– Тебе задан простой вопрос. Чтобы его понять, не нужна степень лингвиста. Ты прочитал сочинение Нанны?
Молчание. Потом неуверенный ответ:
– Я занимаюсь языком. Меня интересуют сами слова, а не предложения. Вот вы знаете, к примеру, что слова «чиабатта» не существовало…
Майер сжал кулаки и разразился руганью:
– Забудь о своей чиабатте! Ищи сочинение!
– Ладно, ладно.
Он побрел в смежную комнату, начал копаться в горах папок и тетрадей, заваливших все помещение. Так мог бы выглядеть архив после прицельного бомбометания.
Майер поймал взгляд Лунд и улыбнулся, указав глазами на пол.
– А ты, часом, не выбросил его?
– Я никогда ничего не выбрасываю.
Он нагнулся над очередной кучей бумаг, выудил пластиковую папку.
– А, я так и знал. Вот оно. – Он передал полицейским находку. – Извините, что задержал. Я провожу вас.
Кофоэд вышел в прихожую, открыл дверь. Лунд не двинулась с места.
– Я думаю, нам нужно поговорить, – произнесла она.
– О чем?
Майер поднял один из тех журналов, что нашел на полу возле компьютера. «Горячие девчонки».
– О юных школьницах, – сказал он.
Кофоэд плюхнулся на стул перед компьютером и безвольно смотрел, как Майер пролистывает журналы, задерживаясь на фотографиях.
Он даже взмок от пота, и Лунд забрала у него трубку.
– Где вы были в пятницу? – спросила она.
– В городе, на конференции. По вопросам молодежного языка.
– Когда она закончилась?
– В десять вечера.
– Что потом?
– Пошел домой.
Майер прислонился к дверному косяку, мрачно поглядывая то на Кофоэда, то на журналы.
– Вас кто‑нибудь видел?
– Нет. Я живу один. Почти все время я работаю.
– Ага, когда не забавляешься тут сам с собой, – презрительно хмыкнул Майер. – Или девчонок не разглядываешь.
|
|
Учитель напыжился:
– Мне не нравится ваш тон.
Майер затряс головой:
– Тебе мой тон не нравится? Я могу арестовать тебя из‑за вот этого!
– Ничего незаконного в этих журналах нет. Я купил их в соседнем киоске. Любой может пойти и купить.
– Значит, ты не будешь возражать, если мы заберем твой компьютер? Да тут еще и внешний жесткий диск. Интересно, что мы там найдем, какие картинки и игры?
Кофоэд притих. Он продолжал потеть. Майер уселся напротив него:
– Слушай, Хеннинг, ты, случайно, не в курсе, как относятся в тюрьме к милашкам вроде тебя?
– Я ничего не сделал! Это не меня тогда обвиняли…
– Я тебя сейчас обвиняю!
– Майер! – остановила его Лунд и посмотрела на трясущегося учителя. – А кого обвиняли, Хеннинг? И когда?
Тишина в ответ.
– Мы хотим вам помочь, – сказала она. – Если кто‑то был под подозрением, мы должны об этом знать.
– Это был не я…
– Да, мы поняли. А кто?
Он был очень испуган, но говорить не хотел.
– Не помню…
– Тогда я забираю компьютер, – сказал Майер. – И ты садишься в тюрьму. Остаешься без работы. К школе тебя больше близко не подпустят. Ни единого шанса прижаться в коридоре к девочкам…
– Ничего такого не было! Это был не я. Девушка потом отказалась от своих слов… – Он чуть не плакал. – С него сняли все подозрения. Он хороший парень.
– Кто?
– Рама, – вымолвил еле слышно Кофоэд.
Он горел от стыда. Даже когда Майер обнаружил порнографию у него в доме, ему не было так стыдно.
– Девчонка все придумала. Он хороший человек. Со всеми добр.
– Совсем как ты, – сказал Майер и швырнул журналы в лицо Кофоэду.
|
|
Пернилле сидела за столом, выжимая улыбку – для учителя по имени Рама. Приятного вида, вежливый, принес от имени гимназии цветы, фотографии, записки с алтаря. Он сидел напротив нее серьезный и скорбный.
– Цветы уже вянут, простите.
Она приняла их, зная, что вся охапка попадет прямо в мусорное ведро, как только за Рамой закроется дверь. Кажется, и Рама догадывался об этом.
– Ребята из класса Нанны просят разрешения присутствовать на похоронах. Если это возможно.
– Конечно.
Рама улыбнулся печально.
– Вы тоже можете прийти. Пожалуйста.
Он как будто удивился. Неужели он думал, что она не захочет видеть на похоронах иностранца?
– Спасибо. Мы все придем. Не буду больше отнимать у вас время…
– Не уходите.
Ему хотелось уйти, она видела. Но Пернилле больше уже не волновало, что хотят другие.
– Расскажите мне что‑нибудь о ней.
– О чем вы хотите знать?
– Что она делала. Что ей нравилось.
Он задумался:
– Философия, вот что ей нравилось. Особенно ее интересовал Аристотель.
– Кто?
– Это был такой грек. Еще она занималась в нашем театральном кружке.
– Играла?
Дома она об этом не рассказывала. Никогда.
– Я им процитировал слова Аристотеля о театре. Это ее заинтересовало. Она даже предлагала, чтобы наши спектакли шли от рассвета до заката, как в Древней Греции.
Пернилле вдруг рассердилась.
– Она была школьницей, – сказала она. – У нее была жизнь, здесь, с нами. Настоящая жизнь. И ей не нужно было ничего выдумывать.
Ошибка. Учитель смутился:
– Наверное, она просто пошутила про спектакли. – Он взглянул на часы. – Извините, мне пора идти. В нашем молодежном клубе важная встреча, я не могу ее пропустить.
|
|
Пернилле смотрела на его спокойное смуглое лицо. Он ей нравился. Она провела пальцами по столу, по лакированной поверхности, по лицам.
– Этот стол мы сделали вместе с Нанной. Сами шлифовали доски. Сами склеивали. Подбирали фотографии.
Дерево было гладким на ощупь. Таким оно не всегда было. В свое время попадались занозы, даже слезы лились иногда.
– Вы одна дома, – сказал учитель. – А ваш…
– Тайс внизу, в конторе. Он там…
Когда она спускалась открыть учителю дверь, в конторе было темно.
Что он там делает?
Курит. Прикладывается к бутылке с пивом. Плачет.
– Он там разбирает бумаги, – сказала она.
Он не разбирал бумаги.
Бирк‑Ларсен неподвижно сидел в темной конторе. Открылась дверь. Вошел Вагн Скербек, зажег тусклый светильник у доски для объявлений. С ключами в руке подошел к стене, нашел нужный крючок, повесил на место свою связку. Он любил, чтобы все было на своих местах.
Он не видел человека в черной куртке, который, сгорбившись, сидел за столом с сигаретой в одной руке и бутылкой пива в другой, не замечал до тех пор, пока Бирк‑Ларсен не буркнул что‑то нечленораздельное.
– Черт! Ты напугал меня.
Бирк‑Ларсен не шевельнулся.
– Тайс, что с тобой?
Скербек включил верхний свет, подошел к Бирк‑Ларсену, посмотрел на него:
– Я приведу Пернилле…
Сильная рука остановила его.
Красные глаза Бирк‑Ларсена блестели от слез. Он был пьян.
– Неделю назад у меня была дочь. Она вышла отсюда и ушла на вечеринку.
– Тайс…
– Сегодня я снова ее увидел. – Глаза под черной шапкой закрылись, из‑под сжатых век поползли слезы. – На самом деле это была не она. Это было что‑то… что‑то…
– Я приведу Пернилле. Только ты больше не пей.
– Нет!
Сказано это было громко и яростно. Вагн Скербек знал, что такому голосу не перечат.
– Тайс, тут такое дело. У меня есть один приятель, Янник. Он кое‑что слышал.
Скербек колебался, рассказывать ли дальше, понимает ли его Бирк‑Ларсен.
– Что он слышал?
– Да может, это ничего и не значит.
Бирк‑Ларсен молча ждал.
– Жена Янника работает в той же гимназии. Он говорит, что полицейские снова приходили. – Скербек теребил худыми пальцами дешевую серебряную цепь на шее. – Допрашивали сотрудников. Всех учителей Нанны.
Вспыхнула очередная сигарета. Снова забулькало пиво в бутылке. Бирк‑Ларсен смотрел на Скербека, ожидая продолжения.
– Может, она знает больше, чем он мне сказал. – Скербек облизал пересохшие губы. – Полиция ни черта не делает. А иначе разве мы с тобой…
– Не говори об этом, – рявкнул Бирк‑Ларсен. – Это все в прошлом.
– Так ты хочешь, чтобы я поговорил с женой Янника?
Бирк‑Ларсен сидел на жестком стуле и смотрел в пустоту перед собой.
– Тайс…
– Поговори.
Выборы строятся на идеях. А еще на стиле, кумирах и торговых марках. Вот почему Троэльс Хартманн этим вечером натянул кроссовки и прямо в деловом костюме направился в спортивный зал. Риэ Скоугор, как всегда, шагала рядом.
Баскетбол был молодым видом спорта. Хартманн был молодым кандидатом в мэры. Прекрасное сочетание для удачных фотографий, а также возможность обменяться рукопожатиями с будущими избирателями.
– Фредериксхольмская гимназия – образцовая, – говорила Скоугор. – На учителей нет никакого компромата. Я проверила все, что у нас есть, до последнего листка. Теперь можно передать дела Лунд. Мы чисты.
Запах пота, звук мяча, отскакивающего от дерева.
– Сейчас мы сделаем несколько снимков. Потом пообщаемся с ролевыми моделями и участниками программы интеграции. И так у нас будут охвачены молодость, спорт и сообщество. Три цели одним ударом.
Хартманн снял пиджак, выправил рубашку из брюк, закатал рукава.
– Когда гражданские служащие уходят домой с работы?
– Сосредоточься на игре. Эти люди очень важны для нас.
Они вошли в зал. По полю быстро и шумно двигались игроки всех оттенков кожи.
– Мортен заметил, что два каких‑то чиновника засиживались допоздна. Зачем им это?
– Я не знаю!
– Он считает, что нам нужно остерегаться их.
– Мортену платят за то, чтобы он управлял твоей избирательной кампанией. А не за советы, взятые с потолка.
– Что, если у Бремера есть среди нас осведомители? И они сливают ему всю информацию? Мою почту, например? Или содержание моего ежедневника?
– Оставь эту проблему мне. Ты кандидат, публичное лицо. Остальное – мои заботы.
Хартманн не двигался с места.
– Я из кожи вон лезла, чтобы устроить тебе это мероприятие, – давила на него Скоугор. – Вся мало‑мальски достойная пресса здесь. Сделай же над собой усилие, улыбнись!
Выход на поле. Крепкие рукопожатия. Обмен дружескими приветствиями. Хартманн поговорил с каждым из них, с китайцами и иранцами, сирийцами и иракцами. Все они теперь стали датчанами и работали на его программу интеграции. Неоплачиваемые добровольные лидеры программы, подающие пример для подражания своим сородичам на датской земле, получившие в проекте звание ролевых моделей.
Две команды готовы к бою; в одной оставлено место для него.
Хартманн завязал шнурки на кроссовках, посмотрел на противников и задорно крикнул:
– Ну берегитесь, сейчас мы вас размажем!
На десять драгоценных минут исчезло все, кроме игры. Он просто носился по полированным доскам пола, ловил и бросал мяч. Физическая активность, никаких мыслей, никаких стратегий, никаких планов. Даже вспышки фотокамер его не отвлекали. Городской совет, Либеральная партия, Поуль Бремер, Кирстен Эллер и даже Риэ Скоугор – он забыл обо всех.
Вне игры. Потом мяч пришел к нему. Хартманн разбежался, нырнул, подскочил, бросил. И проследил взглядом, как мяч описал в воздухе медленную дугу, опустился к корзине и – провалился в кольцо.
Рев вокруг него. Он поднял сжатый кулак в воздух – чистые эмоции, в голове ни единой рациональной мысли.
Заполыхали молнии фотовспышек. С улыбкой он приветствовал свою команду, не глядя обнял кого‑то, кого‑то хлопнул по плечу.
И вот объектив камеры поймал двоих, они счастливо улыбаются и приветственно жмут друг другу руки. Один из них, в синей рубашке, Хартманн, торжествующий победу, а второй – школьный учитель Рама.
«Она идет по коридору и находит нужный номер. Она собирается постучать. Ее одолевают сомнения: правильно ли она поступает. Следовало ли ей приходить? С ним все было по‑другому. Совсем не так, как дома. Пропахший бензином гараж, где она играла в детстве; ее комната и все ее вещи. Слишком много вещей, потому что она не может выбросить ни одну из них. Кухня, где она провела несчетные часы с мамой, папой и двумя братишками, где они отмечали дни рождения, Рождество и Пасху. Дома она навсегда останется ребенком. Но здесь… в гостиничном коридоре… она – женщина. Она стучит в дверь. Он открывает».
Закинув ноги на стол в своем кабинете, Лунд читала сочинение Нанны. Вошел Майер, еле удерживая в руках контейнеры с едой.
– Вам же будет лучше, если там есть хот‑дог и для меня.
– Нет. Кебаб.
– Что за кебаб?
Майер заморгал:
– Обычный кебаб. Мясной, Лунд.
Он поставил перед ней на стол белый пластиковый контейнер, рядом пару баночек с соусом.
– Ни имени, – сказала она, – ни описания. Просто таинственный мужчина, с которым она встречается в разных гостиницах.
Они откинули крышки с контейнеров.
– Все, что у нас есть, – продолжала она, – это пара сапог, старое сочинение и учительские сплетни.
– Это не сплетни. – Он раскрыл блокнот. – Я поговорил с ректором Кох. Рама, а точнее, Рахман аль‑Кемаль действительно был замешан в некрасивой истории несколько лет назад. Одна из старшеклассниц заявила, что Рама щупал ее.
– Что дальше?
– Она забрала свои слова назад. Кох считает, что девчонка влюбилась в него и отомстила, как смогла, когда он не ответил ей взаимностью.
Лунд вылила весь соус на свой кебаб, откусила мясо. Майер наблюдал за ней в ужасе.
– Вы бы поосторожней с этим.
– Мой желудок в полном порядке. Если это был действительно он, зачем он тогда рассказал нам о сочинении?
– Потому что рано или поздно мы и сами бы о нем узнали. Давайте‑ка поговорим с ним. Он сказал, будто был дома с женой. Это можно проверить.
Лунд перелистывала личные дела учителей.
– Этот инцидент должен быть упомянут…
– Разумеется, – согласился он.
Она снова и снова перекладывала папки.
– Не тратьте понапрасну время, Лунд. Его дела нам не передали. Люди Хартманна прислали досье на всех учителей. Кроме Кемаля.
Она обдумывала это.
– А мы ведь запрашивали все? – спросил Майер.
– Конечно все.
Лунд доела кебаб и накинула на плечи куртку:
– Ну?
Уже на подходе к дому Рамы в Эстербро она позвонила домой, ответил Марк. Шагая по булыжной мостовой, она поговорила с ним; Майер, идущий рядом, прислушивался и не скрывал этого.
Марк собирался к другу на день рождения. Лунд отдала короткие указания: после вечеринки сразу домой, в случае чего звонить ей.
– Завтра мы улетаем, – сказала она, – вечером. Я закажу билеты. – Она посмотрела на телефон. – Марк? Марк? – И бросила телефон в сумку.
– Сколько вашему парню? – спросил Майер.
– Двенадцать.
– Хотите совет?
– Не очень.
– Вы должны слушать его. В таком возрасте с мальчишками много чего происходит: девочки и все такое. У него в голове… – Майер говорил сейчас совсем не в своей обычной манере. – Это сложный этап. Ему нужно помочь. Прислушайтесь к тому, что он говорит.
Лунд шла вперед, стараясь не рассердиться.
– Он говорит, что я интересуюсь только трупами. Какой у него дом, номер четыре?
Они нашли нужный адрес, позвонили.
Дверь им открыла светловолосая женщина на большом сроке беременности, очень усталая, и впустила их в квартиру без возражений.