Председательствующий: Каким был предмет разговора?
Дикс: Предмет разговора это вопрос, который касался подсудимого Шахта. Это заявление Гитлера относительно Шахта; это не предмет, касающийся подсудимого Шпеера. Поэтому, я считаю его подходящим для него, поскольку это вопрос, который касался Шахта, способного сделать о нём заявление. Он, конечно, считает более подходящим, чтобы он не зачитывал, то что Шпеер написал ему, но, что он должен привести свой отчет о случившемся между Гитлером и Шахтом и просто сказать: «Я слышал это от Шпеера». Это кажется лучшим чем…
Председательствующий: Очень хорошо, доктор Дикс, вы можете его привести.
Дикс: (Обращаясь к подсудимому) Будьте тогда любезны не зачитывая, рассказать Трибуналу об этом инциденте и сказать, что вы узнали от Шпеера?
Джексон: Это ещё более оспоримо для меня, чем иметь письменное заявление Шпеера. Если у нас есть показания Шпеера, они, по крайней мере, должны быть от Шпеера, а не репетицией разговора между двумя подсудимыми. Если Шпеер сделал письменное заявление, оно может быть представлено нам в обычном порядке.
Это второй документ, по которому у нас нет привилегии посмотреть заранее до его использования здесь; мне кажется, что если этот документ подписан Шпеером — чего я не понимаю — если так, это одно дело. Мы можем увидеть его и вероятно сможем использовать. Если это разговор, я предпочту версию Шпеера.
Дикс: Могу я кое-что добавить? Процедурный вопрос здесь не главный для меня. В этом деле он может быть обсужден, во время допроса Шпеера. Однако, я не знаю, вызовут ли Шпеера; вероятно вызовут. Действительно для нас будет лучшим выслушать их сейчас, но я оставлю это Трибуналу для решения. Для меня это вопрос небольшого значения.
|
|
Председательствующий: Трибунал допускает доказательство.
Дикс: (Обращаясь к подсудимому): Что же тогда, пожалуйста, не зачитывая, опишите инцидент.
Шахт: Господа на террасе, среди них Шпеер, слышали эту дискуссию, которая шла на очень повышенных тонах. В конце дискуссии Гитлер вышел на террасу и…
Председательствующий: Секундочку.
(Была короткая пауза в слушаниях)
Очень хорошо, доктор Дикс продолжайте.
Шахт: Гитлер вышел на террасу после этого совещания и сказал присутствующим, и среди них Шпееру, что у него был очень серьезный спор с Шахтом, что он не сможет работать с Шахтом, и что Шахт срывает его финансовые планы.
Дикс: Что же тогда, после оставления своей должности министра экономики вы всё еще сохраняли полномочия как президент Рейхсбанка. К вам обращался Гитлер или министр финансов в вашем качестве президента Рейхсбанка с просьбой кредита?
Шахт: После прекращением выдачи кредитов Рейхсбанком, 31 марта 1938, министр финансов Рейха конечно получал наиболее срочные требования денег и к концу того года он обнаружил себя в неловкой ситуации неспособности платить из казны даже содержание гражданских служащих. Он пришел ко мне и попросил мне одобрить ему специальный кредит. Согласно своему уставу и законам Рейхсбанк имел право и в определенной степени обязывался, но в действительности вправе, ежегодно предоставлять Рейху 400 миллионов рейхсмарок в год. Министр финансов Рейха получил эти 400 миллионов марок и он просил более того, дальнейших кредитов; рейхсбанк отказал ему в этих кредитах. Миинстр финансов Рейха пошёл в частные банки и все вместе крупные банки дали ему кредит в несколько миллионов марок. Однако, Рейхсбанк не участвовал в этом кредите.
|
|
Дикс: Если вы в качестве президента Рейхсбанка отказали в этих кредитах, тогда, кажется, что не оставалось ничего кроме печатания ещё банкнот. Гитлер или кто-либо ещё предлагал вам, чтобы был запущен печатный станок?
Шахт: После событий ноября 1938, в декабре, я совершил еще один визит в Лондон, для присутствия на конференции относительно финансирования еврейской эмиграции из Германии в упорядоченном виде — вещи, которую я сам предлагал. По этому поводу я также разговаривал с премьер-министром Чемберленом[1394]. 2 января 1939 я прибыл в Бергхоф в Берхтесгадене для доклада Гитлеру об этих вопросах. По этому поводу мы, конечно, также говорили о финансовых потребностях Рейха. Я всё еще отказывал давать Рейху кредит, и указывал на то, что очень сложную финансовую ситуацию, которая призывала, или призовёт, снижение государственных расходов и таким образом расходов на вооружение.
В частности, я указывал на то, что в начале декабря первое поступление так называемого еврейского штрафа — который был наложен на евреев после убийства господина фом Рата[1395] в Париже и который был собран в степени 250 миллионов марок к началу декабря — что это поступление 250 миллионов марок полностью не получалось в форме наличности, но что министр финансов Рейха согласился принять существенную часть «натурой» как говорят англичане, потому что было невозможно предоставить ликвидную наличность необходимую для такого платежа. Гитлер ответил: «Но мы можем обращать банкноты на основе этих товаров. Я очень осторожно изучил вопрос нашей будущей финансовой политики и когда я вернусь в Берлин через несколько дней я обсужу свои планы с вами и министром финансов».
|
|
Я сразу понял, что у Гитлера было намерение прибегнуть к печатанию банкнот для покрытия этих расходов с или без необходимым обеспечением, но в любом случае вопреки некоторым предосторожностям. Опасность инфляции была теперь точно неминуема. И поскольку я сразу осознал, что это был пункт, где я и Рейхсбанк скажем «стоп», я ответил ему: «Очень хорошо, в таком случае я поручу Рейхсбанку представить вам меморандум, выражающий отношение Рейхсбанка к данной проблеме, который может быть использован на совместной встрече с министром финансов».
После этого я вернулся в Берлин и проинформировал своих коллег в дирекции Рейхсбанка. Мы поняли, к нашему личному удовлетворению, что тут была возможность для нас отделить себя от такого типа политики.
Меморандум, датированный 7 января, который дирекция Рейхсбанка затем представила Гитлеру, я думаю, также приобщён в качестве доказательства обвинением.
С целью объяснить заявления, которые дирекция Рейхсбанка дала Гитлеру в этот решающий момент относительно дальнейших государственных расходов и особо расходов по вооружению, я прошу разрешения зачитать только два очень коротких предложения из этого меморандума. Он гласит, и я цитирую:
«Безудержные общественные расходы создают определенную угрозу нашей валюте. Неограниченный рост правительственных расходов бросает вызов любым попыткам подготовить регулируемый бюджет.
Это ставит государственные финансы на грань разорения несмотря на огромный рост налогов, и это подрывает валюту и банк—эмитент».
Затем есть другое предложение, и я цитирую:
«…если в течение двух великих внешнеполитических акций в Австрии и Судетах рост общественных расходов был необходим, фактически, после разрешения этих двух внешнеполитических акций, сокращение расходов незаметно и, что всё выглядит скорее указывающим на дальнейший рост запланированных расходов, заставляя нас с абсолютной ответственностью указать на последствия для нашей валюты.
«Нижеподписавшиеся директора Рейхсбанка полностью осознают факт, что своим сотрудничеством они с радостью прилагали все свои силы для поставленных великих целей, но, что сейчас требуется остановка».
Дикс: Этот меморандум уже приобщался обвинением под документальным номером ЕС-369, но он снова приобщается как экземпляр Шахт-24 в нашей документальной книге, страница 70 английского текста, и страница 63 немецкого текста.
Я поставлю различные вопросы об этом меморандуме доктору Шахту, но я думаю, что вероятно сейчас не время и я сделаю так завтра.
Председательствующий: Если вы должны, доктор Дикс; но вы думаете, что это очень важно? В любом случае, если вы собираетесь, вам лучше сделать это завтра.
Дикс: Да.
Председательствующий: …Трибунал отложен.
(Трибунал отложен до 10 часов 2 мая 1946)
Сто девятнадцатый день
Среда, 2 мая 1946
Утреннее заседание
Председательствующий: Итак, доктор Дикс?
Дикс: Доктор Шахт, я думаю у вас всё ещё есть дополнение к вашему ответу на вопрос поставленный мной вчера. Я представил вам положение о том, что разные меморандумы, письма, и т. д. от вас Гитлеру были наполнены национал-социалистической фразеологией. Я попросил вас разобраться с письмами и меморандумами с даты захвата власти до вашего последующего перехода в оппозицию. Однако, обвинение, особенно в устном представлении обвинений, как я его помню, сослалось, по крайней мере, на одно письмо, которое вы до захвата власти, в ноябре 1932 адресовали Гитлеру, и здесь в материалах другое письмо похожего содержания от августа 1932. Я думаю, вы должны заявить о своей позиции в отношении этих двух писем, дополнив ваш ответ на вопрос.
Шахт: Я вчера объяснял вам, что до решающего голосования июля 1932, я никоим образом не вмешивался в развитие национал-социалистического движения, но оставался совершенно в стороне от него. После достижения движением подавляющего успеха в июле 1932, о котором я говорил вчера, я очень четко предвидел развитие, которое теперь произойдет. Согласно принципам демократической политической концепции была лишь одна возможность, а именно, что лидер этой подавляюще крупной партии теперь сформирует новое правительство. Я сразу отверг иную теоретическую возможность военного правительства и возможную гражданскую войну, так как это было невозможным и несовместимым с моими принципами.
Поэтому, после осознания мной этих фактов я стремился во всем оказать влияние на Гитлера и его движение, и два письма, которые вы сейчас упомянули, были написаны в таком духе.
Дикс: Что вы знали о его планах против Австрии?
Шахт: Я никогда ничего не знал о планах против Австрии. Я не знал о подробностях плана Гитлера имевшегося для Австрии. Я только знал — как и большинство всех немцев — что он был в пользу аншлюса Австрии к Германии.
Дикс: Что вы знали о его планах против Чехословакии?
Шахт: Я ничего не знал о его планах против Чехословакии до момента Мюнхенского соглашения.
Дикс: Вы после, Мюнхенского соглашения, то есть, после мирного, такого мирного урегулирования судетского вопроса, слышали замечание Гитлера о Мюнхене, которое было важным для вашего последующего личного отношения к Гитлеру? Вы расскажите Трибуналу о слышанном замечании?
Шахт: Могу я сначала сказать, что по моим тогдашним сведениям, Гитлер согласовал в Мюнхене больше чем он ожидал. По моей информации — и я выразил это тогда также в разговоре с послом Буллитом — что целью Гитлера было добиться автономии для немцев в Чехословакии. В Мюнхене союзники преподнесли ему передачу судетско—немецких территорий на серебряном блюдце. Конечно, я полагал, что теперь амбиции Гитлера будут более чем удовлетворены, и я могу лишь сказать, что я был удивлен и шокирован, когда спустя несколько дней после Мюнхена я увидел Гитлера. Тогда у меня не произошло с ним дальнейшего разговора, но я встретил его в окружении, в большинстве эсэсовцев, и из разговора между ним и эсэсовцами я уловил замечание: «Эти ребята сорвали моё вступление в Прагу». То есть сделали его невозможным.
Видимо он не был удовлетворен огромным успехом, которого он достиг во внешней политике, но я упоминал, когда я говорил об этом вчера, фактически я предположил из этого замечания, что ему не хватило славы и гламурности постановки.
Дикс: И какими были ваши чувства в отношении вашего общего отношения к Гитлеру после Мюнхена?
Шахт: Несмотря на внешнеполитический успех, я очень глубоко сожалел, и так же делали мои близкие друзья о том, что этим вмешательством со стороны союзных держав, наша попытка устранить режим Гитлера была разрушена на долгое время — мы не знали, что случиться в будущем — но, естественно, в тот момент мы смирились с этим.
Дикс: Что вы знали о планах Гитлера против Мемеля?
Шахт: Я ничего не знал и никогда не слышал чего-либо об этом. Насколько я знал, я узнал об аннексии Мемеля Германией во время своего путешествия по Индии, которое я уже тогда начал.
Дикс: И поскольку вы находились тогда в Индии, вы, конечно, ничего не слышали о переговорах, и т. д., которые предшествовали нападению на Польшу?
Шахт: У меня не было сведений об этом и поэтому я также ничего не знал о майской встрече 1939, которая несколько раз обсуждалась. В начале марта я покинул Берлин и некоторое время оставался в Швейцарии; в конце марта через Геную я начал визит в Индию, и также я ничего не знал обо всём деле Гаха[1396], то есть создания Протектората[1397] в Чехословакии, ни о Мемеле, ни о Польше, поскольку я не возвратился из путешествия по Индии до начала августа.
Дикс: Были предприняты вторжения в Бельгию, Голландию, Норвегию и Данию. Вы одобряли эти меры и акции?
Шахт: Ни при каких обстоятельствах.
Дикс: Вы когда-либо были способны выразить как-нибудь это неодобрение и как?
Шахт: Перед вторжением в Бельгию я посетил по приглашению начальника генерального штаба, Гальдера, генерал-квартирмейстера, тогда полковника, позже генерала Вагнера[1398], который после краха совершил самоубийство. Он проинформировал меня о намечавшемся вторжении в Бельгию. Я был шокирован и ответил тогда, «Если вы хотите тоже совершить это безумство, тогда вам ничем не помочь».
Председательствующий: Какое время?
Шахт: Перед вступлением в Бельгию. Когда именно я не могу сказать. Это могло быть уже в ноябре 1939. Это могло быть в апреле 1940. Я уже не знаю точно, когда это было.
Дикс: Даже если вы не одобряли эту акцию, Германия была, в конце концов вовлечена в борьбу не на жизнь, а на смерть. Это не заставило вас предоставить своё активное содействие в её распоряжение, поскольку вы всё еще являлись министром без портфеля, хотя вы больше и не имели отдельной должности?
Шахт: Я этого не делал.
Дикс: Вас кто-либо просил об этом?
Шахт: Визит, к генерал-квартирмейстеру Вагнеру, который я только что упомянул, по приглашению начальника генерального штаба Гальдера, был с намерением убедить меня действовать в интересах Германии и ожидаемой оккупации Бельгии. Я бы надзирал и управлял валютой, финансами и банковскими вопросами в Бельгии. Я просто отказался. Позже ко мне снова обратился, тогда военный губернатор Бельгии, генерал фон Фалькенхаузен[1399], за советом, касающимся бельгийской финансовой администрации. Я снова отказался давать совет и не делал каких-либо заявлений или каким-либо образом в этом участвовал.
Дикс: Когда вы впервые…
Шахт: Я могу, вероятно, привести другой пример, когда ко мне обращались. Однажды, незадолго после вступления Америки в войну, я получил просьбу от газеты, публиковавшейся Геббельсом, что, с учетом моих знаний об американских условиях, я должен написать статью в «Das Reich[1400]«, уверяющую немецкий народ, что военный потенциал Соединенных Штатов преувеличен. Я отказался написать такую статью по причине того, что я точно хорошо знал об американских условиях, и моё заявление было бы прямо противоположным. И так в этом примере я отказался.
Дикс: Когда вы впервые услышали о встрече, которую мы здесь просто называем встречей Хоссбаха, или встречей касающейся протокола Хоссбаха[1401]?
Шахт: К своему большому удивлению, я был проинформирован об этой встрече 20 октября 1945, здесь в своей камере, и был чрезвычайно изумлен, что в течение всех предыдущих допросов меня никогда не спрашивали об этом протоколе, потому что из него четко видно, что правительство Рейха не было информировано о намерениях Гитлера по войне и следовательно ничего не знало о них.
Дикс: Вы принимали участие в похожих совещаниях, которые были приготовлениями к нападениям, к примеру, встрече в ноябре 1940 на которой обсуждалось нападение на Россию? Я не желаю недопонимания — документ Шпеера, о котором вы вчера говорили, обсуждал нападение, которым согласно Гитлеру угрожала Россия. Я сейчас говорю об обсуждениях, на которых предметом было нападение на Россию.
Шахт: Страх нападения России датировался осенью 1936 и поэтому не имел никакого отношения к войне. Я никогда не принимал участия, в каком-либо совещании, которое указывало на намерения к войне, соответственно и на совещании о намерении напасть на Россию, и никогда не слышал чего-либо об этом.
Дикс: То же относится к встрече в мае 1941?
Шахт: Сейчас, я не знаю о чём эта встреча, но я никоим образом не участвовал в какой-либо встрече в мае 1941, так как за весь период, когда я был министром без портфеля, я никогда не принимал участия в каком-либо официальном совещании.
Дикс: Тогда вы также не имели какой-либо информации о конференциях с японским министром иностранных дел Мацуокой[1402] в Берлине?
Шахт: Я не имею ни малейших сведений о конференции Мацуоки за исключением, того, что вероятно говорилось по радио и в прессе.
Дикс: Было сделано упоминание о том, что вы один раз предоставили 200 000 марок для нацисткой пропаганды в Австрии. В нём есть какая-либо правда?
Шахт: У меня нет ни малейших сведений об этом.
Дикс: Теперь мы подошли к вашей отставке с президента Рейхсбанка. Как вы слышали, обвинение утверждает, что вы окончательно привели к своей отставке с целью избежать финансовой ответственности. Я прошу вас ответить на это обвинение и рассказать Трибуналу кратко, но исчерпывающе о причинах и тактических обсуждениях приведших к отставке вашей и ваших помощников. Они появились здесь в меморандуме дирекции Рейхсбанка, который рассматривался несколько раз.
Шахт: Я хочу разделить вопрос на две части: Первый вопрос пытался ли я избавить себя от должности президента Рейхсбанка. Мой ответ на этот вопрос наиболее категорическое «да». Поскольку с середины 1938, мы в Рейхсбанке всегда считали, что если не будет изменения политики, мы не хотели продолжать работать, потому что — и это приводит меня ко второй части вопроса — мы не хотели нести ответственность, которую мы предположительно несли бы.
За всё, что мы ранее делали по оборонительному перевооружению с целью достичь равных прав для Германии в международной политике, мы с радостью несли ответственность, и мы несём её перед историей и Трибуналом. Но ответственность за продолжающееся вооружение, которое само возможно создавало серьезную потенциальную опасность войны или целью которого когда-либо будет военная направленность — такой ответственности никто из нас не хотел брать. Соответственно, когда стало ясно, что Гитлер работает в направлении дальнейшего роста в перевооружении — и я говорил об этом вчера в связи с разговором от 2 января 1939 — мы стали осведомлены об этом, написав меморандум, который открыто, цитировался и находится в руках этого Трибунала в качестве экземпляра. Это четко указывает на то, что мы противостояли любому дальнейшему росту государственных расходов и несению ответственности за это. Из него, Гитлер понял, что он ни при каких—обстоятельствах не сможет использовать Рейхсбанк при существующей дирекции и президенте для каких-либо дальнейших финансовых целей. Поэтому, оставалась лишь одна альтернатива; заменить дирекцию, потому что без Рейхсбанка он не мог продолжать. И он предпринял второй шаг; он изменил закон о Рейхсбанке. То есть, был положен конец независимости Рейхсбанка от правительственных распоряжений. Поначалу он сделал это секретным законом — у нас появились такие вещи — 19 или 20 января 1939. Этот закон был опубликован только 6 месяцами спустя. Этот закон отменял независимость Рейхсбанка и президент Рейхсбанка становился просто кассиром для кредитных нужд Рейха, то есть, Гитлера.
Дирекция Рейхсбанка не хотела продолжать такую линию развития. Поэтому, 20 января президент Рейхсбанка, вице—президент, и главный финансовый эксперт, директор Рейхсбанка Хельсе, были уволены; три остальных члена дирекции Рейхсбанка, гехаймрат Фоке[1403], директор Эрхард и директор Блессинг[1404] настойчиво добивались своей отставки из дирекции Рейхсбанка, пока этого им не позволили. Два других члена дирекции Рейхсбанка, директор Пуль, чье имя уже упоминалось, и восьмой директор, директор Потсманн, остались в дирекции даже в новых условиях. Единственные в дирекции, они оба были членами партии, и следовательно не могли просто уйти.
Дикс: Единственное обвинение, которое выдвинуто обвинением касается ваших причин написать меморандум, то есть, избежать финансовой ответственности. Второе обвинение в том, что в меморандуме ни слова не выражало упоминания ограничения вооружений, но что он рассматривал только угрозу валютным вопросам, финансово-техническим вопросам, и экономические соображения; и что, следовательно, доктор Шахт, который в своём качестве директора банка заботился о валюте, нежели противник перевооружения, который сам заставил выслушать этот меморандум.
Необходимо, чтобы в качестве соавтора меморандума — как и его основной автор — вы заявили о своей позиции относительно инкриминирующей интерпретации меморандума.
Шахт: Даже ранее я здесь говорил, что каждое возражение, которое я делал Гитлеру — и это относилось не только ко мне, но и остальным министрам — могло делаться с аргументацией, вытекающей из особенностей управляемого департамента.
Сказав Гитлеру: «Я больше не дам вам денег, потому что вы намерены вести войну», я не имел бы удовольствия принимать участия в нашем разговоре с вами здесь. Я мог тогда проконсультироваться со священником, и это было бы односторонним делом, потому что я бы тихо лежал в могиле, и священник произносил бы монолог.
Дикс: Этот меморандум точно очень важен, и, поэтому, мы задержимся на нём сейчас. Подытоживая — и пожалуйста, проверьте меня — мне кажется, я могу выразить ваши взгляды таким образом: этот последний меморандум содержал такие требования как дальнейшие средства повышения фондов от роста налогообложения или использования биржевого рынка — обе невозможные. Налогообложение нельзя было больше повышать. Биржевой рынок был безуспешным для займа.
Если бы эти действительно невозможные требования были удовлетворены, Рейхсбанку создали бы гарантии, чтобы дальнейшие фонды не будут использованы в той или иной форме перевооружения. Такого успеха не ожидалось; скорее вы могли ожидать своего увольнения. Вы кратко, но исчерпывающе подытожите этот вопрос, выразив свои правильные взгляды?
Шахт: Всё письмо было составлено таким образом, что существовало только два возможных ответа на него; либо изменение финансовой политики — и это означало остановку перевооружения, что означало полное изменение политики Гитлера — или также увольнение президента Рейхсбанка; и это случилось. Мы тогда ожидали этого, я больше не верил, что Гитлер полностью изменит свою политику.
Дикс: Поэтому, обвинение, право, говоря, что ваша миссия закончилась с вашим увольнением.
Шахт: Гитлер сам точно подтвердил это и в письме об увольнении, об этом прямо говорилось. Мы слышали из показаний господина Ламмерса в этом суде, что Гитлер своей рукой написал дополнение к этому письму о том, чтобы моё имя оставалось связанным с первой стадией перевооружения. Вторую стадию перевооружения я отвергал и Гитлер очень ясно это понимал, потому что, когда он получил это письмо из Рейхсбанка он сказал присутствующим: «Это бунт».
Дикс: Откуда вам это известно?
Шахт: Свидетель Фоке, который надеюсь, появится в этом суде, покажет об этом.
Дикс: Далее, обвинение утверждает, что ваш уход с политической сцены не относится к вашей оппозиции войне, но разногласиям с Германом Герингом о власти и звании. Как таковое, это обвинение выглядит уже опровергнутым заявлениями Геринга и Ламмерса сделанными до сих пор. Мы не желаем перечислять. Я просто хочу спросить есть ли у вас, что добавить к заявлениям, сделанным по этому предмету Герингом и Ламмерсом, или не согласиться с ними.
Шахт: В своём устном представлении обвинитель сказал, во всём материале, который он изучил он не нашёл ни одного вещественного доказательства моей оппозиционности политики войны. Я могу лишь сказать в этом отношении: если кто-либо в связи с близорукостью не видит дерева на равнине, это не подтверждение того, что дерева нет.
Дикс: Вы слышали от обвинения, что вы обвиняетесь в нахождении в кабинете в качестве министра Рейха без портфеля. Это вчера также было причиной недопонимания. Я просто хотел выразить вчера, что вы ушли в отставку в качестве действующего министра и главы ведомства, что вы ушли в отставку с министр экономики и его светлость верно указал, на то, что конечно вы оставались министром без портфеля, то есть без специальной сферы деятельности до января 1943. В этом вы обвиняетесь обвинением. Что заставило вас оставаться министром без портфеля? Почему вы это сделали? У вас имелись какие-нибудь особые финансовые причины? Простите за такое упоминание, но в судебном обзоре, на странице 5, вам вменяется этот мотив.
Шахт: Я уже непрерывно объяснял здесь, что моё освобождение с должности министра экономики сталкивалось с множеством трудностей, и вы также представили несколько письменных показаний подтверждающих данный факт.
Гитлер ни при каких обстоятельствах, не хотел, чтобы становилось известным, что разрыв или нечто большее, чем разница во мнениях происходила между ним и одним из его помощников. Когда он, наконец, одобрил моё освобождение, он придумал условие о том, что номинально я должен оставаться министром без портфеля.
Относительно второго обвинения, оно настолько недостойно насколько ошибочно. В Германии существовал закон, по которому если лицо занимало две общественных должности ему платили только за одну. Поскольку я был дополнительно президентом Рейхсбанка я постоянно получал свой доход в Рейхсбанке, сначала содержание, а позже пенсию; поэтому, в качестве министра я не имел содержания вообще.
Дикс: Затем вы, в течение периода вашей должности министра без портфеля, имели какие-либо иные функции наполняющие эту должность? Вы принимали какое-либо участие в важных решениях кабинета, вы принимали участие в обсуждениях — короче, были министром без портфеля для маскарада или были им по существу?
Шахт: Я уже снова и снова подчеркивал в этом суде — и я могу лишь повторить это снова — что после оставления Рейхсбанка у меня не было ни единой официальной дискуссии; я не принимал участия ни в едином министерском или официальном совещании и, что, к сожалению, мне было невозможно выносить ни одного вопроса на обсуждение; я не имел фактической основы или предлога для такой возможности, по той самой причине, что я не имел особой сферы управления. Я думаю, что я был единственным министром без портфеля — были еще несколько других — кто вообще не был каким-либо образом активными. Насколько я знаю, Зейсс-Инкварт несомненно был, министром без портфеля; он имел свою администрацию в Голландии. Франк был министром без портфеля и имел администрацию в Польше. Ширах — я не знаю, был ли он министром без портфеля; я думаю это однажды упоминалось, но не знаю правильно ли это — у него была австрийская администрация в Вене. Больше я не имел никакого отношения к управлению или каким-либо иным способом в государстве или партии.