Дикс: Да.
Шахт: Я никогда не имел отношений такого рода с Гитлером. Он непрерывно убеждал меня в первые годы приходить на завтраки в рейхсканцелярии где он завтракал с близкими друзьями. Я пытался сделать это дважды. Я присутствовал дважды с различными интервалами, и я должен сказать, что не только уровень дискуссии на завтраках и презренная покорность показываемые Гитлеру отвратили меня, но также мне вообще не нравилась толпа, и я никогда не приходил снова.
Гитлер никогда не вызывал меня по личным вопросам. Конечно, естественно, мне прилагались большие общественные функции, которые имели все министры, дипломатический корпус и высокие чиновники, и т. д., но я никогда не имел каких-либо близких, общественных или иных близких контактов с ним. Это также относилось и к остальным господам.
Как само собой разумеющееся, в первые месяцы нашего знакомства мы посещали друг друга по поводу, но все так называемые общественные мероприятия, которые ещё проходили в первоначальный период имели более или менее официальный характер. Близкие отношения попросту не существовали.
Дикс: И данный ответ также относится ко всем остальным ведущим национал-социалистам?
Шахт: Ко всем.
Дикс: Когда, например, вы последний раз говорили со следующими лицами? Позвольте начать с Бормана.
Шахт: Я понял из слова «начать», что вы собираетесь упомянуть также остальных.
Дикс: Да, Гиммлер[1359], Гесс, Лей и Риббентроп.
Шахт: В этом случае я хочу сделать несколько предварительных замечаний: с завершением французской кампании, когда Гитлер триумфально и победоносно вернулся из Парижа, все мы — министры и рейхсляйтеры и остальные высокопоставленные лица партии как я полагаю, и государственные секретари, и так далее — получили приглашение из рейхсканцелярии присутствовать на железнодорожной станции Ангальтер для встречи Гитлера по его прибытию. Поскольку я находился тогда в Берлине, для меня было невозможно отказаться от этого приглашения. Это был 1940, конфликт между Гитлером и мной некоторое время продолжался, и было бы настоящим оскорблением остаться дома. Соответственно, я отправился на станцию и видел очень большое количество высокопоставленных лиц, министров и так далее, но конечно, я не помню любого из всех этих людей.
|
|
Дикс: Я прошу прощения за ваше прерывание. У меня достаточно плохая память на фильмы и особенно кинохронику, но я думаю, что приём был показан в кинохронике и я думаю, что вы были почти единственным гражданским, который присутствовал среди этих людей.
Шахт: Я лично не видел этого фильма, но мои друзья говорили мне о нём. Они в особенности упоминали, что среди всего золотого шитья, я был единственным гражданским в обычной одежде. Конечно, в этом можно убедиться из фильма, который тогда был представлен.
Упоминая этот приём, могло быть возможно, что я говорил многим людям: «Доброе утро» и интересовался их здоровьем и так далее, и также помню, что я прибыл на станцию с со—подсудимым Розенбергом в той же машине, потому что всегда было по два человека в машине. Я не присутствовал на приёме, который последовал в рейхсканцелярии. Розенберг пошел, но я сказал: «Нет, я скорее не пойду. Я пойду домой».
Дикс: Тогда, я могу полагать, что вы вероятно видели руководящих людей, Гесса, Лея, Риббентропа, Розенберга, Фрика, Франка, Шираха, Шпеера, Заукеля, Зейсс-Инкварта, Кальтенбруннера и т. д., тогда в последний раз?
|
|
Шахт: Возможно, что все эти господа находились там, но я не говорил продолжительно ни с кем кроме Гитлера.
Дикс: Вы говорили тогда с Гитлером?
Шахт: Гитлер обратился ко мне, и это была одна из самых странных сцен в моей жизни. Все мы стояли строем, и Гитлер быстро проходил каждого. Когда он увидел меня, он подошел ко мне с триумфальной улыбкой и протянул руку в сердечной манере, нечто чего я не видел долгое время, и он сказал мне: «Итак, господин Шахт? Что вы скажете теперь?» Тогда, он конечно, ожидал от меня моих поздравлений ему или выражения моего восхищения или простого комплимента, и признания о том, что мои прогнозы о войне и о катастрофичности войны были ошибкой. Мне было очень трудно избежать такого ответа и я подумав о том, что—бы ответить, наконец, ответил: «Я могу лишь сказать вам, «храни вас бог». Это был единственный разговор, который был у меня в тот день. Я думал лучшим способом сохранять дистанцию было просто такое полностью нейтральное и несущественное замечание.
Дикс: Что же…
Шахт: Но вероятно вы хотите, чтобы я сослался на отдельных господ, и я могу сказать вам с этим исключением, когда я говорил с этими господами последний раз.
Дикс: Гиммлер?
Шахт: Гиммлер, я сужу, что вероятно я говорил с ним последний раз в 1936.
Дикс: Гесс?
Шахт: Гесс — конечно, я не сошлюсь на разговоры здесь в тюрьме. Я не говорил с Гессом за годы до начала войны.
|
|
Дикс: Лей?
Шахт: Лей, я не видел его с начала войны.
Дикс: Риббентроп?
Шахт: Я видел Риббентропа последний раз после своего увольнения из Рейхсбанка, потому что я говорил с ним о неизбежном путешествии в Индию, и это должно было быть, я сужу, февралём 1939. Я не говорил с ним с тех пор.
Дикс: Розенберг?
Шахт: Розенберг, всегда в стороне до этого приёма у Гитлера, вероятно с 1936.
Дикс: Фрик?
Шахт: Я, вероятно, видел Фрика последний раз в 1938.
Дикс: Ширах?
Шахт: Я даже не знал Шираха.
Дикс: Шпеер?
Шахт: Я говорил со Шпеером последний раз — и я могу сказать точно — когда я отправился на Всемирную выставку в Париже в 1937 году.
Дикс: Конечно, вы всегда ссылаетесь на время до своего заключения?
Шахт: Да, конечно, естественно здесь я…
Дикс: Заукель?
Шахт: Ни разу с начала войны.
Дикс: Зейсс-Инкварт?
Шахт: Зейсс-Инкварт, я сужу, что я говорил с ним последний раз в 1936, когда я посещал коллегу в Национальном банке Австрии.
Дикс: Кальтенбруннер?
Шахт: Я увидел Кальтенбруннера впервые здесь в тюрьме.
Дикс: Мы сошлёмся на Гитлера позже. Франк еще пропущен.
Шахт: Я видел Франка последний раз в 1937 или 1938.
Дикс: Скорее всего, по поводу речи упоминавшейся вами вчера?
Шахт: Да, вероятно также после официального приёма, но я не думаю, что я видел его после 1938.
Дикс: Итак, что с ведущими людьми Вермахта, например Кейтелем?
Шахт: Я никогда не имел какого-либо контакта с Кейтелем. Я вероятно видел его на каком-то общественном собрании, но никогда после 1938.
Дикс: Йодль?
Шахт: Я познакомился с Йодлем здесь в тюрьме.
Дикс: Дёниц?
Шахт: Я встретил Дёница впервые здесь в тюрьме.
Дикс: Рёдер?
Шахт: Господин Рёдер, я думаю, я знал его некоторое время. В начале мы обменивались время от времени визитами внутри семьи, визитами полуофициального характера, но всегда на дружеской основе; однако, я думаю, что я также не видел его и не разговаривал с ним с 1938.
Дикс: Браухич?
Шахт: Я не говорил с Браухичем с 1939, или с 1938, с истории Фрича.
Дикс: Что о Гальдере[1360]?
Шахт: Как вам известно, я видел Гальдера в связи с путчем осенью 1938 но не после этого.
Дикс: Как часто вы видели Гитлера после своей отставки с президента Рейхсбанка?
Шахт: После моей отставки как президента Рейхсбанка?
Дикс: С января 1939.
Шахт: Я видел его еще раз в январе 1939, потому что я обсуждал с ним свою будущую деятельность, и т. д.. И по этому поводу он спросил меня — он знал, что я долго желал поехать в обширное путешествие — чтобы я мог воспользоваться этой возможностью поехать в путешествие сейчас для того, чтобы не было очень много разговоров о моём оставлении Рейхсбанка. Тогда мы согласовали путешествие в Индию. По этому поводу я также видел Геринга последний раз. И затем — после своего возвращения в августе, я не видел его снова — затем пришла война, в течение которой я видел его дважды.
Мне рассказать об этих двух поводах?
Дикс: Да.
Шахт: Я видел его однажды в феврале 1940. Тогда различные американские журналы и периодические издания просили меня написать статьи о немецкой интерпретации ситуации, её желаниях, и её позиции в целом. У меня было намерение сделать это, но из-за войны, я естественно не мог так сделать без предварительного информирования министерства иностранных дел. Министр иностранных дел уведомил меня о том, что он ничего не имеет против написания мной статьи для американского периодического издания, но чтобы до отправки этой статьи, оно хотело, чтобы статью представили для цензуры. Конечно это не устраивало меня — я даже не думал о таком — и, соответственно, я не написал статью.
Однако, были последующие запросы из Америки и я сказал себе: «Мне не достаточно поговорить с министром иностранных дел, я должен пойти к Гитлеру с этим вопросом». Так, с этой целью, я вызвался к Гитлеру, который принял меня очень скоро после моего запроса, и я рассказал ему тогда, помимо других вещей, о своём опыте с господином фон Риббентропом, и далее рассказал ему о том, что я думал, что могло быть совершенно необходимо написать эти статьи; и для меня это казалось жизненно важным иметь постоянно кого-либо в Америке, кто посредством прессы, и т.д., мог просвещать общественное мнение о Германии и её интересах.
Гитлер был благоприятно впечатлен этим моим предложением и сказал мне: «Я обсужу этот вопрос с министром иностранных дел». Впоследствии весь вопрос сошёл на нет.
Затем, позже, посредством услуг моего со—подсудимого Функа, который тогда вероятно имел дискуссию с Риббентропом об этом вопросе, я по крайней мере попытался получить ответ от Риббентропа. Этот ответ, данный Функу, был в отношении того, что еще слишком рано для шага такого рода. И это был мой первый визит в 1940. Затем я снова увидел Гитлера в феврале 1941…
Дикс: Простите за прерывание. Чтобы мы могли избежать недопонимания, если бы Гитлер дал вам разрешение для того, чтобы вы могли отправиться в Америку, какими бы были ваши занятия? Расскажите нам очень кратко. Я не хочу недопонимания.
Шахт: Прежде всего, я не предлагал отправиться самому; я скорее сделал общее предложение. Но, естественно, я скорее был бы очень рад поехать в Америку так как видел возможность…
Председательствующий: Трибунал не думает, что это материально знать о том, чтобы делал он если бы произошло нечто, чего не произошло.
Дикс: Я просто хотел предотвратить любое недопонимание. Я сказал о недопонимании — что же опустим этот предмет.
(Обращаясь к подсудимому)
Тогда позвольте нам продолжить с вашим вторым визитом.
Шахт: В 1941, в феврале, я еще раз вызвался к Гитлеру из-за личного дела. Годом ранее умерла моя жена и я намеревался повторно жениться. В качестве министра без портфеля, которым я всё еще находился, я естественно должен был проинформировать рейхсканцлера и главу государства о своём намерении по этому поводу. Когда я выходил в дверь, он спросил меня: «Одно время у вас было намерение, или вы спрашивали меня, о том, что кто-то должен отправиться в Америку. Сейчас вероятно слишком поздно». Я немедленно ответил: «Конечно, сейчас слишком поздно». И это было единственное замечание, сделанное о политической природе. Разговор касался в основном моего брака, и с тех пор я более не видел Гитлера.
Дикс: И теперь о ваших отношениях с Герингом?
Шахт: Я не видел Геринга также с 1939.
Дикс: Итак, я перехожу к положению, которое непрерывно утверждается обвинением, то есть, пропагандисткой ценности вашего участия в партийных съездах, и я хочу напомнить вам, то, что господин Джексон уже упоминал в своём вступительном заявлении. Я перевожу с английского, потому что у меня нет немецкого текста.
«Неужели кто-нибудь верит, что Ялмар Шахт, в 1935 находясь в первом ряду на съезде нацистской партии и носящий партийную эмблему, был включен в фильм для цели создания артистического эффекта? Этот великий мыслитель, предоставил своё имя этому ветхому предприятию, придавая ему респектабельность в глазах каждого сомневающегося немца».
Шахт: Прежде всего, я хочу внести несколько небольших поправок. В 1935 у меня не было партийного значка. Во-вторых, немцы, которые сомневались, не имели значения в 1935, так как к 1935 доминирование Гитлера твердо установилось. Были только люди, которые отворачивались от Гитлера, но никто из тех, кто приходил к нему. И затем, я должен действительно считать это комплиментом, что меня назвали важной фигурой, великим мыслителем, и так далее; но я думаю, что причины моего присутствия и работы в кабинете Гитлера раскрыты мной в подробностях, так что мне нет необходимости вдаваться в них ещё.
Мне кажется факт, того, что особенно в первые годы я не мог очень хорошо отсутствовать на партийных съездах понятен, так как они являлись для Гитлера принципиальным отражением показухи и хвастовства для внешнего мира, и не только его министры участвовали в партийных съездах, но также многие другие представительные гости.
Могу я добавить еще несколько слов?
Я держался подальше от последующих партийных съездов. Например, главным обвинителем упоминался партийный съезд 1935. Это был партийный съезд — и вот почему, случилось, что я запомнил это — на котором объявлялись Нюрнбергские законы[1361] против евреев, и тогда я даже не находился в Нюрнберге.
Я присутствовал на партийном съезде в 1933 и в 1934. Я не уверен присутствовал ли я на них в 1936 и 1937. Я скорее думаю, что я присутствовал в 1936. Я решительно отсутствовал на последующих съездах и последним визитом, сделанным мной на партийный съезд, который я только что упоминал, было присутствие только на «Дне Вермахта».
Дикс: На этих партийных съездах были видные иностранцы — вы уже упоминали это. Дипломатический корпус был представлен главами дипломатических миссий?
Шахт: Я думаю, что за исключением советского посла, по ходу лет все остальные ведущие дипломаты присутствовали на партийных съездах, и я должен сказать, в большом числе, с подчеркнутым рвением и сидя в первых рядах.
Дикс: Как вы это объясните? Дипломатический корпус единственно принимал участие в функциях государства, а это было чисто партийным вопросом? Как объяснить это участие?
Джексон: Я думаю это спорно. С позволения Трибунала, я в состоянии возразить, не потому что я стыжусь этого, если в этом есть какой-либо стыд, но для этого свидетеля объяснять поведение послов других стран кажется совершенно не имеющим доказательственной ценности. Его мнение о том, что делали послы, почему они присутствовали на партийных съездах, которым он придавал своё имя, мне это не кажется доказательственной ценностью. Факту, что они присутствовали я не возражаю, но мне кажется, что для подтверждения, пока у него нет какого-нибудь факта — и я хочу пояснить, что я не возражаю каким-либо фактам, о которых знает этот свидетель, и не возражал большинству его мнений, о которых он долго рассказывал. Но я думаю, для него характеризовать действия зарубежных представителей выходит за пределы допустимых и материальных доказательств.
Шахт: Могу я в ответ сделать только одно замечание?
Председательствующий: Я думаю нам лучше продолжать, доктор Дикс.
Дикс: Да, конечно. Однако, я прошу разрешения кратко ответить господину Джексону, не из-за того, что я хочу быть упрямым, но я думаю, что если я отвечу сейчас я могу избежать последующих дискуссий и соответственно сэкономлю время. Я не спрашиваю подсудимого о его мнении. Конечно, господин Джексон прав говоря о том, что он здесь не для того, чтобы приводить мнение о служащих дипломатического корпуса; но я спросил его о факте: как объяснялось тогда это участие со стороны дипломатического корпуса, которое существовало. Я считаю это допустимым, так как это будет видно более чем однажды во время моего опроса, и вот почему я спрашиваю это сейчас, чтобы за всю его и оппозиционной деятельности его политических друзей, это первостепенная важность знать, кто давал им моральную, духовную, или какую-либо иную поддержку, и кто их не поддерживал. И соответственно, эта внешняя манера поведения официальных представителей, относится к качеству оппозиционной группы действовать. Можно поддерживать такую группу; можно быть к ней нейтральной, или можно также бороться с ней из-за рубежа. Это единственная причина, почему я поставил свой вопрос, и я считаю себя обязанным учитывать этот градус проблемы в будущем.
Председательствующий: Доктор Дикс, я не думаю, что возражение господина Джексона было о факте, что дипломатические представители бывали там, но к комментарию о причине, почему они там были. Если вы хотите подтвердить факт, что они там были, тогда я не думаю, что господин Джексон возражал этому. То, что приводил подсудимый, было его мнением, почему дипломатические представители находились там.
Дикс: Я думаю, что мне далее нет необходимости отвечать. Он уже сказал, что он не желает давать объяснение, но если ваша светлость позволит, я продолжу.
(Обращаясь к подсудимому)
Примерно в то же время, вы точно пришли к контакту с видными иностранцами как официально, так и лично. Какую позицию они занимали к направлению событий во время консолидации власти? И как их отношение влияло на ваше собственное отношение и деятельность?
Джексон: С позволения Трибунала! Мне не нравится прерывать возражениями, но я не понимаю, как это оправдывает или помогает подсудимому, что видные иностранцы могли быть обмануты режимом для которого он создал занавес из своего имени и престижа. Несомненно, там были иностранцы, я говорю о том, что там бывали иностранцы, такие как Далерус[1362], которых обманывали этими декорациями, в которых он был заметной и достаточно респектабельной частью. Но мне не кажется, что если мы продолжим вникать в подробности отношения иностранцев, которым ничего здесь не вменяют и не обвиняют, мы столкнёмся с бесконечными вопросами.
Я не вижу относящегося к делу в такого рода показаниях.
Вопрос здесь, как я попытался указать доктору Диксу, в единственной вещи о том, что обвинение против данного подсудимого в том, что он участвовал в заговоре для ввёдения нации в войну и осуществлении военных преступлений и преступлений против человечности связанных с ней.
Итак, я не понимаю как отношение иностранцев также оправдывает или помогает суду решить вопрос. Если да, конечно я не возражаю этому, но я не вижу важности этого на данной стадии.
Дикс: Я думаю, что господин Джексон…
Председательствующий: Минуту, доктор Дикс, о чём именно вы спрашиваете сейчас? На что ссылаетесь?
Дикс: Я спросил свидетеля, об отношении, занимаемом видными иностранцами, с которыми он тогда вступал в контакт, официально и лично в течение периода режима консолидирующего свою власть. Они отвергали режим, или они симпатизировали ему? Другими словами, насколько эти иностранцы влияли на него и его мышление? И могу я…
Председательствующий: Доктор Дикс, думаю вам известно, что спрашивать свидетеля об отношении других людей это слишком общая форма вопроса. Отношение — что значит это слово? Оно также слишком общее, и я не понимаю, что именно вы пытаетесь подтвердить.
Дикс: Я уточню вопрос.
Доктор Шахт каким, благодаря вашему обмену мыслями с иностранцами, было ваше личное отношение? Как на ваше отношение и вашу деятельность влияло отношение этих иностранцев?
(Обращаясь к Трибуналу)
Это нечто, о чём доктор Шахт может свидетельствовать сам, потому что у этого близкий и личных характер для Шахта. Ваша Светлость, я хочу совершенно открыто заявить о подтверждающем положении, которое кажется очень допустимым для защиты и на чём основывается этот вопрос. Я не желаю скрывать чего-либо.
Я, защита, поддерживаю, что оппозиционная группа — о которой уже говорил Гизевиус, и в которой Шахт являлся видным членом — что эта группа не только не получала поддержки из-за рубежа, но, что иностранцы сложнее относились к оппозиции. Это не критика, направленная на зарубежные правительства.
Нет сомнения, что представители этих стран имели направленность к добросовестности и к чувству долга в службе своим странам. Но то какую позицию занимали эти страны к режиму было решающей ценностью для отношения людей этой оппозиционной группы; уважали ли они или поддерживали её авторитетом своих представителей, социально, насколько возможно, или, из-за осторожности и сдержанности, демонстрировали свою не расположенность к ней, соответственно усиливая эту оппозицию.
В осуществлении защиты у этих показаний первостепенное значение для меня. Я заявляю совершенно открыто, и, насколько могу, я борюсь за эти вещественные доказательства.
Председательствующий: Доктор Дикс, Трибунал рассмотрел аргумент, который вы представили ему и он думает, что исследование данных фактов это трата времени и не относится к делу. Поэтому он просит вас продолжать дальнейший допрос подсудимого.
Дикс: Доктор Шахт, вы поддерживали перевооружение финансированием Рейхсбанка. Почему вы это делали?
Шахт: Я считал, что Германия абсолютно должна иметь политическое равенство с остальными нациями, и у меня такое же мнение сегодня; и с целью достичь такого состояния, было необходимо, чтобы вступило в силу также общее разоружение, которое обещалось союзными державами, или чтобы Германии были даны равные права для перевооружения в соответствующей степени.
Дикс: Была эта финансовая помощь Рейхсбанка вашей работой в одиночку или была установлена дирекцией Рейхсбанка.
Шахт: В Рейхсбанке, никогда не вводился фюрер-принцип; я отверг фюрер-принцип для Рейхсбанка. Рейхсбанк управлялся группой людей все из которых имели равное право голоса и если бывал «узел», голосование председателя было решающим, и помимо этого права председатель не имел прав в этой комиссии.
Дикс: Вы знакомы с письменными показаниями бывшего директора Рейхсбанка Пуля[1363]. Вы — я поставлю вопрос, принимая во внимание содержание этих письменных показаний, с которыми знаком Трибунал — Пуль также участвовал в оказании финансовой помощи от Рейхсбанка перевооружению?
Шахт: Господин Пуль участвовал во всех решениях, которые принимались дирекцией Рейхсбанка по этому вопросу и он ни разу не возражал принимаемым решениям.
Дикс: Вам известно, что метод финансирования Рейхсбанка состоял в учёте так называемых счетов МЕФО[1364]. Обвинение в подробностях обсуждало этот факт и вышеуказанные письменные показания подписанные Пулем говорят, что этот метод позволял держать в тайне степень перевооружения. Это верно?
Шахт: Мы даже не можем говорить о сохранении вооружения в секрете. Я обращаю ваше внимание на некоторые отрывки из документов представленных и приобщенных самим обвинением как экземпляры. Я цитирую, прежде всего, письменные показания Джорджа Мессершмита, датированные 30 августа 1945, документ номер 2385-ПС, где на странице 3 говорится, строка 19: «Непосредственно после прихода нацистов к власти, они начали широкую программу перевооружения». И на странице 8 сказано: «Огромная немецкая программа перевооружения никогда не являлась тайной…»
Таким образом, господин Джордж Мессершмит, который находился тогда в Берлине, знал об этих вопросах и я уверен, также информировал своих коллег.
Я продолжаю цитировать из документа номер ЕС-461. Это дневник посла Додда, в котором говорится, под 19 сентября 1934, и я цитирую на английском так как у меня есть английский текст:
«Когда Шахт объявил о том, что немцы не вооружаются настолько интенсивно, я сказал: последними январем и февралём Германия закупила у американских авиационных деятелей на один миллион долларов высококлассного военно — авиастроительного оборудования и заплатило золотом».
Это из разговора Додда со мной, который имел место в сентябре 1934 и он указал на то, что уже в январе и феврале 1934 военная авиация…
(Слушания были прерваны в связи с техническими неполадками в системе освещения)
Председательствующий: Трибунал прервется.
(Объявлен перерыв)
Председательствующий: Трибунал хочет знать, как долго вы ожидаете проводить ваш основной допрос подсудимого. У вас уже был весь день, и Трибунал думал, в виду указаний устава о том, что допрос подсудимого завершится днём.
Дикс: Ваша светлость, есть две вещи, которые я не люблю делать, делать предсказания которые не становятся правдой и давать обещания которые я не могу сдержать.
Могу я ответить на вопрос сказав, что я считаю совершенно невозможным закончить сегодня. Я полностью осведомлен о правилах устава, но с другой стороны я прошу вас учесть, что обвинение пыталось подтвердить обвинения против Шахта множеством доказательств, прямо и косвенно допустимыми фактами, и что мой долг разобраться с этими отдельными вещественными доказательствами представленными обвинением.
Пожалуйста, применяйте строгие меры к моим вопросам и если у Трибунала будет мнение, что есть нечто не относящееся к делу, тогда я точно соглашусь с его решениями. Однако, я думаю, что у меня есть не только право, но и обязанность ставить любые вопросы, которые необходимы для опровержения доказательств обвинений представленных обвинением.
Поэтому я, точно не закончу сегодня. Я думаю — я буду чрезвычайно благодарен если вы не потребуете от меня пророчества, я могу продвигаться быстрее и завтра я закончу в течение дня, но это может даже занять весь день — я не скажу точно. Если у Трибунала окажется мнение, что нечто не относится к делу, я прошу, чтобы после я объяснял свою позицию.
Председательствующий: Я думаю тогда вам лучше сразу разобраться с ними, доктор Дикс, и мы скажем вам когда, мы подумаем, что ваши вопросы слишком длинные или слишком не относящиеся к делу.
Дикс: Итак, доктор Шахт, мы рассматриваем векселя МЕФО, вы считали их подходящей мерой для сохранения в тайне перевооружения? Вам есть, что еще сказать на этот вопрос?
Шахт: Векселя МЕФО как таковые, что касалось перевооружения, конечно, не имели связи с вопросом секретности, так как векселя МЕФО использовались для оплаты каждому поставщику. И по всей стране были, конечно, сотни и тысячи маленьких и крупных поставщиков.