Помимо этого, до того как они могли быть погашены Рейхсбанком, векселя МЕФО вращались публично по крайней мере 3 месяца и поставщики, которым требовались наличные использовали векселя МЕФО для расчетов со своими банками или получения преимуществ от них самих, так, что все банки участвовали в этой системе.
Но я хочу добавить, что все векселя МЕФО, которые принимались Рехсбанком, размещались на вексельном счете Рейхсбанка. Далее, я хочу сказать, что сохранение расходов государства в тайне — являлось не вопросом для президента Рейхсбанка, а делом министра финансов Рейха. Если министр финансов Рейха не публиковал гарантии, которые он принимал по векселям МЕФО, тогда это не моё делом. Я не ответственен за это. Ответственность за это лежит на министре финансов Рейха.
Дикс: Ваша светлость следующий вопрос, может породить сомнения о его отношению к делу. Лично я, считаю его не относящимся к вердикту данного суда. Однако, он упоминался обвинением, и лишь по этой причине я думаю мой долг в том, чтобы доктору Шахту была предоставлена возможность ответить и оправдать себя.
Обвинение представило взгляд о том, что финансирование средствами векселей МЕФО, с точки зрения солидной финансовой процедуры, являлось также очень опасным. Можно занять точку зрения, что он мог быть причиной дела или, не вынесения вердикта…
Председательствующий: Задавайте вопрос, доктор Дикс, задавайте вопрос.
Дикс: Вы слышали, о чем я думал.
Шахт: Само собой разумеется, что в обычные времена и в нормальных экономических условиях к таким средствам как векселя МЕФО не прибегали. Но если есть чрезвычайность, тогда это всегда по умолчанию, и это всегда было политикой рекомендованной для всех экспертов, что некий банк должен оформлять дешевые деньги и кредиты, для того, чтобы наоборот экономическая система могла продолжать функционировать.
Векселя МЕФО конечно, являлись рискованной операцией, но они абсолютно не являлись рискованными если они связывались с разумной финансовой процедурой и в подтверждение этого я скажу, что если бы господин Гитлер, после 1937, использовал начисленные средства для оплаты выкупа векселей МЕФО, как намечалось — деньги были доступны — тогда эта система закончилась бы также гладко как я представлял её функционирование. Но господин Гитлер предпочёл просто отказаться платить за выкуп векселей, и вместо этого инвестировать деньги в дальнейшее вооружение. Я не мог предвидеть, что кто-то нарушит своё слово таким способом, в чисто деловом вопросе.
Дикс: Но, если бы Рейх принял и оплатил векселя, тогда средств, несомненно, отчасти не хватило для дальнейшего перевооружения и принятие векселей, следовательно, свертывало вооружение. Это правильный вывод?
Шахт: Это, конечно, была самоцель моего желания устранить эту процедуру. Я говорил о том, что если векселя МЕФО не погашать, очевидно, это продемонстрирует плохое отношение; тогда было бы дальнейшее перевооружение, чего бы не могло быть иначе.
Дикс: Ранее вы кратко коснулись вопроса сохранения вооружения в тайне в иной связи. Вам есть, что добавить к этому?
Шахт: Я думаю в целом должно осознаваться, что государственные расходы не подпадали под юрисдикцию президента Рейхсбанка, и что расходы и доходы государства контролировались министром финансов Рейха, и впоследствии ответственность находилась в его руках и его обязанностью было публиковать данные. О каждом векселе находящимся в его владении становилось известно каждую неделю.
Дикс: Это, то, что вы добавили к вашему ответу по основному вопросу предполагаемого секретного перевооружения?
Шахт: Да.
Дикс: Вы также со своей стороны уже объясняли почему вы фундаментально были в пользу перевооружения. У вас есть, что добавить к к этому?
Шахт: Да. Есть еще несколько замечаний, конечно сделанных об этом и поскольку эти вопросы касаются главного обвинения против меня, я могу вероятно разобраться с ними в больших подробностях.
Я считал невооруженную Германию в центре Европы, окруженную вооруженными нациями, угрозой миру. Я хочу сказать, что эти государства были, не только вооружены, в очень большой части, продолжали вооружаться и перевооружаться заново. В особенности два государства, которых не существовало раньше, Чехословакия и Польша, начинали вооружаться, и Англия например, продолжала перевооружаться, особенно в отношении своего морского перевооружения в 1935, и т. д.
Я хочу сказать достаточно кратко о том, что у меня самого мнение, что невооруженная страна не могла защитить сама себя, и соответственно у неё нет голоса в концерте наций. Британский премьер-министр Болдуин[1365] однажды в 1935 сказал: «Страна, которая не предпринимает необходимых мер предосторожности для своей обороны никогда не получить власти в мире, ни моральной власти ни материальной».
Я рассматривал неравный статус между странами окружающими Германию и Германией как постоянную моральную и материальную опасность для Германии.
Далее я хочу отметить — и это не означает критики, но просто констатацию факта — что Германия, после Версальского договора, находилась в состоянии чрезвычайной дезорганизации и потрясения. Условия в Европе были такими, что, к примеру, длились конфликт[1366] и противоречия, существовавшие между Россией и Финляндией и между Россией и Польшей, которая имела значительные части русской территории. Был длящийся конфликт России с Румынией, которая имела Бессарабию, и тогда Румыния имела конфликт с Болгарией из-за Добруджи и один с Венгрией из-за Трансильвании. Были конфликты между Сербией и Венгрией, и между Венгрией и почти всеми её соседями и между Болгарией и Грецией. Короче вся Восточная Европа находилась в продолжающемся состоянии взаимных подозрений и конфликта интересов.
В дополнение, существовал факт того, что в ряде стран имелись серьезнейшие внутренние конфликты. Я напомню вам конфликт между чехами и словаками. Я напомню вам условия гражданской войны в Испании. Всё это приводило меня к пониманию, того, что я считал абсолютно необходимым, чтобы в случае начала войны при любой конфигурации в этой дьявольской впадине, для Германии существовала абсолютная необходимость защитить, по крайней мере нейтральное отношение. Этого невозможно было сделать с небольшой армией в 100 000 человек. Для этого должна была быть создана адекватная армия.
Здесь в тюрьме, я случайно столкнулся с изданием «Daily Mail[1367]«, датированным апрелем 1937, в которой описывались условия в Европе, и я прошу позволить мне процитировать одно единственное предложение. Я процитирую по—английски. Оно не представляет взгляды «Daily Mail»; оно лишь описывает положение в Европе.
Я цитирую:
«Все наблюдатели согласны с тем, что существует постоянная опасность взрыва и что безумные границы мирных договоров не могут строго поддерживаться. Есть, также, строгое невмешательство возничего британской колесницы. Какие жизненно важные интересы мы имеем в Австрии или Чехословакии, или в Румынии, или в Литве или Польше?»
Это просто описание состояния наблюдаемого в Европе того времени, и в этом перегретом котле, который был всегда в точке кипения, находилась невооруженная Германия.
Итак, меня, вероятно спросят, считал ли я, что Германии как-либо угрожали. Нет, господа Трибунала, я не считал, что Германии угрожают прямым нападением, и у меня не было мнения о России желавшей напасть на Германию. Однако, например, мы знали о вторжении в Рур в 1923[1368] и эти недавние события и действительная ситуация создавала для меня императив требовать равенства для Германии и поддерживать политику, которая достигала бы этого.
Я полагаю, что мы должны разобраться с причинами осуществления этого перевооружения и с реакцией зарубежных государств, и т. д.
Дикс: Что вы тогда знали об усилиях Германии заставить остальные страны разоружаться? Это как-то влияло на ваши решения?
Шахт: Позвольте сказать вам следующее:
Фундаментально, я не был в пользу перевооружения. Я лишь хотел равенства для Германии. Фактически я предпочитал, я желал разоружения со стороны остальных, которое по-любому обещалось нам. Впоследствии все годы я наиболее рьяно пытался предотвращать перевооружение, если бы общее перевооружение было достигнуто.
Разоружение со стороны остальных не имело места, хотя комитет по разоружению Лиги Наций[1369] непрерывно объявлял, что Германия выполняет свои обязательства по разоружению.
Для всех нас, кто тогда был членом, так называемого национального правительства, и всех немцев, кто участвовал в политической жизни, было существенным облегчением, что в течение первых лет Гитлер, снова и снова, добивался и предлагал общее разоружение. После, конечно, было просто говорить, что это был мошеннический обман и ложь со стороны Гитлера, но этот мошеннический обман и эта ложь были бы быстро вскрыты если бы зарубежные государства показали малейшее намерение в принятии этих предложений.
Я хорошо помню, что говорил министр иностранных дел Иден[1370] Великобритании, когда он посещал Германию в начале 1934, потому что я присутствовал на общественных мероприятиях. Совершенно конкретные предложения, касающиеся обязательств Германии по всем вопросам разоружения, в случае начала и проведения разоружения со стороны остальных, были сделаны ему. Идену было обещано, что так называемые полувоенные подразделения, как СС или СА и Гитлерюгенд[1371], утратят свой военный характер только если общее разоружение могло быть ускорено этими средствами.
Я могу представить ряд цитат относительно этих предложений по разоружению, но поскольку желание Председательствующего не затягивать слушания, я опускаю это. Это всё, хорошо известные заявления сделанные государственными деятелями и министрами, послами, и всё такое, что имело одинаковый тон, а именно о том, что было абсолютно необходимо, чтобы обещание данное союзниками держалось; другими словами, чтобы проводилось разоружение.
Дикс: Простите меня если я вас прервал, но мы можем сделать быстрее и проще, попросив Трибунал принять юридическое уведомление об экземпляре Шахт-12, который был мне одобрен, не зачитывая его, страница 31 английского перевода в моей документальной книге. Это соответствующие замечания и речи произнесённые лордом Сесилом[1372] и остальными, бельгийским министром иностранных дел, и т. д. Нет необходимости зачитывать их; они могут быть представлены. Я только, что услышал, что они предоставлены, и я могу сослаться на них.
Пожалуйста, извините меня, продолжайте.
Шахт: Что же, в таком случае я закончил своё заявление. Гитлер всё еще продолжал делать дальнейшие предложения, но остальные страны не приняли ни единого из этих предложений, и к сожалению таким образом, оставалась единственная альтернатива, и это было перевооружение. Это перевооружение проводимое Гитлером финансировалось при моём содействии, и я признаю ответственность за всё сделанное мной в этой связи.
Дикс: Я вас правильно понимаю? Можно сделать из вашего заявления вывод, что существовали иные причины для вашего содействия в программе перевооружения, что вы имели тактические соображения, предлагая, чтобы дискуссия о немецком перевооружении, дебаты о перевооружении среди остальных правительств могли снова начаться? Эти дебаты, так сказать, погибли?
Шахт: Если я смогу, я кратко проиллюстрирую посредством примера:
Две стороны имеют контракт друг с другом. Одна сторона не выполняет контракт, и другая сторона никоим образом не может выполнить своих обязательств. Таким образом, другая сторона ничего не может делать, кроме как, не следовать контракту. Вот что делала Германия. Это я поддерживал. Итак, конечно, я должен сказать, что я ожидал типовой реакции, которая в таком случае должен всегда ожидаться от партнера по контракту, а именно, что он скажет: «Что же, если вы также не следуете договору, тогда мы снова обсудим договор».
Я должен сказать — и я могу совершенно безопасно использовать слово —разочарованием было для меня то, что перевооружение Германии не получило ответа каким-либо путём какими-либо действиями союзников. Это так называемое нарушение Германией контракта со стороны Версальского договора было принято достаточно спокойно. Были только ноты протеста; по крайней мере, ничего не делалось, помимо этого, для постановки вопроса о разоружении в котором я был заинтересован.
Не только Германии позволяли продолжать перевооружаться, но морской договор[1373] с Великобританией фактически, дал Германии юридическое право на перевооружение, и немецкие военные показы посещались, но ничего не делалось для остановки немецкого перевооружения.
Джексон: С позволения Трибунала, я не вижу положения во все этих подробностях. Мы здесь согласовали, что перевооружение, за исключением того как оно использовалось для агрессивных целей, нематериально. Как я сказал на открытии, Соединенные Штаты здесь не исследуют вопросы европейской политики, ни они представлены данному Трибуналу для решения.
Единственный вопрос здесь в обвинительном заключении, обвинения в вооружении для цели агрессии.
Я не хочу мешать подсудимому приводя какие-либо факты содержащие его агрессивные намерения, но подробности переговоров, европейской политики, обвинения и контробвинения между правительствами, мне кажется, лежат вне вопроса о котором мы принимаем решение, и подробности этого вопроса кажутся мне не способствующими здесь решению вопросов, и я думаю это было установлено Трибуналом в деле Геринга, если я не ошибаюсь.
Председательствующий: Что же, доктор Дикс, всё это кажется вопросом спора, и спор в действительности не является предметом доказывания.
Дикс: Ваша светлость я так не думаю. То, что сказал господин Джексон совершенно правильно. Шахт обвинен в содействии агрессивной войне, но это его содействие предполагает, что он участвовал в финансировании, которое он проводил.
Председательствующий: Продолжайте доктор Дикс, и попытайтесь делать это как можно быстрее.
Дикс: Я думаю вы по-любому дошли до конца вопроса.
Могу я сослаться в этой связи на один из мотивов для содействия доктора Шахта в перевооружении. Его надеждой было возобновить дебаты по перевооружению. Могу я обратить внимание на экземпляр номер Шахт-36, страница 141 немецкого текста, и страница 149 английского текста? Это письменные показания приёмного сына доктора Шахта, доктора фон Шерпенберга[1374]. На странице 2 этих письменных показаний вы найдете следующий краткий параграф, который я предлагаю зачитать; фактически, я могу ограничить себя один предложением:
«Он» — то есть, Шахт — «считал перевооружение в определенных границах только средством воссоздания нарушенного равновесия и единственным средством направить иные европейские державы на участие в ограничении вооружений, которого, вопреки Версальскому договору, они сами избегали».
Это заявление Шерпенберга относительно разговоров, которые Шахт имел тогда. Поэтому, это, не мнение постфактум; это доклад о разговоре, который он Шерпенберг, имел тогда со своим отчимом Шахтом. Это просто дополнительное замечание, которое я хотел сделать.
(Обращаясь к подсудимому)
Вы говорили о перевооружении со стороны других государств, в частности Чехословакии и Польши, но вы можете сказать нам знали или слышали вы о каких-либо подробностях состояния вооружений этих двух государств?
Шахт: Я знал только, что было известно о России, что в 1935 она объявила, что её армия мирного времени должна вырасти до 960 000 человек.
Тогда я знал, что в Чехословакии, например, одной из ведущих задач перевооружения было создание аэродромов. Мы знали, что флот Великобритании был активизирован.
Дикс: Вы позднее полностью отвергли свою идею общего разоружения?
Шахт: Напротив, я использовал каждую возможность, в особенности во время разговоров с людьми из-за рубежа для того, чтобы рассказывать, что целью всегда должно быть разоружение, что, конечно, перевооружение, всегда означало экономическую ношу для нас, которую мы считали наиболее неподходящим состоянием дел.
Я помню разговор с американским послом Дэвисом. Его доклад об этом разговоре включен в приобщенный Трибуналу экземпляр. Эта дневниковая запись, которая повторяется в его книге «Миссия в Москву», и она датирована уже 20 июня 1937, Берлин. Он написал о факте, что среди прочих вещей он и я разговаривали о проблемах разоружения, и мне лишь нужно процитировать одно предложение. У меня нет номера документа Ваша светлость, но он представлен Трибуналу.
Дикс: Это экземпляр Шахт-18, немецкая страница 43, английская страница 49.
Шахт: Поскольку у меня есть только английский текст, я зачитаю из него.
Дэвис пишет:
«Когда я обозначил предложение президента (Рузвельта[1375]) об ограничении вооружений только оборонительными вооружениями, такими, что человек может нести на своём плече, он (подразумевается Шахт) почти подпрыгнул на своём месте от энтузиазма».
Поэтому, из замечания посла Дэвиса становится ясно, что я был наиболее оптимистичен об этой обновленной попытке и возможности неминуемого шага к разоружению как предлагалось президентом Рузвельтом.
В той же книге, Дэвис докладывал о разговоре после 26 июня 1937 о разговоре со мной, в письме адресованном президенту Соединенных Штатов. Я процитирую лишь очень кратко — снова на английском:
«Затем я заявил ему (то есть Шахту) о том, что президент в разговоре со мной проанализировал европейскую ситуацию и рассматривал то, что решение можно найти в соглашении между европейскими нациями о сокращении вооружений до чисто оборонительного уровня путём ликвидации танков и тяжелого снаряжения, и ограничения вооружений таким оружием, которое человек может унести на своей спине, при договоренности между нациями по адекватному развитию плана о нейтральном государстве. Шахт буквально подпрыгнул от этой идеи. Он сказал: «Это абсолютное решение». Он сказал, что в его простоте слышится великий гений. Его энтузиазм был необычайным».
Дикс: В какой степени вы хотели перевооружения?
Шахт: Не за рамками равенства с каждым из наших соседних государств.
Дикс: И Гитлер говорил с вами о далеко идущих намерениях, или вы слышали о каких-нибудь?
Шахт: Мне он никогда не говорил, и я ни слышал от кого-либо еще, чтобы он делал замечания о дальнейших намерениях.
Дикс: Вы были информированы о степени, типе и скорости перевооружения?
Шахт: Нет, мне никогда об этом не говорилось.
Дикс: Вы сами установили лимит относительно финансирования или вы готовились предоставлять любые суммы денег?
Шахт: Я оказался бы точно, без средств, с готовностью предоставляя любое неограниченное количество денег, в особенности, если бы не было контрибуций; это были кредиты, которые оплачивались. Лимиты для этих кредитов были двоякими. Одним было, то что Рейхсбанк являлся независимой государственной финансовой администрацией, и верховной властью в государстве, что касалось удовлетворения кредитов. Совет директоров Рейхсбанка мог принять резолюцию о предоставлении кредитов, или не предоставлении, или чтобы кредитование было остановлено, если он считал это правильным, и так как я был совершенно уверен в политике совета директоров Рейхсбанка — все эти господа полностью со мной соглашались в финансовой и банковской политике — это была первая возможность применять тормоза, если я считал это необходимым.
Второе, стабильность — лимиты придерживались по договоренности с министром финансов, правительством, и конечно Гитлером сделавшим — векселя МЕФО, из которых эти кредиты состояли, выкупались обратно, когда они иссякали. Они должны были быть оплачены после 5 лет, и я уже сказал, что если бы выкупы делались, фонды для перевооружения естественно снизились. Настоящим была вторая возможность ограничить первооружение.
Дикс: Будьте любезны привести Трибуналу данные, с которыми вы тогда работали?
Шахт: Мы исходили…
Джексон: У нас нет желания вступать в спор о данных по финансированию перевооружения. Кажется, что подробности о долларах и центах или рейхсмарках неважны для этого, и страшно затягивают. Мы не выясняем о том была ли эта стоимость слишкой малой или слишком большой; цель этого перевооружения это единственный вопрос о котором мы думаем. Я не вижу, что статистика цены имееть, к этому какое-либо отношение.
Председательствующий: Доктор Дикс, мы хотим знать, о каких данных вы и обвиняемый говорите.
Дикс: Суммы, которые Шахт в качестве президента Рейхсбанка был готов одобрять для программы перевооружения; это, несомненно, относящееся к делу, потому что если эти суммы оставались в рамках таких лимитов которые предусматривали адекватное оборонительное перевооружение на чрезвычайный случай, тогда, конечно, степень этого финансового содействия очень важная часть доказательств относительно намерений Шахта преследовавшихся тогда. Это та самая вещь, в деле Шахта, которую господин судья Джексон считает относящейся к делу, а именно, помогал ли он готовить агрессивную войну. Если в своём финансировании он рассматривал только возможность оборонительной войны и предоставления только сумм в распоряжении программы перевооружения, которые никогда бы не допустили агрессивной войны, тогда этим опровергается обвинение, выдвинутое против подсудимого обвинением, и я думаю, что относимость данного вопроса к делу несомненна.
Председательствующий: Вы говорите, что если бы подсудимый Шахт передал в распоряжение Рейха, скажем, 100 миллионов, или каковы эти данные, они являлись бы оборонительными, и если бы он предоставил 150 миллионов, это не являлось бы оборонительным, или как? Это просто сумма?
Дикс: Нет, я хочу сказать, что если, как будет подтверждено, он лишь хотел дать 9 и позже он нерешительно и нехотя дал 12 миллионов для этой цели, тогда этим вкладом никогда не была бы достигнута цель агрессивной войны.
Председательствующий: Это просто сумма?
Дикс: Да, только размер суммы.
Председательствующий: Что же, об этом можно заявить очень кратко, но как о подробностях финансов…
Дикс: У меня такое же мнение, что мы говорим об этом слишком долго. Я лишь собрался спросить: «Какую сумму вы давали?» и затем было заявлено возражение, и таким образом обсуждение затянулось. Могу я поставить вопрос?
Председательствующий: Да.
Дикс: (Обращаясь к подсудимому): Что же, тогда, какую сумму вы намеревались одобрить?
Шахт: Естественно как можно меньшую; однако, то, что я внес, было решающим. Я предоставил в распоряжение — приведу одну цифру и буду очень краток — до марта 1938, кредиты насчитывали всего 12 000 000 000 миллиардов рейхсмарок. Я обсуждал это с одним из дознавателей от британского обвинения, который спрашивал меня о предмете, и я отвечал, что это была одна треть от сумм, потраченных на перевооружение. Помимо этого, без Рейхсбанка, начиная с 1 апреля 1938, заявлялась цифра о том, что годовой бюджет перевооружения был 11 000 000 000 и в последующий год, 20 500 000 000, и что ни пфеннига не поступило от Рейхсбанка.
Дикс: Это было после вашей отставки, не так ли?
Шахт: Это было после прекращения мной кредитования.
Для протокола я хочу сказать, что я думаю, что я ранее совершил ошибку. Я сказал миллионы вместо миллиардов, но я думаю, что очевидно, то что подразумевал. Я лишь хотел это исправить.
Дикс: Итак доктор Шахт, затем, обвинение заявляет, что 19 февраля 1935 министерство финансов получило полномочия занимать неограниченные средства денег, если бы Гитлер приказывал так делать.
Шахт: Здесь, снова, обвинитель не видит вещей в надлежащем свете. Президент Рейхсбанка не ответственен за действия министра финансов. Я думаю президент Федерального резервного банка[1376] в Нью—Йорке вряд ли нёс ответственность за вещи совершенные секретарём казначейства в Вашингтоне.
Дикс: Вы также обвиняетесь в том, что долг Рейхсбанка возрос в три раза за время пока вы являлись президентом Рейхсбанка.
Шахт: Я могу с тем же успехом обвиняться в ответственности за факт, что уровень рождаемости резко вырос за время, что я был президентом Рейхсбанка. Я хочу подчеркнуть факт, что к этому также не имею отношения.
Дикс: Вы не были ответственным по той же причине.
Шахт: Нет, конечно, я не был ответственен за это.
Дикс: И предположительно это же относится к положению, представленному обвинением о том, что вы предположительно подготовили в 1938, новую финансовую программу?
Шахт: Напротив, я отказался делать, что-либо еще, для финансирования перевооружения; финансовая программа была подготовлена государственным секретарем министерства финансов Рейха, и так это выглядело.
Дикс: Одной из ваших экономических политик, за время, что вы были министром экономики, и в чём вы обвиняетесь, будто в подготовке к войне, был так называемый «Новый план[1377]«. Чем он являлся?
Шахт: Могу я, прежде всего, сказать, что «Новый план» не имел никакого отношения к перевооружению. Германия, после Версальского договора впала в состояние экономического бедствия, экономически говоря и в особенности в экспорте…
Дикс: Ваша светлость, если у Трибунала мнение, что «Новый план» не имеет никакого отношения к перевооружением и подготовкой войны — я думаю у обвинения противоположное мнение — тогда, конечно, вопрос не относится к делу, и я опущу его. Я лишь поставил его, потому что «Новый план» использовался в аргументации обвинения.
Председательствующий: Если вы говорите, и подсудимый только, что сказал, что «Новый план» не имел никакого отношения к перевооружению, я думаю вы можете оставить это для перекрестного допроса и вы можете поднять это снова в повторном допросе, если это будет в перекрестном допросе.
Дикс: (Обращаясь к подсудимому) В таком случае я также не спрашиваю вас о бартерных соглашениях. Я оставляю это обвинению для перекрестного допроса. Я не понимаю, того как они касаются подготовке к войне.
Итак, вы уже заявляли, что вы стремились устранить Версальский договор, посредством мирных переговоров, или, по крайней мере, улучшить его. При мнении, которого вы тогда придерживались, ещё существовали какие-либо мирные средства для улучшения Версальского договора?
Шахт: По моему мнению, не существовало иных мер кроме мирных. Желание улучшить Версальский договор посредством новой войны это преступление.
Дикс: Что же. Но теперь вы обвиняетесь в предполагаемых приготовлениях к войне, которые в действительности являлись контрмерой к всеобщему перевооружению хотя и не подготовкой агрессивной войны, но являлись вместе с тем перевооружением, и как таковое, были нарушением Версальского договора. Я полагаю, что вы, затем, решили финансово помогать перевооружению только после приданию проблеме правовых и моральных соображений. Какими, именно, были эти соображения?
Шахт: Я думаю, я уже отвечал на этот вопрос в подробностях. Мне нечего добавить.
Дикс: Очень хорошо. Поскольку, как вам известно, это было вашим отношением как пацифиста и любого, кто бы точно противостоял расширению жизненного пространства в Европе, об этом было известно за рубежом?