Велчо, он невольно взял сторону последнего. Ничего, правда, не сказал, не стал вмешиваться в разговор — для чего ему идти против хаджи Донко? — но в душе был на стороне Велчо. «Ишь ты, как вцепился в доброго человека, — думал он. — Тот пошутил, а он его уж и за горло хватает. Долг вздумал требовать. Не видит, что человеку подати заплатить печем! А что он выпить сюда зашел кружку-другую — экое дело! — захотелось человеку. С горя ведь сюда идет, беды свои забыть хочет. Где это слыхано, чтоб за двести шестьдесят три гроша пятьсот требовать! Велчо не солжет, правда это. Ну и человек же! Своего добра ему мало, последний домишко у бедняка хочет продать! Как же, бедняки тебя разорили, да твоего хозяйства на всю деревню хватит! Правду, видно, люди говорят, что ты полсела по миру пустил. Вконец хочешь разорить человека. Чего задумал — пятьсот грошей за двести пятьдесят! Креста на нем нет!»
Так думал дед Славчо. Но только думал. Наверно, он продолжал бы беседовать с хаджи Донко о Церове и о том, какое там вино, хоть и иначе относился теперь к нему, и Велчо он, наверно, пожалел бы и позвал к себе работать, но… и только. Тут Велчо спросил его: «Как скажешь, дед Славчо?», и он, сам не зная, как у него сорвалось, ответил: «Известно, срам это». Он сказал то, что думал, не мог он ответить иначе, не мог пойти против совести. Едва выговорив эти три слова, он подумал, что лучше было бы здесь их не произносить при хаджи Донко, с которым он решил породниться. Дед Славчо уже сильно раскаивался в том, что вступился за Велчо, но дело было сделано.
Хаджи обернулся и поглядел на него так, будто он отцовское наследство у него отнял, как говорят у нас.
— Что такое? И ты тут бубнишь, как этот пьянчуга?
Когда хаджи приходил в ярость, он не разбирал, что и кому говорит. Вмешайся в ссору, хоть самый близкий приятель, он и на него накинется.
Дед Славчо, когда хаджи покосился и сердито прикрикнул на него, тоже рассердился, будто что-то вдруг подтолкнуло его и какой-то внутренний голос спросил: «Ты что, боишься? Почему бы тебе не высказать ему всей правды, раз уж сам он начал?» И он послушался этого голоса и не постеснялся высказать начистоту самому хаджи Донко.
— Что правда, то правда, хаджи, за грош с бедняка два требовать — не по-божески это.
Хаджи Донко позеленел от злости. Он уже не называл деда Славчо ни сватом, ни побратимом.
— Ты что мне за указ, старый хрен? Когда ты отцовское добро проедал, кто тебе хоть слово говорил, цыган вонючий!
Этого дед Славчо уже не мог стерпеть. Чтоб его называли старым хреном и вонючим цыганом да еще заявляли, будто он проел отцовское наследство, когда ему и трети не досталось того, что он сам нажил! И он обрушился на хаджи Донко.
— Если я что проел, так отцовское добро, а ты все село до сумы довел. И этого разорить захотел!
— Ты его, собачий сын, разорил, продал больного вола, а он подох через месяц! Что ж ты за него долг не заплатишь, сквалыга, в землю деньги закапываешь!
В корчме давно утихли другие ссоры, все следили за дедом Славчо и хаджи Донко, многие вскочили с мест и окружили их. Пока хаджи орал на одного Велчо, никто на них и не взглянул, первый раз, что ли, кричит он на бедняка? На кого взъелся, тому и плохо. Но сейчас хаджи сцепился с дедом Славчо — такое увидишь не каждый день. Все разинули рты и уставились на них. Даже дед Минко, и тот протрезвел и вытаращил на них глаза. Сам корчмарь остановился возле них с кратуной в руке. А немного поодаль Гото Тончовичин пихнул дядю Венко и пробурчал:
— Ишь ты, сам жадюга, каких мало, сам деньги и землю зарывает, а еще других сквалыгами обзывает!
— Ты, хаджи, напраслины на человека не взводи, — вмешался Велчо. — Он мне хорошего вола продал да еще полгода денег ждал, спасибо ему. И сейчас этот вол жив. В прошлом году подох рыжий, со сломанным рогом. Не мели попусту, раз не знаешь, хаджи.
— Молчать, голоштанник! Сейчас же в тюрьму посажу, будешь вшей кормить, сгниешь там! Узнаешь тогда, кто такой хаджи Донко!
— А вот и не посадишь, — зло усмехнувшись, проговорил дед Славчо. Ему вдруг до смерти захотелось натянуть хаджи нос. — Вишь чего захотел! Я ему сейчас денег дам — все, что он тебе должен. Черта с два ты теперь его в тюрьму посадишь!
Велчо открыл рот, чтоб сказать что-то, а хаджи, от злости зеленый, как ящерица, уже готов был выкрикнуть и лицо Славчо какое-то страшное ругательство, но тут в корчму зашел Нойе — лесничий.
— Хаджи Донко, чорбаджия, тебя стражник зовет в конак, дело какое-то есть.
— Попрошайки, мошенники, сквалыги, свиньи! — кричал хаджи, выходя из корчмы. — Всех в тюрьме сгною!
Люди смотрели ему вслед, изумленные и… очень довольные. И каждый ругал его.
— Станешь попрошайкой, когда нужда заставляет за куском хлеба в чужую дверь стучать, — говорил один.
— Пусть тебя псы сожрут! — кричал второй.
— Кровопийца, черт скупой! — шипел Гото Тончовичин.
А Ганчо Перчем хрипло распевал:
Где есть сладкое вино, Радо ле,
Где есть светлая ракия, Радо ле,
Не пойти ли нам напиться, Радо ле?—
и приплясывал, словно на хоро.
Хаджи Донко шел в конак, задыхаясь от ярости. Он никого не видел перед собой и только бормотал что-то под нос да скрипел зубами. Он ненавидел сейчас весь свет. Если б мог, он перевешал бы все село, и первым повесил бы деда Славчо.
А стражник звал его потому, что ночью караульные задержали Димо вместе с Зайовичинским оборванцем Цончо, когда они пьянствовали у Геновицы Кайовковой, про чью дочку болтали всякое. И хаджи, обозлившись еще больше, велел всыпать сыну двадцать пять горячих.
XVIII
Когда дед Славчо возвращался домой, был он ни сердит, ни весел. О ссоре не жалел, скорее был рад ей. «Вишь ты, как все обернулось, — думал он. — Кто знает, может, все и к лучшему. Хорошо, что теперь это случилось, а не потом, когда поздно было бы. Да я сейчас этому злодею и служанки не отдам, не то что дитя родное. Слава тебе, господи, открыл мне глаза!»
А в это время во дворе у Славчовых Ненко беседовал с Райкой. Райка шила, матери не было дома: она отправилась куда-то на поминки. Ненко пришел сюда выполнить задуманное. Но как ни храбрился он, на душе у него было тревожно. Райка старалась подбодрить его, но и она от волнения не находила себе места.
Дед Славчо еще в воротах заметил Ненко и сразу забыл обо всем, над чем размышлял. «Вот кто мне будет зятем», — сказал он сам себе. Как молния мелькнула у него в голове мысль, раньше подавленная суетным желанием породниться с хаджи Донко. Собираясь выдать внучку за Димо, дед Славчо не подумал о себе, о своем одиночестве. Но сейчас, увидев Ненко, он вспомнил, что тот сирота и будет ему вместо сына. Переедет к нему в дом, возьмет на себя все хозяйство, а он будет жить да поживать по-стариковски и на него радоваться, будто воскрес его Младенчо. Деду Славчо показалось даже, что Ненко похож на сына, и он только подивился, как раньше не заметил сходства.
— Как живешь, Ненко? Здравствуй, здравствуй, — подымаясь на крыльцо, заговорил он приветливо.
— Рад, что застал вас в добром здоровье, дед Славчо. У нас все хорошо. А вы как живете? — застенчиво проговорил Ненко.
Он боялся, что дед Славчо сразу поймет, зачем он явился, и встретит его неласково.
— И у нас все слава богу. Ну, а дядя Димо, что делает? Идем в дом, чего стоишь на пороге?
— И у него все хорошо, — ответил Ненко, входя следом за ним.
Он не переставал дивиться ласковому обращению и веселости деда Славчо. «Что это с ним? Дай-то бог…» — думал он с бьющимся от волнения сердцем.
Дед Славчо сел возле огня и указал Ненко на низенький трехногий стул. Но Ненко не сел, а остался стоять у самых дверей, скрестив на груди руки. В очаге слабо горели дрова, вода грелась в котелке, и на лавке, жмурясь и размахивая хвостом, растянулся возле огня большой кот.
— Как в поле убрались? Много хлеба у тебя нынче? — все так же приветливо продолжал расспрашивать дед Славчо.
— Грех жаловаться, — ответил Ненко, у которого уже немного отлегло от сердца. — Позавчера всю кукурузу с поля вывезли — две с половиной телеги. Мало сеяли, а уродилось хорошо. Кому ее есть только?
— Пускай будет, сынок, об этом не печалься. В доме оно не лишнее. Было б здоровье. Как тебе одному живется, Ненко, привык?
— Где уж там, дед Славчо, разве привыкнешь. Спасибо хоть тетка рядом живет, я у них все больше, а то совсем бы плохо…
— Что и говорить, не приведи бог одному остаться. Ну ничего, столько один жил, теперь не страшно…
Дед Славчо умолк.
Ненко только того и ждал, чтобы заговорить о своем. Он уже придумал, с чего начнет и что будет говорить, но не успел открыть рот, как дед Славчо опять прервал его:
— Садись, Ненко, чего стоишь? Ты что, стесняешься или на стуле сидеть не любишь? Райка, внученька, принеси подушку из той комнаты.
Вошла Райка с узорчатой подушкой в руках. Она смотрела в землю и вся пылала румянцем. Ненко тоже покраснел, смутился и не тронулся с места. Дед Славчо посмотрел на них, увидел, как оба изменились в лице. Райка пошла было к дверям.
— Подожди, — остановил он ее.
Она замерла на месте, да так и осталась посреди комнаты, не зная, что делать.
— Ненко, подойди ко мне, сынок, — взволнованно сказал дед Славчо. — Ты присылал сватать Райку? Я тогда ее не отдал. Вот она тебе! Любишь ты ее?
Ненко, который только за этим и пришел сюда, который приготовился долго упрашивать деда Славчо и почти не надеялся на его согласие, от этих неожиданных слов совсем растерялся. Смущенный, заалевший, как девушка, которую родители в первый раз спрашивают, любит ли она того или другого, Ненко каким-то чужим голосом ответил:
— Люблю.
— Любишь? И я тебя люблю. Ты и сам не знаешь, сынок, как ты мне по сердцу пришелся, давно уже. Почему я в тот раз не согласился, не спрашивай. Я и сам не знаю. Словно бесовское наваждение на меня нашло. Ну, это дело прошлое, следа от него не осталось. Подойди ко мне.
Ненко, сердце которого готово было выскочить из груди, растроганный, с глазами, сияющими счастьем, бросился к нему. Дед Славчо встал, сделал шаг вперед. Райка все так же стояла посреди комнаты, она еще сильней покраснела, но лицо ее было озарено радостью.
— Ненко, — негромко сказал дед Славчо глухим от волнения голосом, — ты сирота, без отца, без матери, и я сирота, нет у меня ни сына, ни внука. Хочешь быть моим сыном? Хочешь я буду тебе вместо отца? Райка, подойди ко мне, внученька. По душе он тебе? Любите вы друг друга?
— Ах, дед Славчо, как люблю я ее, и выразить этого не могу! — проговорил Ненко.
Больше он не мог вымолвить ни слова.
— Знаю, все знаю! Любите друг друга, дети, всю жизнь любите. Как брат и сестра, да что я, еще больше. Идите целуйте руку!
Ненко, тронутый до слез, нагнулся и поцеловал дрожащую руку старика. То же сделала и Райка.
— У Ненко теперь руку целуй. Дайте я вас обниму, — говорил дед Славчо. — Ты мне как сын теперь, все, что у меня есть, — твое. Господи благослови и пошли вам всего! Я уже давно… — Он не договорил, захлебнулся слезами и, достав из-за пояса синий платок, стал вытирать морщинистое лицо и глаза, до того плакавшие только от горя.
Слезы струились по розовым Райкиным щекам. У Ненко глаза тоже были мокрые, но он изо всех сил крепился, стыдясь дать себе волю.