Миф для Льюиса занимает основополагающее место в системе гнозиса (познания). Льюис считает, что умение мыслить абстрактно и способность переживать что-либо плохо сочетаются друг с другом. Когда человек смотрит на какой-то объект интеллектуальным взором, он не может в то же время испытывать переживания, касающиеся этого объекта. И наоборот, переживая удовольствие или боль, он не способен мыслить абстрактно. «В этом наша дилемма: попробовать на вкус, и не познавать, либо познавать умом, но не пробовать на вкус; строго говоря, теряем один вид знания из-за опыта переживания, или, познавая, находимся вне этого самого переживания»[162]. И отчасти выход из этой трагической дилеммы Льюис видит в мифе.
По Льюису, чтобы познать нечто абстрактное, не обязательно рассуждать об этом в логическом ключе. Достаточно преобразить эту идею в мифологему. Миф здесь не является аллегорией к какому-либо понятию, миф становится символом. Символом в его исходном значении греческого слова συμβολή - соединение, встреча. Символ является точкой соединения двух реальностей – нашей и инаковой. Миф, влияя на наше воображение, приближает нас к конкретному переживанию, заставляет нас чувствовать идею или принцип, который он хочет донести, не удаляя нас при этом в абстрактные рассуждения. Льюис приводит очень точный пример такого подхода по сюжету истории Орфея и Эвридики: «Например, сейчас я пытаюсь понять нечто очень абстрактное – затухание, исчезновение ощущаемой реальности, в ходе попыток понять ее рассудком.… Но если вместо этого я напомню вам об Орфее и Эвридике, в каких муках он вел ее за руку, а когда обернулся чтобы посмотреть на нее – она исчезла, то, что было принципом, вдруг стало лишь воображением. Вы можете ответить, что до этого момента никогда не видели в этом мифе такое «значение». Конечно же, не видели! Вы вообще не ищете абстрактное «значение». Если бы вы искали, миф был бы для вас не истинным мифом, а просто-напросто аллегорией. Вы бы не познавали, а пробовали на вкус, но то, что вы пробовали, становилось бы универсальным принципом… Только принимая миф как рассказ, вы переживаете принцип конкретно. Переводя, мы получаем абстракцию, или, точнее, – десятки абстракций. Изливающееся в вас из мифа является не истиной, но реальностью (истина всегда о чем-то, а реальность – это то, о чем говорит истина) и, следовательно, каждый миф порождает множество истин на абстрактном уровне»[163].
|
|
И, таким образом, миф является посредником между рациональным и иррациональным началами человека. «Воображение, устанавливая связи и отношения между идеями, позволяет понять и усвоить истины, постигнутые разумом; через метафору, миф и символ…»[164] (перевод – М. В.)[165]. Воздействуя на наше мифологичное мышление и воображение, он приближает нас к конкретной истине, не переводя ее в мир холодных идей. «Он не абстрактен, подобно истине; и не непосредственен как опыт, привязанный к чему-то конкретному»[166]. На этом основании Льюис не согласен с концепцией демифологизаторов, ведь самую великую христианскую истину Воскресения Сам Бог преподносит в виде мифа, ставшего фактом, и только в мифологическом контексте она может быть понята. «Мы знаем Бога, говорит Льюис, потому что Бог сначала решил заявить о себе. Чтобы быть точным: Бог решил быть «мифопоэтическим»: раскрыть себя через метафоры и мифы - истории о могуществах, пролитии крови, смерти и перерождении. Библия передает вкус Божьей реальности через свою мифоподобную историю Иисуса Христа»[167] (перевод – М. В.)[168].
|
|
В этом смысле миф, ставший фактом в Евангелии, больше похож на Таинство в широком понимании, Таинство как Откровение Бога людям. Открытие Себя языческим народам через мифологию или, как можно назвать иначе, естественное богословие — это «…скорее, философия, слово о “Неведомом Боге”, к которому стремится мятежная человеческая душа, но которого она еще не нашла; часто она сбивается с пути в поисках. Это слово о Боге, который еще не проявил себя, о ком человек пока не может ничего сказать, если только душа его не томится по Нему и не жаждет Его, как жаждет сердце животворного источника»[169]. И уже в Евангелии происходит истинное Богоявление, до того проглядывающееся в смутных языческих историях, истинное Богооткровение, Таинство, открывшееся человечеству.
О демифологизации Льюис отзывается и в «Письмах к Малькольму», которые епископ Диоклийский Каллист Уэр называет духовным завещанием британского апологета. Льюис сомневается, что такая «облегченная» версия христианства может кого-то привести к вере, и призывает не стыдиться мифологического слоя христианства. «Ты в своем последнем письме, кажется, намекаешь, что у меня уж слишком много сверхъестественного, уж очень важное место занимает «иной мир». Как может быть иначе? Мы ведь в него верим!»[170].
Таким образом, миф может быть использован как инструмент в деле христианской проповеди, поскольку представляется Льюису как наиболее усваиваемый тип информации для человека, и одновременно метод, с помощью которого можно доносить христианские истины.