Матушка Георгия в мире животных
Матушка Георгия, поступившая в монастырь в романтические 1990-е и за пятнадцать лет пре вратившаяся из наивной девушки в зрелую мона хиню, говорила так: "Нет ничего страшнее для женского монастыря, чем слова "послушание превыше поста и молитвы". Через бездумное сле дование этому поучению многие в монастыре те ряют любовь. Да и вообще человеческий облик". Она же говорила: «В монастырь приходишь пу шистым зайчиком, но с годами превращаешься в колючего ежика. Иначе здесь не выживешь». С этими словами матушка хмурилась, сводила брови, а пальчики выставляла на слушателей, как ежиные колючки.
О милости Божьей.
Матушка Филарета давно подозревала, что се стры в ее монастыре спасаются плохо. Да и сами сестры подливали масла в огонь: что это, мол, матушка, целый день мы на послушании, на службы не ходим, молиться некогда совершенно Хорошо еще, если послушание тихое, в библиоте ке какой-нибудь, а если в коровнике? Мычанье, навоз, какая уж тут молитва, не сосредоточиться, ничего. В келью приходим поздно, только и успе ваешь раздеться да повалиться спать. Некогда да же правило вечернее вычитать! Разве это монаше ство? Раньше-то у подвижников вон сколько бы ло времени.
Долго думала матушка. И придумала. Обошла вокруг всю территорию монастыря и остановилась у брошенной баньки. Банька осталась от прежних хозяев, сейчас в ней никто не мылся, а внутри ле жал разный хлам. Матушка велела баньку очи стить, выкинуть мусор и помыть полы. Все испол нили по ее приказу. Вот, объявила матушка сест рам на трапезе, это будет наш затвор. Заходи по од ному.
Затвор продолжался неделю. Сестре выдавались Священное Писание, молитвослов, псалтырь, подходящая минея и типикон. А также одно шер стяное одеяло. Под одеялом можно было спать, а можно было и постелить его на жесткую деревян ную полку баньки. Подушкой должна была слу жить рука, согнутая в локте. Других постельных принадлежностей не выдавалось. Слать разреша лось подряд три часа и подниматься на молитву. За этим следили две специальные поставленные на
страже сестры. Они по очереди дежурили снару жи, подглядывали в дырку, и если затворница за сыпала. стучали в ведро и будили се. Тс же дежур ные приносили затворнице раз в день пишу.
Составили четкий график, и получилось, что за год все сестры хоть раз побывают в затворе. Толь ко дело как-то не то чтобы не пошло, а несколько застопорилось. Первой отправили матушку Иу- лианию из трапезной — в прошлом журналистка, красавица, она была самая разговорчивая и часто возмущалась монастырскими порядками. Исце лить гнойные раны, нанесенные ее душе гордо стью и самомнением, матушка и решила в первую очередь. Но на четвертый день затвора мать Иулиания начала издавать странные звуки, все гром че и громче. Что она имела в виду, было неяс но, — разговаривать с затворницей не полагалось. Но она и сама, кажется, не стала бы разговари вать, потому что, собственно, просто ужасно вы ла. Стражницы пожаловались матушке. Матушка приказала выждать еще сутки, а пока начать чи тать об Иулиании суточную Псалтырь. Не про шло и дня, как мать Иулиання замолчала. Видно, подействовала молитва сестер. Правда вечером Иулиания не подошла к окошечку принять пищу, и наутро тоже. Тогда уж все совсем всполоши лись, и все-таки открыли затвор, на день раньше. Мать Иулиания сначала выходить не хотела, все
мотала головой, говорить она точно разучилась, но ее вывели за руку, и она послушно пошла. На матушкины расспросы, угрозы и уговоры ничего не отвечала, только смотрела голубыми остано вившимися глазами. Делать было нечего, мать Иулианию отправили в монастырский лазарет и возобновили чтение Псалтыри о се несчастной душе. Через два дня она за молитвы матушки и сестер очнулась, стала почти прежней. Только с тех пор не любила закрытых помещений, все но ровила приоткрыть хоть форточку, но это и у нормальных людей бывает, клаустрофобией назы вается.
Пока мать Иулиания приходила в себя, в затвор отправили следующую сестру. Эта вызвалась са ма. вне очереди, дабы посрамить дьявола, так яв но посмеявшегося над Иулианией. Мать Масто донта провела затвор на отлично. Молилась, по стилась и вышла совершенно нормальной, только чуть похудевшей, но быстро отъелась и на вопрос, были ли искушения, отвечала, что одно только было искушение — очень хотелось под конец спать. После удачи Мастодонты матушка-игуме нья сильно взбодрилась, но со следующей сестрой опять случилась неприятность. Она вышла вроде нормальной, только почти сразу после затвора слегла в больницу с инфарктом, а там и вовсе умерла. Так и пошло.
Одна-две нормально, а третья обязательно или в уме помрачится, или заболеет, или из монасты ря после затвора уйдет. Или даже не уйдет, но це лый день после освобождения смеется. И остано вить се невозможно.
Тогда матушка снова собрала сестер на трапезе и сказала: «Молиться вам еше рано. Лучше уж работайте, как работали, и не ропщите». Тем по неизреченной милости Господней и кончилось дело.
Сладкая жизнь
Как-то раз, когда затвор еще не отменили, но надзора над затворницами почти уже не было, их просто запирали снаружи на ключ, в избуш ку на курьих ножках отправили мать Софью, между прочим выпускницу Щуки. Через не сколько дней ее ближайшие подружки, матуш ка Георгия и матушка Надежда, решили укре пить узницу в ее заточении. Душевно, но глав ное телесно. Заранее подобрав ключ, матушки взяли с собой побольше сладостей, конфеток, бутербродов, любимого мать Софьиного то матного сока и поближе к вечеру тихонько за брались к ней в гости. Только сестры разложи ли угощение и начали пир. стук в дверь! Что де лать? Быстро покидали обратно в сумку все сла дости, затолкали се под широкую банную полку, спустила до полу одеяло, туда же нырнула и худенькая матушка Надежда. А мать Георгия встала за занавеску.
Тут в затвор вошла уставщица, инокиня, объяс няющая, какие молитвы и по каким книгам за творнице читать дальше. Мать Софья встретила ее ни жива ни мертва. А мать Надежда, сжавша яся под полкой, страшная хохотушка, только и делала, что кусала себе пальцы, чтобы не засме яться. Но от этого ей было еще смешней. И она фыркнула. Уставщица насторожилась.
— Ой, матушка, — заголосила мать Софья. — Такие страхования, такие страхования, то будто стучит кто-то, то вздыхает, то стонет, только мо литвой и гоню их, проклятых. А то и за ноги ино гда хватает!
Тут из-за занавески раздался звук, сильно напо минающий хрюканье — это не выдержала мать Георгия.
Мать уставщица уже медленно пятилась назад, но наткнулась спиной на полку, и вот ведь иску шение — только в затворах такое бывает — мать Надежда не выдержала и слегка ущипнула гостью за ногу! Уставщица закричала так, будто ее режут. Выбежала из баньки и прямиком к игуменье. В затворе дело нечисто. Фырканья, хрюканья, щипки! Краем глаза она заметила, что и занавес ка колыхалась как-то очень странно!
Подозрительная игуменья поспешила за устав щицей прояснить ситуацию. В отличие от устав щицы она подергала занавески, не поленилась на клониться и посмотреть, что делается под полкой... Никого, ничего. Сестры, конечно, успели убежать. Зато уставщице досталось. Нечего зря воду баламутить! Кто у меня после твоих сказок в затвор пойдет? Тщетно пыталась оправдаться уставщица и свалить все на мать Софью, напрас но разводила руками. Следующей в затвор пошла именно она. А мать Софья вскоре согласилась да же затвориться вне очереди. «Лучшие минуты в монастыре...» — мечтательно качала она голо вой, вспоминая о своем сладком затворе.
Царевна-лягушка
Жила-была на свете игуменья Раиса. Когда-то была она доброй, хорошей женщиной, но вот ста ла игуменьей — и точно ее подменили. Никого она больше не любила, ни с кем дружбы не води ла. Плохо жилось при ней сестрам, скорбно и тя гостно. Но не всем. Были у матушки приближен ные, благочинная и казначейша, как-то они уме ли матушке угодить, хотя и сносили от нее нема ло. Хуже же всех было опущенным, тем, кто ко гда-то в чем-то провинился, не угодил игуменье, сказал поперек или не вовремя поклонился — их ненавидела матушка Раиса лютой ненавистью и
сживала со свету как могла. Велела ие передавать им посылок и писем, ие отпускала в город к вра чам. натравливала на них сестер, заставляла ис полнять мужскую работу, носить бревна, рубить дрова, не позволяла ходить на службу, пока не бу дет все сделано, и они месяцами не бывали в хра ме. А на всякий их ропот отвечала одно: «Послу шание превыше поста и молитвы. Вы монахини или кто?».
Кто-то из этих отверженных менял монастырь, кто-то уезжал домой и в озлоблении сердца вовсе переставал ходить в церковь, другие заболевали от непосильного труда и оставались инвалидами на всю жизнь, четвертых же матушка прощала. Но заслужить прощение было очень трудно. Так и те кла себе монастырская жизнь, никому не ведомая, внешне тихая и спокойная, пока в опущенные не попала послушница Анна. Тут уж, видно, настал час воли Божией.
Анна была родом из Питера, работала учи тельницей физики, и вот, тридцати двух лет от роду, пришла в монастырь. Жила она здесь уже третий год, работала на разных послушаниях, в последнее время в швейной мастерской, извест на была ровностью и веселостию характера, данные имела неплохие, анкету хорошую, пора было се уже куда-нибудь пристроить, может быть, постричь и повысить, а может быть, понизить и не постричь. И вызвала игуменья Ан ну к себе.
- Столько лет уже в монастыре, а все послуш ница. Потому что нет у тебя правильного руко водства, — объяснила Анне игуменья. — Хочу взяться за тебя сама, и как мать твоя хочу выслу шать, какие у тебя помыслы, что отягощает твою душу, в чем ты согрешила. Слушаю. Анна же молчала.
Я слушаю, — строго повторила игуменья.
Матушка, благодарю вас за заботу и мате ринскую помощь, но вчера вечером я уже испо ведовалась, и все мои помыслы, все грехи расска зала отцу Андрею, а новых помыслов у меня пока не накопилось...
О глупое и неразумное, о наивное и несмысленное чадо! Как отвечало ты своей начальнице? Так ли должно было говорить с главной о глупой твоей душе попечительницей, заменившей тебе родную мать? Сама привела ты себя к погибели, ложным своим простодушием (личиною гордо сти) и бесхитростностью ответа, сама!
Не накопилось? Не накопилось? — закричала игуменья в страшном гневе и затопала ногами.
Хочешь научиться шить облачения? — про должала кричать матушка, припоминая их дав ний с Анной разговор. — Ты у меня научишься. Завтра же пойдешь в коровник.
И кричала сщс долго, приводя цитаты из свя тых отцов, называя Анну "свиньей", "тварью", преступницей и прочими бранными словами. Но Анна даже не заплакала. Тварь.
На следующий день она отправилась в коров ник. И хоть бы что. Коровы Анну полюбили, сто ило ей войти в хлев, как они начинали дружно мычать, точно приветствуя ее, а телята бросались лизать ей руки и боты. Анна же только смеялась. Так прошло несколько месяцев. Трудная работа будто не изнуряла, а только веселила ее.
Тогда Анну переселили в сырую келью, в кото рой капало с потолка и отслаивалась штукатурка. Анна сначала поставила тазик, а потом где-то раз добыла штукатурку и потолок залатала. Тогда ма тери Иоасафе тайно было поручено пускать к Ан не в келью тараканов, семьями, одну за одной, но Анна называла тараканов ребятками, подкармли вала хлебом, и сама же Иоасафа однажды подгля дела, как вечером, незадолго до сна, тараканы по Анниной команде ровным строем отправились по подоконнику в раскрытое окошко, на расту щее у кельи дерево — ночевать. Матушка игуме нья в ответ на эту историю, разбив вазу, крикну ла: "Бабьи басни! На улице ноябрь, ноль граду сов!".
И отправила Анну на стройку, разнорабочей. Анна опять ничего. Носит в ведре цемент, лицо
веселое, будто она в доме отдыха, а не на тяжкой работе. И хоть бы насморк ее прошиб! Никакого насморка. Тут игуменья подговорила сестру, в прошлом медика, исполнявшую послушание мо настырского врача, повнимательней осмотреть Анну и найти у нес слабые места. Выяснилось, что в юности у Анны были нелады с сердцем. То гда игуменья послала ее в прачечную, в пар, жар; подолгу там никто не выдерживал. Сестры рабо тали в прачечной по жесткому графику, не боль ше месяца в год. Анна проработала полгода и опять как ни в чем не бывало! И стало мать Раи су ужасно мучить, что никак ей не удается дове сти Анну до того же состояния, что и всех. Ос тальные опущенные все-таки ходили бледные, из можденные, при виде матушки начинали дро жать и тут же падали на колени, хоть в грязь, хоть в снег. Только такими земными поклонами и можно было заслужить у нее прощение — это все знали. И из таких прощенных и выходили самые лучше доносчицы.
Анна на колени не падала, кланялась матушке до земли, в ноги, как и все не опушенные, и по- прежнему... слегка улыбалась! Игуменья велела проверить, не повредилась ли послушница в уме, но самые надежные агенты донесли матушке, что Анна говорила с ними вполне разумно. А на воп рос, что является причиной ее веселого вида, от
вечала, что ей, конечно, тяжело, зато совесть ее спокойна...
И тогда решилась игуменья ее извести вконец. Она вызвала к себе Анну и сказала:
— Вот тебе, Анна, задание. Рабочие никак не могут достроить просфорню, видно, бес их отво дит от этого святого дела, не дает завершить ра боту, а работы-то там осталось на несколько ча сов. Вижу, что ты подвизаешься и побелишь лу кавого — дострой просфорню. Сроку тебе даю до завтрашнего утра. Справишься?
Благословите! — отвечала Анна, не возра жая матушке ни слова, хотя могла бы и возра зить, просфорню только начали строить, и стройки там оставалось по меньшей мере на два месяца.
Бог благословит, — отвечала матушка и пе рекрестила послушницу. — Если же не постро ишь...
Она не закончила, но в монастыре уже давно поговаривали, что две монахини, особенно не угодные матушке, куда-то пропали. Родственники монахинь подняли шум, приезжала даже мили ция, только следов не нашли. Родственникам ма тушка сказала: «Россия большая», а милиционеры просто недолго побыли у нее в кабинете и вы шли. И с тех пор никогда в монастырь не наведы вались.
И вот проходит ночь, утром матушка выходит на улицу. Господи Иисусе! Стоит просфорня. И Анна выметает из нее веничком строительный мусор!
Пуще прежнего рассердилась игуменья на Анну.
Вот тебе еще одно задание, милочка, а уж по сле этого походатайствую владыке о твоем постри ге. Надо вырыть новый глубокий колодец, в преж нем вода стала гнить. До следующего утра должно быть все готово, не пить же сестрам гнилую воду, ты понимаешь!
Благословите.
Бог благословит.
Просыпается игуменья на следующее утро, а келейница подносит ей ковшик с чистой про зрачной водою.
Матушка! Колодец готов.
Как подымется с постели матушка, как плеснет ковшик в лицо келейнице, как закричит страш ным голосом:
Колдовство! Девке помогают.
Позвала игуменья двух самых преданных своих сестер, благочинную и казначейшу, и приказала им ночью выследить Анну да выведать, кто же это по могает проклятой девке.
А послушнице дает новое задание — насадить на поле у монастыря яблоневый сад, да чтоб яблоки к утру уже созрели, и она, игуменья, их по пробовала на завтрак.
Анна только молча ей поклонилась. Поздним ве чером Анна отправилась в поле, а за ней замаски рованные сестры, — одна ползет с ветками на го лове, вторая в маскхалате.
И вот видят сестры — встала Анна посредине поля на колени и начала горячо молиться.
— О Всесвятый и Всемогущий Вседержителю! Не оставь меня, даруй мне время на покаяние, не дай погибнуть душе моей... О любимый и слад чайший Иисусе, милостив буди ко мне, немощ ной, пошли мне Твою святую помощь, помоги насадить яблоневый сад.
И тотчас же после этих слов ночное небо оза рил неземной свет, небеса отворились, и на по ле слетелись крылатые юноши. В правой руке каждый держал по лопате, в левой по неболь шому саженцу. Стали юноши копать землю и сажать в нее яблоньки. И все это с какой-то ан гельской, нечеловеческой скоростью. Не про шло и получаса, как поле было засажено тонки ми саженцами. Тут небо потемнело, начался дождь, а через несколько минут, слегка оросив землю, стих. Яблоньки росли и росли и вскоре превратились в чудные молодые деревья. На ветках набухли черные почки, из почек высво бодились листья, появились белые бутоны, сад
зацвел. Анна же продолжала молиться и горько плакать.
Цветы облетели, а на ветках начали созревать яблоки, из зеленых точек превращаясь в ровные зеленые шары. Анна же молилась. А шары прямо на глазах потрясенных шпионок вдруг позолотели.
Начало светать, и крылатые юноши внезапно исчезли, как-то растворились в воздухе, казна чейша с благочинной даже не успели этого отсле дить. Остался только один, последний юноша- ангел, и пошел он прямо к кустику, за которым они прятались. Подойдя к обмершим от страха сестрам, юноша произнес громовым голосом:
— Скажите игуменье Раисе, что премного она прогневала Всемилостивого Господа, а потому жить ей осталось считанные часы, в которые она еще может покаяться. Если же не покается, душу ее ожидают невыносимые и страшные муки! Да прежде смерти пусть не забудет заглянуть в погреб на дальней пасеке.
С этими словами юноша исчез.
Не помня себя сестры прибежали в монастырь и все-все рассказали матушке. Та долго им не ве рила, кричала, била по щекам, расспрашивала, откуда они узнали про пасеку. Однако казначей ша и благочинная повторяли, что передают лишь то, что слышали от светлого юноши в яблоневом
саду.
Но матушка уже не желала ничего слушать, и, восклицая: «В чем мне каяться! Мне каяться не в чем!", вдруг почернела лицом, упала и умерла. В тот же вечер, узнав о смерти игуменьи, и мона стырь прибежал сторож с дальней пасеки и пал сестрам в ноги. Сторож повел сестер к небольшо му погребу, который находился неподалеку от па секи. отпер двери, и из подземелья вышли те са мые пропавшие год назад сестры, с пением и не бесной радостью на лицах.
Казначейша и благочинная незаметно сбежа ли из монастыря, бросив ключи и оставив по греба открытыми. Нескольких дней сестры ли ковали, устроив себе велие утешение за трапе зой. А потом собрались и избрали своей началь ницей Анну. Она правила монастырем долго и счастливо.
Богадельня
Матушка Анастасия сильно переживала за сес тер своей небольшой обители. Все были расслаб ленные, все всё время отпрашивались в отпуск, в отгул, помыться, постираться, поболеть, на сот ню сестер полноценных едва набиралось шесть- семь человек. И матушку это сильно утомило.
Тогда она собрала ссстер на сестринское собра ние и спросила их: «Что же мне, ехать к владыке, просить его превратить наш монастырь в богадсльню?" Сестры же захлопали в ладоши и отве тили: "Да".