Розенберг: Я, вероятно, добавлю одну вещь: я не посещал реальный концентрационный лагерь, ни Дахау ни какой-нибудь другой. Однажды — это было в 1938 — я спросил Гиммлера о том, каково положение дел в концентрационных лагерях и сказал ему о том, что из зарубежной прессы можно услышать всякого рода уничижительные отчеты о жестокостях. Гиммлер сказал мне: «Почему бы вам не приехать в Дахау и самому не посмотреть на вещи? У нас там есть бассейн, у нас есть санитарные средства — безупречные; никаких возражений не поднимается».
Я не посещал этот лагерь, потому что если действительно, что — то неподходящее происходило, тогда Гиммлер, будучи заранее спрошенным об этом, вероятно не показал бы мне этого. С другой стороны, я воздержался от поездки по причине хорошего вкуса; я просто не хотел видеть людей которых лишили свободы. Но я думал, что такой разговор с Гиммлером осведомит его, что такие слухи ходят.
Второй раз, позже — однако, я не могу сказать было это до или после начала войны — Гиммлер сам заговорил со мной о вопросе так называемых Свидетелей Йеговы[1090], то есть о вопросе, который также предъявлен обвинением как религиозное преследование. Гиммлер только сказал мне, что было совершенно невозможно выдвигать религиозные возражения, учитывая то какой была ситуация в Рейхе, что вело к непредсказуемым последствиям; и он продолжил говорить о том, что он часто лично разговаривал с этими заключенными с целью понять их и убедить их. Однако это, он сказал, было невозможным, потому что они отвечали ему на все вопросы цитатами — цитатами из Библии, которые они выучили наизусть, так что ничего с ними нельзя было поделать. Из этого заявления Гиммлера я почерпнул, что поскольку он рассказал мне такую историю, он не мог вероятно планировать или осуществлять казни этих Свидетелей Йеговы.
Американский капеллан любезно предоставил мне в камере церковную бумагу из Коламбуса. Я почерпнул из неё, что Соединенные Штаты также арестовывали Свидетелей Йеговы во время войны и что до декабря 1945, 11 000 из них еще содержались в лагерях. Я предполагаю, что в таких условиях, каждое государство отвечало на вопрос какого-либо отказа от военной службы; и что моё отношение было таким же. Я не считал, что Гиммлер ошибается в этом положении.
Тома: Вы могли вмешаться в дело Нимеллёра[1091]?
Розенберг: Да. Когда дело пастора Нимеллёра слушалось в Германии я отправил одного из своего штаба на суд, потому что я был заинтересован как в официальной так и в человеческой точке зрения. Этот сотрудник — доктор Циглер — сделал мне доклад, из которого я заключил, что это мероприятие было основано отчасти на недопонимании со стороны властей, и далее том, что он серьезно не обвинялся, как я полагал. Затем я представил доклад заместителю фюрера, Рудольфу Гессу, попросив его не мог ли он также рассмотреть это дело, и через некоторое время, когда я снова находился у фюрера, я завел разговор об этом предмете, и заявил, что я думал о всём суде и последующим неудачном руководстве. Фюрер сказал мне:
«Я просил от Нимеллёра только одного обязывающего заявления — что он, как духовное лицо, не противостоит государству. Он отказался дать его и таким образом я не могу его отпустить. Помимо того, что ему оказано наиболее приемлемое возможное содержание, он, будучи большим курильщиком, получает лучшие сигары, и что у него есть все средства получать информацию, если он этого захочет».
Я не знаю, на каких докладах Фюрер основывал это заявление, но что касается меня, было понятно, что я не в состоянии вмешаться каким-либо образом в этот вопрос.
Тома: Теперь мы переходим к предпоследнему вопросу: это правда, что после захвата власти, вы провели определенную проверку ваших взглядов о евреях, и что всё обращение с евреями непосредственно после захвата власти прошло определенные изменения? Далее, что изначально намечалось для решения еврейского вопроса совершенно иным способом?
Розенберг: Я не отрицаю, что во время того времени борьбы до 1933, я также использовал жесткие полемические аргументы в своих произведениях, и что много жестких слов и предложений появились в этой связи. После захвата власти я думал — и у меня была серьезная причина думать, что фюрер думал также — что теперь можно отказаться от этого метода, чтобы определенное равенство и рыцарское обращение рассмотреть в этом вопросе. Под «равенством» я понимал следующее — и я заявлял это в публичном обращении от 28 июля 1933 и также на партийном съезде в сентябре 1933 публично по всем вещательным системам — что было невозможным, например, чтобы коммунальные госпитали в Берлине должны иметь 80 процентов еврейских докторов, когда их соотношением было 30 процентов. Я заявлял далее на партийном съезде, что мы слышали об условиях о том, что правительство Рейха, в связи со всеми этими мерами паритетности и помимо них, делало исключения для всех членов еврейского народа, которые потеряли родственника, отца или сына, во время войны; и я использовал выражение, что мы теперь предпримем усилия для решения такой проблемы рыцарским путем. У них оказалась трагическая судьба, и я должен заявить, что действия в связи с эмиграцией и поддержкой эмиграции во многих странах за рубежом имела результатом обострение ситуации; затем происходили вещи, которые были печальными и должен сказать лишившими меня внутренней силы в продолжении обращений к фюреру о методе которому я благоприятствовал. Как я сказал, это заявлялось здесь недавно в завуалированной фразеологии о полиции и стало известно здесь, и о чем свидетельствовалось в другой день, я считал просто невозможным и не поверил бы, даже если бы Генрих Гиммлер сам рассказал бы об этом мне. Есть вещи, которые даже мне, кажутся за гранью человеческого понимания, и это одна из них.
Тома: У меня есть последний вопрос. В связи с этим вопросом, я хочу представить экземпляр Розенберг-15, документ 376 -ПС. Он содержится в документальной книге, но он еще не приобщен Трибуналу в качестве экземпляра. Он содержит письмо от Розенберга Гитлеру, написанное в 1924, содержащее просьбу, чтобы его не предлагали кандидатом в Рейхстаг.
Свидетель, вы принимали участие во всех фазах развития национал-социализма от начала до кошмарного конца. Вы участвовали в его метеорном взлёте и кошмарном падении, и вам хорошо известно, что все вращалось вокруг одного лица. Вы сообщите Трибуналу, что вы сами делали, и как сильно вы могли предотвратить властецентризм в одном человеке, и что вы делали в отношении любого способа смягчения? Я сначала показываю вам документ, переданный вам, и затем документ 047-ПС, который также уже представлялся Трибуналу под номером экземпляра США-725.
(Документы были представлены подсудимому)
Розенберг: Я действительно служил этому национал-социалистическому движению с первых дней и был полностью верным человеку, которым я восхищался во время этих долгих лет борьбы, потому что я видел, что личная преданность и страсть этого бывшего немецкого солдата работала на его народ. Что касается меня лично, это письмо отсылает к эпохе…
Председательствующий: Доктор Тома, о чем именно ваш вопрос свидетелю? Мы не хотим, чтобы он произносил речь. Мы только хотим узнать, что за вопрос вы ему поставили.
Тома: Какие предложения вы делали, и публично оправдывали предложения ограничения власти фюрера?
Розенберг: Я должен сказать, что тогда я оправдывал — и это в полном согласии с Адольфом Гитлером — и я оправдывал в своей книге, «Миф 20 — века», взгляд о том, что фюрер-принцип не заключается только в том, что фюрер и его соратники связаны общими обязанностями. Далее, что концепция фюрер-принципа должна пониматься как означающая создание сената, или как я описывал его Орденсрата, который будет иметь поправляющую и совещательную функцию.
Эта точка зрения подчеркивалась самим фюрером, когда он имел зал сената с 61 местом построенным в Коричневом доме в Мюнхене, потому что он считал это необходимым. Затем я снова оправдывал такую политику в речи в 1934…
Председательствующий: Трибунал не думает, что это ответ на вопрос о том, что он делал, чтобы ограничить власть фюрера. Мы хотим знать, что он делал, если делал, для ограничения власти фюрера.
Тома: На публичной встрече он указывал на то, что — я обращаю ваше внимание на документальную книгу 1, том II, на странице 118…
Председательствующий: Доктор Тома, я не хочу, чтобы вы указывали мне, но я хочу, чтобы свидетель указал Трибуналу.
Тома: В таком случае, сконцентрируемся на двух речах, которые вы тогда произнесли.
Розенберг: Я могу процитировать речи, но они также прямо не ответят на вопрос. Они обозначат, что я заявлял о том, что национал-социалистическое государство не может являться кастой, которая правит немецкой нацией и что фюрер нации не должен быть тираном. Однако, я не видел в Адольфе Гитлере тирана, но как и многие миллионы национал-социалистов я доверял ему лично в силу опыта 14 летней борьбы. Я не хотел ограничивать его собственную власть, хотя, сознавал, что это означало личное исключение для Адольфа Гитлера, не совместимое с национал-социалистической концепцией государства. Это был этот фюрер-принцип, такой как мы понимали его или новый порядок Рейха.
Я верно служил Адольфу Гитлеру, и то что партия могла делать во время этих лет, также поддерживалось мной. И болезненные эффекты, из-за неправильных владык, приписывались мне, в середине войны, в речах перед политическими руководителями, когда я заявлял, что эта концентрация власти, существовавшая в тот момент, во время войны, могла быть только феноменом войны и не относилось к национал-социалистической концепции государства. Этому могли, противостоять многие, этому могли противостоять 200 000 человек, но дальнейшая приверженность этому означала смерть индивидуальности для 70 миллионов.
Я говорил, это в присутствии высших руководителей СС и других организационных руководителей и гауляйтеров. Я вступил в контакт с главами Гитлеюгенда, вместе со своим штабом, полный сознания, что после войны в партии осуществится реформа для того, чтобы старые требования нашего движения, за которые я также боролся, уважались. Однако, это больше не было возможно; судьба покончила с движением совершенно иным путем.
Тома: Свидетель, вы можете заявить о конкретном факте из которого вытекает, что партия, сначала, не имела идеи прихода к власти в одиночку, но в сотрудничестве с другими партиями?
Розенберг: Это, конечно, историческое развитие за 14 лет, и если вы оцените здесь это письмо, тогда я хочу сказать, что в конце 1923, после краха так называемого «путча Гитлера[1092]«, когда представители партии либо арестовывались или эмигрировали в Австрию, и когда я оставался в Мюнхене с немногими другими, я выступал за то, что должно иметь место новое развитие, и что партия должна зарекомендовать себя в парламентском соревновании.
Фюрер, который тогда находился в тюрьме в Ландсберге, отверг это предложение. Мои сотрудники и я продолжали попытаться повлиять на него, однако, впоследствии фюрер написал мне длинное, рукописное письмо, которое также в делах, и в котором он еще раз развивал свои причины, почему он не принимает моё предложение. Позже, вместе с тем, он согласился.
И здесь в этом письме я просил его — он позже согласился — не выдвигать меня кандидатом в Рейхстаг, потому что я чувствовал себя не достойным привилегий депутата Рейхстага благодаря выборам в Рейхстаг, и во-вторых, потому что я чувствовал себя слишком новым в Германии для выражения себя, таким образом, лишь после нескольких лет деятельности.
Тома: У меня больше нет вопросов.
Председательствующий: Кто-либо из защитников подсудимых хочет задать вопросы?
Серватиус [1093] : Свидетель, в сентябре и октябре 1942 вы получали различные доклады относительно невыносимых условий в связи с вербовкой рабочих на оккупированных восточных территориях. Вы расследовали то, являлись ли эти доклады правдивыми?
Розенберг: Эти утверждения, которые мы получали в министерстве оккупированных восточных территорий, постоянно проверялись главным управлением труда и социальной политики все эти годы и я просил Трибунал заслушать здесь в качестве свидетеля сотрудника, который всегда был ответственным за этот вопрос, доктора Бейля. Эта просьба была удовлетворена судом, но я теперь услышал, что доктор Бейль болен и, что он может доложить о своём опыте только в письменном заявлении. Из своиз сведений я могу сказать следующее:
Эти вопросы часто докладывались доктором Бейлем и так называемым центральным управлением по народам восточных национальностей. В письме, которое уже упоминалось, я передавал их Заукелю. Затем они всегда направлялись рейхскомиссару Украины или некоторым другим административным чиновникам для расследования и пояснений. Отчасти они подтверждались правильными, часть подтверждалось неправдой и преувеличением; и насколько мне известно, генеральный уполномоченный по размещению рабочей силы, Заукель, даже делал жалобы, получаемые мной по поводу своего вмешательства, как делал Германский трудовой фронт, который являлся ответственным за обеспечение всех зарубежных рабочих в Германии. Шли постоянные переговоры с главой Трудового фронта, и министерством оккупированных восточных территорий делавшим постоянные запросы, вплоть, до конца 1944, доктор Лей, в качестве начальника этого ведомства, думал, что он может информировать меня о том, что после существенных трудностей, достигались действительно прочные и хорошие условия. Я отвечал ему даже тогда, что я мог выразить своё удовлетворение этим, но что я еще получал доклады, что здесь и там вещи шли плохо. На практике сотрудники моего министерства, вместе с инспекторами Германского трудового фронта, проводили инспекции ряда трудовых лагерей с целью расследовать жалобы и затем исправлять их Трудовым фронтом.
Серватиус: Вы говорите здесь в основном об условиях в Германии, которые не находились под вашей юрисдикцией. Что вы делали относительно Коха? В меморандуме от 16 марта 1943, который уже упоминался здесь вы писали Коху о том, что он должен использовать только правовые средства и что он должен учитывать вину. Таким был ответ на эти доклады?
Розенберг: Да, это было ответом, потому что в декабре 1942 уже было довольно много жалоб.
Серватиус: И как ответил Кох?
Розенберг: Кох ответил мне о том, что со своей стороны, также хотел и применял правовые средства, но в документе зачитанном здесь сегодня, в его докладе от 16 марта 1943, он жаловался несколько раз на то, что я не всегда верил таким заверениям, но что в каждом случае министерство оккупированных восточных территорий не только вмешивалось, но даже требовало от него доклада об исполнении им инструкций.
Серватиус: Таким образом, он отрицал существенные нарушения?
Розенберг: Да, он отрицал существенные нарушения. Он ссылался на документ по одному в особенности серьезному делу, а именно о том, что отдельные дома поджигались на Волыни, из-за тех, кто сопротивлялся вербовке на работу путем силы, как он объяснял, он говорил, что именно в этом деле поступали новые жалобы со стороны министерства оккупированных восточных территорий.
Серватиус: Он был прав в таких мерах, по вашему мнению?
Розенберг: Рейхскомиссар Кох имел юрисдикцию над исполнением всех приказов от высших руководителей Рейха. Он являлся ответственным за исполнение всех мер в рамках инструкций. Он часто, я теперь убедился, переступал границы этих инструкций и действовал по своей собственной инициативе в принятии, как он думал, исключительных мер военной экономики. Иногда я слышал об этих мерах, а часто нет, как это видно из документа.
Председательствующий: Вопрос заданный вам, был ли он по вашему мнению вправе сжигать дома людей отказавшихся работать, и вы дали длинный ответ, который не кажется мне ответом на вопрос.
Розенберг: По моему мнению, он не имел права сжигать дома и поэтому я вмешивался, и он пытался оправдаться.
Серватиус: С целью осуществить вербовку рабочей силы, там были меры по найму, которые, и это правда, носили определенный элемент административного принуждения. Насколько было допустимо принуждение, являлось оно правовым или неправовым принуждением, и как вы судили о мерах, применяемых на практике?
Розенберг: В 1943 я сам инициировал добровольную вербовку. Но перед лицом срочных требований фюрера я не мог поддерживать эту позицию дальше и поэтому согласился — с целью иметь хотя бы правовую форму — чтобы определенное число возрастных групп, было призвано. Те кто из этих возрастных группы был необходим на оккупированных восточных территориях исключались. Но остальных следовало доставлять со всех сторон с помощью своих администраций в региональные комиссариаты, то есть, маленьким бургомистрам на оккупированных восточных территориях, и конечно не было сомнений, что давая силу этим требованиям полиция находилась в распоряжении администрации осуществляющей такую программу.
Серватиус: Если были нарушения, мог Кох остановить их?
Розенберг: Это являлось обязанностью рейхскомиссара, которому подчинялось региональное правительство Украины в расследовании и принятии действий, согласно инструкциям которые он получал от меня.
Серватиус: Но почему, вы ходили также к Заукелю? Долгом Заукеля было останавливать это?
Розенберг: Заукель, в качестве заместителя делегата Четырехлетнего плана, имел право давать инструкции мне, как министру оккупированных восточных территорий, и более того, он имел право обходить меня и давать инструкции непосредственно рейхскомиссарам, право которое он использовал несколько раз во время своих выступлений в главных округах Украины и восточных территорий.
Серватиус: Был он — был Заукель ответственным за условия на Украине?
Розенберг: Заукель не был ответственным за исполнение этих требований, но конечно руководствуясь полномочиями, данными ему фюрером он выполнял требования настолько резко и точно, что ответственные региональные правительства генеральных комиссаров чувствовали себя связанными убеждением и внешним образом возвращались к вербовке рабочих силой как видно, например, из доклада, документа 265-ПС, от генерального комиссара в Житомире. Я думаю это также видно из доклада окружного комиссара в Ковно, номера которого я вам не приведу.
Серватиус: Заукель имел свою собственную организацию?
Розенберг: Да, у него был штаб, но я не могу заявить о его размере. Он занимался только гражданской администрацией имевшей приданные трудовые учреждения, и его требования к гражданской администрации на Востоке по управлению этими трудовыми учреждениями передавались административными ведомствами. По моим сведениям он не имел большой организации.
Серватиус: Прежде чем Заукель пришел в ваше министерство, там еще не было управления «Труд», который имел свои соответствующие подчиненные ведомства на среднем и нижнем уровнях?
Розенберг: Я не могу привести вам точный ответ на это. В любом случае, я думаю управление «Труд и социальная политика» было создано практически с начала министерства, но сейчас я не способен назвать вам точную дату. Вероятно, заявление доктора Бейла содержит некоторые подробности.
Серватиус: Таким образом, вас не информировали относительно организации вербовки рабочих?
Розенберг: Нет, меня информировали настолько, насколько я уже рассказывал, но я не могу привести вам точную информацию о дате основания главного управления «Труд и социальная политика» в министерстве оккупированных восточных территорий.
Серватиус: Существовали трудовые ведомства для оккупированных восточных территорий, которые имели своих глав в вашем министерстве?
Розенберг: Работа — да, поскольку главное управление труда и социальной политики, конечно, сотрудничало с гражданской администрацией; то есть, имелись продолжительные контакты с рейхскомиссарами и переписка с соответствующим ведомством, а именно трудовым ведомством, приданным рейхскомиссару. Переписка с нижними службами, с главными округами, естественно осуществлялась, но существовали продолжающиеся консультации с соответствующим ведомством приданным рейхскомиссару.
Серватиус: В своём письме вы говорите о «ведомствах Заукеля». Какие ведомства вы имели в виду?
Розенберг: Что же, я подразумевал, прежде всего, его непосредственного заместителя Пикерта[1094], который позже, с целью гарантировать хорошее взаимодействие, формально получил руководство главным управлением «социальная политика». Он очень редко бывал в министерстве оккупированных восточных территорий поскольку официально работал только с Заукелем; помимо этого, Заукель имел несколько других господ с которыми моё главное управление продолжительно занималось относительно снижения квот…
Председательствующий: Уверен, свидетель Заукель даст всю эту информацию. Зачем тратить наше время, спрашивая об этом Розенберга?
Серватиус: Это важно с целью удостовериться об ответственности. Позже я не смогу снова вызвать Розенберга в качестве свидетеля; возникнет ряд вопросов, на которые я…
Председательствующий: Я понимаю, конечно, но все эти подробности администрации Заукеля, известны самому Заукелю.
Серватиус: Да, но я хочу иметь возможность позже спросить свидетеля Розенберга относительно индивидуальных полномочий внутри организации, а именно: кто являлся ответственным, кто имел право надзора, кто имел обязанность вмешиваться? Почему были письма адресованные частным лицам? Почему он отвечал на них? Нельзя понять этого, если нельзя спросить свидетеля — если его не спросили об этом ранее. Я предложу, чтобы свидетель Розенберг был вызван снова в связи с делом Заукеля после рассказа Заукеля; так сэкономиться время.
Председательствующий: От обвинения нет вопроса в этом. Если это не вопрос обвинения, тогда показания Заукеля об этом будут совершенно достаточны.
Серватиус: Господин Председательствующий, свидетель Розенберг, в своём письме — письме, адресованном Заукелю — упоминал факт, что его ведомства использовали спорные методы. Поскольку у меня мнение, что такие ведомства не существовали, и таким образом Розенберг адресовался не тому лицу, я должен установить, какие ведомства существовали в действительности. Это жалоба об условиях, что были гнетущими по Розенбергу и он адресовал себя Заукелю, вместо Коха.
Председательствующий: Вы зададите ему прямой вопрос?
Серватиус: Что Заукель сделал при получении письма адресованного ему?
Розенберг: Я не получал письма в ответ на него; но я слышал, что Заукель, затем на встрече в своих трудовых ведомствах в Веймаре вникал в эти жалобы и пытался сделать лучшее по жалобам.
Серватиус: Эта встреча не проходила позже, то есть 6 января 1943, и вы там не присутствовали?
Розенберг: Возможно. Я говорю о встрече в Веймаре однажды; была ли она той или нет, я не могу сказать.
Серватиус: Вы слышали речь Заукеля на той встрече?
Розенберг: Нет, я не вспоминаю её.
Серватиус: Вы не получали письменную речь позже?
Розенберг: Я также этого не помню.
Серватиус: Позже я хочу приобщить эту речь, в связи с делом Заукеля. У меня есть ряд дальнейших вопросов.
Остальные управления, также, на оккупированных территориях, посвящали себя вербовкой рабочих?
Розенберг: Да, я также именно получал некоторые доклады, со стороны, так называемой организации Тодта[1095] задействующей рабочих для осуществления своих технических задач, и я думаю также от железнодорожного управления и остальных ведомств Востока делавших усилия по получению их для себя.
Серватиус: Это не правильно, что вооруженные силы требовали рабочих, что требовались рабочие для строительства дорог, были необходимы для внутренней промышленности, и что существовали общие усилия для сохранения рабочей силы на месте, не позволявшие ей попадать в Германию?
Розенберг: Это правильно, и это предрешенный вывод, что вооруженные силы, организация Тодта, и остальные ведомства хотели сохранить насколько возможно больше рабочих в стране для возрастающего объема работ и они вероятно не хотели делиться своими рабочими. Это само собой разумеется.
Серватиус: Заукель непрерывно указывал на то, что рабочие должны поставляться при любых обстоятельствах и что любые препятствия должны быть устранены. Это ссылалось на сопротивление местных ведомств, которые не хотели предоставлять таких рабочих?
Розенберг: Он точно ссылался на эту местную рабочую силу, и на совещании на котором я находился с Заукелем в 1943 и которое также в качестве доказательств как документ здесь, который не приобщался сегодня, но на него ссылались. Заукель заявил, что по приказу фюрера он должен был завербовать большое число новых рабочих на Востоке и что в этой связи, я думаю вооруженные силы больше всех их имели, как он выражался, накапливая рабочих, которые могли вместо этого быть активными в Германии.
Серватиус: Заукель имел какое-либо отношение к вербовке рабочих, которая имела место в связи с германизацией Востока?
Розенберг: Я совершенно не понимаю вопроса. Что вы подразумеваете в случае «германизации»?
Серватиус: СС предпринимали расселение на Востоке. В связи с этим рабочая сила. Эта рабочая сила выделялась Заукелем по их запросу?
Розенберг: Прежде всего, я не знаю точно, о каком расселении вы говорите.
Серватиус: Мне был представлен доклад, который касался евреев, которые направлялись в польские территории. Я полагаю, что они также достигали вашей территории.
Вы не знали об этом?
Розенберг: Основываясь на своих сведениях, я могу сказать, только что эта концентрация еврейского населения из восточной Германии, в определенных городах и лагерях на Востоке, осуществлялась под юрисдикцией главы германской полиции, который также имел полномочия на оккупированных восточных территориях. В связи с расселением в лагерях и с концентрациями в гетто, вероятно, также развивалась нехватка рабочих или чего-либо такого. Я просто не знаю, что делалось по поводу германизации.
Серватиус: У меня больше нет вопросов.
(Трибунал отложен до 10 часов 17 апреля 1946)
Сто десятый день
Среда, 17 апреля 1946
Утреннее заседание
(Подсудимый Розенберг вернулся на место свидетеля)
Тома: Я хочу внести краткую поправку. Вчера я говорил о запросе документа о создании айнзацштаба Розенберга. Мой клиент непрерывно просил меня предоставить этот документ. Однако, есть возможность, что я перепутал этот документ с остальными документами которые я запрашивал, но которые не были допущены. Я просто хотел внести эту поправку.
Председательствующий: Да. Вы не хотите сделать, что-нибудь еще, чем кроме устной поправки? Очень хорошо.
Тома: Да.
Председательствующий: Есть кто-нибудь еще из защитников подсудимых кто желает задать вопросы?
Ханзель [1096] : Свидетель, вы являлись уполномоченным фюрера по идеологическим целям НСДАП и её аффилированных организаций. У вас мнения, что вы как уполномоченный фюрера осуществляли свои обязанности и все, что вы говорили и писали об этих целях и для систематических так называемых идеологических битв с еврейством, можно считать официальным направлением деятельности партии и её аффилированных организаций?