Тесс любила ветер. Он с детства был ее лучшим другом и верным спутником – буквально с того самого дня, двадцать лет назад, когда она впервые вышла в залив под маленьким парусом своего первого суденышка, которому дала гордое имя «Дикий зверь». Ей всегда нравилось следить за рябью на воде и наблюдать, как стелется под порывами ветра трава на берегу. Тесс быстро поняла разницу между ветром подлинным и мнимым. Она овладела всеми известными средствами, позволяющими человеку покорить воздух: ей отлично удавались воздушные змеи и планеры, она с удовольствием занималась виндсерфингом и каталась на катамаранах, и даже, к ужасу матери, пыталась постичь законы свободного падения, прыгая с парашютом.
Став взрослой, Тесс превратила ветер и свои знания о нем в источник средств к существованию. Окончив колледж Уильямса, где специализировалась по физике, она устроилась на работу в Ньюпорт, в компанию «Худ сэйлз», которая занималась производством парусов. Здесь она с головой окунулась в мир современных технологий и методик изготовления парусов и оснастки. Тесс была готова боготворить Теда Худа, выходца из Марблхеда и обладателя Кубка Америки, знавшего чуть ли не лучше всех на свете, где именно проложить стежок, чтобы парус на ветру принял идеальную форму. Впрочем, спустя пару лет Тесс поняла, что работать на босса, пусть даже такого замечательного, ей не по душе. Она поняла, что меньше всего на свете хочет проводить день за днем, переписывая и применяя на практике программы для компьютерного моделирования процессов подъема и натяжения парусов. В общем, имея сто восемьдесят шесть долларов и сорок центов на банковском счету, она уволилась и уехала домой.
|
|
Вместе с отцом они подали в банк заявку на кредит, и на эти деньги Тесс открыла собственную маленькую мастерскую по пошиву парусов на Фронт‑стрит. Она была намерена в ближайшее время составить конкуренцию акулам этого бизнеса. Всего через год она уже смогла позволить себе нанять дюжину лучших дизайнеров, закройщиков и швей со всей округи. Они работали как одна семья; Тесс платила им столько, сколько никто больше не предлагал, и сумела заразить их общей страстью и общей мечтой – сделать парусники еще быстрее и надежнее.
Ветер потихоньку крепчал, и Тесс продолжала аккуратно вращать ручку лебедки. Неожиданно она почувствовала под рукой сопротивление и нажала сильнее. Тинк тоже приложил руку, но парус ни в какую не хотел двигаться дальше.
– Ну что, нужно забраться туда и посмотреть, в чем дело, – сказала она.
– Подтянешь меня? – со смехом предложил Тинк, похлопывая себя по животу.
– Ну уж нет, на это даже у меня сил не хватит.
Тесс вытащила из шкафчика веревочную люльку с сиденьем‑дощечкой, которая использовалась при покраске бортов, прицепила ее карабином ко второму фалу, спускавшемуся с мачты, и закрепила себя страховкой на деревянном сиденье.
– Раз, два, три – давай! – скомандовала она, и Тинк, потянув на себя фал и сделав пару шагов назад, без особого напряжения поднял ее в воздух.
Чайка закружилась у нее над головой, когда Тесс плавно взлетела к самой верхушке сорокасемифутовой мачты. Девушка схватилась рукой за мачту, чтобы не раскачиваться на ветру, и вскоре убедилась в справедливости своих предположений: так и есть, верхний блок зажевал проходивший через него фал.
|
|
– Ослабь спусковой фал! – прокричала она Тинку. Потом вытащила из ножен на поясе армейский нож и, используя лезвие как рычаг, перекинула нейлоновую веревку в предназначенный для нее желобок блока.
– Есть, все в порядке! – прокричала Тесс. – Оставь меня здесь еще на минутку. Очень уж хорошо.
Она обвела взглядом раскинувшийся вдоль залива город. Вон рыбаки ловят морского окуня возле прибрежных камней. На другом берегу, на Риверхед‑Бич дети запускают воздушных змеев. А там, чуть подальше, виднеется и Уотерсайдское кладбище – ряды обелисков и склепов, спускающиеся с вершины холма к самой линии прибоя. Там был похоронен и отец Тесс – под сенью японского клена. Выбирая место для могилы, вдова и дочь в первую очередь озаботились тем, чтобы у покойного был хороший вид на залив.
Марблхед действительно был для Тесс не просто родным домом, но и особым, самым любимым на земле местом – маленьким, но вполне самодостаточным миром. Здесь, на полуострове, жило ни много ни мало двадцать тысяч триста семьдесят семь человек – и, несмотря на это, Марблхед казался небольшой уютной деревушкой. Большинство жителей проводили здесь всю жизнь – от рождения до смерти. Никому и в голову не приходило куда‑нибудь уехать. Люди рождались в больнице Мэри Элли, вырастали на черничных пирогах, испеченных в «Дрифтвуде», и на печенье Джо Фроггера из пекарни «Расти Раддер». В кино все ходили в «Уорик», а напивались в баре «У Мэдди». В декабре собирались на причале, чтобы встретить Санту и миссис Клаус, приплывавших на Рождество на катере для ловли лобстеров. Венчались в Старой Северной церкви, а потом праздновали свадьбы в банкетном зале Джерри. Ну а в конце жизненного пути, когда наступало время поднимать паруса и плыть к другим берегам, почивших хоронили на Уотерсайдском кладбище.
|
|
Но как бы она ни любила Марблхед, Тесс всегда верила, что за полукружьем окрестных скал ее ждет другой, большой мир. Этот мир ей еще предстояло увидеть, узнать, и где‑то там – верила она в глубине души – найти большую настоящую любовь. В юности она успела внимательно присмотреться ко всем парням города, которые хотя бы теоретически могли составить ей подходящую партию, – да‑да, ко всем семерым. Затем у нее стали появляться молодые люди из разных мест Новой Англии – от Бостона до Берлингтона. Вскоре Тесс призналась себе, что нигде в окрестностях не сможет встретить ни прекрасного принца, ни хотя бы простого парня, способного сделать ее жизнь лучше и интереснее. В итоге она пришла к выводу, что личную жизнь ей придется устраивать там, в большом мире. Она мечтала, как где‑нибудь в Австралии или Новой Зеландии повстречает блестящего миллионера, говорящего на трех языках, увлекающегося реставрацией классических пятидесятисемифутовых яхт и достаточно высокого, чтобы она смогла ходить с ним под ручку на каблуках.
Предстоящее морское путешествие должно было продлиться месяца четыре, не меньше. По правде говоря, Тесс прекрасно понимала, что у нее есть вполне реальный шанс вообще не вернуться домой. Понимала это и ее мать, которая стала за последнее время просто ходячей энциклопедией, напичканной кошмарными историями о моряках‑одиночках, пропавших без вести, утонувших или погибших от голода и жажды. Едва ли не самым оптимистичным случаем из ее подборки была история о канадце, чья яхта затонула неподалеку от Канарских островов, после чего он продержался в открытом море на спасательном плоту семьдесят шесть дней, имея при себе три фунта продовольствия и восемь пинт пресной воды.
– Эй, красотка, ты, между прочим, там, наверху, легче не становишься! – прокричал снизу Тинк.
– Извини, – сказала Тесс. – Просто хотелось запомнить, как здесь у нас все выглядит.
Спустившись на палубу, она освободилась от страховочной веревки и направилась в каюту, где на видном месте, рядом с приборами управления, лежала папка, в зажим которой был вставлен лист бумаги со списком оборудования, подлежавшего проверке. Этот выход в море на выходные должен был стать последним контрольным тестом на предмет готовности судна к дальнему морскому переходу. Тесс предстояло проверить на деле паруса, навигационное оборудование, всю электронику и спасательное снаряжение. По возвращении она собиралась провести несколько дней дома с семьей и друзьями, чтобы отдохнуть и расслабиться перед стартом регаты.
Тесс почувствовала дыхание Тинка, который заглядывал ей через плечо в проверочный список.
– Может, все‑таки согласишься взять меня с собой? – спросил Тинк. – Сама знаешь, в море ведь иногда бывает так одиноко и холодно.
Он игриво толкнул ее своей здоровенной лапой.
– Спасибо за предложение, но балласта у меня на борту хватает.
– А кто тебя будет на мачту поднимать, если фал опять зажует?
– Что‑нибудь придумаю, – сказала Тесс. – Ты лучше скажи, что там у нас с фронтом низкого давления. Насколько все серьезно?
– Серьезно, и даже очень, – ответил Тинк, вынимая из кармана компьютерную распечатку прогноза погоды для выходящих в море рыбаков.
В парусной мастерской он занимался раскроем и пошивом, а во время подготовки к регате – как‑то так получилось – занял место эксперта, палочки‑выручалочки для Тесс и штатного метеоролога. В том, что касалось предсказания погоды, опыт у него был: одно время он работал в Бангоре на телевидении. Согласно текущей моде канал приобрел в лице Тинка диктора, объявляющего погоду и разбавляющего эту довольно‑таки скучную информацию всякими шутками‑прибаутками и веселой болтовней с другими дикторами и ведущими новостных программ. Впрочем, его телевизионная карьера оборвалась преждевременно и даже скоропостижно. Однажды вечером, работая в прямом эфире в ходе одиннадцатичасовых новостей, он не выдержал и сорвался: его так достала основная ведущая – злая, худющая, крашенная перекисью блондинка, – что он, отвечая на ее очередной «остроумный прикол» по поводу его комплекции, в сердцах назвал ее «скелетом в противогазе». Точность данной портретной характеристики не стал оспаривать никто, даже генеральный менеджер телеканала, но Тинк своей работы лишился. Так и получилось, что он, забросив в дальний ящик стола лак для волос и грим – необходимые атрибуты телеведущего, – перебрался на северное побережье и с увлечением занялся шитьем парусов, а для души продолжал практиковаться в морской метеорологии.
– Похоже, фронт низкого давления идет со стороны Мэна и только набирает силу, – сказал он. – Видишь, как выгнулись изобары на противоположной стороне зоны низкого давления?
– Значит, ветерок будет крепче, чем я думала, – ухмыльнулась Тесс.
– Будь моя воля, я бы тебя вообще никуда не отпустил, но если уж тебе так приспичило, то лучше плыви на юго‑запад – тогда обогнешь зону самого сильного шторма. Не понимаю, зачем пытаться сломать что‑нибудь на лодке, прежде чем это само собой получится.
– Ладно, человек‑гора, пока, увидимся в воскресенье.
– Вызывай меня по рации, если что‑то понадобится, – сказал Тинк, направляясь к борту. – И знай: я без тебя буду сохнуть и чахнуть.
– Не забудь взять побольше хот‑догов, когда будешь смотреть сегодня игру, тогда не зачахнешь.
– Я за тебя парочку съем.
Тинк спрыгнул с борта шлюпа на причал, и Тесс повернула ключ в замке зажигания. На корме заурчал вспомогательный двигатель. Девушка уже положила руку на рычаг газа, как вдруг у нее за спиной раздался такой знакомый голос.
– Эй, моряк, – обращалась к ней с причала немолодая – хорошо за пятьдесят – женщина, чьи седые волосы никак не хотели лежать спокойно, даже прижатые ободком противосолнечного козырька. – А как насчет поцеловать старушку на прощание?
Грейс Кэрролл ростом была не ниже дочери и, несмотря на перенесенную несколько лет назад операцию и вживленный в тазобедренный сустав имплантат, двигалась уверенно, по‑своему даже изящно, и сейчас шла по причалу весьма и весьма бодрым шагом.
– Я на кухне была, смотрю – а ты тут на мачту лезешь, – сообщила она дочери. – Дай, думаю, схожу на пристань – хоть поздороваемся, а то сто лет не виделись.
– Ой, мама, извини, – смутилась Тесс. – Я и позвонить забыла. Совсем замоталась. Столько дел…
– Ты обо мне не беспокойся, – поспешила успокоить ее Грейс, легко поднимаясь на борт шлюпа. – У меня тут тоже полно дел было. Я организовывала очередной благотворительный обед – он будет на следующей неделе. – Грейс долгие годы входила в правление Женского гуманитарного общества – старейшей городской благотворительной организации, основанной в начале девятнадцатого века после одного страшного шторма, оставившего вдовами семьдесят пять марблхедских женщин. – Ты, главное, там поосторожнее, – по привычке напутствовала она дочь. – И кстати, не забудь: я рассчитываю на тебя – заглянешь к нам на мероприятие, порадуешь моих старушек?
– Само собой, – заверила ее Тесс. – Ты за меня не волнуйся.
– И не забудь, что в среду ко мне приедут с телевидения, канал WBZ, – хотят взять у меня интервью про твое участие в регате. Ты лучше заранее меня проинструктируй, что им говорить, а не то еще сболтну что‑нибудь лишнее – тебе потом за меня краснеть придется. – Грейс хмыкнула, любовно оглядела «Керенсию» с носа до кормы и, помолчав, добавила: – Отец бы тобой гордился, а еще – он бы тебе просто обзавидовался.
Так бы оно действительно и было: отец на самом деле гордился бы дочерью и в неменьшей степени завидовал бы ей. Это он был вдохновителем всех ее побед и достижений – начиная с победы в классе детской регаты для дошкольников, которую она одержала, когда ей было всего пять лет. Именно он, отец, всегда учил Тесс жить свободно, даже дерзко, и стремиться все дальше и дальше, не успокаиваясь на достигнутом. «Ныряй за мечтой, – не раз цитировал он строки какого‑то стихотворения, которое ему очень нравилось. – И живи любовью».[1]
Два года назад в жизни Тесс образовалась зияющая брешь – отец умер от инфаркта. Все попытки залечить эту рану, чем‑то заполнить возникшую пустоту оказались тщетными. Вот она и решила выполнить его наказ – раздвинуть границы привычного мира и проверить саму себя: насколько далеко она сможет вырваться, чего сможет достичь. Свое кругосветное плавание Тесс мысленно посвятила памяти отца.
– Когда вернешься‑то? – поинтересовалась Грейс у дочери.
– В воскресенье к ужину, а может, и раньше. Зависит от ветра.
– Хочешь, я к твоему возвращению уху сварю?
– Уху? Лучшей приманки для меня и не придумаешь.
Грейс погладила дочь по голове и сказала:
– Ты лучше вот что мне скажи: кого я буду кормить ужином по воскресеньям все то время, пока тебя не будет?
– Ну, это не вопрос, – заверила Тесс. – Тинка и Бобо.
– Бобо? Эту старую псину? Да он еще и меня сожрет, а потом и из дому выживет. Слушай, а ты его с собой взять не можешь?
– Я бы с удовольствием, но это против правил. По регламенту – никаких друзей‑приятелей на борту.
– Дурацкие правила. Если человек выйдет в море с приятелем, кому от этого хуже будет? – Грейс умела сдерживать чувства и не высказывать вслух то, что ее в самом деле беспокоило. Впрочем, и Тесс умела расшифровывать тайные мысли матери. Ну почему ты до сих пор одна? Почему никак не уймешься? Почему не ответила на те два предложения выйти замуж? Усилием воли отбросив ставшую в последнее время навязчивой мысль, Грейс заставила себя улыбнуться и сосредоточиться на том, что происходило в данный момент. – Счастливого пути, – напутствовала она дочь. – Я тебя люблю. И кстати, не забудь, что ты еще обещала повидаться с бабушкой до начала регаты. Пусть обнимет внучку перед долгой дорогой.
С этими словами Грейс развернулась и собралась перебираться с палубы обратно на причал, но Тесс остановила мать, положив ей руку на плечо.
– Иди сюда, мама, – сказала она, притягивая Грейс к себе.
Ее объятия были крепкими, как у отца. В какой‑то миг она даже сама испугалась, что мамины косточки теперь слишком хрупки для этого. Но Грейс в свою очередь обняла дочь и тоже крепко прижала ее к себе, выражая таким образом подсознательное желание не отпускать своего ребенка ни в это короткое плавание на выходные, ни в дальнее кругосветное путешествие.
Через несколько секунд они разжали объятия, Грейс потрепала Тесс по щеке, поцеловала ее и спустилась на причал.
Тесс сдвинула вперед рычаг газа, и шлюп с ювелирной точностью вышел из шеренги пришвартованных судов, прошел по образованному пирсом каналу и дальше в бухту, где по берегам и на рейде были пришвартованы и стояли на якоре сотни и сотни лодок, катеров и шхун самых разных размеров. Тесс еще раз внимательно посмотрела на распечатанную Тинком погодную карту с предложенным маршрутом. Толстая черная линия шла зигзагом на юго‑восток, огибая Хафвей‑Рок, затем сворачивала на запад, проходя через канал Кейп‑Код в залив Баззард; после этого линия по прямой возвращалась обратно. В общем, это был, пожалуй, один из самых легких возможных маршрутов, а главное, в стороне от нависшей с севера области низкого давления.
Тесс это не устраивало. Ей хотелось в последний раз испытать как себя, так и судно. Ей не терпелось проверить новые паруса и вновь ощутить пьянящее чувство скорости. Судя по тому, как задорно поскрипывал на легкой волне корпус шлюпа, кораблю тоже не терпелось проверить себя в настоящем деле. Паруса весело хлопали по мачте под порывами набегающего ветра. Вдали, у самого горизонта, виднелся плотный фронт высококучевых облаков, обрамленный снизу бахромой мелких серебристых тучек, напоминающих рыбью чешую. Тесс вспомнила старинную морскую поговорку «Чешуя на небесах – приспускаем паруса». Через несколько часов здесь задует сильный ветер и начнется шторм – именно то, что ей нужно.
Она вывела шлюп из бухты, обогнула мыс с маяком, затем резко и решительно сменила курс. Нос шлюпа смотрел теперь в сторону пролива Игл‑Айленд и бакена Пауэре‑Рок. Тесс никогда не искала легких путей, а сейчас и вовсе не горела желанием превращать испытательное плавание в легкую прогулку. Если сегодня она не сможет прорваться сквозь какой‑то пустячный по океанским меркам фронт низкого давления и начнет обходить его стороной, то как, спрашивается, она сможет противостоять действительно мощным штормам и циклонам в ходе одиночного кругосветного плавания? Тесс лихо переложила парус – так, что набегающий ветер бил теперь в него в полную силу, – и с удовольствием посмотрела, как рванулись вверх по шкалам стрелки на приборной доске. «Керенсия» набирала скорость и, подгоняемая свежим ветром, неслась вперед – навстречу надвигающемуся шторму.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Женщина в черном платье плакала.
Она стояла на коленях перед могилой, крепко сжимая рукой кромку гранитной плиты памятника. Ее хрупкое тело вздрагивало при каждом всхлипе. Седые волосы, еще недавно убранные в аккуратный узел на затылке, постепенно, прядь за прядью, выбивались из‑под стягивавшей их ленты.
Чарли Сент‑Клауд наблюдал за ней из‑за самшитовой живой изгороди. Естественно, он узнал эту женщину, но из деликатности не стал подходить к ней: уж кто‑кто, а Чарли всегда с пониманием и уважением относился к чужой боли и скорби. Чуть позже он непременно постарается утешить ее, предложит свою помощь, но это будет потом. А пока что он счел за лучшее держаться поодаль. Он убрал рабочие перчатки в задний карман брюк, закинул в рот подушечку жевательной резинки «Базука» и стал ждать.
Он сам вырыл эту могилу сегодня утром, сам перенес сюда гроб с катафалка, а потом опустил его в могилу и сам забросал землей. Больше в этот день похорон на Уотерсайдском кладбище назначено не было. Работа шла неспешно своим чередом. Один из подчиненных Чарли приводил в порядок живые изгороди, другой отмывал от грязи памятники водой из шланга, третий был отправлен собирать ветви, попадавшие с деревьев во время последней бури. Сентябрь вообще всегда был мертвым сезоном в похоронном бизнесе. Почему так получалось, Чарли точно не знал, но статистика была неумолима: самыми напряженными месяцами здесь, на кладбище, были декабрь и январь. Люди чаще умирали в холодное время года. Что было тому причиной – сами холода или последствия излишеств, которые люди позволяют себе в праздники, – Чарли не знал.
Тринадцать лет назад Чарли Сент‑Клауд впервые оказался на кладбище Уотерсайд. Тринадцать лет назад парамедики оказались бессильны и не спасли его младшего брата. Тринадцать лет назад Сэм был похоронен в маленьком гробу неподалеку от Рощи Теней. С тех пор прошло тринадцать октябрей. Тринадцать чемпионатов США по бейсболу. Тринадцать лет Чарли держал данное Сэму обещание.
Он все еще был красивым молодым человеком с копной светлых рыжеватых волос. Особое очарование ему придавала та самая ямочка на одной щеке, появлявшаяся при каждой улыбке. Взгляд его карих глаз, словно растаявшая теплая карамель, обволакивал собеседника. С годами мать все чаще заявляла, что Чарли становится похож на отца, – сомнительный комплимент, особенно учитывая, что на единственной отцовской фотографии, оставшейся в их доме, Чарли имел удовольствие лицезреть весьма потертого и помятого жизнью человека верхом на мотоцикле и, естественно, с водруженными на лоб авиационными очками – «консервными банками».
За годы после той аварии Чарли еще вытянулся, и теперь его рост составлял шесть футов и три дюйма. У него были широкие плечи и крепкие сильные руки, хорошо натренированные постоянной переноской гробов и могильных плит. Раны, полученные в автокатастрофе, зажили, и о той кошмарной ночи в облике Чарли напоминала лишь легкая, едва заметная хромота. Врачи сказали, что на оставшиеся в его большой и малой берцовых костях штифты, винты и металлические пластины обязательно будут реагировать металлодетекторы в аэропортах. Возможности проверить правоту этого утверждения у Чарли до сих пор не появилось.
После аварии он окончил школу и даже проучился пару лет в Салемском государственном колледже. Он поступил на медицинский факультет и получил диплом начального уровня, что давало ему право работать фельдшером в бригаде «скорой помощи» или в спасательной службе. Впрочем, какие бы перспективы ни давало ему полученное образование, Чарли так и не покинул родной город. Он не мог уезжать далеко от Уотерсайдского кладбища. Даже любовь к хорошенькой молодой учительнице, жившей в Пибоди, не заставила его тронуться с места. Он был накрепко привязан невидимыми нитями к этому кладбищу и своему обещанию.
Уотерсайдское кладбище было его миром – вселенной, раскинувшейся на восьмидесяти акрах травы и гранита, окруженных по периметру кованой железной решеткой. Чарли жил в доме кладбищенского смотрителя, стоящем на опушке рощи. В его обязанности входило буквально все: и сам процесс похорон, и уход за территорией, и поддержание общего порядка. Работа была ответственная, но и Чарли всегда был ответственным молодым человеком – за исключением того единственного вечера, когда авария на мосту перевернула всю его дальнейшую судьбу.
Теперь, в двадцать восемь лет, Чарли мог сказать, что провел всю свою взрослую жизнь, присматривая за мертвыми и живыми на Уотерсайдском кладбище. Он многим пожертвовал ради того, чтобы исполнить данную Сэму клятву. Он отказался даже от главной мечты своей жизни – работать в офисе «Ред Сокс» на стадионе «Фенвей‑Парк» или в представительстве клуба в штаб‑квартире Национальной бейсбольной лиги на Парк‑авеню в Нью‑Йорке.
Сегодня, как и каждый день, Чарли видел, как кто‑то страдает и плачет, и ему тоже становилось больно. Так было всегда. Молодые, старые, здоровые или больные – приходили, страдали здесь, скорбели, а потом уходили.
Колени пожилой женщины упирались в свеженасыпанный могильный холм. Чарли совсем недавно привел его в подобающий вид. Все было сделано в соответствии с муниципальными нормативами и положениями: тридцать шесть дюймов в ширину, девяносто шесть в длину, четыре фута в глубину. Сверху восемнадцать дюймов земли.
Женщина попыталась встать, но ноги у нее подкосились, и она снова опустилась на одно колено. Вот и настал момент предложить ей помощь. Чарли выплюнул жвачку и подошел к женщине. Он был одет в форменную бледно‑голубую рубашку поло с логотипом кладбища, отутюженные брюки цвета хаки и рабочие сапоги.
– Миссис Фиппс? – позвал он.
Та вздрогнула, обернулась и посмотрела на него невидящим взглядом.
– Это же я, – сказал он.
Она покачала головой, явно не узнавая его и не понимая, что происходит.
– Это я, Чарли Сент‑Клауд. Вы у нас английский учили.
Женщина вытерла глаза и кивнула:
– Конечно, я тебя помню. Вот только ты, видно, позабыл правильное употребление глаголов: это не я учила, а вы учили, а я преподавала.
– Ну извините, – сказал Чарли, обезоруживающе улыбаясь.
Рут Фиппс слегка покачалась вперед‑назад, перенося свой вес с носка на каблук остроносых туфель и обратно, и даже сумела изобразить на лице что‑то вроде слабой улыбки. Когда‑то в школе все звали ее за глаза Рут‑инквизиторша, и было за что: она наводила ужас на всех старшеклассников Марблхеда, средний балл в аттестатах которых становился значительно ниже после сдачи организованных ею зачетов и совершенно невыносимых выпускных экзаменов.
– Чарли Сент‑Клауд, – повторила она. – Подожди‑ка… Ты вроде бы получил пятерку на первом экзамене, потом эта авария… твой брат…
– Это уже давняя история, – сказал Чарли, засовывая руки в карманы. – Я просто подошел, чтобы высказать вам свои соболезнования. И кстати, должен отметить, что вы выбрали одно из лучших мест на всем кладбище.
Миссис Фиппс покачала головой:
– Все произошло так неожиданно, так внезапно. Я даже попрощаться не успела.
Она вытерла слезы, и вдруг ее лицо приобрело самое обычное, совершенно человечное выражение. Руки у нее были тонкие, как ивовые ветви, глаза – темные, как ивовая кора. Смерть действительно великий уравнитель.
– Я очень вам сочувствую, – сказал Чарли.
– И что же теперь со мной будет? Что я буду делать? – Она все еще дрожала. – И что будет с моим любимым Уолтером?
– Поверьте, – сказал Чарли, – все будет хорошо. Нужно только время, чтобы привыкнуть. Вы сами увидите, все наладится.
– Ты уверен, Чарли? – спросила она шепотом.
– Вне всяких сомнений.
– Ты всегда был таким умным, таким заметным мальчиком. Я все хотела узнать, как сложилась твоя жизнь.
– Я живу вон там – в доме у рощи, – сказал он. – Заходите, всегда буду рад вас видеть.
– Это славно, – ответила миссис Фиппс, заправляя выбившиеся пряди обратно в прическу.
Она одернула платье и осторожно и как‑то неуверенно сделала несколько шагов по траве.
– Пожалуй, я пойду, – задумчиво пробормотала она. – Спасибо тебе за помощь, Чарли.
– Рад был оказаться полезным.
Миссис Фиппс медленно побрела к большим железным воротам, выходящим на дорогу в Вест‑Шор.
Чарли сел за руль служебного мини‑трактора и отправился в ежевечерний объезд своих владений. Он чертил привычные зигзаги по кладбищенским дорожкам, лихо, по‑раллийному, с заносом проходя поворот за поворотом. Когда он только начинал здесь работать, осмотр территории занимал у него больше часа: нужно было обойти все кладбище и проследить, чтобы никто из скорбящих родственников не остался здесь, погруженный в печальные думы. Следовало также разбудить и направить к выходу задремавших любителей прогулок на свежем воздухе и, разумеется, выпроводить с территории прятавшихся за могильными памятниками подростков. С появлением моторизованной тележки для перевозки инвентаря дело пошло быстрее, а со временем, поколдовав втихаря над мотором и добавив ему немало лошадиных сил, а также модернизировав подвеску, Чарли стал управляться с ежевечерним объездом меньше чем за двадцать минут. Теперь этот небольшой грузовичок с надписью «Уотерсайд» по обоим бортам изрядно облегчал ему жизнь.
Объезд он всегда начинал с северного края – с самого гребня холма, от склепа с мраморными барельефами, изображавшими трубящих ангелов. Маршрут проходил через все кладбище до его южной границы. Каждый фунт гранита, каждый бутон бегонии – все здесь являлось, с точки зрения Чарли, неоспоримым доказательством того, что человеку свойственно неизбывное желание остаться после смерти в памяти у живых. Чарли пересек склон, названный Долиной Спокойствия, и притормозил на повороте, чтобы полюбоваться панорамой залива. Как раз в это время в бухту, как обычно, заходил экскурсионный катер, стилизованный под старинную шхуну. Следующую остановку Чарли привычно сделал у знакомой могилы, чтобы поздороваться с пожилым джентльменом в полосатом льняном костюме, державшим в руках красную пластмассовую лейку.
– Добрый вечер, мистер Гидри, – сказал Чарли.
– А, Чарльз, привет! – ответил Палмер Гидри.
Волосы у него были совершенно седые, а на лице тут и там торчала белесая щетина – результат не слишком аккуратного стариковского бритья. Он был одним из так называемых завсегдатаев кладбища – из тех в основном очень пожилых людей, которые приходили сюда каждый день, чтобы поклониться могиле близкого человека. Мистер Гидри ежедневно возлагал цветы к могиле супруги и вытирал пыль с надгробного камня. К стволу ближайшего дерева был прислонен старенький кассетный магнитофон, из динамиков которого звучала музыка Брамса.
– Вообще‑то мы закрываемся, – напомнил Чарли. – Может, вас подбросить?
– Ну что ж, не откажусь. Очень любезно с твоей стороны.
Чарли выбрался из‑за руля, едва заметно поморщился от привычной боли в колене и подошел к старику.
– Давайте я помогу вам собрать вещи.
Этот разговор повторялся здесь, на этом самом месте, почти каждый вечер. Чарли внимательно наблюдал за состоянием мистера Гидри. У того была первая стадия болезни Альцгеймера, что пока сказывалось лишь на способности запоминать недавние события. Старик не помнил, что было вчера или пару дней назад, зато с легкостью и в малейших деталях восстанавливал события далекого прошлого. Так, он напрочь забыл, что накануне приходил на могилу своей обожаемой Бетти, и вместе с тем как сейчас видел ее во время их первого танца на студенческом балу. Он понятия не имел, что Чарли подвозит его к воротам кладбища почти каждый вечер, зато совершенно отчетливо помнил изумленное выражение лица Бетти, когда у нее много лет назад случился инсульт.