Писательница
Жила-была одна девушка. Оканчивала Лите ратурный институт. И надо ж такому приклю читься — влюбилась. Юноша тоже пописывал стишата, сочинил даже драму в четырех действи ях, но главное, ходил в церковь. Слово за слово, влюбленную девушку юноша обратил. И уехал в Швейцарию. Там у него обнаружились родст венники и вызвали его к себе на вечное поселе ние.
А девушка осталась в Москве, просвещенная светом истинной веры. С горя она стала писать еще больше. Писала она в основном прозу, рабо тала в малом жанре — рассказы, новеллы, очер ки, редко когда повесть сочинит. И вот покаялась она однажды батюшке: «Эх, батюшка, бросил ме ня любимый, и пишу я с горя прозу!».
— Ну, что ж, — отвечал батюшка, — дело жи тейское, грех небольшой, все в жизни бывает, только не публикуй.
Да как же, — возражает девушка, — мне вроде и предложили уже напечататься в журна ле "Юность", поскольку я еще юная.
Мысль, — говорит батюшка, — неплохая в принципе. Но только сначала ты принеси это мне. Я прочитаю и тебя благословлю.
Девушка согласилась, приносит. А батюшка, хоть сам по мирскому своему образованию и был биологом, но почитать, полистать книжеч ки любил. Читает это батюшка девушкины рас сказики, и аж слеза его прошибает! Талант у де вушки. Хорошо пишет! Только неправославно, Любовь, опять же, плотская, душевная, страда ния всякие сердечные описывает — земное од но, словом, нету, как бы это получше выразить ся, правильного у нее направления, святой цер ковью нашей она вроде и брезгует — даже не поминает ее! Сказал это батюшка девушке и на казал, как что напишет, немедленно ему прино сить. А с журналом "Юность" договор пока что расторгнуть.
Девушка была начитанная, знала, что положено послушание проявить, расторгла договор. Дальше рассказики пишет, юношу своего, швейцара, не то
чтоб забыла, но сильно поблек уже образ его, и но вый воссиял образ — батюшкин! Во всем его де вушка слушается, рассказы ему приносит, он их чи тает. вот вроде чуть побольше стало божественного, появились верные образы, хвалит ее, поправля ет даже кое-что карандашиком, еще немного гово рит, и публиковаться начнем. Еще немного, дума ет девушка, и публиковаться начнем.
Тут она как раз встретила того знакомого из жур нала «Юность», правда теперь он в другом работал журнале. Прочитал ее рассказ-другой, и намекнул, что писать она стала хуже, слишком уж «нестан дартно», — возможно, он имел в виду, что девуш ка несколько спятила. Так прошло три года, потом еще два, потом четыре, началось совершенно новое тысячелетие, и девушка вроде б постарела уже, ста ла как-то горбиться некрасиво. Нет мне, говорит, в жизни счастья, дело даже не в публикациях, про сто нет и все. Не хватает мне чего-то. Может, само реализации, может, славы, может, детей, а только миру я не нужна. Ну, и того-с. Утопилась в Моск ва-реке.
Батюшка отпевал ее.
Дорогие братья и сестры! Какой делаем вывод из этой истории? Девушка была психически не нормальная.
Артист
Один мальчик пошел с мамой в театр. И театр его поразил. Артисты были там, как настоящие животные, и всю неделю потом мальчик этих животных изображал. Потому что называлось
представление «Маугли». А через неделю маль чик снова запросился на то же представление. Что не сделаешь для любимого ребенка, позво нила маме подруге, подруга с этим делом была связана, работала в киоске, продавала газеты, а рядом, в другом киоске, продавались билеты в театры, и они с той кассиршей дружили. Доста ла подруга билеты с переплатой совсем неболь шой, снова пошли мама с мальчиком в театр. И просидел мальчик весь спектакль легонько приоткрыв рот, а на антракт сильно разгневался. И снова целые дни изображал дома Багиру, Шерхана и обезьян.
Мама, вырасту, стану артистом, — говорил мальчик.
Без блата ты не поступишь, — говорила ему мама. — А денег на взятки у меня нет.
Но вот мальчик вырос, пришел в Государствен ный институт театрального искусства на творче ский конкурс. Начал читать монолог. Комиссия так и ахнула: у мальчика талант! Что делать — поступил Федя с первого раза, окончил, пошел работать в известный театр, много снимался в кино, в самый популярный сериал его позвали играть бандита, мама смотрела сына по телевизо ру | утирала от радости слезы. Только самому Феде больше нравились спектакли в театре, чтоб утягивало вверх пыльный занавес, в глаза светили прожекторы, а он тихо выходил на сцену в костю ме или даже без.
Тут-то и отправился их театр иа очередные га строли, в Новогород. Гулял Федя по городу и за шел в их главную Софийскую церковь. Там по стоял немного, посмотрел на иконы, свечку за жег, хор послушал, и — надо же! — понял, что Бог существует. Стал Федя верующим, начал за ходить н храм, что рядом с их домом находился, исповеди посещать, причащаться раз в две неде ли. Тут батюшка его и спроси: "-А кем ты, моло дой человек, работаешь?". У них ведь это без це ремоний, сразу на ты, потому как люди им — братья. Но Феде все это нравилось очень: и что на ты, и что все по-простому.
Артист я, — говорит.
Артист?! Кого ж ты играешь?
А кого придется.
Что же, и любовные сцены, и объятия?
Федя ответ держит честно.
И объятия, — говорит, — а как же, без этого нам нельзя. Мы и голыми в одном спектакле на сцену выходим — такая у нашего режиссера на ходка; правда, к зрителям стоим спиной. Ради это го все на эту вещь и ходят.
Ну, вот что, — громко и властно проговорил батюшка. — Все это одна бесовщи на. Надо тебе это дело бросать. Парень ты моло-
дой, профессий в мире много. Вот врачом быть хорошо, строителем можно, нам столяр хороший как раз нужен, а занятие свое грешное совсем ос тавь, не православное оно! Разумеешь ли?
Разумею, кивает Федя. Год продумал. Все-таки жаль было бросать. Но что не сделаешь ради спа сения. К тому же и денег в театре почти не плати ли. а на сериале тоже далеко не уедешь. И бросил. Еще год учился на краснодеревщика и стал рабо тать в храме того батюшки столяром. Иконостас вырезал такой, что его в каталог древнерусского искусства поместили ошибочно. Лавочки в храме тоже похорошели, ножки резные, сидения в виде длинных лодий сделаны, сидеть не очень удобно, зато красиво, православно, по-русски так, батюш ка не нарадуется — и человека из гибельного бо лота вытащил, и храму польза. А сам Федя вроде тоже доволен.
Только Федина мама очень расстроилась. Бан дита, которого Федя в сериале играл, убили по сценарию, чтобы объяснить Федино отсутствие. И с тех пор появились у мамы странности. Как придет к ней Федя в гости, не хочет его пускать, ты, говорит, все равно уже умер, сынок, зачем ты ко мне приходишь, покойников я не люблю. Но Федя все равно к ней приходил, приносил проду кты, гладил маму по морщинистой ручке. И она в общем уже не возражала.
Верующий
Один человек поверил вдруг в Бога. Тут же достал у приятеля пистолет Макарова и застре лился.
Правильный выбор.
У одного батюшки дар был, от Бога. Все еще только правый придел ремонтируют, второй год крышу починяют, занавесочкой вместо алтарной преграды прикрываются, а у него уже серебряные купола сияют золотыми звездами, в иконостасах иконы шестнадцатого века, а придел один даже но вый выкопали и освятили, под храмом, подземный такой придел, для особых случаев. Кто-то только отвоевывает у мэрии домик для причта, а у него та ких домиков уже четыре — один для притча, дру гой для воскресной школы, третий — для мальчиков-сирот, четвертый — приют для одиноких ста рушек. В каждом домике — антикварная мебель, кресла вольтеровские, мраморные полы, хрусталь ные люстры — взирая на красоту рукотворную, вспоминает человек и о красоте творения Божия, а там, глядишь, и о самом Творце.
С домиками разобрался, купил три магазина, все тоже православные, в одном облачения про дают, в другом книжки церковные, в третьем — соевые продукты, на случай больших и малых по стов. С магазинами разобрался — купил конюш
ню. Чтобы прихожане катались по праздникам на лошадях, не унывали зря, друг на друга не жа ловались. Ну, где конюшня, там и площадка с ат тракционами — выстроили свой миниатюрный Диснейленд, с русскими святыми вместо Микки и Дональда.
Со святыми разобрался — начал строить пра вославный бассейн, чтобы было куда окунуться после изнурительной великопостной службы или, наоборот, скачек и катаний на каруселях. Выстроили бассейн, поставили рядом сауну. Пос тавили сауну — нужен православный спортзал. Выстроили спортзал, нужны тренажеры. Купили тренажеры, нужна православная гостиница. С конференц-залом. Потому что гости из-за гра ницы повалили валом, набираться у батюшки православного пастырского опыта. Построили православную гостиницу, понадобился право славный аэродром. Построили аэродром, запус тили чартерных рейсов несколько десятков, в двадцать шесть стран мира, и у батюшки, само собой, свой православный самолетик маленький, но и вертолет, конечно, тоже, обозревать владе ния, опять же, катать гостей.
Правда некоторых гостей сильно укачивало, для них — что не сделаешь ради ближнего! — прорыли канал к Москва-реке, организовали па ломнические круизы и православный флот. Только по воде все-таки выходило медленно — куда деваться, начали прокладывать православную же лезную дорогу. Но и дорогу надо охранять, от разбойников, случайных людей — организовали свою православную армию, с хоругвями, хором, всем, чем положено. Тут батюшка видит, пора становиться православным президентом, поду мал, подумал, но махнул рукой. Если еще и пре зидентом, служить будет некогда, а я все-таки ие рей, по чину Мелхиседекову. Так и не стал прези дентом, остался батюшкой.
Посещение Божие
Один батюшка был очень бедный. Третий свя щенник в подмосковном храме, какие уж туг до ходы. Настоятель, если что и просачивалось, все забирал себе, а после треб требовал со священни ков мзды. Так что дети у третьего батюшки бы ли одеты в обноски, матушка зимой жалась в осенней курточке, на требы батюшка ходил по морозу пешком, в вытертом пальто, с облупив шемся от времени чемоданчиком. Одно слово, нищета.
Тут и случилось с батюшкой Божие посещение. Пришел к нему старый, со школьных времен еще приятель, Яша Соколов. Освяти мне, говорит, дом, а я в долгу не останусь. Настоятеля в тот день как раз в городе не было, и он об этом деле
ничего не узнал. Сели они в какую-то хорошую машину, поехали. Вдруг видят дворец. С башен ками. балконцами, флюгерами, все как полагает ся. «Это мой дом и есть», — говорит Яша. Вош ли они во дворец, а там все из чистого золота. Люстры, столы, стулья. Только ручки изумруда ми и жемчугом инкрустированы. Удивился ба тюшка, но что ж, начал дворец освящать. После освящения хлопнул Яша в ладоши, из стенки вы ехал стол с невиданными угощением, винами за морскими, пряниками печатными, второй раз хлопнул, люди вошли, парни плечистые, наряд ные девушки. «Это мои друзья», — объяснил Яша и всех пригласил за стол. Многих блюд ба тюшка не знал даже названия, а многие так и не смог попробовать — не вместилось.
Видит батюшка, Яша вроде расслабился, нали вает ему, и себя, конечно, не забывает, батюшка его и спроси: «Где же ты, Яша, работаешь?». Яша как засмеется. И долго еще остановиться не мог. Нам, говорит, работать не положено, западло это, ну, понял в натуре, кто мы? «Нет, что-то не по нял», — никак не поймет батюшка. Яша и скажи ему. «Бандиты мы, ясно?». «Ясно», — испугался батюшка. «Но ты не боись, тебя мы не тронем, ты мой кореш и нам еще сгодишься». Тут Яша с ба тюшкой щедро расплатился, кивнул невидимым слугам, и они отвезли батюшку домой.
И пошел с того случая батюшка по рукам: ко го повенчает из Яшиных друзей, кого крестит, кому опять же освятит замок, а кого и пособору ет после ранения на разборке. Словом, пошел ба тюшка с того дня в гору. Отстроил новый дом, приодел матушку, деток отдал в частную школу, тоже и им нужно хорошее образование, а себе ку пил «шкоду» новенькую (только белую, чтобы выглядело поскромней, настоятель-то ездил на «жигулях»). Вскоре, правда, настоятеля сместили, настоятелем стал наш бывший третий батюшка, но, видит Бог, он того не искал, как-то уж само так вышло.
А бандиты? Ну и что? Разве они не люди? А от секать их от благодати Божией — грех. там. гля дишь, и покаются, как праведный разбойник на кресте. Так что до скорой встречи в обителях рая!
Неумеха
Один батюшка вообще ничего не умел. Не умел отремонтировать храм, и храм у него так и стоял пятый год в лесах. Не умел с умом занять ся книготорговлей, выбить точки, запустить книжный бизнес.
Не умел отвоевать себе домика причта или хо тя бы помещения под воскресную школу. У него не было нужных связей, щедрых спонсоров, де сятков и сотен преданных чад, не было машины,
мобильника, компьютера, e-mail-a и даже пей джера. У него не было дара рассуждения, дара чудотворения. дара прозорливости, дара красивого богослужения — служил он тихим голосом, так что, если стоять далеко, ничего не было слышно. И чего уж у него совершенно не было, так это да ра слова, проповеди он мямлил и повторял все одно и тоже, из раза в раз. Его матушку было не слышно и не видно, хотя она все-таки у него бы ла, но вот детей у них тоже не было. Так батюш ка и прожил свою жизнь, а потом умер. Его отпе вали в хмурый ноябрьский день, и когда люди хо тели по обычаю зажечь свечи — свечи у всех за горелись сами, а храм наполнил неземной свет.
Благое попечение
Про отца Иоаникия известно было, что у него дар — исповедовать подробно. Исповедуешься у отца Иоаникия — и словно побывал в бане, вы ходишь пропаренным, чистеньким. Люди запи сывались к нему на исповедь за двадцать четыре рабочих дня. Варвара Петровна тоже записалась, но все равно стояла в очереди и успела только по следней, в пять часов утра. Отец Иоаникий начал задавать ей вопросы.
Не слишком ли много времени тратила на стир ку? Не выбрасывала ли продукты? Суп? Кашу? Мандарины? Свеклу? Курицу? Мясо? Редис? Работала ли в воскресные дни? Как именно? Мыла ли пол? Гладила ли? Протирала ли пыль? Чистила ли уши? Не совершала ли грех содомский? Не страда ла ли малакией? Случалось ли тайноядение? Мше- лоимство?
Исповедь длилась два часа, как раз до утренней службы. Утром Варвара Петровна пришла домой, включила все газовые конфорки, не поднеся к ним спички, и легла на диван прямо в верхней одежде. Но тут неожиданно приехал ее муж: за был дома документы, вернулся с полдороги. От крыл своим ключом дверь, выключил конфорки, вылил из всех банок святую воду, выкинул в мусо ропровод кусочек Мамврийского дуба, задубев шую просфорку от мощей великомученицы Вар вары, еще что-то, покрытое пушком плесени, раз ломал свечи, поцеловал Варвару Павловну в по бледневший лоб и сказал медленно: «Еще раз пой дешь туда — убью».
Дорогие братья и сестры! Не забыл бы муж до кументы, попала бы Варвара Петровна в ад. Бу дем же благодарить Господа за Его всесвятое и благое попечение о нас, грешных!
Постник
Один батюшка был людоедом. Приходит к не му человек на исповедь, а домой уже не возвра щается. Приходит молодая пара венчаться — и исчезает навеки. Приносят младенца покре стить — пропадает и младенец, и крестные роди тели. А просто батюшка их всех съедал. Только в посты все было благополучно, люди у него испо ведовались, крестились, соборовались без всяких исчезновений. Благочинный, конечно, знал про эту батюшкину особенность, но всегда говорил, что заменить ему батюшку некем, — зато как строго человек держит пост.
Исцеление
Одна женщина сильно заболела. Обратилась к духовному отцу. Духовный отец сказал: «Ваша бо лезнь не к смерти. Отслужим молебен великому ченику Пантелеимону, будете каждое утро пить святую водичку, даст Бог, поправитесь». Больная так и сделала, унесла из церкви двухлитровую банку целебного напитка, стала пить его и расти рать им больные места. Но ей делалось все хуже и хуже. Тогда батюшка предложил ей мазаться по вечерам иерусалимским маслицем, которое ис правно привозило ему каждый год одно чадо. Больная начала смазываться иерусалимским мас лицем. Туг ей стало намного легче, но не до кон ца. Тогда батюшка предложил женщине прочи тать сорок акафистов святым бессеребренникам и врачам Косьме и Дамиану, в день по акафисту. И все шло хорошо, но на тридцать пятом акафисте женщина умерла Выяснилась и причина — скоротечный рак правого легкого. Так что врачи бы тут тоже уже не помогли, не успели.
Диалог о пользе смирения для души потерявшей рай
Батюшка, очень болит голова.
Что ж, для смирения полезно.
Батюшка! Смотрите, мне отрезали ногу.
Что ж, для смирения полезно.
Батюшка! Отрубили правую руку.
Что ж, для смирения полезно.
Батюшка! На левой руке раздробили пальцы.
Что ж, для смирения полезно.
Выкололи глаза...
Что ж, для смирения полезно.
Вырвали ноздри...
Что ж, для смирения полезно.
Батюшка! Отрубают голову.
Ну, а вот это, пожалуй, уже слишком. Отрубленная голова, подпрыгивая:
Почему?! Батюшка:
Кто же теперь будет смиряться?
Подвижник
Один юноша решил уподобиться древним подвижникам. Нашел в сарае ржавые гвозди,
связал их вместе и сделал себе вериги, которые доставляли ему ужасные мучения, царапая тело до крови. Через две недели юношу увезли в больницу с заражением крови и только чудом спасли от неминуемой смерти. С тех пор он не носил больше вериг, и каждый раз, взирая на шрамы от гвоздей, говорил себе: «Вот, дурак, плоды твоей дурости».
Домик в деревне
Миша Петров решил постичь сладость молит вы Иисусовой. Вот, думает затворюсь где-нибудь подальше, чтоб ни друзей, ни телефона, ни емельной почты. Днем и ночью молитва, редкий сон, скудная трапеза, так, водичка, сухарики, ну и чтение священных книг.
Долго колебался из-за мобильника, брать не брать, все-таки глушь, мало ли что случится, но потом сообразил, что роуминга в глуши не быва ет. И оставил мобильник дома.
Сессия как раз кончилась, практику в этом го ду можно было отрабатывать в сентябре, и Миша решил бежать в домик в деревне, год назад на спор купленный во время диалектологической экспедиции у одной бабки — за четыре тыщи рублей вскладчину. Миша и три его товарища выиграли тогда у девчонок десять бутылок пива. Это был дом бабкиной покойной сестры, и бабка
была рада радешенька этим тыщам, за домиком обещала присматривать, ну и все такое.
Родителям и трем другим друзьям-совладель цам Миша сказал, что едет навестить их имение, про молитву, конечно, ни слова — и друзья очень обрадовались, только с Мишей никто ехать не захотел — у всех оказались другие пла ны.
Ехал Миша два с половиной дня и наконец прибыл в Осаново. Так называлась эта деревня с домиком. Стучит к бабке-продавщице, звали ее немного по-литературному, Агафья Тихоновна, но все равно она была настоящая сибирская баб ка. В общем, как у Валентина Распутина.
Здравствуйте, Агафья Тихоновна, — гово рит ей Миша. — А как избушка-то наша на курь их ножках, не сгорела ли?
Что ты! — рассердилась Агафья Тихонов на. — Стоить.
И они пошли на другой конец деревни прове дать домик. Домик и правда стоял, чуть только меньше он в этом году Мише показался, и бед ней, но так все такой же. Открыла бабка дверь, вошел он в домик — а там травками какими-то пахнет, так и висят они в сенях пучками неизвест но сколько лет.
Темновато, конечно, но ничего. Бабка ушла, Миша бросил рюкзак, осмотрелся, нашел ведра,
ветошь какую-то тряпичную. вымыл окошки. Тут же стало светлей. Потом Миша повесил ико ны — молиться-то перед чем? Книги священные рядом положил в стопочку, четки на руку пове сил. Только чувствует — пора все-таки закусить. Ну что за молитва без трапезы?
Достал продукты, из Москвы привезенные, и консервы, и сахар, и соль, и огурцы, а хлеба-то нет!
Пошел в местный магазинчик. Вот что значит капитализм: в прошлом году этого магазина здесь не было, а теперь вот он — кирпичный, ак куратный такой, и в общем все есть. И кока-кола, и сникерсы. Купил себе и того, и другого. Но и хлеба тоже. А тут и Агафья Тихоновна в магазин приходит — его ищет, ты ко мне заходи, картош ки тебе отдам, прошлогодняя, крупная, как ку лак. Так и оказалось. И три яичка ему Агафья Ти хоновна к картошке прибавила — из-под собст венных кур. Тут и Марья Егоровна, Тихоновнина соседка зашла к Тихоновне, тоже зовет его к себе. Миша пошел, Егоровна угостила его баночкой молока от своей коровы и пригласила приходить еще.
Разложил Миша все свое богатство на деревян ном некрашенном столе, хлебушек, картошку, налил себе в железную кружку парного молочка, пожарил яичницу с ненормально желтыми желтими. По избе дух стелется травяной, как ни странно, ни одной мухи. Сидит и думает: «Госпо ди, хорошо-то как! Вот и иконочки у меня тут ви сят, и книги разложены, что еще надо? Сейчас поем, и начну молиться. А на улицу уже ни ногой, ни к чему все это — рассеянье».
Но после обеда Миша достал спальный ме шок, разложил прямо на полу и как убитый ус нул. Просыпается, а совесть его мучает — все спишь да ешь, а как же молитва-то Иисусова, ты для чего сюда приехал? Но куда-то задевались четки, на руке они мешались, да и стеснялся Ми ша с ними выходить на улицу, снял перед похо дом в магазин, а куда дел, не помнил. Искал-ис кал, нашел. Оказались, в сенях, на гвоздике, сам забыл, как повесил. Наконец тихо встал он перед иконами, зажег лампадку, все как полагается. Вдруг на улице потемнело, дождь пошел, и — надо же! — потолок, как раз над святым углом, начал темнеть — вода проходит, прохудилась крыша.
Только кончился дождь — Миша скорей на крышу, на лестнице одна перекладина обломи лась, еле забрался, а там и правда все сгнило... В общем дел хватило, и Миша, даром что маль чик из интеллигентной семьи, за все брался, все делал в охотку, и бабусям сильно помогал, и свое хозяйство вел собственное, почувствовал себя хо -
зяином, простым человеком на родной земле, Львом Николаевичем в поздний период.
Ну а молитва? Да ведь и так все было хорошо. Вернулся Миша загоревшим, даже немного по толстел. Агафья Тихоновна и Марья Егоровна как следует его откормили.
ЦИКЛ 3
Главное хороший человек
1 Один батюшка был горьким пьяницей, а в сво бодные от запоя моменты баловался травкой.
Ну и что? Главное, чтоб человек был хороший.
2 Один батюшка был неверующий. Все он делал как положено, и очень старался, только вот как-то не верил в Бога. Об этом в общем все знали, но прощали ему. А вот как раньше, если коммунист, не обязательно же в коммунизм верит. Ну, так же и батюшка. Главное, чтобы человек был хороший.
3 Один батюшка страдал клептоманией. То кре стик золотой стянет из церкви, то просто десятку из кармана у дьякона. Все об этом в общем знали, но понимали — ну, клептоман. Главное, чтоб чело век был хороший. Батюшка ценил народное дове рие и, когда горка наворованных вещей у него до ма становилась слишком высокой, складывал все наворованное в большую сумку и раздавал бедным на паперти. Вот что значит хороший человек.
4 Один батюшка не любил голубых. Но еще больше он не любил, когда про каких-нибудь батюшек, монахов там или кого повыше рассказы вали, что они в своем монастыре вообще все то го. Тут этот батюшка страшно темнел лицом, смотрел на собеседника в упор и говорил очень отчетливо: «Батюшек голубых не бывает!». Вста вал, выходил из комнаты, дергал краешком рта, пил валокордин. Только вот зачем было портить себе нервы? Да хоть оранжевым. Главное-то, чтоб человек был хороший.
5 Один батюшка был большой женолюб. Любо вался женскою красотою, завитком, выбившимся из-под платка, полными чистых слез женскими несчастными глазами, глядящими на него во вре мя исповеди, и влюблялся чуть ли не в каждую мало-мальски симпатичную свою прихожанку. И думал про себя так: «Ах, если бы я мог на ней жениться!». Но так ни на ком и не женился, жил со своей матушкой, чинил в ванной кран, забивал куда надо гвозди, забирал вечерами детей из шко лы, ну, и служил, конечно, тоже. Так что главное оно и есть главное.
6 Один батюшка был убийцей. Убивал он обыч но ночью: подкарауливал жертву у какого-нибудь подъезда, спрашивал, который час, человек огля дывался — батюшка быстро накидывал на него веревку и убивал. Обо всех убиенных им он молился особенной молитвой, всех помнил в лицо. Так что главное, чтобы человек был хороший.
7 Один батюшка ненавидел людей. Произошло это с ним не сразу. Сначала он всех любил. А потом разлюбил. И запрезирал. Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей. Потому что лю дей было много, и с годами становилось все боль ше, и они, эти безликие жаркие толпы — во-пер вых, дышали, во-вторых, толкались, лезли вперед, громыхали банками для святой воды, тыкали ему в лицо вербами, чтобы он получше их окропил, в- третьих, задавали шизофренические вопросы, на исповеди рассказывали про плохих мужей и свек ровей, требовали советов, но советов никогда не выполняли, в-четвертых, верили в сглаз, в-пятых, носили причащать дико орущих внуков по совету бабушек-колдуний. И по большим праздникам ба тюшка даже служить старался с закрытыми глаза ми. Ему казалось, что вот он откроет глаза — и его ненависть к ним их сразу же испепелит. Но так-то человек он был очень хороший, в кругу друзей и семьи — приветливый, ласковый. Просто раздра жительный слегка. А человек отличный. С детьми в воскресной школе делал воздушных змеев.
8 Один батюшка терпеть не мог евреев. Куда не глянь, всюду они: русскому человеку ни про -
ходу, ни продыху! Какой фильм не включишь, режиссер — еврей. Какую книжку не возь мешь — еврей написал. Про музыку даже гово рить нечего. Всюду эти наглые, носатые, жидов ские рожи! И нет бы сидели в своей синагоге, так ведь еще и лезли в русскую православную церковь, теснили простых русских людей. Сво ими возмущенными чувствами батюшка делил ся с прихожанами, прихожане его внимательно слушали, ну а жиды, ясное дело, обходили ба тюшку за версту.
Так оно все и шло, батюшкины взгляды ни для кого не были секретом и ничему, разумеется, не мешали — он был в почете, за выслугу лет, за то, что восстановил храм практически из руин, ор ганизовал общину сестер милосердия, ездил к за ключенным. Время от времени батюшку награж дали разными священническими наградами, а на тридцатилетие служения к нему в храм приехал сам патриарх.
Одно было не слава Богу: любимая и единст венная батюшкина дочка рисковала остаться в девках. Кто-то ей не нравился, кому-то не нрави лась она. Сыновей у батюшки не было, и он на деялся, что, может быть, хоть внук станет его преемником. Но какие уж тут внуки. А дочке уже двадцать семь, восемь, девять, тридцать лет. Как вдруг сыскался жених. Да какой! Настоя щий русский богатырь — косая сажень в плечах, рослый, кудри черные, глаза голубые. И умный! И работящий! И ездит на собственной машине. И главное, от дочки батюшкиной без ума. Ну, и она к нему, конечно, не равнодушна. Вскоре приехал жених делать предложение, по-старин ному так — в галстуке, с букетом алых роз. Ро дители с ног сбились, не знают, как ему угодить, матушка его потчует, батюшка поддерживает ученый разговор, а дочка сидит ни жива ни мер тва и не шелохнется. Тут же ударили по рукам, назначили день свадьбы, обсудили разные хозяй ственные дела, стоит жених уже одетый в кори доре и вдруг говорит: «Да, кстати, мама у меня еврейка, а папа русский. Я в папу пошел, и фа милия у меня его, но мама — еврейка. Это я на всякий случай сказал»». И ушел.
Что тут началось! Батюшка кричит, ногами то пает, дочка рыдает, матушка между ними бегает и по очереди холодное полотенце к головам при кладывает. Читатель, ты уже обо всем догадался, да? Всю ночь промолился батюшка перед икона ми в белых рушниках, всю ночь просил Господа о вразумлении, а наутро, осунувшийся и бледный, вызвал дочь на кухню, обнял и говорит: «Эх, доча, доча, главное-то, чтобы ты была счастлива. Сама понимаешь, главное, чтоб человек был хо роший».
Так и не отказали жениху. И никогда об этом не пожалели. Вот какие на свете бывают чудеса.
Отец Николай
1 Отец Николай жил на острове. Люди ехали к нему на поезде до Пскова, потом до деревни, от туда три километра пешком, а дальше уже плыли на моторных лодках и катере. А зимой шли пеш ком по льду или катились на специальных маши нах, которым не скользко ехать по льду. Во льду отражалось заходящее красное солнце.
Люди думали: «Сейчас мы увидим великого старца, и он нам все объяснит». А отец Николай говорил им: «Зачем вы приехали? Я вам все рав но ничего не скажу». Он был старенький. Только руки у него были сильные, он бил ими по лбу всех глупых и непослушных. И пел песни, чисто и громко, как молодой. Отец ведь его был реген том церковного хора, и батюшка с детства любил церковное пение.
2 Ранней осенью, когда все разъезжались, над островом вставала тишина. Коровы лежали на песке и смотрели на серую воду. На воде кача лись черные лодки, кричали чайки, вдоль бере га лежало много больших камней, а самый большой камень назывался Литвинов. Почему он так назывался, никто точно не знал, но все
думали — потому» что когда-то тут, на острове, были литовцы.
3 Однажды к отцу Николаю приехали несколько студентов. Паша Андреев хотел спросить его, же ниться ему или нет. Но беседа шла общая, про женитьбу говорить было не кстати, студенты дол го расспрашивали батюшку о разных духовных вещах, батюшка отвечал им, и вот все начали прощаться. Тут отец Николай наклонился к Па ше и тихо сказал: «Женись, женись».
4 Одному юноше отец Николай сказал: «Будешь митрополитом»». Юноша женился, стал отцом се мейства, иереем, а вскоре и настоятелем большо го московского храма, потом протоиереем, с на градами, правом ношения, правом служения, только вот митрополитом так и не стал.
5 Косте Трудолюбову отец Николай ничего не предсказывал и никакой прозорливости по его поводу не проявлял, хотя Костя к нему часто ез дил. Только однажды батюшка посмотрел на Ко стю внимательно, и, легко бия его по щекам, ска зал ласково: «Что, так хочешь стать современным человеком?»». Спустя четыре года Костя отошел от церкви, сейчас много пьёт, меняет девчонок» смеется смехом опытного курильщика марихуа -
ны. но отца Николая по-прежнему помнит, лю бит, просто ездить к нему перестал. Да ведь он почти и не принимал в последние годы.
6 Катя Якобинец стремилась в монастырь с пят надцати лет. Она училась в музыкальном учили ще, все свободное от учебы время пропадала на службах, любила молиться, любила авву Дорофся, а по окончании училища стала регентом женского Зачатьевского монастыря. Иногда она даже не возвращалась домой — оставалась ноче вать в монастыре. Матушка выделила ей отдель ную келью, потому что очень ценила хорошее пе нке, но Катю не торопила. Катя сшила себе на за каз два черных подрясника, купила черный пла ток, всюду ходила с четками, опустив глаза. Во прос об ее уходе в монастырь был практически решенным. Катины родители были, конечно, в ужасе. Но туг уж ничего не поделаешь — атеи стическое воспитание! Так что оставалось только взять благословение у старца. И Катя отправи лась иа остров Залит.
Все складывалось очень удачно. С поезда она успела на катер, и катер отвез ее на остров. Мо литвами отца Николая! В церкви Кате сказали, что отец Николай уже принимает, нужно идти к его домику. Катя легко нашла домик и встала в небольшую очередь приехавших к батюшке. Ка ждый подходил к нему, задавал вопросы, а ба тюшка коротко на них отвечал. Вскоре наступил и Катин черед.
Батюшка, собираюсь уходить в монастырь,
сообщила отцу Николаю Катя. — Благослови те.
Но отец Николай молчал.
Только еще не решила, в какой монастырь,
продолжала Катя. — Меня даже в Новое Дивеево в Америке приглашали.
Америка далеко, — улыбнулся батюшка. — А монастырей хороших много. И лучше всего ид ти на Афон...
Батюшка, но туда... — попробовала возра зить Катя.
На Афон! — твердо отвечал ей батюшка и, благословив, отпустил.
Всю обратную дорогу Катя проплакала. А вер нувшись домой, повесила на вешалку черный подрясник, сложила на полку платок и вскоре по дыскала себе замену для руководства хором. Че рез год Катя вышла замуж, сейчас она уже ма тушка. Смотреть ей в лицо невозможно — сияет от счастья.
7 Отец Николай очень любил читать стихи. И если узнавал, что человек учился на филологи ческом факультете, говорил ему: «Так запомните
же вы, что частицы Же, ли, бы пишутся без чер ты". Некоторые филологи задумывались, и иска ли в этих стихах тайный смысл — может быть. Же, ли, бы — это чьи-то имена. Женя, Лида, но ВОТ бы? Или это жизнь, любовь и Бог? И их нель зя перечеркнуть. Так думали филологи, а один даже записал стишок в тетрадочку и решил напи сать про него научную работу. Как вдруг догадал ся, что это просто такое правило русского языка, а стишок сочинен, чтобы правило лучше запом нилось. Отец Николай раньше работал учителем в школе.
8 Часто батюшка повторял: «Кому церковь не мать, тому Бог не Отец».
9 А в конце разговора всегда просил: «Помоли тесь за меня, меня Николаем зовут».
10 Много лет на острове Залит жил не только отец Николай, но и баба Дуня. Изредка отец Ни колай отправлял к ней приехавших на остров пе реночевать. И баба Дуня всех принимала. Она была маленького роста, но довольно крепкая, в шерстяном зеленом платке слегка набекрень, с чистыми, ясными глазами. Сын у нее утонул, муж погиб на войне, но две взрослые дочки часто на вешали и помогали ей. Она была не брошенная.
Однажды бабе Дуне делали тяжелую операцию, и батюшка в это время «открыл врата и молебствовал в церкви". Когда баба Дуня ехала прооперирован ная на белой тележке, вся больница высыпала в ко ридоры на нее смотреть, потому что все ее уже уз нали и полюбили. Перед операцией бабе Дуне при снился сон. Будто она стоит в церкви, а рядом ее родственница, уже умершая, и много, много наро ду. Весь народ валит к алтарю, и баба Дуня хочет со всеми. Но родственница говорит ей: «Стой на сво ем месте. Стой тут». Потом баба Дуня поняла, что все, кто валил в алтарь — это те, кто умер или вот- вот умрет, а ей еще рано. Операция прошла успеш но» батюшка ведь молился, и баба Дуня всем про это рассказывала. «Батюшка у нас старец", — серь езно добавляла она. Перед сном она зажигала перед иконами лампадку, крестилась, кланялась, а потом лампадку гасила. Это была ее молитва. Всех, кто к ней приезжал, она кормила, укладывала спать, а на следующий день выходила на пристань провожать и обязательно махала им ручкой. Вот и все.
I 1 Однажды в зимние студенческие каникулы к отцу Николаю приехали три девушки, три сту дентки филологического факультета.
— Слава Тебе, Господи, не утонули! — сказал отец Николай и перекрестился: девушки ведь шли по льду с большими трещинами и страшно боялись. Рыжая собачка бежала за ними и тихо скули ла, а потом отстала, потому что совсем испугалась.
Батюшка провел девушек в церковь и велел сделать перед иконой три поклона Царице Не бесной. Потом он узнал, что все три учатся на филологов, и обрадовался. «Так запомните же вы, что частицы Же, ли, бы пишутся без черты!» А потом сказал одной, кем она будет, назвал два основных ее занятия в жизни. А двум другим не сказал. Хотя было и им что сказать — одна из них стала инокиней, а другая женой священника. Но отец Николай сказал только третьей, все пра вильно, все сбылось потом, каждое его слово, только почему ей одной — неизвестно. Навер ное, потому что она была самая беспокойная. Фамилия ее была Кучерская.
1 2 «Ухожу от вас», — грустно говорил отец Ни колай и крестился. Все замирали и не могли от скорби дышать. «Но не навсегда», —- добавлял батюшка и улыбался.
13 «Прошел мой век, как день вчерашний, Как дым промчалась жизнь моя, И двери смерти страшно тяжки Уж недалеки от меня», — всем, кто