(Из стенограммы заседаний Международного Военного Трибунала от 26 и 29 апреля 1946 [1213])
Сто пятнадцатый день
Пятница, 26 апреля 1946
Вечернее заседание
Маркс [1214]: Господин Председательствующий, с разрешения Трибунала, я сейчас вызываю подсудимого Штрейхера для дачи показаний.
(Подсудимый Штрейхер занимает место свидетеля)
Председательствующий [1215]: Вы назовёте своё полное имя?
Штрейхер: Юлиус Штрейхер.
Председательствующий: Повторите эту клятву за мной: «Я клянусь господом — всемогущим и всевидящим — что я буду говорить чистую правду — и не утаю и не добавлю ничего.
(Подсудимый повторяет клятву на немецком)
Председательствующий: Вы можете сесть.
Маркс: Свидетель, для начала вы приведёте Трибуналу краткое описание своей карьеры?
Штрейхер: Я хочу попросить Трибунал позволить мне сделать короткое заявление в отношении моей защиты. Во-первых…
Председательствующий: Вы действительно сами ответите на вопросы, что вам поставят.
Штрейхер: Ваша честь, мой защитник не может сказать, то что я должен сейчас сказать. Я хочу попросить разрешения — короче, мой защитник не вёл и не был в состоянии вести мою защиту тем способом, что я хотел; я хочу заявить об этом Трибуналу.
Председательствующий: Подсудимый вы понимаете, что Трибунал не желает занимать своё время необязательными вопросами. Нет возражения вашим материальным заявлениям или вашему чтению того, что необходимо. Мы надеемся, что вы будете кратки насколько возможно.
Штрейхер: Я упомяну только факты, четыре факта.
Во-первых, устав, созданный для этого Международного Военного Трибунала гарантирует подсудимому право на беспрепятственную и справедливую защиту.
|
|
Во-вторых, до начала суда подсудимые получили список содержащий имена адвокатов из которых подсудимые могли выбрать своего защитника. Поскольку мюнхенский адвоката, которого я выбрал для своей защиты не смог находиться в моём распоряжении, я попросил военный трибунал предоставить нюренбергского адвоката, доктора Маркса в моё распоряжение. Это было сделано.
В-третьих, когда я впервые встретил своего защитника, я рассказал ему о том, что он должен ожидать, как мой защитник, нападок от публики. Немногим спустя, коммунистической газетой, публикующейся в русской зоне Берлина была совершена нападка. Международный трибунал был вынужден сделать публичное заявление, отвергая нападки этой газеты и заверив моего защитника в ясной защите военным трибуналом.
В-четвертых, хотя заявление сделанное Международным Военным Трибуналом не оставляло сомнения в том факте, что трибунал желал увидеть защиту подсудимых беспрепятственной, случилась новая нападка, на этот раз по радио. Диктор сказал: «Среди защитников подсудимых есть замаскированные нацисты и антисемиты». Ясно то, что эти террористические нападки делались с намерением запугать защитников подсудимых. Эти террористические нападки могли повлиять на факт — то есть у меня впечатление — что мой собственный защитник отказался представлять Трибуналу большое число документальных доказательств, которые я считал важными.
В-пятых, я желаю заявить, что мне не была предоставлена возможность подготовить беспрепятственную и справедливую защиту в данном Международном Военном Трибунале.
|
|
Председательствующий: Вы можете оставаться убежденным, что Трибунал изучит всё, что, по мнению Трибунала, содержится в деле или относится к вашему делу или в любом материале, представленном в вашем деле и что вам будет предоставлена полная возможность проводить вашу защиту.
Штрейхер: Спасибо. Из своей жизни…
Маркс: Господин Председательствующий, извините меня; могу я попросить кратко заявить о своей позиции. Если суд позволит, когда меня попросили принять защиту господина Штрейхера, у меня естественно были тяжкие сомнения. У меня…
Председательствующий: Доктор Маркс, я не думаю, что для вас действительно необходимо, давать какие-либо личные объяснения на этой стадии. Это очень возможно, что подсудимый может иметь иные идеи о собственной защите. Я думаю нам лучше позволить ему продолжать свою защиту.
Маркс: Господин Председательствующий, вместе с тем, я хочу попросить разрешения, просто упомянуть следующее положение: как представитель и защитник подсудимого я оставил за собой право решать, как мне вести его защиту. Если у клиента мнение, что определенные документы или книги относятся к делу, а у представителя мнение, что нет, тогда это расхождение во мнениях между защитником и клиентом.
Если у господина Штрейхера мнение, что я неспособен или не в состоянии проводить его защиту, тогда он должен просить другого защитника. Я осведомлен, что на стадии слушаний для меня будет очень сложным довести дело до своего логического завершения, и прошу освободить меня от защиты. Меня не терроризировали какие-либо журналисты, но для защитника утрата доверия своего клиента это совершенно иной вопрос; и по этой причине я чувствую обязанность просить суд решить, могу ли я в таких обстоятельствах продолжать защиту своего клиента.
|
|
Председательствующий: Трибунал благодарит доктора Маркса, за объяснение и заявление, которое вы сделали в соответствии с традициями юридической профессии и поэтому он, думает, что дело продолжится, и что вы должны продолжать дело. Итак, подсудимый, вы продолжите?
Штрейхер: О моей жизни: я родился 12 февраля 1885 в небольшой деревне в Баварской Швабии. Я был младшим из девяти детей. Мой отец был учителем в начальной школе. Я также стал учителем в начальной школе. В 1909, после нескольких лет работы в своём родном округе, я был вызван в муниципальную школу в Нюрнберге. Здесь у меня была возможность контактировать с семьями детей рабочего класса в пригородах и наблюдать социальные контрасты. Этот опыт привел меня к решению пойти в 1911 в политику. Я стал членом Демократической партии[1216]. В качестве молодого демократического оратора, я выступал на выборах в Рейхстаг[1217] в 1912. Машина, предоставленная в моё распоряжение оплачивалась банковской фирмой Кюна[1218]. Я отмечаю это положение, потому что у меня был повод много сотрудничать с евреями, даже в Демократической партии. Поэтому мне позже суждено было стать писателем и оратором по расовой политике.
Пришла мировая война, и я также отправился в армию как ефрейтор в пехотном полку. Затем я стал офицером в пулеметном подразделении. Я вернулся домой с двумя Железными крестами, с Баварским орденом, и редким австрийским Крестом Заслуг, прикрепленным к Ленте за Отвагу. Когда я вернулся домой, у меня не было желания снова идти в политику. Я лишь намеревался сохранять частную жизнь и посвятить себя своей профессии. Затем я увидел кроваво-красные революционные плакаты в Германии и тогда я впервые присоединился к разъяренным массам. На митинге, когда оратор закончил, я попросил быть выслушанным, в качестве постороннего лица. Внутренний голос отправил меня на трибуну, и я выступил. Я присоединился к дебатам и говорил о недавних событиях в Германии. В ноябрьской революции 1918[1219] евреи и их друзья захватили политическую власть в Германии. Евреи находились в правительстве Рейха и во всех провинциальных правительствах. В моей родной Баварии министром-президентом был польский еврей по имени Эйснер-Космановский[1220]. Реакция среди средних классов в Германии выразила себя в форме организации известной как «Schutz und Trutzbund»[1221]. Местные отделения этой организации формировались во всех крупных городах Германии; и волею судьбы, после того как я снова выступал на собрании, ко мне подошел человек и попросил меня прийти в общество культуры в золотом зале и послушать, что они там говорят.
Таким путём, господа Трибунал, я стал, вовлечен в то, что привело меня сегодня сюда. Судьба сделала со мной то, о чём международная пропаганда думала сама. Меня называли гончей — кровавым царём Франконии; моё достоинство атаковалось, уголовнику заплатили 300 марок, для клятвы в этом самом зале, о том, что он видел меня, в качестве офицера во Франции во время войны, насиловавшего мадам Дюкесне, жену учителя в Атисе, рядом с Перроной. Это было за 2 года до того как кто-то его предал и правда открылась.
Господа, получение 300 марок представлялось здесь в этом суде. С 300 марками они пытались лишить меня чести.
Я упоминаю это дело только, потому, что моё дело это особый случай; и если судить о нём по справедливости, тогда мне должно быть позволено, сделать такое замечание в последующем. В этой связи, я могу сказать, что это не совпадение, что первый вопрос заданный мне советским-русским офицером допрашивавшем меня был, о том, являлся ли я половым преступником.
Господа, я расскажу вам, как мне было суждено вступить в «Schutz und Trutzbund». Я рассказал вам, о том какими тогда были условия в Германии, и поэтому было естественным развитием, что я больше не посещал центры революции для участия в дебатах. Я чувствовал себя призванным созывать митинги сам и так я выступал, вероятно, 15 лет почти каждую пятницу перед 5000, 6000 человек. Я совершенно открыто признаю, что в период 20 лет я отправлялся произносить речи в крупнейших городах Германии, иногда на митингах на спортивных площадках и на общественных площадях, к аудитории от 150000 до 200000 человек. Я делал это 20 лет, и я заявлю здесь, что мне не платила партия. Обвинение никогда не добьется успеха, даже обращаясь к обществу, в доставке кого-либо в этот зал суда, кто может свидетельствовать, что мне когда-нибудь платили. У меня всё еще было небольшое содержание, которое сохранялось после моего освобождения с должности в 1924. Тем не менее, я оставался одним единственным неоплачиваемым гауляйтером[1222] в движении. Само собой разумеется, позже своими работами я поддерживал себя и своих помощников.
Итак, господа, в 1921 году — я вернусь теперь к этому периоду — я отправился в Мюнхен. Мне было любопытно, потому что кто-то сказал мне: «Ты должен когда-нибудь послушать Адольфа Гитлера[1223]«. И снова судьба протянула руку. Эта трагедия может быть только схвачена теми, чье видение не ограничено материальным, но кто может воспринимать те высшие колебания, которые даже сегодня не нашли своего полного выхода.
Я отправился в мюнхенскую «Burgerbraukeller[1224]«. Адольф Гитлер выступал там. Я услышал только его имя. Я никогда не видел этого человека раньше. И я сидел там, неизвестный среди неизвестных. Я увидел этого человека, незадолго до полуночи, после чего он выступал 3 часа, покрывшись потом, излучаясь. Мой сосед сказал, что он думал, что он видел свечение над его головой; и я, господа, ощутил нечто возносящиеся над банальностью. Когда он закончил свою речь, внутренний голос велел мне встать. Я пошел на трибуну. Когда Адольф Гитлер спускался, я приблизился к нему и назвал ему своё имя.
Обвинение представило Трибуналу документ, который напоминает этот момент. Адольф Гитлер написал в своей книге «Mein Kampf [1225]«, что мне стоило больших усилий передать ему движение, которое я создал в Нюрнберге.
Я упоминаю это, потому что обвинение думало, что эти вещи в книге Гитлера, «Mein Kampf», должны быть представлены и использованы против меня. Да, я горжусь этим; я заставил себя передать Гитлеру движение, которое я создал во Франконии. Это франконийское движение дало движению, которое Адольф Гитлер создал в Мюнхене и южной Баварии мост в северную Германию. Я это сделал.
В 1923 я принял участие в национал-социалистической революции или, скорее, попытке революции. Она вошла в историю как Гитлеровский путч[1226]. Адольф Гитлер попросил меня прибыть в Мюнхен для этого. Я отправился в Мюнхен и принял участие в митинге, на котором Адольф Гитлер пришел к единому соглашению с представителями средних классов Германии отправиться в северную Германию и положить конец хаосу.
Я маршировал с ним до Feldherrnhalle[1227]. Затем я был арестован, и как и Адольф Гитлер и Рудольф Гесс, и остальные, был помещен в Ландсберг-ам-Лех. Спустя несколько месяцев я был выдвинут кандидатом в баварский парламент от Volkischer Block[1228] и был избран в 1924 году.
В 1925 после повторного разрешения движения и освобождения Адольфа Гитлера из тюрьмы, меня сделали гауляйтером Франконии. В 1933 я стал депутатом Рейхстага. В 1933 или 1934 мне был пожалован почетный титул группенфюрера СА[1229].
В феврале 1940 мне был дан отпуск. Я жил 5 лет, до конца войны, в своём поместье. В конце апреля я отправился в южную Баварию, в Тироль. Я хотел покончить с собой. Затем случилось кое-что, на что я не мог повлиять. Но я могу сказать одну вещь: я сказал друзьям: «Я провозглашал о своих взглядах 20 лет. Я не хочу завершать свою жизнь самоубийством. Я продолжу свой путь, чтобы ни случилось, как фанатик дела правды до самого конца, фанатик дела правды».
Здесь я могу упомянуть, что сознательно дал своей боевой газете, «Der Sturmer[1230]«, подзаголовок, «еженедельник борьбы за правду». Я полностью осознавал, что я не могу владеть всей правдой, но я также знал, что от 80 до 90 процентов того, что я c убеждением провозглашал являлось правдой.
Маркс: Свидетель, почему вы были отстранены от учительской профессии? Вы когда-либо совершали какой-либо наказуемый или аморальный акт?
Штрейхер: Действительно, я уже ответил на этот вопрос. Каждый знает, что я не мог действовать публично в этой профессии, если я совершил преступление. Это не правда. Я был отстранен от профессии, потому что большинство партий в баварском парламенте осенью 1923, после Гитлеровского путча, требовали моего отстранения. Это, господа, было моим преступлением недостойного поведения.
Маркс: Вам известно, что в отношении вас выдвинуты два обвинения. Первое, вы обвиняетесь в участии в заговоре целью которого было начало войны, или войн, в целом агрессии, нарушении договоров и тем самым, или даже на ранней стадии, совершении преступлений против человечности.
Во-вторых, вы обвиняетесь в преступлениях против человечности как таковых. Сейчас я хочу задать вам различные вопросы по первому пункту. У вас когда-либо были дискуссии с Адольфом Гитлером или остальными руководящими людьми государства или партии, на которых обсуждался вопрос агрессивной войны?
Штрейхер: Я могу ответить на это «нет» сразу же, но мне должно быть разрешено сделать короткое заявление.
В 1921, как я уже сказал, я отправился в Мюнхен; и на трибуне перед публикой я передал своё движение фюреру. Я также написал ему позже письмо в этой связи. Никакого другого совещания не проходило с Адольфом Гитлером или каким-либо иным лицом. Я вернулся в Нюрнберг и отправился выступать. Когда провозглашалась партийная программа я не присутствовал. Это объявление также, делалось публично; заговор был настолько публичным, что политические оппоненты могли предпринять попытки терорризации.
Итог: Никаких секретных собраний с принятием клятв или чего-либо согласованного о чем публике не было известно. Программа существовала: она была представлена полиции; на основании закона управляющего организациями, партия, как и остальные партии, была внесена в реестр организаций. Так что тогда не было заговора.
Маркс: Свидетель, одним из наиболее важных пунктов партийной программы было требование, «свобода от Версаля[1231]«. Какими были ваши идеи о возможности однажды избавиться от Версальского договора?
Штрейхер: Я думаю, что я могу заявить об этом очень кратко. Мне кажется Трибуналу это известно. Конечно, вы иногда найдете одного предателя в народе — как того, что сидел здесь сегодня; и вы также найдете неограниченное количество достойных людей. И после последней войны эти достойные люди сами выбрали лозунг «свобода от Версаля».
Джексон [1232]: С позволения вашей чести, я думаю, я должен возразить такого рода процедуре. Этот свидетель не имеет права называть другого свидетеля предателем. Ему не задавали вопроса, на который он бы так ответил, и я прошу Трибунал предостеречь его в ясных терминах и чтобы он здесь ограничивал себя ответами на вопросы и, чтобы мы могли соблюдать порядок.
Председательствующий: Да, соблюдайте этот запрет.
Штрейхер: Я прошу прощения у Трибунала. Это была оговорка.
Председательствующий: То наблюдение, что вы сделали я сам не уловил, но оно было сделано со ссылкой на свидетеля, который здесь давал показания и у вас вообще не было никакого права называть его предателем или давать какой-либо комментарий о его показаниях.
Маркс: Господин Штрейхер, будьте добры избегать таких замечаний. Адольф Гитлер говорил в юбилейные дни партии о клятвенном братстве. Что вы об этом скажете?
Штрейхер: Клятвенное братство — это значит, что он, Гитлер, был убежден, что его старые сторонники являлись его единомышленниками, в сердце, и в политической верности — клятвенное братство разделяло те же взгляды и объединяло свои сердца.
Маркс: Это не означает, что заговор существовал?
Штрейхер: Тогда бы он сказал, что мы были братством заговорщиков.
Маркс: Были какого-либо рода близкие отношения между вами и остальными подсудимыми, которые можно назвать заговором, и вы лучше были знакомы или вы имели особо близкие отношения с кем-либо из подсудимых?
Штрейхер: Поскольку они являлись старыми членами партии мы были единым сообществом людей с одинаковыми убеждениями. Мы виделись на встречах гауляйтеров; или когда один из нас выступал в столице гау другого, мы видели друг друга. Но я имел честь познакомиться с министрами Рейха и господами из армии только здесь. Поэтому политической группы — как активной группы — точно не существовало.
Маркс: В ранние дни партии, какое решение предусматривалось для еврейской проблемы?
Штрейхер: Что же, в ранние дни партии, решение еврейской проблемы никогда не упоминалось также, как никогда не упоминался и вопрос решения проблем Версальского договора. Вы должны помнить состояние хаоса, существовавшее тогда в Германии. Адольфа Гитлера сказавшего своим членам в 1933: «Я должен начать подготовку войны», приняли бы за дурака. У Германии не было вооружений. Наша армия в 100 000 человек имела немного орудий. Возможность сделать пророчество о войне не обсуждается, и, говоря о еврейской проблеме в то время, когда, я могу сказать, публика делала различия в отношении евреев только на основе религии, или речь о решении еврейской проблемы, была бы абсурдом. Поэтому, до 1933, решение еврейской проблемы не являлось темой обсуждения. Я никогда не слышал Адольфа Гитлера упоминавшего её; и здесь нет ни одного о ком, я могу сказать, что я когда-либо слышал его говорившего хотя бы одно слово об этом.
Маркс: Предполагается, что вы в особенности имели близкие отношения с Адольфом Гитлером и что вы имели существенное влияние на его решения. Я хочу попросить вас описать ваши отношения с Адольфом Гитлером и прояснить их.
Штрейхер: Любой, у кого был повод познакомиться с Адольфом Гитлером знает, что я верен говоря, что те, кто представлял себе, что они могут проложить путь к его личной дружбе совершенно ошибались. Адольф Гитлер был немного эксцентричен в каждом отношении, и мне кажется, я могу сказать, что дружбы между ним и другими людьми не существовало — дружбы, которую можно было описать как близкую дружбу. Было не просто приблизиться к Адольфу Гитлеру; и любой, кто хотел приблизиться к нему мог сделать это только совершив некий мужественный поступок.
Если вы спрашиваете меня сейчас — я знаю, что вы подразумеваете этим вопросом — я могу сказать, что до 1923 Адольф Гитлер не доверял мне. Хотя я передал ему своё движение без остатка, он отправил Геринга — который позже стал маршалом Рейха — некоторое время спустя в Нюрнберг. Геринг был тогда молодым руководителем СА — я думаю он был руководителем СА — он прибыл для изучения вопроса и определения был ли я или те кто осуждал меня правыми. Я не подразумевал это как обвинение, но просто как заявление о факте. Спустя время он отправил второе, и затем третье лицо — короче, он не доверял мне до 1923.
Затем пришел Мюнхен и путч. После полуночи, когда большинство их оставило его, я появился рядом с ним и сказал ему о том, что публике следует сказать теперь, когда наступить следующий великий день. Он посмотрел на меня пристально и сказал: «Вы это сделаете?» я сказал: «Сделаю»
Может быть, обвинение до этого имело документ. Затем, после полуночи, он написал на клочке бумаги: «Штрейхер будет ответственным за всю организацию». Это было на следующий день, 11 ноября; и 11 ноября я публично вёл пропаганду, до часа перед маршем на Feldherrnhalle. Затем я вернулся и всё было готово. Наше знамя — которое стало знаменем крови — развевалось впереди. Я присоединился ко второй группе, и мы маршировали в город к Feldherrnhalle. Когда я увидел винтовку за винтовкой перед Feldherrnhalle и знал, что сейчас будет перестрелка, я маршировал в 10 шагах впереди знамени и маршировал прямо на винтовки. Затем началось побоище, и мы были арестованы.
Я почти закончил.
В Ландсберге — и это важная часть — Гитлер объявил мне и людям которые находились с ним в тюрьме о том, что он никогда не забудет этот мой поступок. Таким образом, из-за участия в марше на Feldherrnhalle и марширования во главе процессии, Адольф Гитлер мог почувствовать тягу ко мне больше чем к остальным.
Это была дружба, рожденная в поступке.
Маркс: Вы закончили?
Штрейхер: Да.
Маркс: Вы консультировались с Адольфом Гитлером по важным вопросам?
Штрейхер: Я видел Адольфа Гитлера, только на совещаниях гауляйтеров; когда он прибывал в Нюрнберг для встреч, мы вместе обедали, вместе с пятью, десятью, или более людьми. Я вспоминаю, что находился с ним наедине лишь однажды в Коричневом доме в Мюнхене, после постройки Коричневого дома; и наш разговор был неполитическим. Все разговоры, которые я имел с Адольфом Гитлером, бывшие в Нюрнберге, Мюнхене, или где-то еще, проходили в присутствии членов партийного окружения.
Маркс: Теперь я перехожу к 1933. 1 апреля 1933 был объявлен днём бойкота по всему Германскому Рейху против еврейского населения. Что вы можете сказать нам об этом и какое участие вы в нём играли?
Штрейхер: За несколько дней до 1 апреля я был вызван в Коричневый дом в Мюнхене. Адольф Гитлер объяснил мне, кое-что, что я уже знал, а именно, что огромная пропагандистская кампания против новой Германии осуществлялась зарубежной прессой. Хотя он сам только стал канцлером, хотя Гинденбург[1233] еще оставался главой Рейха, хотя существовал парламент, огромная кампания ненависти против Германии началась в зарубежной прессе.
Фюрер говорил мне о том, что даже флаг Рейха, эмблема суверенитета, являлся предметом оскорблений за рубежом и что мы скажем еврейству: «Больше ни одного шага». Мы покажем ему, что мы больше не потерпим такого.
Затем он сказал мне, что день бойкота был назначен на 1 апреля, и что я должен его организовать. Вероятно, это не будет не относящимся к данному положению, указать на следующие факты: Адольф Гитлер думал, что будет неплохо использовать моё имя в связи с этим днём бойкота; в конце это было сделано. Так я принял организацию бойкота и отдал директиву, которая я думаю в руках суда. Нет необходимости подробно говорить о ней. Я принял инструкции, чтобы не было покушений на жизни евреев, чтобы одного или больше охранников поставили перед всеми еврейскими предприятиями — то есть, перед каждым еврейским магазином — и чтобы эти охранники были ответственными за надзор за сохранностью собственности. Короче, я организовал мероприятия таким способом, которого вероятно не ожидали от меня; и вероятно не ожидали многие члены партии. Я откровенно это признаю.
Одна вещь точна; за исключением небольших инцидентов день бойкота прошел прекрасно. Я думаю, что нет ни одного еврея, который опровергнет это. День бойкота был дисциплинированным мероприятием и не был «анти» в смысле нападения на что-нибудь. У него была чисто оборонительная трактовка.
Маркс: Тогда был сформирован комитет, включающий видных, то есть, ведущих руководителей партии и этот комитет, когда-либо возникал?
Штрейхер: Что касается комитета, он был похож на секретный правительственный совет в Берлине, который никогда не встречался. Фактически, я думаю, что все члены кабинета даже ни видели друг друга или знакомились друг с другом.
Маркс: Члены комитета?
Штрейхер: Комитета по бойкоту, который был представлен в газетах Берлина Геббельсом[1234]. Это была газетная история. Я однажды говорил с Геббельсом по телефону. Он спросил, как шли дела в Мюнхене, где я находился. Я сказал, что всё шло прекрасно. Таким образом, никакого совещания не проводилось; это было сделано в отношении, чтобы показалось, нечто большее, чем было на самом деле.
Маркс: Свидетель, вы несколько минут назад сделали ошибку, говоря о мюнхенской истории в 1923. Вы подразумевали 9 ноября — или нет — 9 ноября 1923, о чем вы говорили?
Штрейхер: Я не помню.
Маркс: Это должно быть 9 ноября 1923?
Штрейхер: 9 ноября 1923.
Маркс: Да. Так называемый «расовый закон[1235]«был принят на партийном дне Рейха в Нюрнберге в 1935. С вами консультировались о планировании и подготовке проекта закона; и вы принимали какое-либо участие в их подготовке?
Штрейхер: Да, я думаю, я принимал в них участие, поскольку годами я писал о том, что любого дальнейшего смешения немецкой крови с еврейской кровью следует избегать. Я, писал такие статьи снова и снова; и в своих статьях я непрерывно подчеркивал факт, что евреи должны служить примером каждой расе, так как они создали для себя расовый закон — закон Моисея[1236], который говорил: «Если вы приходите на чужую землю вы не должны брать себе чужеземок». И в этом, господа, огромная важность в суждении о Нюрнбергских законах. Эти еврейские законы были взяты как образец для этих законов. Когда, спустя века, еврейский законодатель Эздра[1237] обнаружил, что множество евреев женаты на не-еврейских женщинах, эти браки были расторгнуты. Так начиналось еврейство, которое, из-за введения этих расовых законов, выжило в веках, в то время все другие расы и цивилизации испарились.
Маркс: Господин Штрейхер, это больше экскурс. Я спросил вас, принимали ли вы участие в планировании и работе над проектом закона, или были ли вы сами не удивлены, когда эти законы были приняты.
Штрейхер: Я был совершенно честен говоря, что я думаю, что я косвенно внёс вклад в создание этих законов.
Маркс: Но вы не консультировали о самих этих законах?
Штрейхер: Нет. Я заявляю следующее: на партийном дне Рейха в Нюрнберге в 1935, мы были вызваны в зал, не зная, что произойдет — по крайней мере, у меня самого не было сведений — и были провозглашены расовые законы. Это был единственный раз, чтобы я слышал об этих законах; и я думаю, что за исключением господина Гесса, и т. д., это правда, что большинство господ на скамье, присутствовали на этом партийном дне Рейха. Впервые мы услышали об этих указах на партийном дне Рейха. Я прямо не сотрудничал. Я могу сказать откровенно, что я относился к ним как к умеренным, раз уж со мной не консультировались в создании этих законов.
Маркс: Существовала мысль, что ваше содействие не требуется?
Штрейхер: Да.
Маркс: У вас было мнение, что законодательство 1935 представляло окончательное решение еврейского вопроса государством?
Штрейхер: С ограничениями, да. Я был убежден, что если осуществить партийную программу, еврейский вопрос был бы решен. Евреи стали немецкими гражданами в 1848. Их права, в качестве граждан отнимались у них этими законами. Половое смешение было запрещено. Для меня, это представляло решение еврейской проблемы в Германии. Но я верил, что иное международное решение еще будет найдено, и что в некий день пройдут дискуссии различными государствами относительно требований заявлявшихся сионизмом. Эти требования нацеливались на еврейское государство.
Маркс: Что вы можете сказать нам о демонстрациях против еврейского населения в течение ночи с 9 на 10 ноября 1938[1238], и какую роль вы играли в них?
Председательствующий: Доктор Маркс, если вы продолжите с ним, уже 5 часов; и я думаю нам лучше прерываться до утра понедельника.
(Трибунал отложен до 10 часов 29 апреля 1946)
Сто шестнадцатый день
Понедельник, 29 апреля 1946
Утреннее заседание
Маркс: Господин Председательствующий, господа Трибунал: прежде чем я продолжу с вопросами к подсудимому Штрейхеру, могу я попросить разрешения сделать заявление?
В пятницу вечером, господин Штрейхер сослался на случай, а именно то, что событие в прессе касалось меня и моего профессионального отношения. Я впоследствии также имел возможность сослаться на этот случай в своём заявлении, и указывал тогда на то, что я попросил, зашиты Трибунала против этой порочащей нападки на мою работу и эта защита была мне любезно предоставлена. По этому поводу и в этом импровизированном объяснении, я использовал выражение «газетный писатель». Я использовал его исключительно со ссылкой на конкретного журналиста, который написал спорную статью в той берлинской газете относительно моей персоны и моей деятельности в качестве адвоката.
Никоим образом я не выражал, и не подразумевал выражения, ссылающегося на прессу в целом. Я был далек от намерения каким-либо способом напасть на прессу, группу экспертов от прессы, и конкретно на сотрудников мировой прессы, работающих здесь; ни желал повредить их профессиональному достоинству.
Причина этого моего заявления это заявление, сделанное по радио, согласно которому я, адвокат Маркс, нападал и пренебрегал прессой в целом. Я, конечно, осведомлен о значимости прессы. Я знаю точно, что пресса вносит вклад, и я был бы последним человеком полностью не осознавая чрезвычайную сложность работы в ответственной задаче прессы. Могу, я поэтому, совершенно публично перед этим Трибуналом попросить, чтобы это заявление было принято; и могу я попросить господ от прессы принять моё заявление в том духе, который мы сделали, а именно о том, что это был просто специальный комментарий об этом конкретном господине, а не каким-либо образом обо всей прессе. Вот, что я хотел сказать.
Председательствующий: Доктор Маркс, Трибунал понял ваше заявление ранее в том смысле, о котором вы сейчас это пояснили.
Маркс: Да. С разрешения Трибунала, я должен продолжить свой допрос.
Какие цели вы преследовали своими речами и своими статьями в «Der Sturmer»?
Штрейхер: Речи и статьи, которые я писал, означали информирование публики по вопросу, который казался мне одним из наиболее важных вопросов. Я не намеревался агитировать или разжигать, но просвещать.
Маркс: Кроме вашего еженедельного журнала, и в особенности после прихода партии к власти, были ли какие-либо иные публикации в Германии, которые угрожали еврейскому вопросу антисемитским способом?
Штрейхер: Антисемитские публикации существовали в Германии столетиями. Книга, что находилась у меня, написанная доктором Мартином Лютером[1239], была, к примеру, конфискована. Доктор Мартин Лютер весьма вероятно сидел бы на моём месте на скамье подсудимых сегодня, если бы эту книгу приняло во внимание обвинение. В книге «О евреях и их лжи[1240]«, доктора Мартина Лютера написано, что у евреев змеиная кровь и следует сжигать их синагоги и уничтожать их…
Маркс: Господин Штрейхер, мой вопрос не об этом, я прошу вас ответить на мой вопрос согласно тому, как я его поставил. Пожалуйста, ответьте сейчас «да» или «нет», здесь были…
Джексон: Я хочу заявить возражение такому способу отвечать здесь речами и беспредметно. Нам совершенно невозможно при такой процедуре заявлять возражения, когда ответами не отвечается на вопросы. Мы уже разбирались с этим делом, кроме произвольных речей Штрейхера, про нападку на Соединенные Штаты, которая займёт существенных доказательств в ответ, если мы будем отвечать на них. Мне кажется, совершенно неправильным, чтобы свидетель делал, что-либо, не приводя предметный ответ для того, чтобы мы воздерживались в этих слушаниях от вникания в вопросы не имеющие к ним отношения. Это не поможет Трибуналу, в определении виновности Штрейхера или невиновности, вникание в вопросы, которые он поднял против нас — вопросы, которые прекрасно доступны для пояснения, если мы займем этим своё время.
Мне кажется, что свидетель должен быть предостережен, и предостережен, так, чтобы он понял это, если это возможно, чтобы он отвечал на вопросы и останавливался для того, чтобы мы могли знать и возразить во время выступлений по недопустимым предметам.
Председательствующий: Доктор Маркс, вы попытайтесь, когда вы ставите вопросы свидетелю, останавливать его, если он не отвечает на вопросы поставленные ему?
Маркс: Да, господин Председательствующий. Я был просто в процессе…
Председательствующий: Подсудимый Штрейхер, вы понимаете, вы слышали всё, что было сказано, и вы поймете то, что Трибунал не может позволить ваши долгие речи, которые не отвечают на вопросы поставленные вам.
Маркс: Сейчас я повторю вопрос, и я хочу вашего ответа сначала «да» или «нет» и затем краткого пояснения относительно вопроса.
Кроме вашего еженедельного журнала, и в частности после прихода партии к власти, в Германии были иные публикации, которые занимались еврейским вопросом антисемитским путём?
Штрейхер: Да, даже до прихода к власти в каждом гау были еженедельные журналы, которые были антисемитскими и одна ежедневная газета называемая «Volkischer Beobachter[1241]«в Мюнхене. Кроме этого, существовал ряд периодики, которая непосредственно не работала с партией. Существовала также антисемитская литература. После захвата власти, ежедневная пресса координировалась, и на тот момент партия контролировала 3000 ежедневных газет, множество еженедельных журналов, и разного типа периодику; и по приказам отданным фюрером, каждая газета должна была предоставлять просветительские статьи по еврейскому вопросу. Поэтому, после захвата власти антисемитское просвещение, осуществлялось в очень большом масштабе в ежедневной прессе, как и в еженедельных журналах, периодике и книгах. Впоследствии, «Der Sturmer» не остался в стороне от просветительской деятельности. Но я хочу заявить совершенно открыто, что я требовал обращаться с вопросом наиболее популярным путём.
Маркс: Являлось необходимым принятие директив центральным ведомством, например, службой национал-социалистической прессы?