Председательствующий: То о чём вы спрашиваете его это взгляды на национализм. Это то, о чём вы его спросили, его взглядах на национализм, и это выглядит тратой времени.
Дикс: Я поставил ему это, так он был обвинен в национализме и экспансионизме, и что, поэтому, обвинение сделало вывод о том, что он планировал агрессивную войну финансируя вооружение; теперь он показал, конечно, что…
Председательствующий: Господин судья Джексон указал на то, что обвинение никогда не говорило, что он просто имел взгляды националиста и экспансиониста, но, что он имел эти взгляды и намеревался вступить в войну с целью применить их.
Дикс: Ваша светлость да, но предполагается, что эти мнения являются подтверждениями того — одними среди других — что он имел намерение вести агрессивную войну; что поэтому они, составили то, что мы юристы называём косвенными уликами о его намерении вести войну, до тех пор, пока этот аргумент — это больше не обвинение вменяемое судьей Джексоном, но аргумент обвинения…
Председательствующий: В этом нет вопроса. Он согласен с тем, что он придерживался этих взглядов. Поэтому, совершенно излишне вдаваться в этот факт. Единственный вопрос придерживался он их с невиновным намерением достижения их мирными методами, или он предусматривал преступные намерения в достижении их войной.
Дикс: Я лишь желаю сказать, ещё одну вещь об этом. Экспансионизм еще не обсуждался. Имей экспансионистские намерения доктор Шахт, это точно не вызовет возражений господина судьи Джексона. Поэтому…
Председательствующий: Доктор Дикс, я думаю, что вы можете задать ему вопросы об экспансионистах, его идеях о том кем были экспансионисты, что он подразумевал под экспансией, но в остальном мне кажется, вы просто подтверждаете именно то же самое, что подтверждает обвинение.
|
|
Дикс: Я полностью согласен. Доктор Шахт, вы являлись…
Председательствующий: Мы прервемся.
(Объявлен перерыв до 14 часов)
Вечернее заседание
Дикс: Доктор Шахт, я думаю, что мы оба будем говорить немного медленнее и делать паузу между вопросом и ответом.
Итак, пожалуйста, ответьте на вменение обвинения о том, что вы являлись экспансионистом. Пожалуйста, определите свою позицию.
Шахт: Никогда в своей жизни я не требовал даже пяди земли, не принадлежащей Германии, ни когда-либо я поддерживал такую идею.
У меня мнение, что не национально пытаться властвовать и править иностранными народами, ни приобретение иностранной территории это политически оправданное действие.
Эти два вопроса, с которыми мы наиболее столкнулись в настоящем.
С целью разъяснить свою позицию, вероятно, я могу добавить, то как я понимаю национализм, и то почему я был против каждой и любой формы экспансионизма. Всего одного предложения будет достаточно, предложения из речи произнесенной мной в августе 1935. По этому поводу я сказал, и я цитирую:
«Мы хотим выразить уверенность, что самоуважение требует уважения остальных, и сохранение национальной индивидуальности не должно означать умаления индивидуальности остальных; в отношении действий остальных мы уважаем свои собственные действия; и в конце в борьбе экономического соревнования можно быть победителем единственно путем примера и развития, а не через методы насилия или грубости».
|
|
Дикс: По мнению обвинения, в 1936 году вы публично угрожали войной, по случаю чего вы предположительно говорили о том, что дух Версаля был инструментом отжившей военной мании. Я ссылаюсь на документ ЕС-415, документ на который ссылалось обвинение.
Шахт: Я во время слушаний никогда не понимал, как в этой цитате могла быть угроза войной. Цитата завершалась словами — и я должен процитировать на английском, потому что у меня передо мной есть английские слова:
«Дух Версаля пропитан яростью войны, и не будет подлинного мира, прогресса или восстановления пока мир придерживается этого духа. Немецкий народ не устаёт произносить такое предупреждение».
Вывод говорит о том, что немецкий народ не устанёт произносить такое предупреждение. Мне кажется само собой разумеющимся, что настоящее выражение приводилось мной как факт того, что я предупреждал остальных от сохранения военной мании. Я не предупреждал своих, но весь мир, избегать придерживаться духа Версаля.
Дикс: Далее обвинение вменяет вам в этой связи, что вы публично одобряли идею Lebensraum для немецкого народа. В этой особой связи сделана отсылка к вашей речи, произнесенной во Франкфурте 9 декабря 1936, в которой вы сказали: «Германия имеет слишком ограниченное Lebensraum для своего населения».
Шахт: Эта речь от 9 декабря 1936 была речью, которая касалась восстановления колониальных прав Германии. Я никогда не требовал какого-либо Lebensraum для Германии, кроме колониального пространства. И снова на этом примере, я удивлен тем, что американский обвинитель обвиняет меня в моих усилиях в этом направлении, потому что Четырнадцать пунктов Вильсона, которых к сожалению не придерживались позднее, принимали во внимание колониальные интересы Германии. Впоследствии, я говорил снова и снова: «Если вы хотите мира в Европе, дайте Германии экономическую отдушину, в которой Германия может развиваться и из которой она сможет удовлетворить свои потребности. Иначе Германия будет центром беспокойства и проблем для Европы».
|
|
Я хочу процитировать одно предложение из речи произнесенной мной:
«Мир в Европе, вместе с миром во всём мире, зависит от того будут или нет у плотно населенных территорий в Центральной Европе средства для существования».
Я подчеркивал эту точку зрения снова и снова, но никогда я не связывал эти взгляды с идеей вооруженного конфликта.
Я хочу процитировать другое предложение из той же речи: «Я не упоминаю это соображение к частям Германии оторванным от неё» — и я говорил об утратах понесенных Германией — «с целью чтобы мы могли сделать вывод о воинственных намерениях; вся моя позиция и моя работа ведут к цели принесения мира в Европу посредством мирных и осмысленных соображений и мероприятий».
Председательствующий: Пожалуйста, вы приведете мне номера ПС и номера экземпляров этих двух речей?
Дикс: Ваша светлость я не могу сейчас, я извиняюсь, но я попытаюсь получить их и приобщить их письменно. Последняя речь во Франкфурте, и остальные…
Председательствующий: Хорошо. Вы приведете их письменно, не так ли?
Дикс: Да, именно.
Шахт: Вероятно, если это допустимо я могу сослаться на два других предложения из моей статьи, которую я в 1937 году опубликовал в «Foreign Affairs[1321]«, известном американском журнале. У меня есть передо мной немецкий перевод, который гласит, во введении, и я цитирую:
«Я делаю эти вступительные замечания с целью разъяснить ситуацию. Колониальная проблема сегодня, как и в прошлом, для Германии это не вопрос империализма или милитаризма, но всё еще несомненный и простой вопрос экономического существования».
Вероятно, я могу сослаться на положение, что очень влиятельные американцы были полностью согласны с таким взглядом. У меня есть заявление сделанное сотрудником президента Вильсона, полковником Хаузом[1322], который делал известное различие между «имевшими» и «не имевшими», и который был особенно влиятелен в оправдании учёта немецких колониальных интересов. Вероятно, я могу избежать цитирования.
Дикс: В этой связи я хочу отметить документ представленный обвинением, документ Л-111, экземпляр США-630. Этот документ касается вашего разговора с американским послом Дэвисом[1323], которым вы обвиняетесь в косвенных угрозах нарушения мира.
Шахт: Я уже только, что излагал, что я постоянно говорил о том, что Европа не сможет иметь мирного развития, если там нет средств к существованию для полностью перенаселенной Центральной Европы, и мне кажется, условия в настоящем показывают насколько я был прав — просто невозможно прокормить эти массы народа внутри Европы. И помимо этого я имел интерес в отвлечении Гитлера от совершенно неправильных идей в Восточной Европе и поэтому постоянно изо всех сил направлял его внимание на колониальную проблему для того, чтобы я мог отвлечь его от безумных идей экспансионизма на Востоке. Я вспоминаю, что в 1932, незадолго до получения им должности, у меня был разговор с ним в котором впервые я донёс ему эти факты и в особенности говорил ему, что полной бессмыслицей было бы думать об экспансии на Восток.
Затем, постоянно, в последующие годы, снова и снова, я говорил ему о колониальной проблеме, до конца лета 1936 у меня была возможность следовать своим идеям и Гитлер поручил мне миссию, которую я предложил ему, отправиться в Париж для обсуждения с французским правительством удовлетворительного решения для Германии в вопросе колоний. Это действительно произошло летом 1936. И к своему и остальных сторонников мира, удовлетворению, я могу сказать, что правительство Леона Блюма[1324], который тогда находился в должности, дало отрадную оценку такому решению европейской продовольственной и экономических проблем, и со своей стороны заявило, что оно было готово заниматься колониальной проблемой с целью вероятного возвращения Германии одной или двух колоний. Леон Блюм тогда по договоренности со мной предпринял информирование британского правительства об этих разговорах с целью получить его согласие или привнести обсуждение этой проблемы в британское правительство. Это в действительности произошло, но британское правительство месяцы хранило молчание, прежде чем окончательно определилось с какой-либо позицией в этом вопросе и так дискуссии затянулись до первых месяцев гражданской войны в Испании[1325] и ушли в тень и вытиснились проблемами испанской гражданской войны, так что продолжения обсуждения этой колониальной проблемы так и не последовало.
В январе 1937 тогда, когда американский посол в Москве, посол Джозеф Дэвис, посетил меня в Берлине, я был довольно раздражен медлительностью, с которой британское правительство встретило эти предложения и соответственно я далее вышел с просьбой о понимании и поддержке американского посла Дэвиса во всём вопросе. Я постоянно и непрерывно пытался получить понимающую поддержку представителей американского правительства. Я пытался снова и снова поведать этим господам о внутренних условиях и развитиях внутри Германии, рассказывая им насколько возможно и совместимо с немецкими интересами и держать их информированными. Это относилось к послу Дэвису, послу Додду[1326], послу Буллиту[1327], когда он находился в Берлине, и так далее.
Разговор с послом Дэвисом упоминается в документе, который представило обвинение, документе Л-111, который взят из книги, в которой посол Дэвис написал о своей миссии в Москву и мы вероятно вернёмся к этой книге позже.
Что касается жеста в своём разговоре с Дэвисом, я хочу процитировать снова лишь одно предложение, которое я снова процитирую на английском, поскольку у меня есть в распоряжении только английская книга.
«Шахт честно предупредил, что некий такой возможный план может развиваться, в открытых дискуссиях; и что, при успешности, освободит Европу от военной угрозы, освободит народы от огромных расходов на вооружение, восстановит свободу международной торговли, даст выход бережливости и естественным способностям его народа и изменит его нынешнее отчаяние на будущую надежду».
Дикс: В этой связи играют важную роль письменные показания Фуллера, это экземпляр США-629, и документ ЕС-450. Согласно этим письменным показаниям, вы предположительно заявили Фуллеру о том, что если Германия не получит колоний путём переговоров она их возьмёт. Пожалуйста, определите свою позицию об этом заявлении.
Шахт: В немецкой драме интриган инструктируется тираном, чтобы довести человека чести до краха, и он говорит в ответ: «Просто позвольте мне сказать одно слово этому человеку, и я так его повешу». Мне кажется, лорды юстиции, что в этом зале суда нет ни одного человека, который время от времени в своей жизни не говорил неудачного слова. И насколько это легко когда ты говоришь на иностранном языке, которым ты не владеешь мастерски.
Господин Фуллер знал меня как уважаемого делового человека, и это обсуждение, которое здесь воспроизведено, сделано, несомненно, по его лучшим сведениям. Он сам правильно сказал, что, даже попытавшись представить точные слова, он не может гарантировать, что каждое и всякое слово было сказано. Но если я говорил эти слова, тогда они кажутся лишь, тем, что я сказал о том, что мы, немцы должны иметь колонии и мы будем их иметь. Сказал ли я: «Мы возьмем их» или: «Мы получим их», это конечно для меня невозможно с точностью сказать сегодня спустя период в 10 лет.
Представитель обвинения также придумал выражение: «Мы их возьмем», немного насыщенней в отношении и, поэтому, я думаю, слегка прибавил, когда дважды говорил в своём представлении обвинений о том, что я говорил: «Мы возьмем эти колонии силой», и по второму поводу он даже сказал: «Мы возьмем эти колонии силой оружия». Но «силой» или «силой оружия» не упоминались во всех письменных показаниях Фуллера. И если я использовал такое слово или использовал его только для усиления, господин Фуллер имел бы причину сказать: «Значит, вы хотите взять колонии силой; как вы ожидаете это сделать?». Было бы полной бессмыслицей утверждать, что Германия даже способна взять заморские колонии силой. Ей не хватало — и всегда не хватит — владычества в морях, которое необходимо для этого.
Фуллер не возразил моему способу выражения и в своём разговоре он непосредственно продолжил — я цитирую:
«Вы недавно упоминали, что необходимое сырье не может быть получено, в силу немецкой нехватки зарубежной валюты. Вам поможет стабилизация?»
Поэтому, нежели, чем стать раздраженным о факте того, что я хотел колонии силой — нечто о чём я никогда не говорил и что противоречило моим взглядам, как я уже заявлял — он непосредственно продолжил о зарубежной валюте и стабилизации.
Дикс: Далее обвинитель утверждает, что вы были заинтересованы в покорении соседней территории в Европе.
Шахт: Этот вопрос не настолько безобиден как предыдущая ошибка обвинения. На предшествующем допросе, я обвинялся в следующем, и обвинитель, представляя свои обвинения здесь, ссылался на факт — я цитирую обвинителя:
«16 апреля, по поводу конференции о репарационных платежах в Париже, Шахт заявил: «В целом Германия сможет заплатить, только если коридор и Верхняя Силезия вернуться Германии».
Это из допроса от 24 августа 1945. Согласно дословному протоколу допроса, я ответил:
«Могло быть, что я так сказал».
Конечно, что о касается формулировки заявления, которое я сделал от 10 до 15 лет назад, я не вспомнил его. Но я помнил, что я сделал замечание в связи с коридором[1328] и Верхней Силезией и поскольку я полагал, что если обвинение представило мне эту запись, это был точный стенографический протокол, по этой причине и говорил, что может быть, что я сказал что-то такое. Обвинение взяло «может быть» и из этого построило следующее предложение:
«Данная цитата была зачитана Шахту, и он сказал о том, что она была правильной».
Данное обвинительное утверждение, поэтому ошибочное. Я сказал: «Могло быть, что я сказал нечто в этом отношении», но я не сказал, что это заявление, о том, что представленное мне было верным.
Затем, к счастью, в своём заключении здесь, я смог получить свою книгу, книгу, которую я написал о прекращении репарационных платежей, которая была опубликована в 1931 и в которой я к счастью привел текст своего заявления по вопросу, с которым мы сейчас разбираемся. У меня есть точный текст, и я хочу сказать, что эта книга приобщена в качестве доказательств, и из текста видно, что дословно я сказал:
«Относительно проблемы немецкого продовольствия и поставок продовольствия, в особенности, ввиду того, что импорт продовольствия снизился» — я прошу прощения — «что импорт будет снижен» — снова извиняюсь. Я не смог прочитать это — «что импорт продовольствия будет снижен и частично замещен домашней продукцией. Поэтому нельзя упускать из вида тот факт, что импорт сельскохозяйственных излишков с восточных территорий Германии утрачен при отделении, и что обширная территория, которая являлась почти исключительно аграрной отделена от Рейха. Поэтому экономическое обеспечение этой территории, Восточной Пруссии, постоянно снижается и правительство Рейха должно поддерживать и субсидировать его. Поэтому, постоянно, должны были предприниматься подходящие меры, которые значительно сокращали возможности Германии по платежам».
Дикс: Ваша светлость, это из нашей документальной книги, документ Шахт-16, немецкая страница 38, английская страница 44.
Шахт: Данная цитата абсолютно не согласуется с заявлением, представленным мне на допросе, и никоим образом впоследствии не приводит к выводу, что я был в пользу возврата территорий. Чего я требовал, было то, чтобы при определении способности Германии вносить репарационные платежи учитывалось отделение этих территорий. Когда обвинитель в своей речи добавил: «Я хочу указать на то, что в сентябре 1939 с той же самой территории началась война». Я думаю, эта инсинуация, в которой скорее характеризуется обвинитель, нежели я, против кого она намечалась.
Дикс: Что касается косвенных улик, то есть, непрямых доказательств о стремлении к агрессии, в которой вы обвиняетесь, обвинение включило ваше желание — ваше предполагаемое желание — аншлюса[1329] Австрии. Будьте любезны заявить о своей позиции по данному обвинению?
Шахт: С 1919 я считал аншлюс Австрии неизбежным, и в национальном смысле, то есть, духовном и культурном, он приветствовался. Но я всегда знал, что экономически аншлюс Австрии не был бы для Германии настолько возвеличивающим насколько ответственным. Но желание австрийского народа принадлежать, быть включенными в Германию — я присоединяюсь к этому желанию как к своему собственному и скажу, что если там было шесть с половиной миллионов человек, которые в 1919 спонтанно и позже на бесчисленных демонстрациях выражали свою волю быть включенными в братство с великой Германией, это было событием, которому немцы не могли бы противостоять, но в интересах Австрии должны были воспринимать с радостью. В этом смысле я всегда благоволил и уважал желание Австрии принадлежать к Рейху и хотел его осуществления путём настолько быстрым насколько позволяли внешнеполитические условия.
Дикс: Моё внимание снова обратили на тот факт, что вы всё еще говорите слишком быстро и что перевод немного отстает. Будьте добры говорить немного медленнее.
Каким было ваше мнение о присоединении Судетов[1330] к Германии?
Шахт: Касаясь присоединения Судетов, я никогда не думал о какой-либо такой вещи. Конечно, Чехословакия являлась европейской проблемой, и было печально, что в этом государстве, которые имело пять с половиной миллионов чехов, два с половиной миллиона словаков и около трёх с половиной немцев, немецкий элемент не имел средств выражения. Но лишь, потому, что чехословацкая проблема являлась не чисто немецко—чешской, но также словако—чешской проблемой, я видел решение этой проблемы таким путём и желал такого пути, чтобы Чехословакия конституировалась как федеративное государство, похожее вероятно на Швейцарию, разделенное на три различных, культурно отделенных, но политически унифицированных территории, что гарантировало единство немецко—чешско—словацкого государства.
Дикс: Каким было ваше мнение и отношение к проблеме войны; этим я подразумеваю, что касается философских, идеологических и практических соображений?
Шахт: Я всегда считал войну одной из наиболее разрушительных вещей, которое человечество придумало и по основным принципам, всю свою жизнь я был пацифистом.
Дикс: Доктор Шахт, в течение своей осмысленной и мыслительной жизни вы точно учитывали фундаментальные и глубокие различия между законным и этически обоснованным солдатством и милитаризмом в его различных дегенеративных формах. Что вы подразумеваете под последним и каким было ваше отношение к нему, то есть, к милитаризму?
Шахт: Конечно, я понимал необходимость обороны страны на случай войны или угроз, и я придерживаюсь этой теории. В этом смысле я всегда был благосклонен к Вермахту, но профессию солдата я считал полной лишений и характеризующуюся безвольностью и готовностью жертвовать, не потому что вероятно во время войны солдат отдавал свою жизнь — это долг каждого гражданина призывного возраста — но потому что вся его цель и устремление должно было направляться к концу, чтобы никогда не было сомнения в том чему его учили. Солдат, кадровый офицер, который по своей природе не пацифист, по моему мнению реально, промахивался мимо своего призвания. Впоследствии, я всегда был противником любого военного отклонения и эксцесса. Я всегда был против милитаризма, но я считал, что сознательная солдатская ответственность это высший зов которому может следовать гражданин.
Дикс: Итак, как вам известно, Джордж Мессершмит[1331], генеральный консул Соединенных Штатов в Берлине, сказал однажды в одном из своих разнообразных письменных показаний подготовленных обвинением, что вы говорили ему, о нацистских агрессивных намерениях. Будьте любезны заявить о своей позиции в этом отношении?
Шахт: Прежде всего, я хочу заметить, что конечно я никогда не делал заявлений такого рода, ни господину Джорджу Мессершмиту ни кому-либо ещё. Что касается этих трёх письменных показаний господина Мессершмита, которые были представлены обвинением, я сделаю дальнейшее заявление.
Господин Мессершмит утверждает, что у него были частые и множественные личные разговоры со мной, и я заявлю здесь и сейчас, что согласно точным воспоминаниям, я видел господина Джорджа Мессершмита вероятно два или три раза за всю свою жизнь. Господин Джордж Мессершмит сам представил наличие множественных контактов и многих личных разговоров со мной, и он утверждает далее, что его официальная должность привёла его к контакту со мной как с президентом Рейхсбанка и министром экономики.
Я не вспоминаю приёма господина Мессершмита в своём ведомстве. Господин Джордж Мессершмит взял две или три дискуссии и принялся меня характеризовать. Он назвал меня циничным, амбициозным, эгоистичным, тщеславным, двуличным. Я, к сожалению, не в состоянии аналогично дать полную картину характера господина Мессершмита. Но я точно должен оспорить их достоверность.
И как первую причину для этого я хочу процитировать общее замечание господина Мессершмита. В своих письменных показаниях от 30 августа 1945, документ 2385-ПС, господин Джордж Мессершмит сказал, и я цитирую: «Когда нацистская партия получила Германию, она представляла лишь небольшую часть немецкого населения».
Вопреки этому, я скажу, что до того как нацистская партия получила Германию она занимала около сорока процентов от всех мест Рейхстага. Такой процент господин Мессершмит назвал маленькой частью немецкого населения. Если дипломатические доклады отовсюду настолько достоверны, как в этом примере, то неудивительно, что нации не поняли друг друга.
Я всё еще хочу поправить отдельное замечание господина Мессершмита. Господин Мессершмит утверждает, как я цитировал минуту назад, что его обязанности привели его к контакту со мной в качестве министра экономики. В своих письменных показаниях от 28 августа, 1760-ПС, господин Мессершмит сказал, я цитирую: «Во время волны террористической деятельности в мае и июне 1934[1332], я уже приступил к своим обязанностям американского поверенного в Вене». В августе 1934 я стал министром экономики, в то время как с другой стороны, господин Мессершмит, уже в мае 1934, приступил к своим официальным обязанностям в Вене; но это не предотвратило утверждения господина Мессершмита о том, что его официальные обязанности приводили его к частому контакту со мной в качестве министра экономики. Я думаю этого достаточно, чтобы правильно оценить качества памяти господина Мессершмита.
Дикс: В похожей связи, обвинение непрерывно ссылается на дневник бывшего посла в Берлине, господина Додда, который был опубликован его детьми на основании его личных записей после его смерти. Данный документ номер ЕС-461. Обвинение непрерывно цитирует из его дневника также для подтверждения того, что господин Додд, считал вас поджигателем войны. Я конечно знаю, что вы были другом господина Додда, факт показан в его дневнике. Вы можете, сказать мне как эти два факта согласуются?
Шахт: Прежде всего, я могу сказать, что посол Додд был одной из наиболее неопределенных личностей, что я встречал, человеком праведного характера, неустранимой верности своим убеждениям. Он был профессором истории, несомненно, хорошим историком. Он учился в немецких университетах. Я думаю, что он перевернулся бы в своей могиле, если бы узнал, что записи, которые он случайно вносил в свой дневник будут составлены вместе его двумя детьми без комментариев и напечатаны без выяснения.
Господин Додд, к сожалению, я скажу, имел одну характеристику, которая делала работу с ним немного сложной. Я думаю, причина этого лежит в непоколебимости убеждений, которые часто сначала разворачивали его в другую сторону из-за внешнего влияния. Он находил достаточно трудным для себя легко и свободно видеть, и он был ещё менее в состоянии понимать взгляды остальных в правильном свете. Многие вещи, о которых ему говорили, он недопонимал и в ошибочном свете.
На странице 176 его дневника, в нижней части, есть одно предложение, которое я хочу процитировать, проиллюстрировав положение, которое я пытаюсь сделать. Тут он говорит: «Пятнадцать минут говорил с Фиппсом[1333]«— тогда британским послом — «о нарастающих доказательствах интенсивной военной деятельности Германии». Это заявление датировано осенью 1934 и я думаю, никто не способен сказать, что осенью 1934 были какие-либо разговоры о военной деятельности со стороны Германии. Господин Додд несомненно использовал выражение «война», вместо «вооружения»; он говорит «Krieg» вместо «Aufrustung». В этом смысле, я думаю, он недопонимал слов.
И, в качестве дальнейшего доказательства сложности, которая имелась в достижении понимания посла, я могу сказать, что министерство иностранных дел попросило его однажды брать секретаря, которому будут предоставлять записи дискуссий с представителями министерства иностранных дел для того, чтобы избежать недопонимания.
Поэтому, мне кажется, что все эти заявления господина Додда неправильно поняты. Что касается себя я могу сказать лишь то, что я уже сказал о господине Мессершмите, что конечно я никогда не говорил о военных намерениях.
Дикс: Итак, в своём дневнике он говорит о том, что он благосклонно расположен к вам. У вас имелось какое-либо подтверждение его дружеского отношения к вам?
Шахт: Могу я вероятно сослаться на переписку с Гендерсоном[1334]…
Дикс: Да, мы можем заняться этим позже.
Шахт: Тогда я просто ограничу себя вашим вопросом. Додд был полностью дружелюбен ко мне, и я глубоко его уважал. Я видел знак его дружбы в том, что незадолго перед своим отбытием из Берлина в декабре 1937 он посетил меня в моём доме, и этот инцидент также затронут в его дневнике, и я хочу процитировать лишь одно предложение: «Я отправился в дом доктора Шахта в Далеме. Я особо желал увидеть Шахта, чья жизнь находилась в опасности».
Другими словами, господин Додд услышал о неминуемой атаке на мою жизнь со стороны национал-социалистов, и посчитал достаточно важным поводом прибыть лично в мой дом с целью предупредить меня.
Вторую часть доказательства его дружбы ко мне можно увидеть из последнего визита ко мне совершенного спустя несколько дней после его возвращения из Америки. Тогда он снова срочно призывал меня, чтобы я отправился с ним в Америку, или насколько возможно быстрее, чтобы я сменил место жительства на Америку, и что меня там хорошо примут. Мне кажется он никогда не сказал бы мне этого, не испытывая ко мне определенной степени дружбы.