– Ну ладно, – сказал Сэм. – Пошли купаться, пока совсем не стемнело. Только давай в пятнашки. Чур, ты водишь!
Сэм рванул напрямую через рощу вниз по склону, а вдогонку за ним весело бросились Оскар и Чарли. Потемневший лес вокруг был наполнен ночными шорохами, тени стали длиннее. Это были едва ли не лучшие мгновения в их жизни. Втроем они весело, ничего не боясь, бежали через ночной лес, как когда‑то, много лет назад, бегали там, на Клаутменслейн, и им казалось, что так будет всегда.
Все произошло так быстро, что она не успела ни за что ухватиться. Одно мгновение – и Тесс поняла, что лежит на потолке каюты в луже вонючей трюмной воды. Рация рухнула на потолок совсем рядом с ее головой. Чуть поодаль зазвенели кастрюли и крышки. В общем, в каюте царил полный хаос, все в буквальном смысле встало с ног на голову. Океан по‑прежнему ревел за бортом. Свет мигнул и погас.
Тесс услышала, как морская вода ворвалась во все полости шлюпа, но заставила себя справиться с навалившимся на нее страхом. «Керенсия» так сконструирована, повторяла она про себя, что при любом опрокидывании возвращается в исходное положение – килем вниз. На борту есть насосы, включающиеся автоматически и откачивающие забортную воду. В общем, через некоторое время она поняла, что больше всего ее сейчас раздражает обычно такой приятный, деликатный аромат соуса «Ньюмене оун». Бутылочка, видимо, разбилась вдребезги, и теперь вся каюта пахла как хорошо перемешанный и заправленный салат.
Девушка встала на потолок на четвереньки, по колени и локти в воде, и взмолилась, обращаясь к своему судну: «Переворачивайся! Ну пожалуйста, давай перевернись обратно. Встань как положено, ну прошу ведь!» Но все было по‑прежнему. Она подползла к штурманской стойке и нащупала на привычном месте блок аварийного радиомаяка. Больше всего на свете Тесс не любила просить о помощи, но на этот раз ее рука непроизвольно щелкнула оранжевым тумблером электропитания, сорвав тем самым с прибора пломбу и активировав маяк. На блоке замигал сигнальный светодиод. В эфир пошел сигнал бедствия, который через спутники будет услышан на всех судах и станциях береговой охраны вдоль побережья Новой Англии. Тесс тотчас же почувствовала, что она не одна. Ей стало легче, но в следующую же секунду она привычно заставила себя взглянуть на ситуацию под другим углом. «Керенсия» не тонула, а значит, не было нужды подавать сигнал SOS. Тинк и вся компания просто поднимут ее на смех, когда она своим ходом вернется обратно в порт. Вот если судно действительно начнет уходить под воду, тогда другое дело. Времени перещелкнуть тумблер и позвать на помощь у нее при любом раскладе будет достаточно. В общем, она вернула тумблер в первоначальное положение, и индикатор передачи сигнала мигнул и погас.
|
|
Минуты шли одна за другой. Тонкий аромат итальянского соуса смешивался с мерзким запахом серной кислоты, пролившейся из аккумуляторов. Ну почему, почему шлюп так долго торчит кверху килем и не возвращается в нормальное положение? Согласно всем законам физики вес киля должен был заставить «Керенсию» вновь перевернуться мачтой вверх. Тесс стала перебирать в памяти возможные сценарии развития событий, включая и самый худший. Она вспомнила Тони Баллимора, у которого киль яхты переломился под ударами штормовых волн. Пять дней он провел взаперти в каюте своей перевернутой яхты, медленно опускавшейся в холодную воду где‑то там, на другом конце света, намного южнее Австралии. «Южнее сорокового градуса южной широты никаких законов нет, – сказал он, когда его наконец спасли. – Южнее пятидесятого градуса нет даже Бога».
|
|
Тесс никогда не была особенно религиозной. Она ходила по воскресеньям в Старую Северную церковь в основном потому, что это было важно для ее матери. С настоятелем, преподобным Полкингхорном, они были в дружеских отношениях, и Тесс даже сшила ему парочку парусов. Но организованные проявления веры были ей чужды, и она предпочитала выстраивать отношения с Богом по‑своему.
И вот сейчас, оказавшись в темной каюте унесенного далеко в Атлантику шлюпа, она стала молиться. Начала она с того, что принесла Богу искренние извинения за свою дерзость. Она ведь прекрасно понимала, что идет на слишком большой и неоправданный риск. Она проявила беспечность и неосмотрительность, и теперь ей было стыдно. Вот уж чего ей не хотелось, так это такого конца: погибнуть в полном одиночестве во время короткой морской прогулки – тем более из‑за шторма, обойти который, в общем‑то, не составляло никакого труда. Тесс стала молить Бога о милости. А потом она вдруг обратилась к отцу: «Папа, пожалуйста, помоги мне. Скажи, что делать». Отец всегда помогал ей во всех критических ситуациях. Она закрыла глаза и поклялась, что если все‑таки выживет и вернется в порт, то больше никогда в жизни не поступит столь опрометчиво. Даже во время кругосветной регаты она будет вести себя осторожно и не станет понапрасну рисковать. Поплывет она вместе с остальными участниками соревнований, не слишком пытаясь вырваться вперед. Главным для нее теперь будет вопрос безопасности, а не победы. Она станет хорошей девочкой.
|
|
Да и само собой, как только она вернется домой, то сразу же сходит на кладбище и даст клятву – измениться раз и навсегда. Отец воспитывал ее, учил быть храброй, пользоваться любой возможностью, которую дарит судьба, но такой небрежности и самонадеянности он ни за что бы не одобрил. Смерть по глупости не имела ничего общего ни с его жизненными принципами, ни с его собственной смертью.
– Покажи мне дорогу домой, – шептала Тесс в темноте под аккомпанемент штормового ветра. – Папа, пожалуйста, помоги мне.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
День выдался серый, как гранит, земля насквозь пропиталась водой после сильного дождя, лившего всю ночь. Бурей сорвало с деревьев множество листьев и веток, и теперь все это было разбросано по кладбищенским лужайкам. Чарли надвинул свой желтый капюшон пониже на лоб и заглянул в свежевырытую могилу. Яму заканчивал приводить в порядок один из его подчиненных‑могильщиков. Рытье могил и в хорошую‑то погоду занятие не из легких, а когда земля пропитана водой, стекающей постоянно на дно ямы и не дающей нормально воткнуть лопату, – такого времяпрепровождения и врагу не пожелаешь. В довершение «радостной» картины буквально в нескольких шагах от могилы стоял Илайхью Суэтт, похоронный агент, уполномоченный муниципалитетом.
– Гроб Ферренте привезут с минуты на минуту, – напомнил Илайхью. Он тщетно пытался укрыться от дождя под здоровенным зонтом.
Чем‑то он неуловимо напоминал эльфа. На нем было коричневое пальто в рубчик, вельветовый темно‑синий костюм и резиновые галоши. Ощущение возникало такое, что весь свой гардероб этот человек подбирал в детском отделе универмага «Файлинс».
– Сколько вам еще нужно времени? – спросил он, сделав очередной глоток из бутылки с «Маунтин дью», которая при карликовых габаритах похоронного агента казалась особенно большой, едва ли не в половину его роста.
– Не беспокойтесь, мы успеем, – сказал Чарли и, нагнувшись над краем ямы, поинтересовался: – Джо, ты там как?
– Все нормально, – ответил Джо Карабино со дна могильной ямы. – Но я больше беспокоюсь насчет Илайхью. – Он подмигнул.
– А что такое? – спросил Илайхью, осторожно, чтобы не испачкаться в грязи, подходя к краю ямы.
– Смертельная доза кофеина составляет десять граммов, – сказал Джо, опираясь на свою лопату. – Еще немножко «Маунтин дью» – и кое‑кто может просто‑напросто копыта откинуть. – Выдержав паузу для большего драматического эффекта, он добавил: – Вы, кстати, как себя чувствуете? А то вы что‑то побледнели, как я посмотрю.
Джо и подмигнуть агенту не успел, как тот засунул бутылку в карман пальто и скорым шагом направился к своему «Линкольн‑Континенталю». Чистой воды ипохондрик по природе, он лечился от этой напасти у лучших врачей Бостона, и рано или поздно каждый из них настоятельно советовал ему сменить работу. Он отказывался и упорно продолжал поливать себя дезинфицирующим раствором, а на совещаниях с подчиненными появлялся исключительно в тонких резиновых перчатках. С другой стороны, найти какую‑нибудь другую хорошо оплачиваемую муниципалитетом работу в городе было довольно сложно.
Одним легким движением Джо выпрыгнул из могилы и лихо хлопнул испачканной в грязи ручищей по ладони Чарли.
– Старая шутка, – со смехом сказал он, – с этой смертельной дозой кофеина. Бедняга Илайхью, с ним это каждый раз срабатывает.
Джо было чуть за тридцать, и телосложением он больше всего напоминал быка. Его лицо всегда было обветренным и загорелым, а редеющие волосы он закручивал в несколько гордо торчащих в разные стороны, густо смазанных гелем прядей. Джо был твердо уверен, что столь раннее облысение связано с избытком тестостерона в его организме; уверенность эту он черпал из статей в научно‑популярных журналах.
Джо был одним из самых отчаянных бабников на всем северном побережье. Днем он копался в грязи, готовя для усопших последнее земное ложе, а по вечерам охотился за женщинами. В поисках новых жертв он не раз и не два прочесал вдоль и поперек весь мыс Энн и в охоте применял самые циничные и бесстыдные приемы стратегии и тактики. Поговаривали, что молоденьких вдовушек он выискивал, просматривая колонку некрологов в «Марблхед репортер»; впрочем, назвать его негодяем было нельзя. У него был даже свой кодекс чести. Так, он начинал крутиться вокруг очередной вдовы не раньше чем через полгода после смерти мужа, поскольку Опра Уинфри сказала в одной из своих передач, что именно таков срок, в течение которого большинство людей скорбят об утрате.
Помимо женщин, у Джо была лишь одна страсть: он считал своим долгом проповедовать среди окружающих свою собственную религиозную доктрину, а именно евангелический атеизм. Самому не верить в Бога ему было мало. Он хотел, чтобы атеистами были и все остальные. Пока Джо проповедовал свои взгляды за пределами кладбищенской ограды, Чарли не имел ничего против этой миссионерской деятельности, но, когда тот был пару раз пойман на репликах типа «Загробной жизни не существует!» во время заупокойной молитвы у свежей могилы и довольно громко прокомментировал установку подъемным краном девятифутового позолоченного креста на вершину склепа, заявив: «Что за фигня!» – Чарли пришлось принять меры дисциплинарного и материального воздействия. Впрочем, это лишь тверже убедило Джо Атеиста в правоте его точки зрения.
– Ну и что ты мне сегодня скажешь? – поинтересовался Джо, украшая вместе с Чарли края свежевырытой могилы цветами. – Я имею в виду – как насчет погудеть сегодня вечерком? Опять отмажешься? Я вот, например, предлагаю смотаться на моей «Рогатой жабе» в Рокпорт, причем пораньше, пока еще действует скидка на выпивку. Кстати, я знаю девчонок, которые там в баре за стойкой стоят. Они неплохо управляются, а если их потом в койку затащишь, то им просто цены нет.
– Помоги лучше подъемник принести, – сказал Чарли, не отвлекаясь от рабочей темы и направляясь к пикапу, стоявшему на служебной подъездной дорожке.
– Сестрички Демпси. Ты хоть когда‑нибудь слыхал о них?
– Нет, никогда.
– Нина и Тина – они тебе понравятся, уж поверь мне.
– Ладно, посмотрим, как пойдет, – попытался увильнуть Чарли.
– Вот‑вот. Как всегда. «Посмотрим, как пойдет», а как дойдет до дела, ты опять смоешься. Не понимаю я тебя. Жить‑то все‑таки надо.
Чарли вытащил подъемник из грузовичка, они вдвоем подтащили его по траве к могиле, а затем аккуратно установили над свежевырытой ямой. Эта хитроумная конструкция из нержавеющей стали, служившая для опускания гроба в могилу, была придумана и разработана могильщиком по имени Абрахам Фриджид, который, выйдя на пенсию, в достатке доживал свои дни на юге Франции, на собственной вилле, получая положенные ему патентные отчисления. Практически на каждом кладбище по всему миру его коллеги использовали это изобретение, чтобы достойно предать прах усопших земле. Нейлоновые стропы и один‑единственный простой переключатель позволяли одному человеку свободно выполнять ту работу, что прежде требовала усилий нескольких могильщиков. Один оператор с помощью этого механизма мог опустить в могилу гроб весом хоть в полтонны.
Плавность движения и возможность контролировать ход процесса – вот что отличало изобретение мистера Фриджида от множества сходных по задумке приспособлений. Опусти гроб в могилу слишком быстро – это будет лишняя моральная травма для скорбящих родственников, а если сделать это слишком медленно – их мучения станут просто невыносимыми. Мистеру Фриджиду удалось добиться компромисса: его приспособление производило опускание гроба с достоинством и эмоционально приемлемой скоростью, поскольку в конструкции был применен открытый Галилеем принцип инерции и использованы специальные пружины, свинцовые противовесы, высококачественные блоки и петли. Механизм был эффективный, безотказный и обеспечивал сравнительную безболезненность процедуры для всех участников траурной церемонии.
Чарли услышал сигнал клаксона и, обернувшись, увидел въезжающую на кладбище процессию – множество самых разных легковых машин и автомобиль пожарной службы. Чарли всегда мог многое сказать о предстоящих похоронах буквально по одному взгляду на приближающуюся процессию. Присмотревшись к машинам, одежде родственников и близких, гробу и памятнику, он и вовсе мог дать достаточно подробное и обычно точное описание усопшего. По крайней мере, присутствие в процессии хороших новых машин, дорогого гроба и крупного – значительно больше среднего размера – надгробного памятника неопровержимо свидетельствовало, что покойный был человеком не бедным. Сегодняшние похороны, при всей многочисленности собравшихся, в материальном плане были вполне заурядными. В распоряжении Чарли и Джо оставалась буквально пара минут. Еще с утра они поставили рядом с могилой большой зеленый тент на каркасе, но дождь, к счастью, уже прекратился. Зато сотню складных стульев они привезли и расставили под навесом явно не зря.
– Пора работать, – обратился Чарли к Джо. – Пошли.
Черные волосы блестели на голове распорядительницы похорон, как стальная каска: они отливали вороненой сталью, как борта ее с иголочки нового кадиллаковского катафалка.
– Привет, ребята, как дела? – поздоровалась Мирна Долибер, захлопывая водительскую дверцу.
– Да уж получше, чем у многих, – ответил Чарли. Он успел заправить форменную рубашку в брюки, пригладить волосы и засунуть рабочие перчатки в задний карман. – А как у тебя?
– Лучше не бывает, – ответила та. – У двоих детей ветрянка, третий руку сломал.
Предки Мирны появились на полуострове еще в 1629 году, вместе с первыми поселенцами. Через какое‑то время получилось так, что именно они занялись похоронным бизнесом и стали монополистами в этом деле на всем побережье от Беверли до Линна. В «удачные» дни каждый из Долиберов работал не покладая рук, включая Мирну, которая была известна как самый суеверный человек во всем округе Эссекс. Она умудрилась собрать целую коллекцию дурных примет и предзнаменований: точно знала, какую беду пророчит соринка в левом глазу, а какую – белая моль в вашем доме.
– Эй, Мирна, я вот насчитал в твоей процессии тринадцать машин, – заметил Джо со злорадной ухмылкой. – Это что – тоже не к добру? Может, сегодня еще кто‑нибудь умрет или что случится?
– Придержи свои шуточки при себе, если хочешь чаевые получить, – ответила та и, подойдя к корме катафалка, открыла заднюю дверь.
Чарли нагнулся, расстегнул фиксаторы, приподнял гроб за ручку и перекатил его на грузовую платформу кладбищенского мини‑трактора.
– Держите, – сказала Мирна, протягивая Чарли конверт. – И ни в чем себе не отказывайте. – Большинство похоронных агентов включали в список расходов сто долларов или даже больше на так называемое дополнительное вознаграждение могильщикам. Вот только в большинстве случаев Чарли и его напарнику доставалось из этой суммы по паре долларов, не больше. Мирна была более щедрой и обычно давала им на чай десятку.
Они подъехали, насколько было можно, к месту погребения, а затем уже на руках перенесли гроб через газон к могиле. Чарли взялся за ремни в ногах, а Джо досталось, как всегда, более тяжелое изголовье. Для него это было делом чести: Джо был самым сильным из всех могильщиков на Уотерсайдском кладбище и не упускал случая продемонстрировать это. Вдвоем они аккуратно поставили гроб на фиксаторы опускающего устройства, осмотрели могилу и пришли к выводу, что с их стороны к погребению все готово.
– О’кей, – сказал Чарли. – Перекур. Спускайся к берегу, а когда все закончится, я захвачу тебя.
– Договорились, босс, буду ждать, – отрапортовал Джо и вытащил из‑за уха припасенную сигарету «Кэмел».
Проводив взглядом спускавшегося по склону помощника, Чарли отступил в сторону и, встав под раскидистой шелковицей, стал наблюдать за церемонией.
Захлопали дверцы машин, и по склону холма к свежевырытой могиле потянулись люди. Среди них было несколько десятков пожарных и спасателей в парадной форме. Волынки затянули привычную унылую мелодию, и Чарли увидел слезы на лицах многих собравшихся. Много лет назад он ощутил, что не может больше плакать по погибшему брату, и решил исследовать биологическую причину того, откуда же берутся слезы. По всему выходило, что за это дело отвечает сокращение мышц вокруг глаз. Они сжимают слезные железы, вызывая избыточное выделение влаги, превышающее то, которое обычно необходимо для увлажнения глаза, и эта влага стекает по слезным протокам. Учитывая, что тело взрослого человека содержит примерно сорок литров воды, можно было понять, почему в этом мире так много слез.
Чарли еще раз оглядел результаты своей работы. Вроде бы они с Джо все сделали аккуратно и правильно. Холмик выкопанной земли был прикрыт ровным слоем искусственного дерна. Края могилы обрамлял плотный ковер из роз и гвоздик. Тогда Чарли стал высматривать среди собравшихся покойного. Очень часто усопшие появлялись на своих похоронах и прогуливались по кладбищу или же подходили к собственной могиле, чтобы понаблюдать за плачущими и сморкающимися в бумажные платки родственниками и знакомыми. Отличить их от всех остальных было нетрудно: только от покойников исходило теплое, едва заметное свечение. Зачастую они пробирались к самой могиле и, облокотившись на гроб, оценивающе оглядывали собравшихся и прикидывали, кто из знакомых нашел время прийти на похороны, а кто посчитал это излишним. Обычно на кладбище приходили бывшие подруги, коллеги, они же конкуренты по офису, всякие давно забытые кузины. Неискренние восхваления усопшего могли вызвать у него приступ истерического смеха или столь же неискреннего, притворного плача. Впрочем, в большинстве случаев покойные оказывались тронуты и даже удивлены тем, как много они значили для людей, живших с ними рядом.
Чарли с первого взгляда отличал кладбищенских новичков. Те, кто умер не своей смертью, порой бывали покрыты синяками, ссадинами или хромали и с трудом передвигались из‑за многочисленных переломов. Те, кто умер после долгой болезни, бывали слабы и тоже поначалу с трудом ходили. Впрочем, все довольно быстро восстанавливали нормальный внешний вид и силы. Чарли прекрасно помнил, как искорежен был Сэм после аварии и как страшно он выглядел на похоронах, но буквально через несколько дней он вновь стал прежним, самим собой.
Для некоторых посещение собственных похорон оказывалось слишком сильным испытанием. Поначалу покойники предпочитали держаться где‑нибудь поодаль. Лишь через день‑два они появлялись на кладбище и пытались внутренне примириться с неизбежным. Рано или поздно все постепенно растворялись в воздухе и отправлялись в дальний путь, пунктом назначения которого были небеса, рай, другой мир – каких только слов не придумали люди, чтобы назвать вечность.
Многое зависело от того, насколько они были готовы расстаться с прежним миром.
Чарли услышал, как отец Шегтак начал церемонию. Немногочисленные волосы, оставшиеся на голове пастора, были такими же белыми, как его воротничок. Он всегда аккуратно расчесывал их, стараясь равномерно распределить поверх почти лысого черепа. От этого создавалось впечатление, что над головой священника висит искусственный, словно наштукатуренный нимб. Только могильщики знали самый главный секрет святого отца: свое полное драматизма представление он повторял неизменно, слово в слово, каждый раз на похоронах вот уже много лет – от первых слов соболезнования до театрально выдержанных пауз во время чтения двадцать второго псалма, когда процессия проходит по кладбищенской Долине Смертной Тени.
«Не убоюсь зла…»[2]
Ну а затем он, как обычно, перешел к знакомой цитате из Екклесиаста:
– Всему свое время, и время всякой вещи под небом, – затянул он. – Время рождаться и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное; время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать; время искать и время терять; время любить и время ненавидеть…
А еще, подумал Чарли, время менять репертуар.
Отец Шеттак закончил молитву, и шаг вперед сделал Дон Вудфин, начальник пожарной части города. Он был долговязый, и его густые усы словно парили в воздухе, не касаясь впалых, худых щек. Одежда висела на нем в буквальном смысле слова как на вешалке.
– За сто девятнадцать лет нашей истории, – начал он, – шестеро сотрудников пожарной службы погибли при исполнении своих обязанностей. Сегодня мы собрались здесь, чтобы почтить память седьмого. – Он поклонился и продолжал: – Мы благодарим Тебя, Господи, за то, что жили рядом с этим прекрасным человеком. Мы благодарны, что стали свидетелями того, как он посвятил себя спасению жизни людей. Мы благодарим судьбу, что жили рядом с этим мужественным, презиравшим опасность человеком.
В первом ряду заплакала женщина с маленьким ребенком на руках.
– Мы просим Господа ниспослать благословение его семье, – сказал командир пожарных. – Пусть их поддержат добрые слова, добрые воспоминания, вечная надежда, сочувствие друзей и гордость за человека, до конца исполнившего свой долг. А ради тех, кто продолжает бой против нашего вечного и безжалостного противника, мы просим Тебя, Господи, дать им силы пережить это тяжкое испытание. Предаем их в Твои руки. Аминь.
Чарли вдруг заметил, как из‑под одного из деревьев вышел человек и направился в его сторону. Он был одет в парадную форму пожарного и выглядел довольно озадаченным всем происходящим. Легкое свечение, исходившее от него, давало понять: это покойный и он явился на свои похороны.
– Ты что, видишь меня? – спросил он после короткого молчания.
– Да, – шепотом ответил Чарли.
– Ты тоже мертвый?
– Нет, пока еще нет.
Мужчина почесал в затылке:
– Где‑то я тебя видел, – сказал он. – Подожди‑ка, – продолжал он, – ты же Сент‑Клауд, правда? Чарли Сент‑Клауд? – С этими словами он сбросил китель, закатал рукава рубашки и показал татуировку на запястье, изображавшую Мадонну с Младенцем. – Я Флорио, – пояснил он. – Помнишь меня?
– Извините, – ответил Чарли. – Если честно, ничего на ум не приходит.
Рядом с могилой начальник пожарной части речитативом читал молитву спасателей. Флорио сложил руки на груди и склонил голову.
Господи, когда ты призовешь меня выполнить мой долг,
Какое бы пламя ни встало на моем пути,
Дай мне сил спасти того, кто в опасности,
Будь то старик или младенец.
Начальник пожарной команды сделал знак, и Чарли шагнул вперед. Он перебросил рычаг стопора, и опускающий механизм пришел в движение: гроб стал медленно, с подобающим достоинством уходить под землю.
Чарли взглянул на имя, вырезанное на могильном камне:
ФЛОРИО ФЕРРЕНТЕ
МУЖ, ОТЕЦ, ПОЖАРНЫЙ
1954–2004
Теперь он понял. Флорио был тот самый человек, который спас ему жизнь.
Гроб едва слышно ткнулся в землю на дне могилы. Чарли вытащил из‑под него нейлоновые стропы, отложил их на искусственный дерн и вновь отошел в сторону – к той самой шелковице. Друзья и родственники покойного усыпали гроб розами.
– Господи! – вырвалось у Чарли. – Ради бога, простите меня, – сказал он, обращаясь к Флорио. – Я вас даже не узнал.
– Ничего страшного, – ответил Флорио. – Давно дело было, да и ты, прямо сказать, был тогда не в лучшей форме.
– А что с вами‑то случилось? Я понятия не имел…
– Да ничего особенного. Поступил вызов на пожар в жилом коттедже. Второй номер сложности, – начал рассказывать тот. – Мы выбили тараном входную дверь. Я вытащил на улицу маленькую девочку с мамой. Ребенок рыдал и все порывался бежать обратно в дом за кошечкой и собачкой. Так что я пошел за ними, и тут как раз крыша рухнула. – Флорио неуверенно улыбнулся. – Вот так – вспышка и темнота. – Он поскреб свой крепкий квадратный подбородок. – Ради кошки и собаки. Но знаешь что? Я ведь не мог поступить иначе.
Флорио обвел взглядом кладбищенский газон:
– Ты видел их? Кошку с собакой? Готов поклясться, что они здесь были. Носились вокруг вместе с каким‑то сумасшедшим маленьким биглем.
– Это меня не удивляет, – сказал Чарли. – Некоторое время они будут следовать за вами.
Мужественные спасатели и пожарные утирали слезы рукавами. Некоторые преклонили колени в тихой молитве. Наконец шаг вперед сделала женщина с маленьким мальчиком на руках.
– Это моя жена, Франческа, и наш малыш, – сказал Флорио. – Мы так долго хотели ребенка, но ей все не удавалось забеременеть, и вот наконец это случилось. Да хранит их Господь. Лучшей женщины просто нет на земле, а Джуниор – это моя гордость и радость. – Его голос дрогнул. – Бог знает, что я буду делать без них.
– Пока еще рано об этом думать, – сказал Чарли. – Потребуется некоторое время.
Они смотрели, как вдова с ребенком отошла от могилы, прошла мимо шеренги собравшихся и села в лимузин. Потом Чарли стал закапывать могилу, а Флорио смотрел. Лопата за лопатой. Земля к земле, прах к праху.
– Знаешь, – сказал Флорио через некоторое время, – я часто думал о тебе в эти годы. Я так ужасно сожалел, что не смог спасти твоего младшего брата. Сколько я себя из‑за этого изводил. И мне всегда хотелось узнать, что с тобой стало. Ты женат? Дети есть? Как ты распорядился своей бесценной возвращенной жизнью?
Чарли продолжал смотреть в землю.
– Жены нет, семьи нет. Я работаю здесь и состою в добровольной дружине при пожарной части.
– Правда? Ты пожарный?
– У меня есть сертификат парамедика. Несколько смен в месяц я дежурю вместе с твоими коллегами. Я бы и больше времени этим занимался, но не могу уходить слишком далеко отсюда.
– Знаешь, я ведь был спасателем‑медиком двадцать пять лет. Чего только не повидал, но лишь два или три человека за все эти годы вернулись обратно с того света, как ты. – Он помолчал. – Это дар Божий, сынок. И у Бога были причины спасти тебя. У него есть какая‑то цель. Ты об этом думал?
Наверно, с минуту Чарли молча продолжал закапывать могилу. Конечно, он думал об этом. Каждый день своей жизни он спрашивал себя, почему вторая жизнь была дарована ему, а не Сэму. Как узнать, почему Бог решил именно так? Какая цель была у него? Флорио вновь нарушил молчание.
– Не волнуйся, сынок, – сказал он. – Иногда проходит много времени, прежде чем человек поймет, что к чему. Но ты услышишь призыв, адресованный именно тебе, когда настанет твой час. Когда это случится, ты поймешь. А потом ты снова почувствуешь себя свободным.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В уголках ее глаз и рта скопились чешуйки высохшей морской соли. Тесс протерла глаза и вспомнила, когда в последний раз выглядела подобным образом: тогда соль в ее глазах оставил не океан, но слезы. А плакала она не стыдясь: ведь хоронили отца. Мать подошла к ней, вытерла соленые капли с ее лица и сказала, что так было всегда: слезы и морская вода перемешивались из века в век, из поколения в поколение.
Помимо того что у Тесс щипало от соли глаза, у нее еще чудовищно болела голова и ныло все тело. Оно было иссиня‑черного цвета от многочисленных ударов о переборки рубки. Особенно болезненными были черные посредине и оранжевые, цвета тыквы, по краям синяки на руках, боках и бедрах. Но ни боль, ни кровоподтеки не могли сейчас испортить настроение Тесс. Ее истерзанное, воспаленное сознание сосредоточилось на одной простой мысли: она снова здесь, в безопасности, на берегу, и именно там, где она больше всего хотела быть: на Уотерсайдском кладбище, близ могилы отца.
Она присела на траву и прислонилась спиной к стволу клена, в тени которого и находилась могила. Земля была сырая, но Тесс не имела ничего против того, чтобы чуть‑чуть промокнуть. Она сняла кроссовки, закатала повыше брюки и долго сидела, просто наслаждаясь тишиной и покоем – хорошо, когда не нужно каждую секунду бороться за то, чтобы тебя не разорвало на куски. Ее пятки заскользили по мокрой траве, и она, не сопротивляясь, вытянула ноги. Чуть наклонившись, Тесс взглянула на гранитную плиту, где было вырезано имя отца. Она знала, что обязана ему жизнью. Именно он провел ее назад в тихую гавань через этот кошмарный шторм.
– Видишь, я не зря говорила с тобой там, в море, говорила всю ночь, – произнесла она. – И ты услышал меня.
Конечно, она по‑настоящему не верила, что он был прямо здесь, рядом с ней под деревом. Думать так было бы уж совсем глупо – что‑то из области салемских ведьм. Отец не бродил здесь по кладбищу, ожидая, пока дочь придет взглянуть на него. Нет, конечно, он был сейчас где‑то далеко, в виде частицы какой‑то неведомой энергии или чего‑то в таком роде. Ну а если в другом мире действительно есть рай, то он сейчас наверняка сидит себе на корме какого‑нибудь райского катера, потягивает пиво и ждет, когда начнет клевать тунец.