У детей, наблюдавшихся Каннером, неконтактность выявлялась ухе в младенчестве. Отсюда и название: ранний младенческий аутизм. Позже, когда появились описания неконтактности, выявляемой в 2—3 года, стали говорить о раннем детском аутизме. Сейчас этот диагноз ставится при выявлении неконтактности до 4-летнего возраста. Поскольку у таких маленьких детей постановка диагноза крайне трудна, а диагноз заметно влияет на судьбу ребенка — выявление детского аутизма уменьшает шанс ошибок в установлении, например, определяющих дальнейшую судьбу ребенка, олигофрении или шизофрении (эта осторожность не кажется лишней — французские психиатры поэтому вообще не ставят диагноз шизофрении детям до 15 лет).
Неконтактность, а чаще — более или менее напоминающие ее ограничения или нарушения общения, могут возникать и после 4 лет. Обычно это связано с теми или иными заболеваниями и состояниями. По тому, как они сказываются на дальнейшем общении, можно судить об их природе. Это не "голая" теория, это важно прежде всего практически. Вот два примера.
Ребенок 4,5 лет был помещен в больницу, где ему проводилось много болезненных и пугающих процедур. По выписке родители "не узнают" своего ребенка: он не смотрит на них и не говорит с ними, разучился самостоятельно есть, утратил навыки опрятности и перестал интересоваться игрушками. Он как бы одичал. Но проходит неделя-другая жизни в доме с теплым уходом и чувством безопасности — и все постепенно восстанавливается; а спустя месяц-два—перед нами прежний жизнерадостный и смышленый ребенок. Понятно, что речь идет о так называемом реактивном или ситуативном состоянии, а не о тяжелой болезни, которая уже не оставит ребенка.
Другой пример — два бесспорно неконтактных ребенка: назовем их Алеша и Боря. Алеша — весь в себе и сам по себе. Он вертит в руках веревочку, ни на кого и ни на что не реагирует и не обращает внимание — в том числе и на мой разговор о нем с матерью. Он передвигается по кабинету так, будто в нем просто нет людей, а если попытаться заинтересовать его и посмотреть ему в лицо — он тут же отведет взгляд, отвернется или отойдет. Игрушки его не интересуют — лишь иногда он рассеянно повертит что-нибудь в руках и вернется к своей веревочке.
Боря тоже вне общения, но насколько иначе! Играя сам с особой, он все время что-то неразборчиво приговаривает. Начнет строить из кубиков ж тут же с неожиданным ожесточением разрушит построенное или вдруг начнет "пробовать на вкус" игрушечную машинку. Временами можно поймать его короткий настороженный взгляд на нас с его мамой. Если удастся привлечь его внимание, он может посмотреть вам в глаза, а иногда и сам пробует привлечь внимание к себе. Когда в разговоре о нем мы с матерью называем его имя, он оглядывается на нас.
Даже ровным счетом ничего не зная о детской психиатрии, можно сделать некоторые предположения. Скорее всего Алеша никогда не мог вступать в общение — в его поведении мы не находим даже малейших следов умения контактировать с людьми. Поставив перед собой задачу помогать ему, мы вынуждены будем начинать буквально с азов общения. Боря же, скорее всего, не всегда был таким, как сегодня — все его поведение включает в себя элементы общения, когда-то раньше приобретенные навыки. Видимо, он успел овладеть ими до болезни, исказившей и изменившей поведение и общение. Помогая ему, мы должны будем в первую очередь подумать, как его заинтересовать, как уменьшить помехи в общении и на что в его поведении мы можем опереться. Это лишь предположения. Но они показывают, как важно сопоставить проявления неконтактности и время ее начала.
Даже очень рано проявившаяся неконтактность у многих детей с возрастом в какой-то мере сглаживается, ослабевает, обнаруживает "окошки" для общения. Каждый момент контакта увеличивает шансы на более успешное приспособление к жизни. Ведь каждый раз он что-то узнает, воспринимает, понимает. Шансы эти при прочих равных тем больше, чем раньше начинается в чем более регулярна наша помощь. Как бы ни был мал ребенок, при малейшем подозрении на неблагополучие лучше проконсультироваться со специалистом, чем ждать, что все само собой пройдет, устроится, образуется. Подозрения не подтвердятся — что ж, вы, по крайней мере, будете свободны от тревоги за ребенка, которая сама по себе может быть серьезной помехой в воспитании. Подтвердятся - вы получите возможность помогать, не теряя времени. Но и сейчас, когда большинство детей ходит в детский сад и регулярно наблюдается врачом, страх родителей перед детским психиатром столь велик, что они всячески оттягивают встречу с ним, лишая ребенка помощи и себя покоя. Порой это тянется до школы, когда многие возможности уже безвозвратно упущены.
По мере того как дети растут, некоторые из них начинают вступать в общение, а поведение и отношения с другими людьми постепенно улучшаются. Другой вопрос — насколько? Одни дети могут справиться с обучением в массовой школе. Другие учатся по упрощенным программам или дома. Третьи так и не могут справляться со школьной программой, но осваивают навыки повседневной жизни и ухода за собой. У части детей улучшение так незначительно, что они нуждаются в постоянном уходе.
ПУТИ ПОМОЩИ
Уже более полувека не прекращаются попытки найти эффективное лекарственное лечение. И хотя специальные лекарства "от неконтактности" не найдены, это не значит, что неконтактные дети лишены помощи.
У лекарств есть свои немалые возможности, но есть и пределы, ограничения. С их помощью можно уменьшить мешающие общению страх и тревогу, возбуждение и беспокойство, помочь ребенку быть более сосредоточенным и полнее использовать те психические ресурсы, которые у него есть. Лекарства помогают преодолевать некоторые формы задержек развития, улучшать переработку поступающей извне информации, воздействовать на обеспечивающие психику стороны обмена веществ и т. д. Все это расширяет круг возможностей неконтактного ребенка, создает важные предпосылки для улучшения общения. Но предпосылки и общение — не одно и то же. Чтобы предпосылки становились реальностью, воплощались в поведении, они должны получать подкрепление и поддержку. Это похоже, например, на развитие речи. Примерно к 10-месячному возрасту младенец, в принципе, может начать говорить. Но если окружающие не разговаривают с ним, если он не слышит их речь и не получает подкрепления своим попыткам говорить—развитие речи окажется задержанным. Общение рождается в общении.
Поэтому в последние 20—30 лет все большее внимание привлекают поиски способов целительного и поддерживающего воспитания. Этот тип помощи восходит к опыту Жана Итара, напоминая о том, что многое новое — хорошо забытое старое. Арсенал таких методов постоянно обогащается и совершенствуется. Практически любые занятия могут приносить целительную помощь ребенку, если используются с пониманием и душевной самоотдачей ради помощи ребенку — такому, какой он есть. Принять ребенка как он есть, позволить ему быть самим собой и получать возможную радость от жизни — значит сделать первый шаг помощи. "Бороться" с болезнью, навязывая ребенку непосильные пока для него формы поведения и отношения — значит обеспечивать постоянное чувство неприятности, отверженности, подавленности, мешающих развитию.
Роль врача определяется самой врачебной специальностью: его дело — диагноз, изучение причин нарушений, выбор тактики и стратегии использования лекарств и контроль лечения. Врач может рассказать, что нужно ребенку, дать необходимые разъяснения по поводу использования лекарств, режима и т. д. Но в каждодневной кропотливой работе с ребенком решающую роль играет содружество родителей, психологов, воспитателей. Что-то, конечно, можно просто придумать, "вычислить", исходя из знания особенностей неконтактности — например, специальные развивающие игры. Но как привлечь к ним внимание ребенка? Как удержать его интерес хотя бы на время такой игры? Как не "давить" на него, а поощрять его чувство защищенности, свободы и творчества? Как, в конце концов, пробудить к жизни его собственные возможности и заинтересованность? Это — сфера поисков творческих и любящих ребенка людей. Многие американские родители описывали свой опыт общения с неконтактными детьми, делясь открытиями и находками и поддерживая у читателей веру в себя как воспитателей. И только в живом опыте, рождаются многие изящные и эффективные методы помощи. Чтобы пояснить это, сошлюсь на один только пример.
В 1990 году я впервые наблюдал работу американского музыкотерапевта Алана Витенберга с аутичными детьми. В их числе был один из моих "трудных" пациентов—5-летний мальчик. В течение почти 40 минут музыкального диалога с Аланом с лица мальчика не сходило оживленно-радостное выражение — он был просто счастлив и "работал" так хорошо, что я. просто не узнавал его. На следующий день я видел того же мальчика на музыкальном занятии в дневном стационаре. Минут 10 он вместе со всеми остальными детьми под наблюдением воспитателя ждал руководительницу. Она пришла, села за фортепиано, полистала ноты и начала играть бодрую песенку, под которую дети должны были танцевать по кругу, выполняя в общем-то непростые фигуры. Через 5 минут мой пациент сбился с такта, отстал от цепочки и растерянно оглядывался, не понимая — что же ему делать? Воспитательница отвела его на скамью, где он и просидел до конца занятия. И это тоже называлось музыкотерапией!
Огромное значение имеет то, как относятся окружающие к неконтактному ребенку с его странным и необычным поведением. Каким бы причудливым оно ни выглядело, как бы ни были непонятны его мотивы — ребенок остро, может быть, много острее здоровых сверстников нуждается в любви, поддержке и чувстве безопасности. В роли "белой вороны" он лишь еще больше замыкается в себе, избегая душевных травм и неприятных переживаний. Его неконтактность обретает для него условно-позитивное значение как психологическая защита, но затрудняет приспособление к жизни среди людей. Перед родителями поэтому всегда возникает еще одна непростая задача: найти эффективный баланс ограждения ребенка от возможных душевных травм и введения его в сферу самостоятельного общения.
Помощь неконтактному ребенку требует не только любви и доброты, но и терпения и изобретательности, регулярности и систематичности. Она растягивается на много лет, в течение которых эффекты дней, недель и месяцев могут казаться удручающе малыми или вовсе отсутствующими. Но каждый—пусть даже самый малый—шаг прогресса драгоценен: из этих, неуклюжих поначалу, шажков и шагов складывается общий путь улучшения и приспособления к жизни. Да, далеко не у каждого ребенка этот путь окажется так велик, как того хотелось бы. Но обретенное на этом пути ребенком останется с ним и будет помогать ему жить более самостоятельно и уверенно. Мы не можем дать ребенку все, но должны дать все, что можем дать.
ГРАНИ НЕКОНТАКТНОСТИ
Неспособность ребенка к общению делает его вынужденно одиноким — он не выбирал для себя такой способ жить, он просто не знает иной жизни. Неконтактность ограничивает его общение с матерью и близкими людьми в семье, а затем и со сверстниками— то есть, как раз в тех сферах, которые считаются решающими для своевременного и правильного развития. Общение для неконтактного ребенка тяжела Все то, что другие делают легко, не задумываясь, играючи, для неконтактного ребенка — тяжкий, а то и непосильный труд, которого он должен стремиться — и на самом деле стремится — избегать. Эти три "слоя неконтактности" (ограничение способности к общению— информационная блокада — психологическая защита) не всегда легко различить в живом поведении и отличить их один от другого, но они всегда есть. С возрастом к этим трем "слоям" присоединяются еще и проявления улучшения, компенсации имеющихся затруднений. Все эти "слои" взаимодействуют между собой и другими возможными нарушениями, например, задержками умственного или речевого развития. В итоге клиническая картина неконтактности достаточно сложна, нередко напоминает не столько слоеный пирог, сколько тщательно взбитую смесь.
Собственно неконтактность проявляется так называемыми основными симптомами, которые свойственны подавляющему большинству. Дополнительные и сопутствующие симптомы могут более или менее сильно различаться от ребенка к ребенку. Все неконтактные дети похожи друг на друга, но среди них нет двух одинаковых.
Роль врача определяется самой врачебной специальностью: его дело — диагноз, изучение причин нарушений, выбор тактики и стратегии использования лекарств и контроль лечения. Врач может рассказать, что нужно ребенку, дать необходимые разъяснения по поводу использования лекарств, режима и т. д. Но в каждодневной кропотливой работе с ребенком решающую роль играет содружество родителей, психологов, воспитателей. Что-то, конечно, можно просто придумать, "вычислить", исходя из знания особенностей неконтактности — например, специальные развивающие игры. Но как привлечь к ним внимание ребенка? Как удержать его интерес хотя бы на время такой игры? Как не "давить" на него, а поощрять его чувство защищенности, свободы и творчества? Как, в конце концов, пробудить к жизни его собственные возможности и заинтересованность? Это — сфера поисков творческих и любящих ребенка людей. Многие американские родители описывали свой опыт общения с неконтактными детьми, делясь открытиями и находками и поддерживая у читателей веру в себя как воспитателей. И только в живом опыте, рождаются многие изящные и эффективные методы помощи. Чтобы пояснить это, сошлюсь на один только пример.
В 1990 году я впервые наблюдал работу американского музыкотерапевта Алана Витенберга с аутичными детьми. В их числе был один из моих "трудных" пациентов—5-летний мальчик. В течение почти 40 минут музыкального диалога с Аланом с лица мальчика не сходило оживленно-радостное выражение — он был просто счастлив и "работал" так хорошо, что я. просто не узнавал его. На следующий день я видел того же мальчика на музыкальном занятии в дневном стационаре. Минут 10 он вместе со всеми остальными детьми под наблюдением воспитателя ждал руководительницу. Она пришла, села за фортепиано, полистала ноты и начала играть бодрую песенку, под которую дети должны были танцевать по кругу, выполняя в общем-то непростые фигуры. Через 5 минут мой пациент сбился с такта, отстал от цепочки и растерянно оглядывался, не понимая — что же ему делать? Воспитательница отвела его на скамью, где он и просидел до конца занятия. И это тоже называлось музыкотерапией!
ОСНОВНЫЕ СИМПТОМЫ
В описании Лео Каннера основные симптомы выглядели так.
С самого начала жизни ребенок неспособен устанавливать отношения с другими людьми. Он живет как в раковине — отгороженный от внешнего мира — и не воспринимает внешние раздражители, пока они не становятся сверхсильными или болезненными. В младенческом возрасте очень демонстративен страх бытовых шумов — звуков работающих пылесоса или кофемолки. При попытке взять ребенка на руки он не "тянется" ко взрослому и не принимает "позу готовности" — матери нередко говорят, что ребенок похож на мешочек с песком или крупой и кажется более тяжелым, чем это есть на самом деле. С момента введения прикорма возникает множество трудностей с кормлением из-за избирательной любви к одним и непринятия других видов пищи.
Речь может развиваться с задержкой, в обычные сроки или даже с опережением, но почти или совсем не используется для установления контактов и общения. Благодаря блестящей механической памяти речь часто выглядит заученным "магнитофонным" воспроизведением того, что ребенок слышал от окружающих, по радио или в телепередачах. Переносный смысл слов остается недоступным. Нарушено использование личных местоимений. Самостоятельное поведение выглядит как однообразный и бедный набор внешне бесцельных и странных действий. Обычные детские игры отсутствуют, что особенно заметно начиная с трех лет, когда дети должны начать играть в сюжетные игры. Роль игры выполняют монотонные механические манипуляции с неигровыми предметами (ключи, кухонная утварь, веревочки, палочки) или стереотипные кружения, прыганье, бег.
Обычно это дети с неплохим физическим здоровьем и красивым, "умным" выражением лица, из-за которого производят не соответствующее действительности впечатление интеллектуальности. Они не переносят взгляда в глаза и напряжены в присутствии людей, особенно при попытках вовлечь ребенка в общение. Часто они как бы не видят и не слышат людей. Поражает контраст отгороженности от мира и высочайшая восприимчивость к вещественному окружению со стремлением поддерживать его постоянство и протестом при любом изменении (феномен тождества, по выражению Каннера).
Все эти признаки могут встречаться с разной отчетливостью и в разных сочетаниях. Не раз и не два делались попытки уточнить этот список симптомов. По крайней мере четыре из них можно считать обязательными: неспособность к общению с раннего возраста, нарушенное использование личных местоимений, непереносимость взгляда в лицо и "феномен тождества".
Многие исследователи придают важное значение для диагностики отсутствию или наличию у взрослого чувства эмоционального контакта, резонанса при взаимодействии с ребенком.
Обратимся к подробному рассмотрению и обсуждению происходящего с ребенком.
ДО ТРЕХ ЛЕТ
В первые год-два многие родители не замечают никаких отклонений или не расценивают как отклонение то, что замечают. Во всяком случае, уже позже, обратившись к врачу, они часто не могут рассказать о каких-то вызвавших у них настороженность вещах.
Остается неясным: отклонений на самом деле нет или из-за отсутствия родительского опыта (неконтактные дети, как уже говорилось, часто первые в семье) они остаются незамеченными. Нередко родители вспоминают о том, что их удивляли и сердили подозрения родственников о неблагополучии "абсолютно нормального ребенка". Некоторые матери при появлении второго, обычно развивающегося ребенка начинают "задним числом" переоценивать свое восприятие первенца. Иногда мать чувствует, что малыш "не такой", но не может уловить — чем именно вызывается это чувство и приписывает его своей излишней мнительности. Но, как правило, при подробном расспросе удается получить сведения о ряде важных первых проявлений неконтактности.
Уже в первые месяцы часто проявляются нарушения ритма сна-бодрствования и аппетита, часто расцениваемые врачами как симптомы невропатии. Младенец плохо сосет, срыгивает, у него могут быть нарушения пищеварения. Бодрствование обычно сопровождается плачем к криком, ребенка трудно успокоить. Родители нередко пробуют укачивать младенца или катать его в коляске, но стоит остановиться — и крик возобновляется, заставляя родителей до утра сменять друг друга, лишь бы успокоить дитя. Попытки положить ребенка на живот, перепеленать, вымыть — все может вызывать трудно утихающее беспокойство.
Другие дети, напротив, необычайно спокойны. Они остаются спокойными и лежа в мокрых пеленках, и при наступления времени кормления, и при попытках взрослых "расшевелить" их, как если бы они не чувствовали ни голода, ни физических неудобств. Поначалу это может даже радовать родителей: "Он у нас такой спокойный — никаких хлопот!". "Сфинксик наш!", говорит мать, но проходит месяц-другой и пассивная безучастность ребенка начинает тревожить.
У некоторых детей в год-полтора эти типы поведения могут сменять друг друга. Они в целом достаточно неспецифичны, так что было бы ошибкой, столкнувшись с ними, думать сразу о неконтактности.
Первая улыбка появляется у большинства детей около 2 месяцев — тогда же, когда и у здоровых сверстников. Родители видят в ней то, что хотят увидеть — они полагают, что дитя узнает их и улыбается именно им. Это не так и у здоровых детей, которые в 2-3 мес. реагируют улыбкой на нарисованное человеческое лицо точно так же, как на лица родителей. Но дети, которые станут позже неконтактными, улыбаются, как правило, при приятных для них манипуляциях — подбрасывании, почесывании, щекотании и почти никогда — в ответ на появление человеческого лица. Со временем это становится все более отчетливым — улыбка существует сама по себе, не адресуется человеку. "Мне казалось, — сказала одна из матерей, — что он улыбается чему-то надо мной, когда я к нему нагибалась. Как будто он смотрел сквозь меня на Луну и улыбался ей, а не мне". Ребенок поглощен, заворожен игрой световых пятен на стене, узором на обоях, собственными пальцами, но люди остаются "за скобками" его внимания.
Развитие на первом году обычно не выглядит замедленным. Вели замедление обнаруживается, приходится искать его причину. Но вне зависимости от темпов развитие чаще всего неравномерно. Надолго могут "застревать" те формы повод сияя, которые свойственны раннему возрасту и должны были бы уже исчезнуть. Родители многих наблюдавшихся мною детей рассказывали о верчении кистей рук перед лицом после 3-4 мес - это обычное занятие детей и даже обезьяньих детенышей в возрасте 2-3 мес., у неконтактных детей может сохраняться до 2-3 лет, а иногда и дольше. Могут быть и другие проявления неравномерности: первые зубы прорезаются уже после начала речи или ребенок начинает вставать, еще не умея без поддержки сидеть.
В 5-6 мес., когда здоровые дети уже начинают обращать внимание на окружающие предметы и даже пытаются возбужденным гулением привлечь к ним внимание матери, неконтактный ребенок остается пассивным. Он может ненадолго заинтересоваться световым пятном или ярким предметом, но чаще остается безучастным к происходящему вокруг, монотонно раскачиваясь или постукивая головкой о край кровати или бортик коляски.
И у вполне здорового ребенка впервые услышанный звук работающего пылесоса или кофемолки может вызывать страх. Для привыкания к нему обычно нужно две-три "пробы"—лучше, если младенец при этом на руках у матери и она ему что-то ласково приговаривает. У неконтактного ребенка страх перед звуком работающих домашних приборов с каждым разом все сильнее, и крик не утихает, пока прибор не будет выключен. Иногда страх связан лишь с каким-то одним звуком.
Мы говорили уже о своеобразном поведении ребенка при попытке взять его на руки. Обычно дети принимают позу готовности, тянутся навстречу взрослому, льнут:к нему и выглядят заинтересованными и удовлетворенными. Всего этого мы не найдем в поведении неконтактного ребенка—он так пассивен, что возникает впечатление его большей тяжести, а на руках остается так же отрешенно-безразличным, как и в кроватке. Он не прильнет ко взрослому, не заглянет в лицо, а то и будет недоволен. Некоторые не любят, когда их берут на руки, и сопротивляются этому, напрягаясь, сохраняя жесткую осанку, а то и ударяя взявшего головой иди пытаясь укусить его.
Приходит время вводить прикорм — и возникают новые проблемы. Оказывается, что младенец не приемлет эту кашку или любую белую пищу, или твердую, предпочитая какой-то вид пищи. Накормить такого ребенка — сущая пытка. Родители идут на тысячу ухищрений, но ребенок мгновенно "раскусывает" их маленькие хитрости. Дети, например, категорически отказываются от твердой пища. Это может казаться еще одним проявлением непонятной для взрослых избирательности, но позже выясняется, что ребенок просто не умеет жевать, и обучение этому нехитрому делу может затягиваться на годы.
Приходит время первых слов, а потом и предложений. У многих детей это происходит позже обычного, но запаздывание совсем не обязательно, другие дети начинают говорить вовремя или даже опережая здоровых сверстников. Дело не столько во времени начала и темпах развития речи, сколько в ее своеобразии. Часто уже первые слова поражают своей необычностью ("углерод, паровоз, мебель") и отсутствием такого привычного "ма, ма, ма-ма". Один из моих пациентов хранил молчание до 2,5 лет, после чего произнес длинную фразу из сказки, которую рассказывала ему в 8 мес. приезжавшая бабушка; другой повторил фразу из часто звучавшей по радио песенки. В период формирования фразовой речи, дети выглядят чрезмерно разговорчивыми, болтливыми, но речь эта не включена в общение, в обмен словами с кем-то — она звучит сама по себе, обращенная в пространство и не ожидающая ответа. Я не припомню ни одного своего пациента с неконтактностью, который бы к 3 годам начал называть себя "Я", как это бывает у обычных детей.
Пока ребенок еще очень мал, такие разрозненные особенности воспринимаются как временные или незначительные — "все пройдет, образуется". Но на 2-м, чаще на 3-м году постепенно, через цепочку смутных догадок или внезапно, вдруг родители "открывают" тревожащую необычность ребенка. Чаще всего это случается, когда казавшиеся разрозненными и случайные особенности поведения сплетаются в клубок, а возраст уже не оставляет возможности надеяться на "завтра". Многих родителей вынуждает обратиться к врачу лишь отсутствие речи у ребенка, когда она уже бесспорно должна быть.
Здесь я хочу остановиться и предостеречь читателя от чересчур усердного поиска симптомов неконтактности у ребенка — тех, о которых уже сказано или еще будет сказано. Сходные проявления могут быть и у совершенно здоровых детей в виде отдельных вкраплений в поведение или эпизодов. В этом возрасте реакции организма еще очень неспецифичны; трудно отличить мелкие шероховатости обычного развития от нарушений, требуется время для наблюдения и оценки. Сверхбдительность родителей может поставить их в ситуацию героя Джерома К. Джерома, обнаруживающего у себя по мере чтения энциклопедии едва не все описанные в ней болезни. И здоровый ребенок не всегда стремится на руки ко взрослому, а то и "боднет" его или откажется от еды... да мало ли? Фиксируясь на этом, мы рискуем закрепить нежелательное поведение — наши яркие эмоциональные реакции младенец может воспринимать как поощрение и стремиться заработать его вновь и вновь.
Неконтактность проявляет себя достаточно определенным развитием: проявление к проявлению — складываются узнаваемые и обретающие черты предсказуемости комплексы. То, что у обычного ребенка возможно в виде вкраплений, у неконтактного образует самую суть поведения, он все время таков. Отгороженный невидимой стеной от внешнего мира, не ищущий ласки и почти не реагирующий на нее, не тянущийся к людям, занятый странными и непонятными играми, не управляющийся с простыми бытовыми вещами и требующий постоянного ухода, он часто походит на робота, действующего по заложенной в него программе вне зависимости от ситуации. Это бывает трудно описать и, тем более, назвать. Родители часто говорят: "Не такой" или "Не чувствую в нем человека".
Заметим, что неконтактность не "возникает" в 2—4 года, а становится к этому времени определенно заметной, складываясь из разворачивающейся череды особенностей поведения и становясь для родителей осознаваемым фактором.
ТРУДНОСТИ ОБЩЕНИЯ
Хотя мы и говорим о неконтактности как о неспособности к общению, ни сама эта неспособность, ни создаваемое ею одиночество, изолированность никогда не бывают абсолютными, стопроцентными. Элементы общения, попытки вступить в контакт, реакции на других людей - все это можно видеть в поведении неконтактного ребенка. Но делая это, ребенок действует столь необычно, странно, не соотнося свое поведение с ситуацией и реакциями окружающих, что общее впечатление неспособности к общению сохраняется.
Лео Каннер, описывая неконтактных детей, говорил, что они "ходят мимо" и "смотрят сквозь" людей. Иногда это выражено так сильно, что ребенок выглядит слепым или глухим. Но это только кажется — он никогда не наталкивается на предметы и людей, боится шумов, может расплакаться в ответ на крик. Он прекрасно узнает людей, но не по лицу, а по каким-то обратившим его внимание предметам или деталям туалета, по обстановке, в которой обычно встречает этого человека. Один из моих маленьких пациентов говорил, переступая порог кабинета: "Здравствуй, Виктор Ефимович" и мне, и любому сидящему на моем месте — мужчине или женщине, но проходил мимо меня, как мимо неодушевленного предмета, встречая в коридоре или на улице. Любимой игрой другого было доставать из кармана отца старинные часы, открывать крышку и слушать звон. Стоило отцу появиться на пороге, как мальчик бросался к нему. Эта игра с часами доставляла огромное удовольствие обоим, и у отца не появлялось даже тени сомнения в том, что сын знает и любит его. Но однажды часы поломались... и отец, по его выражению, потерял сына: после нескольких шумных скандалов, когда мальчик не находил часов в привычном кармане, он перестал реагировать на отца. Если раньше при вопросе матери: "Где папа?" он шел к отцу и доставал из его кармана часы, то теперь он пытался искать их у любого оказавшегося рядом человека, а не найдя — растерянно оглядывался на мать. Нетрудно представить себе, как такие вещи могут удручать родителей.
Непереносимость взгляда в глаза — один из характерных симптомов неконтактности, описанный Каннером. Ребенок отворачивается, поворачивается спиной, отходит в сторону, закрывает свое лицо руками. Выражение неудовольствия или страха исчезает с лица лишь тогда, когда взрослый прекращает попытки зрительного контакта или выходит из комнаты. Даже при очень выраженном улучшении прямой зрительный контакт остается для неконтактного ребенка утомительным: он бросает короткие взгляды на собеседника и тут же — особенно, если взгляды встретились — отводит глаза. В более тяжелых случаях ребенок может казаться никак не реагирующим на людей, но, приглядевшись, можно заметить мимику напряжения или недовольства, сменяющуюся мимикой покоя и удовлетворенности, когда он, наконец, остается один.