Живя в том же, что и все другие люди, мире, неконтактный ребенок видит его иным. Его восприятию недостает образности, целостности — и мир предстает перед ним как случайный набор отдельных, непонятных в их взаимодействии элементов. Смысл и значение вещей, обычно постигаемые по месту вещей в общей картине мира, остаются закрытыми для неконтактного ребенка. Он немного напоминает старика Хоттабыча, только что выпущенного из бутылки, но в отличие от него не имеет вообще никакого — пусть даже безнадежно устаревшего представления о мире. То, что из этого пугающего хаоса удается как-то узнать, заменяет собой полный и целостный образ мира. Это прежде всего самые простые и наименее изменчивые вещи, которые в реальной жизни могут иметь крайне малое значение. Самый впечатляющий пример — непереносимость нового, стремление поддерживать неизменность окружения и связанные с ними страх в протест. Неконтактный ребенок как бы складывает образ мира из отдельных элементов, не имея этого образа. Это напоминает строительство дома без исходного образа, проекта — просто кирпич к кирпичу. В самом по себе, свойственном неконтактности аналитическом подходе к миру нет ничего болезненного, во не подкрепляемый подходом синтетическим, целостным — он похож на блуждание наугад. Нормальное развитие сочетает их, так что воспринимаются сразу и тембр голоса, и интонация, и тон, и поза, и жесты, и содержание слов — ребенок понимает: мама сердита или устала, или радостна. Восприятие целостного образа позволяет пренебречь случайными или малозначительными деталями, чего неконтактному ребенку как раз и не хватает — за деревьями он не видит леса.
Эта односторонняя аналитичность — характеристика не только восприятия. На ней же строится и мышление. Даже при очень хорошем умственном развитии ребенок "умствует" больше, чем делает: он может быть "ходячей энциклопедией" и не ориентироваться в простейших житейских вещах и ситуациях, где требуется интуиция, способность поступить верно, не размышляя о том, что верно и что нет. Его знаниям не достает значений, которые нужны в повседневной жизни.
Та же неравномерность прослеживается и в других психических функциях. Механически запоминаемые тексты или маршруты и неспособность рассказать о прочитанном или самостоятельно сориентироваться в не очень знакомом месте. Неутомимость ритуалов и быстро наступающая усталость от общения. Та гармоничность, которая радует в развитии здорового ребенка, при неконтактности отсутствует или недостаточна: сложные навыки могут формироваться раньше простых или сочетаться с сохраняющимися незрелыми формами поведения. "Я чувствую себя рядом с ней, как если бы вместо концерта все два часа оркестр настраивал инструменты: разлаженность, скрежет — я ничего не понимаю", - говорит мать неконтактной девочки.
При выраженной неконтактности, и особенно — в младшем возрасте, все это образует существенное препятствие для отношений с окружающим миром. Ребенок не отказывается от общения — он не умеет это делать. Способность устанавливать контакты страдает из-за дефицита восприятия и особенностей переработки поступающей информации.
Сопутствующие и осложняющие нарушения (задержка развития речи, умственного развития, нарушения координации и двигательных функций и др.) тормозят развитие и формирование навыков коммуникации. Степень улучшения, которой удается добиться в ходе лечения, поэтому очень различна.
Неконтактность ребенка на самых ранних этапах жизни уменьшает силу влиянии, доставляемых контактом "мать—дитя" и имеющих огромное психологическое значение для развития. Даже самые любящие и эмоционально теплые родители далеко не всегда в состоянии пробить скорлупу неконтактности. Часть страхов и других особенностей поведения может быть связана с тем дефицитом ранних эмоциональных влияний, который при этом возникает.
...Продвижение в развитии, обогащение психики и личности увеличивают способность ребенка учитывать реакции других на себя, оценивать свое место среди людей, свои успехи и неудачи. В жизни это оборачивается далеко не только радостью—негативный, травмирующий опыт отношений (а он почти неизбежен в силу сохраняющейся "инакости") может приводить к осознанной или неосознанной защите от общения, так нужного не только эмоционально, но и для дальнейшего развития, тренировки коммуникативных умений.
Подводя итог описанию неконтактности, я хочу подчеркнуть, что это не болезнь, отнимающая у ребенка. то, чем он уже владеет, и не раз навсегда данное и неизменное нарушение, с которым уже ничего не поделаешь. Это сложная и тяжелая дисфункция, дисгармоничность развития. Опыт показывает, что она принципиально преодолима, хотя степень преодоления у всех детей разная. Я хочу подчеркнуть особо слово преодоление. Это тяжкий и многотрудный путь, в котором ребенок вместе со взрослыми шаг за шагом продвигаются к возможности более свободного и творческого развития. Неконтактность — не приговор, но брошенный вызов. Мы должны принять его, потому что — если не мы, то кто же?!
СЕМЬЯ И ВРАЧ
Помощь неконтактному ребенку можно сравнить с распутыванием клубка — прежде всего надо найти конец, за который можно ухватиться. Но как раз это-то очень трудно. Не вступая в контакт с врачом, ребенок принимает лекарства, во не всю ту помощь, которую врач может оказать. Минимальная роль, которую могут взять на себя родители—роль посредника, медиатора, переводчика между врачом и ребенком. Но на самом деле роль родителей намного больше и важнее.
Именно в семье ребенок проводит большую часть жизни. В семье, а не в кабинете врача! Это открывает широкие возможности для родителей строить свою жизнь с ребенком лечебным, целительным образом.
Именно в семье — даже для неконтактного ребенка — складываются и существуют самые прочные и эффектные эмоциональные связи, благодаря которым влияние членов семьи сильнее многих других. Вопрос лишь в том, как использовать эту силу во благо ребенку, чтобы благие намерения не мостили дорогу в еще большую его изоляцию.
Опыт других стран, в которых существует множество учреждений для таких детей с хорошо подготовленными психологами и воспитателями, показывает, что это, конечно, облегчает жизнь и усилия семьи, но никак не уменьшает ее роли. В Соединенных Штатах, например, такие учреждения есть практически в каждом, даже маленьком городе, но там же много прекрасных книг о помощи неконтактным детям написаны родителями, и специалисты черпают в этих книгах немало полезного, что невозможно увидеть и понять в лаборатории или клинике. У нас в стране, где такие учреждения для детей только начинают появляться, роль семьи особенно велика.
Детский психиатр — сначала один, а потом вместе с другими специалистами — становится руководителем и помощником семьи. По мере того, как опыт семьи обогащается, а состояние ребенка улучшается, он все больше переходит к роли консультанта семьи, помогая родителям справиться с их собственными, вызванными состоянием ребенка проблемами и поддержкой ребенка.
Содружество медицины и семьи образует своего рода лечебную команду. Львиную долю ответственности за работу этой команды несет врач — в этом его профессиональный долг. Речь здесь не идет о перекладывании ответственности на врача как на единственного, кто обязан, а остальные имеют право. У каждого своя ответственность. Между врачом, специалистами-немедиками (психологи, логопеды, музыкотерапевты, педагоги и др.) и семьей возникает то поле взаимодействия, в котором и будет осуществляться наиболее полная помощь ребенку. За исключением редких случаев, дело не в "ом, хороши или не очень врач и семья, а в согласованности их усилий, взаимопонимании и поддержке в команде, помогающих добиваться максимально возможных для конкретного ребенка результатов.
ПЕРВАЯ РЕАКЦИЯ
Пока дитя еще очень мало, даже замечающие что-то не то родители обычно не придают этому значения: "Ничего страшного, так бывает, подрастет — и все пройдет". Но вместе с ребенком и ожиданиями родителей растут и его трудности. Бывшее неявным становится очевидным, казавшееся временным и незначительным — устойчивым и серьезным. Критическим периодом обычно оказывается возраст 2-3 лет, когда уже нет возможности надеяться на завтрашнее чудо, либо уверенность в благополучии ребенка резко сменяется "открытием" его трудностей.
Это — всегда тяжелый удар. Переживания родителей трудно выразить одним словом: паника? подавленность? шок? отчаяние? растерянность? Ни одно из них не передает полностью то, что на самом деле происходит в душе. Неблагополучие малыша застает врасплох, не укладывается в голове, делает будущее проблематичным и пугающим, заставляет переоценивать ценности. Родители чувствуют себя загнанными в тупик и судорожно ищут пока еще даже не помощи, а опровержения происходящего, пытаются понять — откуда и за что им это, испытывают более или менее определенное чувство вины, боятся за ребенка, за себя, за судьбу супружеских отношений — все сплавляется в одном тягостном переживании острого горя.
Холодному рассудку это может показаться глупостью: надо что-то делать, а не копаться в чувствах. Но любовь имеет право быть неразумной — не переживать за ребенка невозможно. И все же... То, что для родителей — время изнурительно-тяжкой неопределенности и метаний между отчаянием и надеждой, для ребенка — промедление с помощью. Чем короче этот период, тем лучше дал всех. Хорошо, если удается преодолен" страх столкновения с проблемами ребенка и быть с ним как можно больше в ближе, чтобы лучше почувствовать его, сжиться с ним, качать различать что-то и еще что-то радующее, принять его таким, какой он есть. Может быть определенно полезно задать себе некоторые вопросы: что именно происходит? что это означает для меня как человека... для моей работы... для моей семьи? что именно меня пугает? могу ли я как-то помогать ребенку? что мне нужно для этого изменить в жизни? что я готов (готова) изменить? и т. д. Вероятнее всего, ответы придут не сразу, но вы уже будете искать их. И как ни велик страх перед обращением к психиатру (у этого страха тысяча разных причин), это надо сделать. В конце концов, это надо и вам самим, чтобы определить, наконец, что происходит, ибо любая определенность лучше неопределенности.
ПЕРВЫЙ ВИЗИТ К ВРАЧУ
Никогда не жду при первой встрече с родителями услышать определенное и исчерпывающее описание нарушений. Вижу как борются желание прояснить положение дел и страх, что открытый рассказ о ребенке приведет к установлению тяжелого диагноза. Да и может ли быть иначе?
Неопределенность первых сообщений — результат того, что происходящее с ребенком непонятно для родителей. Им трудно рассказать о своих наблюдениях так, как они это делают при рассказе о каком-нибудь физическом нарушении. Лучше всего было бы просто подробное описание поведения, во кто знает — что в нем главное и что второстепенное, не навязывается ли врачу некоторыми подробностями более тяжелое впечатление о состоянии ребенка, чем это есть на самом деле?
Родители уже знают, но еще не хотят и не готовы знать, а вернее — признать. Ожидания, адресованные врачу, очень противоречивы. С одной стороны, родители ждут квалифицированной, деловой и объективной оценки и не прощают врачу наигранного оптимизма. С другой, в душе еще теплится надежда на то, что все это— лишь недоразумение, которое врач сейчас рассеет; надежда эта так сильна, что неутешительное заключение врача вызывает разочарование и гнев.
Тревога родителей часто столь сильна, что они верят врачу тем меньше, чем больше хотят ему верить. Это сочетание веры и недоверия заставляет форсировать вопрос о диагнозе: не будет диагноза — все в порядке, будет — хорошо бы не самый плохой. Иногда визит ко мне — не первый, и я вижу, что родители перепроверяют кем-то уже поставленный диагноз или пытаются все же узнать диагноз, который мой предшественник скрыл от них.
Я уверен в том, что родители вправе знать, а я обязан сообщить диагноз. И все же на первом приеме я стараюсь не делать этого. С первого взгляда можно предполагать, но трудно уверенно знать. Да и потом "диагностические ярлыки" не всегда хороши. Для врача за короткой формулой диагноза — большая информация о причинах, механизмах, возможной помощи, прогнозе, но и при этом на каждом этапе лечения приходится вновь и вновь задаваться вопросом о диагнозе. Для родителей же это, как правило, пугающие слова — обыденные знания о психике, ее особенностях и нарушениях несут в себе слишком много искажений, обусловленных эмоциями, предрассудками, сплетнями и т.д. Почему, к примеру, диагноз шизофрении воспринимается большинством людей так трагически, несмотря на все наши знания о многих страдавших ею великих людях, а диагноз гипертонической болезни, способной унести и уносящей в могилу, намного спокойнее? Почему люди оглядываются у входа в психоневрологический диспансер — не видит ли их кто-нибудь из знакомых, и могут часами рассказывать друг другу о болях в спине или вызванных перееданием, курением болезнях?.Как бы то ни было, ранить людей диагнозом также легко, как и утаиванием его. Да и не сам диагноз часто важен (время уточняет я изменяет диагностические формулы), а то, как протекает заболевание именно у этого человека, чем в как будем помогать. Вообще лучше взглянуть на диагноз через призму понимания происходящего с ребенком, чем на ребенка — через призму диагноза. Поэтому мы, врачи, часто осторожны с диагнозами.
Врач, особенно на первом приеме, может определить принципиальную возможность помощи и наметить ее пути, но не дать гарантии ее эффективности или рассказать, что будет с ребенком через 10—15 лет. Родителям это может казаться проявлением неквалифицированности, безразличия, нежелания сообщить правду. Потребуется время для понимания того, что, избегая категорических заключений и прогнозов, врач как раз руководствовался знаниями и желанием помочь. А пока родители разочарованы: им кажется, что все сказанное врачом они знали и до обращения к нему.
КАК БЫТЬ ДАЛЬШЕ
Итак, надежды на чудо не сбылись — подтверждена серьезность нарушений. Как быть дальше?
Все.что-то советуют — родственники, знакомые. Одни говорят, что лучше держаться подальше от психиатров и ждать — все пройдет само, вот у знакомых был такой же (?) ребенок... Другие вспомнят о дефицитном лекарстве, которое — говорят! — помогает. Третьи назовут имя популярного экстрасенса или целителя, у которого только и надо лечить. Четвертые — еще что-нибудь. Сколько людей — столько советов, объединяемых лишь неверием в "официальную медицину".
Возникает желание самим познакомиться с психиатрической литературой и разобраться в состоянии ребенка. Путаясь в незнакомых словах, продираясь сквозь дебри непонятных теорий, родители испытывают еще большую тревогу. Их внимание приковано к поиску утешительных выводов в медицинской и популярной литературе, любой рассказ об успешном лечении оживляет надежды. Припоминаю, что коллеги после публикации в популярном журнале статьи, где упоминалось электрошоковое лечение, получали письма с просьбой принять на лечение 4—5-летних (!) детей.
Непрофессиональные советы и пристрастно прочитанная литература приводят к поиску все новых и новых консультантов. Душой это можно понять: боль за ребенка заставляет искать то и тех, что и кто, якобы, может помочь лучше. Одна беда — лечась у многих, ребенок не лечится ни у кого. Одного из своих пациентов я не видел около полугода после того, как назначил ему первый курс лечения; вдруг позвонила его мать и сказала: "Доктор, мы не появлялись, потому что полгода стояли в очереди на прием к... (она назвала фамилию известного гомеопата). Он назначил лечение, но я забыла — как применять его. Вы не можете мне рассказать?". Я, разумеется, не мог. Они пришли еще через 3 мес. и на этот раз стали выполнять мои назначения. Без малого год был потерян.
Неиспробованным часто оказывается лишь работа с "обычным... простым" детским психиатром, который как раз и может взять на себя и, что важно, выполнять задачу многолетнего ведения ребенка. Это не исключает ни дополнительных консультаций и обследований, ни поисков новых путей лечения. Но чем сложнее лечение, тем нужнее специалист, который может организовать разные способы в целостную лечебную систему, своего рода "играющий тренер". Нет никакого резона обвинять его в некомпетентности только потому, что он за короткий срок не вылечил ребенка: лечение неконтактности остается трудной проблемой во всем мире.
Родителям бывает трудно оставаться в роли пассивных наблюдателей и исполнителей врачебных назначений. Потребность самим участвовать в действенной помощи ребенку слишком сильна, чтобы оставаться неудовлетворенной. Накапливая опыт домашней работы с ребенком, обсуждая его с врачом, делясь наблюдениями, они получают возможность самостоятельно искать и находить новые, эффективные именно для их детей подходы, часть которых полезна и для других неконтактных детей. Кажется заманчивым освободить родителей от этого нелегкого труда, но именно в нем складывается тот опыт взаимодействия с неконтактным ребенком, без которого трудно воспользоваться результатами даже самой успешной врачебной работы.
"То, что вы пишете, интересно. Но с нашим детским психиатром это просто невозможно",... написала одна мать в ответ на первую книгу о неконтактных детях. Из письма можно было понять, что врач ничего не умеет и ничего не хочет. У меня нет права заочно судить о работе коллеги. Но не складывающиеся отношения семьи и врача — не такая уж редкость. Иногда имеет смысл пересмотреть свои позиции, иногда — сменить врача. Постарайтесь только не дать неудовлетворенности врачом перерасти во враждебное отношение к медицине.
АДВОКАТЫ» И «ПРОКУРОРЫ»
Неконтактность ребенка лишает родителей счастья полноценного общения с ним, причиняет огромную душевную боль, заостряет и ставит по-новому вопрос о смысле жизни, объективно изменяет стиль жизни семьи и осложняет социальную жизнь родителей. Отношение к ребенку рискует стать внутренне конфликтным: родительская гордость и стыд перед окружающими, любовь и разочарование, надежда и отчаяние... И за всеми ними — потребность в успешной родительской самореализации и опасения быть "плохими родителями". То, как эти конфликты разрешаются, сказывается в поведении с ребенком.
На одном полюсе—"родители-адвокаты". Несостоятельность ребенка, реакции других людей на него, чувство собственного бессилия переживаются ими так тяжело и больно, что возникает стремление вытеснить все это из сознания, видеть ребенка как можно более состоятельным. Сами того не замечая, они все, что могут, делают вместо ребенка, а достигаемый результат вполне искренне воспринимают как его собственный. Они приписывают его случайным действиям разумные и осознанные цели, любой поворот в чью-то сторону принимают за общение, в механически повторенных словах видят проявление высоко развитого ума и т. д. Когда я прошу ребенка показать или дать мне одну из игрушек (мне необходимо видеть — понимает ли он меня, может ли сосредоточиться на задании, каков круг его знаний в т. п.), "мама-адвокат" подводит его руку к нужной игрушке или придвигает игрушку к ребенку, не замечая своих действий и совершенно неподдельно удивляясь, а то и обижаясь в ответ на мою просьбу не делать этого. Такой стиль поведения с ребенком решает проблемы матери, но не ребенка. Больше того, он поощряет видимость достижений, а не достижения, ослабляет инициативу самого ребенка.
На противоположном полюсе—"родители-прокуроры". Они так расстроены и подавлены, сравнение ребенка с другими детьми так удручает их, что они не могут увидеть даже тех успехов, которые есть. Они видят ребенка исключительно через призму его несостоятельности, невыгодных отличий от здоровых сверстников. Стремление достичь хотя бы видимости благополучия приводит их к принуждениям, наказаниям, запретам, жестким инструкциям, изнурительному для ребенка "натаскиванию". Часто они не удовлетворены даже явными улучшениями в поведении и состоянии ребенка: "Ну да, конечно, но...",—говорят они и перечисляют сохраняющиеся трудности. Даже понимая нецелесообразность такого жесткого подхода, они часто не могут ничего поделать с собой. Этот стиль отношения тоже решает проблемы родителей, а не ребенка, поддерживая позицию "Я делаю все, что можно—даже то, что мне больно делать, но ребенок так тяжел (или—врачи так беспомощны)". Без конца одергиваемый ребенок не имеет возможности ощутить родительскую поддержку, различать свои успехи и неудачи, закреплять достижения.
За тем и другим стилями отношений кроется душевная боль родителей, считать которых "любящими" или "нелюбящими", "хорошими" или "плохими" было бы глубоко ошибочно и несправедливо. Нередко родители буквально мечутся между позициями "адвоката" и "прокурора", коря себя за любой жесткий шаг, искупая "вину" в сверхзаботливом отношении и вновь по поводу или без повода "срываясь". Ребенок тогда просто лишается возможности приноровиться к ним даже настолько, насколько он мог бы.
Крайности описанного типа особенно часты на первых порах, могут усиливаться при накоплении у родителей физической и душевной усталости. Нет ничего зазорного в том, чтобы родители работали с психологом или психотерапевтом, помогающим разрешать им накапливающиеся проблемы; это нужно и самим родителям, и ребенку, обеспечивая выход на ту "золотую середину", которая стимулирует развитие. Она связана с понятием о поисковой активности, которая максимальна, когда шансы на успех и неуспех равны, а родители поддерживают инициативу ребенка, не подменяя и не блокируя ее. Тогда ребенок может, насколько он умеет, строить отношения с миром сам, ощущая за спиной "страховку" и получая удовлетворение от своих достижений. Развитие поисковой активности повышает шансы на выработку эффективного поведения в новых, незнакомых ситуациях. Очевидно, что это не способ мгновенного достижения результатов и решения всех проблем неконтактности. Но на этом пути родителя могут гораздо более гибко использовать в разных ситуациях уместные стиля поведения.
РАСТВОРЕНИЕ В РЕБЕНКЕ
Неконтактность ребенка меняет всю жизнь семьи. Приходится от многого отказываться, во многом ограничивать себя во имя ухода за ним. Отчасти такая ситуация уже знакома по коротким заболеваниям, по периоду новорожденности. Но теперь она — не короткая дистанция, а марафон, в котором нельзя "выложиться" и добиться победы за короткое время. Работающие с неконтактными детьми специалисты отмечают очень высокую степень психической амортизации, и обычно в учреждениях для таких детей на одного ребенка приходится в среднем двое взрослых. А ведь для них это только работа — она ограничена по времени, имеет перерывы и не связана со столь сильным эмоциональным вовлечением.
Родители готовы болеть сами — лишь бы ребенок был здоров. Их реакции на трудности у ребенка остры и драматичны. Чувство бессилия и вины, обостренная жалостью любовь толкают многих родителей (не только, как иногда полагают, матерей, но и отцов) на полный отказ от себя во имя ребенка. Их жизнь без остатка растворена в жизни ребенка.
Замыкающие себя в тесном пространстве общения с ребенком, где каждый шаг требует чрезвычайных усилий и приносит (если приносит) весьма скромные результаты, — родители рано или поздно начинают ощущать и переживать это несоответствие. "Пока я работала,—говорит одна из мам,—было очень трудно, не передать даже. Тоща я ушла с работы. Мне казалось, что вот теперь, когда я могу отдавать ему все время и силы, все обязательно переменится к лучшему. А потом стала замечать, что жду от него столько же, сколько отдаю ему. Чем дальше это продолжалось, тем большего я ждала и все чаще ловила себя на раздражении: как же так? я же буквально приговорила себя к нему, у меня ничего своего не осталось — ничего! а он?! Начала срываться на нем — то нашлепаю, то наору. Готова была убить себя за это, но и представить себе, что он хоть час будет без меня, не могла. Когда вы начали настаивать на том, чтобы я полдня работала, а он был в дневном стационаре, я просто ненавидела вас. Первые недели были для меня пыткой. Зато теперь вижу, что так для нас обоих лучше".
Чтобы сохранить в этом многолетнем марафоне форму и не сойти с дистанции, приходится подумать о том, чтобы не превратить неизбежные самоограничения в полное самоотречение. Неконтактность ребенка не дол-хна стать сигналом к изоляции родителей, к свертыванию их контактов. Какими они будут — эти контакты, зависит от экономической ситуации семьи, наличия помогающих родственников, склонностей и предпочтений супругов, их возможности согласовывать усилия так, чтобы каждый продолжал развиваться и реализовывать себя в жизни. В конце концов, важно не количество проведенных с ребенком часов, а коэффициент полезного действия родителей. На время отвлечься, отдохнуть, получить новые впечатления, удерживаться в курсе интересующих вещей и событий, уделить внимание своей внешности — все это отнюдь не означает измены ребенку и родительскому долгу. Родители, подобно психотерапевтам, "работают собой"; восстановить свои силы, взглянуть на происходящее со стороны, подсмотреть в жизни что-то важное для помощи ребенку — все это уместно и необходимо. Возможность быть выслушанным другими и слушать других, принять от них сочувствие и посочувствовать им, получить поддержку и поддержать помогают увидеть, что мир полон проблем, что мы не одиноки со своими проблемами и способны решать их" Да и ребенку необходимо иногда отдохнуть от родителей, поскучать, чтобы потом порадоваться встрече.
Полный отказ родителей от себя сковывает ребенка, ограничивает круг явлений и событий, с которыми он может сталкиваться и через них знакомиться с жизнью, находить себя в ней. Чтобы максимально помочь ребенку, взрослым приходится учиться помогать не только ему, но и себе — пополнять свои жизненные силы и опыт самореализации, учиться испытывать удовлетворение даже в трудных ситуациях, решать проблемы здесь-и-сейчас. Потому что, повторю, родители "работают собой". Потому что невозможно научить ребенка, тем более — ребенка с затруднениями, совладать с жизнью и радоваться жизни, если мы не находим себя в этой жизни и не умеем ей радоваться. Потому что по-настоящему учит тот, то может сказать: "Делай, как я", а не "Делай, как я говорю".
КРИТЕРИИ УСПЕХА
Помогая ребенку, очень важно научиться видеть не только явные его достижения и большие победы, но и маленькие успехи — ростки будущих достижений. Они нуждаются в умелой и бережной поддержке, стимулирующем поощрении в направленном развитии. А если мы еще я умеем извлекать уроки из ошибок вместо того, чтобы бояться их, то окажется, что отдельные звенья маленьких побед спаяны в цепь победы этими пережитыми ошибками. Мы не можем поддержать ребенка в том, чего мы не заметили, и тогда, он подолгу топчется на месте там, откуда мог бы продолжать путь преодоления. Но как разглядеть, увидеть эти маленькие победы, эти робкие побеги, чтобы не наступить, а поддержать?
Мерой улучшения удачнее считать не то, насколько состояние ребенка приблизилось к "норме", а то, насколько удалось преодолеть существующие нарушения. Возможно, ребенок так никогда и не нагонит здоровых сверстников —это совсем не основание для прекращения движения. Возможно, список того, чего ребенок не достиг, будет укорачиваться очень медленно. На вопрос "Чего он не достиг?" всегда найдется способный повергнуть в уныние ответ. "Дорога длиной в тысячу миль начинается с одного маленького шага",— говорят на Востоке. Добавим: вся она складывается из маленьких по сравнению с ней шагов. "Чего ребенок достиг?" — за прошедшие день, неделю, месяц, год. Точкой отсчета должно быть прошедшее "вчера", а не желаемое "завтра". Сегодня не модно цитировать В. И. Ленина, но именно ему принадлежат слова о том" что каждая эпоха оценивается не по тому, чего она не дала по сравнению с будущим, а по тому, что она дала по сравнению с прошлым.
Такое изменение точки отсчета дается нелегко. Даже при существенном улучшении родители могут оставаться подавленными, а все их рассказы о ребенке начинаются и кончаются тем, что "плохо", "трудно" и т. д. Можно ли помочь себе? В этом пригодятся несколько несложных приемов.
Постарайтесь каждый вечер припомнить и перечислить все, чем ребенок вас порадовал, что ему удалось, что вам было приятно в общении с ним.
Если найдете время, попробуйте писать дневник, описывая в нем все, что кажется вам заслуживающим "внимания в поведении ребенка, а также фиксируя свои переживания и размышления. Делайте это хотя бы раз в два-три дня и время от времени перечитывайте. Любой рассказ о ребенке начинайте с того, что изменилось к лучшему, что, на ваш взгляд, хорошо. Только после этого можете сказать — что осталось прежним. И лишь затем — об ухудшениях и огорчениях за это время. Первое время это будет трудно—вас будет тянуть к привычному обсуждению проблем, как курильщика к сигарете. Не поддавайтесь! Это вполне в ваших силах!
Возможно, вы сами найдете для себя еще какие-то приемы. Помните, что они не "запудривание мозгов", а способы выработки реалистического и продуктивного подхода к оценке развития ребенка, да и к жизни в целом. Они не заслонят от вас конечную цель ваших усилий, но помогут ставить промежуточные цели и достигать их. В конечном итоге, помогать себе и ребенку мы можем только тогда, когда, ясно понимаем и знаем — в чем именно нужна помощь, и умеем закрепить достигнутый результат, сделать его новой реальностью, от которой мы и будем двигаться дальше.