– Во всяком случае, не в разгар трудного дела. Как, например, этого.
– Завтра у меня пресс‑конференция, и я бы хотел сказать правильные слова.
– Правильные для кого?
– Для вас. Для меня. В большей степени меня волнуют родители Нанны.
Есть такие люди, у которых отлично получается изображать искренность.
– Говорите, что считаете нужным, – предложила она ему.
– В расследовании уже было достаточно неприятных сюрпризов. Новых не предвидится?
Не моргнув глазом, Лунд ответила:
– Судя по всему, нет.
– Могу ли я сказать, что между преступлением и нами нет никакой связи?
Она кивнула:
– Думаю, да. – Она внимательно следила за его лицом. – Если вы считаете, что это так.
Подошла официантка, освободился столик, который заказывал Хартманн.
– Это все? – Лунд была готова уйти.
Он положил ладонь ей на локоть, очень мягко.
– Я хотел извиниться. За то, что подозревал вас в утечке информации. Похоже, дело в нас; в штабе происходят странные вещи. – На мгновение в глазах Хартманна вспыхнул гнев. – Для меня все это стало полной неожиданностью. – Он взглянул на нее. – Вы не голодны?
Мимо пронесли блюдо с едой. Фрикадельки и паста. Выглядели они гораздо аппетитнее, чем тот хот‑дог, который не купил ей Майер.
– Я буду то же самое, – показала Лунд на приглянувшуюся ей тарелку. – Одну минуту, пожалуйста.
Она вышла в вестибюль, позвонила матери и услышала самое многословное, самое дружелюбное приветствие за многие месяцы. Потом узнала, что было тому причиной: из Швеции приехал Бенгт. В Копенгагене он собирался остаться всего на одну ночь.
– Вам надо поздороваться, – проворковала она и передала трубку Бенгту.
«Сейчас мне это совсем ни к чему», – думала Лунд, слушая его рассказ об успехах Марка в занятиях шведским, о настоящей форме хоккейного клуба Сигтуны, которую раздобыл Бенгт в подарок Марку, об идеальной древесине для идеальной сауны.
Она кивала, но в голове у нее была лишь маленькая грязная каморка в подвале гимназии, матрас, запятнанный кровью, стол с едой и наркотиками, выброшенные за ненужностью шляпа ведьмы и голубой парик.
– Когда ты придешь домой? – спросил Бенгт. И вернул ее своим вопросом в нескладное настоящее.
– Скоро, – пообещала она. – Скоро.
Пауза.
– Когда?
Он никогда не давил на нее. Никогда не казался недовольным, или обиженным, или холодным. Его приятный миролюбивый характер был основой ее любви к нему. А может, просто ей так было удобнее.
– Как только закончу. Мне жаль, что приходится задержаться. Правда. Давай поговорим, когда я приду. Мне пора.
Вернувшись за стол, она принялась за еду. Они снова обсудили завтрашнее заявление Хартманна, поговорили о сотрудничестве. Вблизи Хартманн был ей интересен. В нем чувствовалась хрупкая наивность, невидимая на глянцевых портретах. Он был вдовцом. Она успела просмотреть газетные подшивки в управлении тогда же, когда проверяла прошлое Яна Майера. Жена Хартманна умерла два года назад от рака. Утрата стала для него тяжелым ударом. В какой‑то момент из‑за этого чуть не прервалась его политическая карьера, а другой работы у него никогда не было.
Она вдруг осознала, что он не сводит с нее глаз и необыкновенно молчалив для политика.
– В чем дело?
– У вас… – Его рука приподнялась в направлении ее лица. – У вас что‑то на губе.
Лунд схватила салфетку, вытерла рот. И продолжила есть с не меньшей жадностью, чем прежде.
Это был уютный ресторан, из тех, куда ходят семейные пары. Или мужчины с любовницами. Если бы кто‑то знакомый вошел туда в тот момент и увидел ее с этим мужчиной…
– Так мы договорились? – заключил он.
– Вы рассказываете свою историю, мы свою. Все как есть.
– А как ваша личная жизнь? – Он улыбнулся. – Простите, само вырвалось. Конечно, это совсем не мое дело.
– Моя жизнь в порядке. Я с сыном переезжаю в Швецию. Там живет мой жених, недалеко от Стокгольма. Я уже нашла себе там работу. Гражданскую, но тоже в полиции.
Она отпила еще вина, пожалела, что тарелка уже опустела.
– То есть в жизни у меня все неплохо, – зачем‑то повторила она.
– Сколько лет вашему сыну?
– Двенадцать. А что насчет вас?
– Я уже чуть постарше.
– Я имела в виду…
– Знаю, знаю. Детей у меня нет. Моя жена умерла. Почти все время я отдаю работе… – Он почти пристыженно развел руками. – Хотя недавно я встретил одну женщину. Надеюсь, для меня еще не все потеряно.
– Женщина из вашего штаба, – сказала Лунд с уверенностью. – Риэ Скоугор.
Хартманн склонил голову с улыбкой:
– Вы и сквозь одежду видите?
Он едва прикоснулся к своей еде и вину. Казалось, он готов был провести так всю ночь – говорить, говорить, говорить.
– Мой жених приехал из Швеции, – сказала Лунд. – Мне пора домой. Вот… – Она вынула бумажник, чтобы заплатить за свою часть счета.
– Нет, нет, – быстро сказал Хартманн. – Позвольте мне. Я пригласил вас.
– Спасибо. Только если платить будете вы, а не налогоплательщики.
– Заплачу лично я, Сара, – сказал он, помахивая кредиткой.
– Спасибо еще раз, Троэльс. Доброй ночи.
Как обычно, Бенгт тут же заснул. Лунд вылезла из постели, натянула свитер, отошла к окну и, сидя в плетеном кресле, позвонила Майеру.
– Что вы нашли? – спросила она шепотом.
– Пока ничего.
Майер тоже говорил приглушенно. Было очень непривычно.
– Должно же быть хоть что‑то.
– Криминалисты забрали компьютер, взяли образцы крови и ДНК.
Ужин с Хартманном по‑прежнему занимал ее мысли.
– А в комнате Нанны не было ничего, что указывало бы на то, что она собиралась на свидание?
– Может, обсудим это завтра? Я без сил.
– Я уверена, она с кем‑то встречалась.
– Да, Лунд. С Оливером. Но вы же не дали мне поговорить с ним. – В трубке послышался какой‑то шум, движение, плач ребенка. – Ну вот, смотрите. Вы перебудили весь дом.
Она вышла в столовую, включила свет, села у стола.
– Родители ничего нового не вспомнили?
– Я их завтра спрошу. – Чертыхание. – Один идиот из наших сказал матери, что девушку утопили заживо. Теперь она с ума сходит.
Лунд выругалась.
– Тогда вы с Бирк‑Ларсенами не говорите, я сама съезжу.
– Так на сегодня, может, уже все?
– Да, – сказала Лунд. – Конечно.
Она прошла мимо комнаты Марка. Сын крепко спал. Бенгт проснулся, но не хотел этого показывать. «Здесь все в порядке, – думала Лунд. – Я им не так уж и нужна».
Четверг, 6 ноября
Утро было серым и сырым, моросило. Они вместе позавтракали, потом Лунд отвезла Бенгта на поезд. По пути говорила о грядущих выходных. О том, с кем они встретятся в Швеции. Что будут делать.
Он по большей части молчал и слушал. Потом она сказала:
– Вечеринка в честь новоселья…
– Забудь о ней. Я все отменил.
Она удивилась: неужели и правда в его голосе прозвучала нотка неудовольствия? Трудно было сказать наверняка. Он ведь никогда не сердился.
– Давай подождем, пока ты не закроешь дело, Сара. И тогда…
– Нам не нужно ждать. Я же говорила тебе. В субботу мы будем там.
Он отвернулся к окну, бесцельно глядя на поток автомобилей.
– Я не хочу приглашать людей, если ты снова позвонишь и скажешь, что не приедешь.
Да, ошибки быть не могло. Он недоволен.
– Конечно же я приеду! Я очень хочу познакомиться с твоими родителями. И… – Из памяти всплыли имена, которые он называл вечером. – И с Оле и Миссан, и с Янне и Панне, и с Хассе, и с Бассе, и с Лассе…
Он засмеялся. Это у нее пока еще получалось.
– Боссе, а не Бассе.
– Прости. Еще не выучила.
– Ну что ж, если ты уверена…
– Уверена! Я обещаю.
Она высадила его на Центральном вокзале, а сама поехала в Вестербро.
Лунд сидела на кровати Нанны и пыталась вспомнить, каково это было быть подростком. Комната была маленькая и яркая, заполненная вещами, разбросанными в хаотическом беспорядке. Фирменные пакеты недорогих магазинов одежды, школьные конспекты, книги и журналы, косметика и бижутерия…
Отражение личности Нанны Бирк‑Ларсен, отражение ее жизни.
Лунд перечитала дневник Нанны, ничего не обнаружила. Ничего в тетрадках, в фотоальбоме. Она думала о том, какой сама была в том возрасте: нескладной угрюмой девицей. В ее комнате царил еще больший беспорядок, чем в этой, но беспорядок совсем иного рода. Он существовал для нее, Сары, был выражением своей одинокой, интровертной хозяйки. Здесь, думала Лунд, Нанна создала место для подготовки. Это была персональная гримерная, говоря театральным языком, из которой она выходила, чтобы очаровывать внешний мир, покорять его своей красотой, своими нарядами, своим искрометным и несомненным умом.
Всем тем, чего недоставало юной Саре Лунд, эта девушка обладала в избытке. И еще у нее была любящая мать.
А теперь Нанна была мертва.
Должна где‑то быть тропа из этой комнаты к шокирующему концу Нанны в канале на Кальвебод‑Фэллед. Должны быть причины, а причины оставляют следы.
Она посмотрела на шкаф Нанны, перебрала его содержимое. На нескольких предметах одежды ярлычки были срезаны, – вероятно, вещи были куплены в секонд‑хенде. Остальная одежда была с ярлыками. И…
Лунд опять и опять пыталась представить себя в девятнадцать лет. Что она носила? Почти все то же самое, что и сейчас: джинсы, рубашки, свитеры. Практичная одежда для практичной жизни, не для привлечения внимания окружающих. Для симпатичных девушек естественно одеваться так, чтобы их замечали. Сама Лунд была исключением. Тем не менее та одежда, которую она нашла, перебирая вешалки в шкафу Нанны, казалась слишком правильной, слишком взрослой, слишком… продуманной.
Потом Лунд сдвинула все вешалки в одну сторону, чтобы рассмотреть маленькую гору обуви у задней стенки шкафа. За разрозненными парами туфель и кроссовок что‑то блеснуло. Лунд потянулась за находкой, и платья Нанны скользнули по ее щеке, словно крылья гигантского мотылька.
В ее руках оказалась пара новых ковбойских сапог из коричневой кожи, украшенных цветными узорами, блестками, кусочками зеркал.
От них буквально пахло деньгами. Это были очень дорогие дизайнерские сапоги.
– Моя жена вернулась, – прозвучал грубоватый мужской голос у нее за спиной.
Лунд подскочила, ударилась головой о штангу с вешалками. Это был Тайс Бирк‑Ларсен.
Он смотрел, как она потирает ушибленный лоб.
– Не говорите ей лишнего.
Уселись втроем за стол, вокруг застывших лиц и улыбок из прошлого.
– Я сожалею о том, что вчера случилось, – начала Лунд. День за окном просветлел. Цветы увядали, но их сладкий запах по‑прежнему главенствовал в доме.
– Сотрудник, который с вами разговаривал, переведен в другой отдел. Вы его больше не увидите.
Тайс Бирк‑Ларсен – голова опущена, глаза мертвы – пробормотал:
– Ну, хоть что‑то.
– Это ничто, – сказала Пернилле. – Я хочу знать правду. Я хочу знать, что случилось. Я ее мать.
Лунд раскрыла блокнот:
– После вечеринки Нанну никто не видел. Вероятно, ее увезли в украденной машине. В той, в которой мы ее нашли.
Лунд посмотрела в окно, потом снова на мать.
– Ее насиловали.
Пернилле застыла.
– И избивали. Мы думаем, это потому, что она пыталась сопротивляться.
Больше ничего.
– Это было в лесу? – спросила Пернилле.
– В лесу. Мы так думаем. – Лунд заколебалась. – Но возможно, сначала ее удерживали в каком‑то другом месте. Пока мы просто не знаем.
Большой мужчина отошел к раковине, поставил побелевшие кулаки на столешницу, уставился на блеклое серое небо.
– Она сказала нам, что будет у Лизы, – проговорила Пернилле. – Нанна не обманывала меня.
– Может, она сказала правду. – Пауза. – У вас есть предположения? – Взгляд на фигуру у окна, сгорбленную спину в черной кожаной куртке. – Больше ничего не можете вспомнить?
– Если бы у нее были неприятности, Нанна сказала бы мне, – настаивала Пернилле. – Она бы мне сказала. Мы с ней… Мы были…
Слова не слушались ее.
– …близки.
– Когда она перестала встречаться с Оливером Шандорфом?
– Он замешан?
Длинная широкая тень пересекла стол. Тайс Бирк‑Лар сен повернулся, прислушиваясь.
– Мы просто собираем информацию.
– Примерно шесть месяцев назад, – сказала Пернилле. – Оливер был ее парнем.
– Она была огорчена, когда они расстались?
– Она – нет. Скорее, он переживал.
Лунд внимательно слушала Пернилле.
– Она отказывалась отвечать на его звонки. Нанна… – Пернилле нагнулась к ней через стол, пытаясь заглянуть Лунд в глаза. – Когда у нее что‑то случалось, она всегда говорила мне. Ведь так, Тайс?
Молчаливый мужчина неподвижно стоял у окна, высокая фигура в красном комбинезоне и кожаной куртке.
В сумке Лунд зазвонил телефон. Майер.
– Хорошо, скоро буду.
Они смотрели на нее выжидающе.
– Мне нужно ехать.
– Что там? – хрипло спросил отец.
– Ничего, это по работе. Я видела в комнате Нанны сапоги. На вид дорогие. Это вы ей купили?
– Дорогие сапоги? – переспросил он.
– Да.
– Почему вы спрашиваете об этом? – сказала Пернилле.
Пожатие плечами.
– Я задаю много вопросов. Возможно, слишком много. Это не нравится людям. – Помолчав: – Такая у меня работа.
– Мы не покупали ей дорогих сапог, – сказала Пернилле.
Комната для допросов. Адвокат был раздражителен, лыс и сложён как хоккеист. Когда Лунд вошла, он орал на Майера, который со скучающим взором и детской улыбкой сидел на краю стола, подперев подбородок рукой.
– Вы нарушили все права моего клиента. Вы допрашивали его в отсутствие адвоката…
– Я не виноват, что вы желали понежиться в постельке. В чем проблема‑то? Я провел для него экскурсию. Угостил завт раком. Да я ему подгузники менять готов, если надо…
– Пройдемте со мной, Майер.
– Вам это так не пройдет, – не унимался адвокат, когда Лунд уводила Майера в смежную комнату.
Майер сел, посмотрел на нее:
– Они посадили Оливера Шандорфа в последнюю свободную камеру. Поэтому я немного покатал Йеппе по округу и привез его сюда около пяти.
Гадая, чем это может им грозить, Лунд спросила:
– Вы его допрашивали?
– А вы видели его электронную почту? Там есть что почитать. И на той неделе он звонил Нанне пятьдесят шесть раз. Если вы спросите меня…
– Вы допрашивали его без адвоката?
– Адвокат обещал приехать в семь. А объявился только в девять. – Майер вдруг превратился в самого рассудительного человека на свете. – По‑вашему, лучше было запереть ребенка в камере? Я проявил сочувствие, накормил его завтраком. Было бы просто невежливо, если бы за все это время я не сказал ему ни слова, Лунд.
В дверь ворвался Букард в голубой рубашке с серым лицом.
– Вчера у нас возникли проблемы с размещением подозреваемого, – тут же стала объяснять Лунд. – Адвокат задерживался на два часа. Майер купил ему завтрак.
– Он не был голоден, – вставил Майер, – но мне показалось, что так будет правильнее.
– Возможно, Хальду показалось, что его допрашивали, но…
Лунд предпочла оставить фразу незаконченной. Букард был не сильно впечатлен.
– Я бы хотел послушать самого Майера.
– Лунд описала все предельно точно.
– Составьте рапорт. Принесите мне. Я приложу его к вашему досье… – Многозначительная пауза. – После разбирательства.
Когда шеф удалился, Лунд села за свой стол, взялась за фотографии и распечатки телефонных звонков.
Майер повеселел:
– По‑моему, все прошло неплохо?
В зале для пресс‑конференций яблоку негде было упасть. Кинокамеры, микрофоны. На этот раз Троэльс Хартманн был в галстуке – черном. С утра он посетил парикмахера, которого выбрала для него Риэ Скоугор, терпеливо сидел в кресле, пока его стригли так, как она захотела: коротко и строго. Скорбно.
Потом проработали текст:
– Последние дни были крайне сложными. Но мы работали в тесном сотрудничестве с полицией. Они подтверждают, что машина была украдена. Ни один из наших сотрудников не подозревается ни в чем противозаконном. Мы выражаем глубочайшее соболезнование родителям девушки. Все наши действия диктовались желанием помочь полиции в расследовании, ничем больше.
– Водитель все еще под подозрением? – спросила одна журналистка.
– Мы наняли того водителя через агентство. Подозрения с него сняты.
Море голосов, самый громкий поверх голов:
– Это мнение полиции?
Хартманн поискал взглядом кричавшего и увидел лысую голову и широкую ухмылку Эрика Салина.
– Я не могу говорить от имени Управления полиции. Но мы обсуждали с ними наше заявление. Они не возражают, чтобы я донес до сведения прессы тот факт, что мы случайно оказались втянутыми в расследование. Мы не причастны к этому делу. По остальным вопросам рекомендую вам обратиться в полицию.
Вопросы по‑прежнему сыпались на него дождем.
Умный политик выбирает вопросы, на которые будет отвечать. Выбирает осторожно. Хартманн слушал крики журналистов и думал о Бремере, ждал молча, когда прозвучит нужный ему вопрос.
– Будет ли образован альянс с Центральной партией?
Продуманное выражение недоумения на лице.
– Знаете, местная политика далеко не так интересна, как ее рисуют таблоиды. Благодарю вас.
Он поднялся, завершая пресс‑конференцию.
Женщина‑репортер тоже вскочила:
– Так будет альянс или нет?
Хартманн проигнорировал вопрос.
Тогда встал политический редактор одной из ежедневных газет.
– Бремер тоже заигрывает с Эллер?
Его ослепила вспышка одного из фотографов. Надо строго придерживаться текста, так наставляла Риэ Скоугор.
– Да. – В зале стало тихо, все глаза смотрели на него. – Но если честно, мне кажется, он староват для нее. А теперь…
Внезапный взрыв хохота.
Чаша весов дрогнула и качнулась в его пользу. Газетчики ненавидели Бремера не меньше, чем он. По крайней мере, так они писали в своих статьях.
Троэльс удалился в свой офис. Вокруг него тут же засуетилась Риэ Скоугор. Поправила ему галстук, пиджак. Выглядела она молодой и довольной. Кратко пожурила его за одно‑единственное отступление от заготовленного текста, но оно оказалось полезным. Так что в целом она была счастлива.
– Я в порядке, – сказал Хартманн, уклоняясь от ее рук. – Все хорошо.
– Троэльс, у тебя сегодня еще несколько встреч. Потом посещение школы. Там будут фотографы. Еще очень много дел.
Он отошел к окну, как упрямый ребенок.
Она тоже умела играть в эту игру. Надутые губки. Отработано практикой. И она с утра побывала в парикмахерской. Строгая, элегантная прическа. Платье, идеально сидящее на стройной фигуре.
Вбежал Вебер, размахивая пачкой бумаг. Проект речи в связи с заключением альянса. Он хотел, чтобы Хартманн показал ее Эллер при встрече.
– Хорошо, я посмотрю в машине…
– Возьми с собой Мортена, – сказала Скоугор. – Вы вдвоем все обговорите. Пройдетесь по пунктам…
Вебер потряс головой:
– Тут нет ничего нового. Я Хартманну не нужен. У меня полно работы…
– Не беспокойся, я останусь здесь и буду держать оборону до твоего возвращения! – настаивала она. – Поезжайте! – Она с улыбкой замахала руками, выпроваживая их. – Поезжайте и поговорите!
Иногда Хартманн играл с Риэ в шахматы. Обычно побеждал он. Потому что она поддавалась? Такая мысль порой приходила ему в голову.
– Ну, идите, мальчики! – прикрикнула на них Риэ Скоугор, словно мать на шаловливых детей, и снова замахала тонкими руками, блестя кольцами.
– В субботу вечером, – сказал Майер, – Йеппе Хальд действительно был в охотничьем поместье, но несколько раз звонил Шандорфу.
– Что говорит та женщина, с которой был Оливер?
– Разведена, хотела развлечься. Ей показалось, что парень был чем‑то подавлен.
Лунд подняла брови:
– И это все?
– Нет.
Снова отзвук обиды в голосе. Наверное, сказывался наложенный ею запрет на курение в кабинете.
– А что с отпечатками в бойлерной?
– Там перебывала половина гимназии.
– ДНК?
– Еще ждем результатов. Ну что, готовы?
Она посмотрела через стеклянную дверь в комнату для допросов по другую сторону коридора. Там сидел Оливер Шандорф, уронив голову на стол.
– Я хочу быть там, – заявил Майер. – Мы же вместе работаем над этим делом.
Это было верное замечание.
– Ладно. Пойдем вместе. Но вопросы задаю я.
Как только они открыли дверь, Шандорф, взлохмаченный, в зеленой рубашке поло, указал на Майера:
– С ним я говорить не буду.
– Не будешь, – согласилась Лунд. – Я поговорю с тобой. – Пауза. – С добрым утром, Оливер. Как себя чувствуешь?
– Дерьмово.
Она протянула ему руку. Парень пожал ее. Лысый адвокат, которого они видели раньше, тоже поздоровался с ней. Лунд села с ними за стол. Майер устроился в дальнем углу, в пятне света, падающего из окна.
– Мы только хотим получить ответы на некоторые вопросы, – объявила Лунд. – После этого ты сможешь пойти домой. – Никакой реакции от Шандорфа. – Нанна сказала родителям, что проведет выходные у Лизы. Она собиралась встретиться с тобой?
– Нет. Я уже говорил вам.
– Ты знаешь, с кем у нее было свидание?
– Нет.
Из папки, принесенной с собой, Лунд вынула пару снимков тех шикарных сапог, что она нашла в шкафу Нанны:
– Это ты подарил ей?
Он взглянул на фотографию с удивлением:
– Нет.
Майер откинулся на спинку стула, протяжно и громко зевнул. Лунд не обращала на него внимания.
– Из‑за чего ты так разозлился на вечеринке, что начал бросаться стульями?
Лысый адвокат просиял и отчеканил:
– Мой клиент не обязан отвечать.
И на адвоката Лунд даже не взглянула.
– Я пытаюсь помочь тебе, Оливер. Расскажи нам правду, и мы оставим тебя в покое. Спрячешься за своим адвокатом, и я обещаю…
– Она сказала, что нашла другого!
– Все, хватит, – сказал адвокат. – Мы уходим отсюда.
Глаза Лунд ни на миг не оторвались от рыжего парня.
– Она называла его имя?
Адвокат уже вскочил:
– У моего клиента была тяжелая ночь…
– Она еще что‑нибудь сказала?
– Повторяю, – перебил ее адвокат, – больше никаких вопросов.
Шандорф помотал головой:
– Все, о чем я просил ее, – это спуститься в подвал и поговорить со мной. Но она не…
– Оливер! – рявкнул юрист.
– Малыш, – обратился Майер к Шандорфу, – он тебе не отец. Он не ударит тебя, я ему не дам.
– Она не хотела пойти со мной.
Лунд кивнула:
– И что ты сделал?
– Обозвал ее несколько раз… И больше никогда ее не видел.
Она собрала свои бумаги:
– Спасибо, это все.
В коридоре Лунд остановилась в задумчивости:
– У Нанны был кто‑то. Он подарил ей дорогие сапоги, о которых никто не знал.
– Их мог купить Оливер, – нетерпеливо воскликнул Майер. – Он врет. Может, у нее с ним было свидание.
– Здесь что‑то не так.
– Здесь что‑то не так, – пробормотал он, потянувшись за сигаретами.
– Не курите здесь, – приказала она. – Я уже вас просила.
– Я скажу вам, что здесь не так, Лунд. Вы. Вы здесь уже так давно сидите, что стали мебелью. Думаете, никто никогда не сможет вас заменить. Вот что не так – вы.
И он закурил. Выдул дым под потолок. Закашлялся. Сказал:
– Мой кабинет. Мой.
В дверь просунул голову Свендсен:
– Звонили криминалисты. Отпечатки из бойлерной грязные. Сегодня результатов анализа ДНК не будет.
Лунд ничего не сказала. Стала рассматривать фотографии сапог на своем столе.
– Хорошо, – ответил Свендсену Майер. – Придется вернуться в квартиру парней.
Свендсен вздохнул:
– Мы же там целую ночь проторчали.
– Мы плохо искали.
Они ушли. Лунд смотрела на сапоги. Зазвонил телефон. Это был судмедэксперт, он хотел поговорить с ней.
Пернилле сидела в квартире наедине с цветами, полицейскими метками и одеждой Нанны. И ждала.
К полудню она была близка к безумию. Поэтому она поехала в гимназию, поговорила со смущенной директрисой, потом нашла того приятного, спокойного, с грустными глазами учителя Раму.
И узнала только одно: Оливер Шандорф и Йеппе Хальд провели ночь за решеткой.
Потом она ждала в пустом кабинете, слушая юные голоса, звучавшие в коридоре, мечтая узнать среди них звонкий голос Нанны. Ждала, пока не появилась Лиза Расмуссен. Зареванная, она бросилась прямо в раскрытые объятия бежевого плаща Пернилле, ее трясло от рыданий, она всхлипывала, как маленькая девочка.
У нее были такие же светлые волосы, как у Нанны. Пернилле целовала их, зная, что не следует делать этого. Они были подругами, почти сестрами. Эти две девочки…
Пернилле отпустила девушку, улыбнулась, перестала пытаться назвать словами то, что было выше понимания. Ребенок – это краткая и благословенная интерлюдия долга, а не твоя собственность. Она понятия не имела, что делала Нанна за пределами их квартирки над гаражом. И не спрашивала. Старалась не думать об этом.
А Лиза знала. Эта невысокая, слегка полноватая девушка изо всех сил стремилась быть такой же красивой и умной, как Нанна, и так никогда и не преуспела ни в одном, ни в другом.
Лиза утерла глаза, встала перед ней неловко, как будто уже хотела уйти.
– Есть кое‑что… – сказала Пернилле. – Есть кое‑что, чего я не понимаю.
Молчание. Девушка переминалась с ноги на ногу.
– Нанна была чем‑то огорчена?
Лиза помотала головой.
– А Оливер? Он как‑то замешан в этом?
– Нет.
Капризные подростковые нотки в голосе.
– Тогда почему полиция все время про него спрашивает? Почему, Лиза?
Она прислонилась к столу, перебирая что‑то руками у себя за спиной, протянула недовольно:
– Не знаю я.
Пернилле вспомнила о той женщине‑полицейском, Лунд, о ее немногословной настойчивости. Вспомнила ее большие сияющие глаза, которые, казалось, ни на миг не переставали смотреть.
– Вы пошли на вечеринку вместе. Она что‑нибудь говорила? Она не казалась… – Слова. Простые слова. Простые вопросы. Как у Лунд. – Она не казалась не такой, как всегда?
– Нет. Она ничего не говорила. Она была… просто Нанна.
Только не рассердиться, убеждала себя Пернилле. Только не произнести то, что в голове… Ты маленькая несносная лгунья, и это написано на твоем некрасивом толстом лице.
– Почему она сказала, что после вечеринки пойдет к тебе?
Девушка затрясла головой, как плохая актриса в плохой пьесе:
– Я не знаю.
– Вы же подруги, – продолжала Пернилле, думая: не слишком ли сильно она давит? Не кажется ли сумасшедшей? Злой? И все же сказала: – Вы подруги. Она бы обязательно рассказала тебе о своих планах. – Слова звучали все громче, все быстрее: – Она бы поделилась с тобой, если бы что‑то случилось!
– Пернилле, ничего она мне не говорила, честное слово.
Схватить ее, вытрясти из девчонки правду. Заорать на нее.
Пока она не скажет… Что?
– Может, она сердилась? – спросила Пернилле. – На меня?
– Не знаю.
– Ты должна мне сказать! – крикнула она срывающимся голосом. – Это важно!
Лиза не шевелилась, только с каждым сердитым словом, брошенным в нее, становилась все спокойнее и неприступнее.
– Она… ничего… не… говорила.
Сжав девушку за плечи, Пернилле впилась взглядом в эти дерзкие глупые глаза:
– Скажи мне!
– Мне нечего вам сказать, – ответила Лиза ровным бесцветным голосом. – На вас она не сердилась. Правда.
– Тогда что произошло? – взвизгнула Пернилле, готовая ударить девчонку. – Что с ней произошло?
Лиза стояла с вызывающим видом, словно говоря: ну давайте, сделайте это. Ударьте меня. Это ничего не изменит. Нанна все равно не вернется.
Пернилле всхлипнула, вытерла слезы, вышла в коридор. Остановилась у цветов и фотографий в раздевалке. Алтарь Нанны.
Она села на скамейку напротив. Третий день. Лепестки осыпаются. Записки выпадают из букетов. Все уходит в неведомую серую даль за пределами человеческого зрения.
Она подняла ближайший листок бумаги. Детский почерк. «Мы тебя никогда не забудем».
Но вы забудете, думала Пернилле. Вы все забудете ее. Даже Лунд когда‑нибудь забудет. Даже Тайс, если только у него получится, направит свою безграничную, бесформенную любовь на мальчиков, Антона и Эмиля, в надежде, что их детские личики скроют память о Нанне, что преданность вытеснит боль.
Вокруг нее мелькали фигуры – тащили портфели, натягивали куртки, обменивались книгами, переговаривались.
Она смотрела и слушала. В этих скучных серых коридорах недавно ходила и ее дочь. В каком‑то смысле до сих пор ходит – в воображении Пернилле, и оттого боль еще острее. Почему горе вызывает такую нестерпимую физическую боль, ведь это всего лишь пустота? Почему же она ощущала его всем своим телом? Нанна потеряна. Украдена у нее. И пока вор не пойман, пока его деяние не раскрыто, ее смерть будет угнетать их всех, как темная злая болезнь. До тех пор они будут заперты в настоящем.