Дружно отодвинули в сторону камень с тибетскими знаками, ломаной линией и изображением птицы Гаруды, пожирающей короля змей Клу. Пушкарев и Валя первыми вошли в галерею со сводчатым потолком.
Сердце Пушкарева сильно забилось, когда вдалеке блеснул огонек. Огромный грот наполнился голосами.
И снова каменная богиня благожелательно улыбалась Александру. Он не сразу понял, о чем спрашивает оказавшийся рядом Сандаг:
– А где же кости динозавров?
Он огляделся по сторонам и почувствовал, как подгибаются от неожиданности ноги: скелетов ящеров не было! Ни одного. Ни одной кости, ни одного ребра… Как будто здесь их никогда и не бывало.
– Ничего не понимаю… – пролепетал он. – Они были. Цокто может подтвердить.
– Массовая галлюцинация, – сказал Тимяков.
– Наш друг геолог, по‑видимому, подвержен самовнушению, – насмешливо произнес Сандаг. – Не напоминает ли вам этот случай историю с пропавшим алмазом?
Александр был уничтожен, раздавлен.
– Вот в такие минуты я чувствую себя ослом, – шепнул он Вале. – Зловещие чудеса.
– Успокойся. Огонь горит, и богиня на месте. А кости ведь могли и привидеться.
– И ты, Брутиха… Что же, по‑твоему, у меня с мозгами не все в порядке?
Да, подобного потрясения он не испытывал еще никогда, даже тогда, когда обнаружил пропажу алмаза, и теперь засомневался: да были ли эти кости, величиной с телеграфный столб, величиной с буровую вышку?
– Были, были, – успокоил Цокто. – Ты взял с алтаря такой небольшой гнедой камень. Помнишь? Продолговатый. Их тут лежало много, но кто‑то забрал все. Кто?.. Зачем забрал – не понимаю.
Пушкарев вспомнил. Галька… Но галька – еще не доказательство. Все же полез в сумку, вынул камень, протянул Сандагу.
– Здесь, на алтаре, было много таких камней, теперь и они исчезли. Я взял тогда один…
Сандаг повертел продолговатый камень в руках, внимательно осмотрел его, провел ногтем черту по его поверхности и взволнованно произнес:
– Окаменевшее яйцо динозавра! Карст продавал каждое такое яйцо в естественно‑исторические музеи Европы и Америки по десять тысяч долларов за штуку… Я, кажется, все понял. Здесь тайный склад охотников за динозаврами! Воры… Немедленно выступаем в дорогу… А впрочем, в этом, пожалуй, нет смысла: они намного опередили нас. Кости и яйца динозавров давно переправлены в Китай.
И хотя репутация Пушкарева была восстановлена, он все не мог успокоиться. Да, да, какие‑то злые силы все время стоят у них на пути! Кто бы мог предполагать, что он совершенно случайно обнаружит тайный склад бандитов‑охотников за палеонтологическими сокровищами? Костей здесь было так много, такое невероятное количество – по‑видимому, собирали их, прятали много лет, вели систематические раскопки под чьим‑то умелым руководством, – а теперь, конечно же, потребовался большой караван верблюдов, чтобы увезти все.
И в самом деле, вскоре Лубсан обнаружил в пустыне следы большого каравана. След уходил на юго‑запад, к горам Сэвэрэй.
– Придется отменить рекогносцировочные поездки, – сказал Сандаг. – Если мы и не догоним бандитов, то хотя бы будем знать, в каком направлении они ушли. У них груз тяжелый, и они вынуждены устраивать дневки. А по нынешней жаре с грузом далеко не уйдешь; не больше двадцати километров в день. Мы пойдем налегке, будем двигаться до полуночи, а то и до утренней зари, возьмем самое необходимое.
Сандаг догадывался, как все произошло: прознав каким‑то непонятным образом, что тайник раскрыт, бандиты переполошились и сразу же ринулись сюда спасать награбленное богатство. Границу они, конечно, перешли незаконно где‑нибудь в безлюдной местности, ночью, а потом гнали верблюдов рысью, стараясь выиграть время. Уж не старый ли знакомый Карст пожаловал в гости?..
Сандаг очень сожалел, что поторопился отпустить машины. Но дело было сделано. Он составил текст радиограммы на имя правительства, рассказал о нарушении границы бандитами и просил принять срочные меры, поставить обо всем в известность погранзаставы и пограничные пункты. Приходилось отказываться от одного из караванщиков.
– Бери лошадь и скачи во весь дух в лагерь, передай радиограмму радисту, поставь обо всем в известность Аюрзана! Пусть пошлет лучших наездников к пограничникам, – сказал он Дамчигу. – В пути ни в коем случае не задерживайся! Да ты ведь все знаешь, сам служил на границе. Используйте экспедиционные машины: скажи – мой приказ! Я написал тут письмо агроному и Зыкову.
До лагеря было далеко, когда еще доскачет по горам туда Дамчиг…
Сандаг надеялся быстрее добраться до пограничников – напрямую!
Завьючили верблюдов, наполнили бочки водой, взяли кожаные ведра, две небольшие палатки, провизию на две недели, инструменты и выступили на юго‑запад. Они должны были, по замыслу Сандага, в короткие сроки пройти между южными хребтами Ноян‑Богдо и Тосту к неведомому урочищу Балбырха на самой государственной границе. Там погранзастава. Там четыре колодца.
Почти сразу же за щебнистой, гладкой, как стол, равниной пришлось ехать среди беспорядочного скопления невысоких холмов. Потом стали встречаться овраги. Немалых трудов стоило заставить верблюдов спускаться по их крутым склонам. Только к вечеру путники добрались до песков и заночевали в чахлых зарослях саксаула под прикрытием невысоких черных скал. Развели костер. Верблюды жевали солоноватые сочные ветви саксаула. Старые стволы этого корявого кустарника горели, как каменный уголь, и жар держался долго. Немного отдохнули – и снова в путь. Шли всю ночь. Валя держалась за луку седла, от беспрестанного покачивания ее мутило, и она не раз пожалела, что отправилась в эту поездку. Она с ненавистью смотрела на узкую, змеиную голову своего бактриана, на его бочкообразное туловище, силилась улыбаться Пушкареву, но улыбка была вымученная.
Утром путешественники засмотрелись на восход солнца. Окрестные скалы в лучах восходящего светила казались темно‑багровыми. На юге, совсем рядом, четко рисовался высокий хребет, вершины которого были словно вылеплены из лазурита. По небу тянулись огневые полосы. Ничто не нарушало безмолвия пустыни. Только один раз над верхушками скал пролетел бурый гриф.
Пока Долгор и Тумурбатор кипятили чай, Тимяков и Пушкарев обследовали скалы. Там, на гладкой черной стене, оказались высеченными какие‑то непонятные значки. Пушкареву и до этого случалось находить на камнях непонятные знаки. Каким народом и в какое время они были высечены – трудно было сказать. Но они словно напоминали, что и в те отдаленные времена человек стремился как‑то запечатлеть свою мысль, свое восприятие окружающего мира. Александр решил зарисовать непонятные знаки в тетрадь, и вдруг рука его дрогнула: он увидел на скале грубо намалеванную белой масляной краской птицу Гаруду, пожирательницу змей. Краска успела слегка пожелтеть, но то была именно масляная краска. А внизу – знакомая ломаная линия‑пила, рельефно выведенная все той же масляной краской.
– Значит, мы на верном пути, – сказал Тимяков. – Птица Гаруда и ломаная линия, как на том камне, – указатель, стрелка, одним словом: идти надо на северо‑восток. Без подобных ориентиров здесь легко сбиться; бандиты ходят, как видим, по азимуту.
Открытие заинтересовало и Сандага. Стали ломать голову, что могла бы означать ломаная линия, но так ничего и не придумали.
– Может быть, ползущий ящер?
– Хищные ящеры ходили на двух ногах, как кенгуру.
– Может быть, количество лощин и перевалов, какие нужно пересечь на пути к пещере?
– Не получается. Ладно, будем считать ползущим гадом – не ошибемся.
Чем запутаннее был рельеф местности, тем чаще встречалась на скалах и на камнях ломаная линия, иногда с изображением Гаруды, но чаще без нее.
…Перевалив хребет Сэвэрэй, к вечеру стали спускаться в широченную Нэмэгэтинскую котловину. Это была особая котловина. Другой такой не было нигде на земном шаре. Она тянулась на двести километров с востока на запад, ограждали ее с севера высокий, зубчатый и угрюмый массив Нэмэгэту, с отметкой, как знали Тимяков и Сандаг, 2766 метров, и горы Гильбенту; с юга – Тосту и Ноян‑Богдо. Туда, к хребту Нэмэгэту, и намеревалась сперва сделать бросок экспедиция, но на это ушло бы очень много времени и бандиты могли ускользнуть. Нэмэгэтинская котловина занимала свыше пятидесяти тысяч квадратных километров, и все это было, как догадывались ученые, кладбищем динозавров! Безжизненная и суровая межгорная котловина, район громадных захоронений древних рептилий и млекопитающих, место, забытое богом и людьми.
До этого только раз Тимякову и Сандагу довелось побывать в ней. Много лет назад. В книге Тимякова имелась запись о том посещении, и теперь, на коротких привалах, Пушкарев и Валя вчитывались в каждую строку: «Котловину Нэмэгэту, куда мы направляемся, называют „Домом смерчей“…» Они всматривались в огнистую вечернюю даль, где крутой мрачной стеной чернел Нэмэгэту, и жалели, что не удастся побродить в гигантском красном лабиринте извилистых и глубоких каньонов, раскинувшихся у его южного подножия. Там фантастический призрачный город, башни красных песчаников, желтые и красные стены, купола, арки, колонны – и повсюду, как говорят, торчат кости динозавров. Город вымерших драконов…
– Там столько загадок и тайн, что на сто лет хватит, – сказал Тимяков. – Мы с Сандагом в прошлый раз едва не заблудились, вернее, едва выбрались из лабиринта.
– А почему Нэмэгэтинскую котловину называют «Домом смерчей»? – поинтересовалась Валя.
– Нам только бы проскочить ее! Это аэродинамическая труба пустыни, она открыта с запада и востока – сквозные ворота западных ветров. А чтобы проскочить, потребуется не меньше двух дней, а то и больше. Ширина все‑таки около пятидесяти километров! Воды нет совсем. Мы, по сути, еще и не добрались до самой котловины. Вот когда появится большой сайр[35]и станет нечем дышать…
– Вот так труба!
На дне котловины виднелись кочковатые пески, кое‑где заросшие низкими, скрученными ветром кустами саксаула.
– А что такое там – большое, черное? – спросила Валя, указывая на темный клубок среди перекрученных ветвей саксаула.
– Это гнездо пустынного грифа, – сказал Тимяков.
Погасли лазоревые миражи, только горели красные облака.
…Путешественники, измученные трудным переходом, спешились, развели костер, вскипятили чай. Пустыня еще не охладилась, но уже жила. К ногам Вали безбоязненно подкатился ушастый гобийский еж, ткнулся острым носиком в подошву ее сапога, обнюхал. Она дала кусочек сахару. Еж взял. Появились еще три ежа. Стали отнимать сахар у первого. Получилась забавная сцена.
– Ежи – хорошо, – сказал Сандаг. – В здешних местах много ядовитых змей – щитомордников. А ежи в обиду нас не дадут.
И все‑таки от его слов у Вали мороз пошел по коже. Сколько раз у себя на буровой она видела змей, гнезда фаланг и молодых скорпионов. Особенно ненавидела и боялась скорпионов, которые здесь, в отличие от казахстанских, были бледно‑зеленого цвета, почти прозрачные.
– Терпеть не могу всю эту мерзость! – говорила она Пушкареву.
– А теперь придется терпеть. На меня ведь тоже сперва смотрела, как на щитомордника. А теперь терпишь.
Отдыхать долго не пришлось.
– Поспешим! – сказал Сандаг. – Отдохнем потом. Нам к утру надо подойти к горам Хана‑Хере.
Теперь они двигались при свете звезд по сплошному кочкарнику, пересекали сухие русла…
О горах Хана‑Хере Сандаг и Тимяков рассказывали разные чудеса, и всем не терпелось поскорее добраться до них. О каких «зеркалах скольжения» толкуют ученые?
– «Хана‑Хере, Хана‑Хере!..» – повторял и старый Лубсан. – Зеркало царицы. Там живут страшные призраки, злобные демоны – докшиты.
– А вы их видели? – спросил Пушкарев.
– Видел. Андрей видел, Сандаг видел.
Но ученые не пожелали ничего объяснять.
– Сами все узнаете. Поспешим, пока солнце не поднялось. В здешних местах днем можно превратиться в жареную яичницу или в печеную картошку– по выбору.
На всем пути от Дзолэна до Хана‑Хере они не встретили ни одной юрты, ни одного человека. Тимяков как‑то говорил, что плотность населения в Южногобийском аймаке достигает 0,1 человека на квадратный километр. Но даже и одной десятой человека не обнаруживалось здесь.
Рассвет опалил их зноем. Заплясала, задрожала горячая миражная дымка. Между песками струился, тек желтый сумрак. День только начинался, и жизнь еще не забилась в норы, не скукожилась от зноя. Проворно бегали огромные мохнатые фаланги на высоких паучьих ногах; они иногда застывали на месте и почти осмысленно смотрели большими выпуклыми глазами на людей и верблюдов. Во время привала Долгор сбросила щелчком фалангу, которая забралась ей на рукав. На скатах барханов росли широко расползшиеся кустарники селитрянки, покрытые красными ягодами, а также сульхир, полынь, тимурия. Иногда проползала по песку ярко‑зеленая или красная змея. Щебетала саксаульная сойка. Встречались целые заросли саксаула, мешавшие свободному движению каравана. Иногда караван попадал в длинные узкие коридоры, образованные красными и черными скалами, отполированными до блеска, или же поднимался на вершину бугра, и отсюда открывался обширный вид на котловину. Глаза слепило от блеска песка и скал.
Верблюды шли с трудом. Их губы отвисли, ноздри расширились. Скрипел под ногами песок. И нигде не было тени, чтобы укрыться от палящего зноя. День казался бесконечно длинным. Теплая вода не освежала. В целях экономии воды верблюдам только смачивали губы.
Сандаг подбадривал:
– Жара – разве плохо? Монгол жары не боится. Мороза тоже не боится. Монгол боится сырости.
Спереди горизонт закрывали совершенно немыслимые горы: исполинские кубические глыбы, будто искусственные сооружения, матовые, черные, как бы мерцающие – стена до неба из правильных кристаллов необыкновенных размеров.
Когда подошли к стене ближе, все невольно придержали верблюдов и, несмотря на иссушающую жару, почувствовали озноб: со стены – блестящего экрана, из самой глубины хребта на них глянула большая ухмыляющаяся физиономия и сразу исчезла, потом появились причудливые клубящиеся фигуры. Иногда физиономия во всю стену появлялась на мгновение, корчилась в смехе и пропадала.
Пушкарев, Валя, Тумурбатор и Долгор подъехали к каменному массиву и увидели, как их отражение выступило, отделилось от скалы и двинулось им навстречу. А там, за призрачными фигурами, чувствовалась вовсе не зеркальная глубина, а некий неведомый, инопланетный мир; казалось, сделай они еще хотя бы шаг – и войдут туда, в туннель из темного света, ведущий в непостижимое, в то, чему нет названия, в сказочную Шамбалу иных пространственных и временных измерений…
Они отпустили верблюдов, а сами стояли у раскаленных камней и не могли оторвать глаз от меняющейся поверхности горного зеркала.
Звенело в голове от жары; казалось, мозг превратился в расплавленный свинец. Все хватали пересохшими ртами горячий воздух, а призраки манили их в прохладную глубину иного бытия, обещали покой.
– Кажется, я схожу с ума… – простонала Валя и судорожно потерла пальцами виски. – Уйдем отсюда. Это страшно, пусть даже оптический фокус. Как в бредовом сне. И пить хочется…
– А вот и знакомая цапля, – указал Пушкарев на белую Гаруду, намалеванную на скале. – И та же самая ломаная линия. Фирменный знак: «Икс и компания».
Они стояли подавленные, словно бы не уверенные в реальности всего. Александр держал Валину руку. Сияло небо, а по сторонам простиралась голодная, мертвая пустыня, и не было ей ни конца, ни края. Им еще предстояло идти и идти, волоча усталые тени, и никто не знал, чем все кончится.
Куцая тень от скал не спасала от зноя. Вода в бочонках была теплая и не давала облегчения. Верблюды лежали, поджав под себя ноги, и глаза их были печальны, светились стеклянным блеском. Сандаг решил дать отдых тэмэнам (так он называл верблюдов) на несколько часов.
– Верблюд – существо кроткое, нежное. Нужно обвязать им тряпками подошвы ног, чтобы не стирались о песок. Эй, Тумурбатор, Очир, исполняйте!
Караванщики безропотно принялись за дело. Сейчас от выносливости верблюдов зависело все, сама жизнь пятнадцати членов экспедиции. На помощь здесь рассчитывать не приходится.
Вокруг только горячая пустота да пышущие жаром камни.
Хребет Дзолэн, откуда они вышли, превратился в голубую полоску, поднимающуюся за Сэвэрэем; дальше на севере и на северо‑западе – острые синие зубцы хребтов Гильбэнту, Нэмэгэту, а на юге – едва приметный плоский Тосту и величественный Ноян‑Богдо.
За скалами Хана‑Хере начиналась настоящая Нэмэгэтинская впадина, простирающаяся в широтном направлении, ее, так сказать, магистральное русло.
Так как вода в бочонках убывала, Сандаг, Тимяков и Лубсан решили поискать колодец, который якобы в прошлый раз был в этих местах. Пушкарев и Валя, хоть и чувствовали себя разбитыми, присоединились к ним. Захватив винтовки и наказав Цокто и караванщикам присматривать за лагерем, они стали спускаться на дно котловины, где виднелись заросли дерисуна. Здесь, среди сноповидных кустов, должен был быть колодец без сруба – обыкновенная яма с водой. И Валя подтвердила:
– Где растет дерисун, смело можно рыть колодец, вода недалеко от поверхности.
Но только зря тратили они силы, обливались потом. Колодца не было. Тимяков сверился со своими прежними записями, с топографической картой, которую сам составлял в прошлые годы: все сходилось.
– Здесь, у красных камней, был колодец, а теперь кто‑то его засыпал. И совсем недавно, – сказал он, опускаясь на колени и щупая землю. – Не просто засыпали, а утрамбовали почву и забросали дерисуном.
– Колодец надо откопать, – сказал Сандаг. – Карст решил таким образом задержать нас. Жалкая уловка.
Они вернулись в лагерь, взяли две лопаты. Общими усилиями колодец откопали, показалась вода. Она была холодной, слегка солоноватой, но приятной на вкус. Напоили верблюдов, наполнили бочки и фляги.
– Ты берешь пиалу левой рукой, – сказал Пушкарев Вале со смехом. – Это же неприлично!
– Разве? Что же ты раньше не предупредил?.. Теперь я знаю: самая сладкая вода в Гоби!
Можно было отправляться в путь, но прибежал запыхавшийся Лубсан:
– Андрей, Сандаг, там хабтагаи!
– Где?!
– В кустах тамариска.
Ученые мигом похватали винтовки. Не понимая, что случилось, Пушкарев тоже схватил винтовку. Хабтагаи?.. Бандиты?
Цокто успокоил:
– Хабтагаи – дикие верблюды! Очень редко встречаются. Идем посмотрим.
За дальними кустами тамариска паслось стадо верблюдов. Казалось, самые обыкновенные домашние верблюды.
– Ложитесь! – крикнул Тимяков.
Все упали на землю. Усталости как не бывало. Дикие верблюды, или хабтагаи! Как много доводилось слышать об этих таинственных животных! О них писали почти все путешественники, начиная от Марко Поло, Пржевальского и кончая Тимяковым. Решили, что Сандаг и Лубсан останутся в засаде, а Тимяков обойдет стадо с восточной стороны. Он знал, что хабтагаи обладают тонким слухом и острым зрением. Было чудом, что они до сих пор не заметили людей.
По оврагам и рытвинам ученый стал подбираться к стаду. Когда он приблизился на винтовочный выстрел, то замер на месте. От зноя и волнения кровь стучала в висках. Вот они, цари пустыни!
Тимяков прицелился и нажал спусковой крючок. Выстрел треснул сухо, один из самцов сделал прыжок. Стадо бросилось бежать. С места хабтагаи не могли развить большой скорости, и Тимяков сделал еще несколько выстрелов. Дикие верблюды скрылись за холмами. Только старый вожак остался на месте и испуганно смотрел на окруживших его охотников. Несколько минут он продолжал жевать, потом вытянул шею, прощальным взором окинул пустыню, холмы, за которыми скрылось стадо, и свалился на бок. Еще несколько минут он хватал воздух широко открытой пастью, потом затих. Взгляд его печальных стекленеющих глаз надолго запомнился географу.
Шкуру снимали двумя частями, сделав разрез по хребту. Шерсть у хабтагая была мягкая, тонкая, мясо – как у кабана, с прослойкой сала.
– Вы великий охотник, Андрей Дмитриевич! – воскликнул Сандаг. – Ай‑ай… жир, мясо!.. Сегодня мы хорошо поужинаем. Жаль, арьки не захватили. Великая удача…
У всех было приподнятое настроение.
– Скелет хабтагая возьмем с собой. Для музея.
– Хабтагаи по неделе могут оставаться без воды, – объяснял Сандаг, – а зимой – до двух недель. В январе они часто нападают на домашних верблюдов, убивают самцов, а самок угоняют с собой.
– А может быть, это не хабтагаи, а просто одичавшие верблюды? – высказал предположение Пушкарев.
– Не думаю, – ответил Тимяков. – Дикие и домашние верблюды – две разновидности, имеющие общих предков.
…Сверкало солнце, кривились нечеловеческие лица в зеркальных скалах. У всех воспалились глаза от нестерпимого блеска песков и камней. Мучили миражи. Возникали белые города с фантастическими башнями, шпилями и арками. Возникали и тут же таяли. А неутомимое солнце вновь плело из миражной дымки морскую гладь, роскошные сады, многоярусные пагоды, грушеобразные субурганы… И все это представление совершалось природой здесь изо дня в день в течение многих тысячелетий, и не для случайных зрителей, а для самой себя, словно бы природа забавлялась, пробуя подражать людям. И зеркальные скалы с их оптическим эффектом тоже были всего лишь ее забавой для себя, так как в эти угрюмые места редко кто заглядывал, да и вообще суеверные араты объезжали их далеко стороной.
…Караван шел по душной Нэмэгэтинской котловине. И каким же маленьким выглядел он в угрюмом сухом море!
Поступь верблюдов была неровной, неуверенной.
– Ну как ты? – то и дело справлялся Пушкарев у Вали.
– Спасибо. Наконец‑то исполнилась моя заветная мечта: я попала в историю, какие бывают только в приключенческих книжках. Какой здесь воздух тяжелый. Будто в закрытой яме. А еще «Домом смерчей» называется! Ни ветерка…
– Да, циркуляция воздуха слабая. Но я что‑нибудь придумаю, – шутил он. – Ом мани падме хум, ом мани падме хум, хочу прохлады!..
– Зря стараешься. Волшебник из тебя никудышный! Целый вагон костей динозавров проворонил, а теперь гоняйся за ними…
– Так откуда мне было знать, что подохшие семьдесят миллионов лет назад твари умеют бегать?!
Разговаривать не хотелось. Они умолкли, сделались безучастными ко всему окружающему.
Бесконечно тянулся день.
Они шли и шли по накаленной добела пустыне, сквозь колеблющиеся горячие миражи, шли, уже ничего не соображая, отупевшие от жары. Шли и не заметили, как оранжевый диск солнца затянулся седой дымкой. Сразу небо потемнело. Казалось, в десяти шагах обрывается мир, а дальше – серебряная пустота. Неожиданно грянул гром. Первые крупные капли дождя упали на землю.
– Скорее наверх! Скорее! – закричал Лубсан.
Под яростным ливнем верблюды стали взбираться вверх сухого русла, вдоль которого они до сих пор шли. Через несколько минут внизу уже стремительно несся мутный бурлящий поток. Подмытая земля с плеском падала в воду. А вода все прибывала… Образовавшаяся река, сплошь покрытая клочьями пены, со страшной силой сокрушала все на своем пути.
Лубсан и Цокто растянули брезент, устроив из него подобие огромной чаши, и вскоре эта чаша наполнилась холодной дождевой водой. Сверкали молнии, раскаты грома сотрясали небо и землю. Все промокли до нитки. Путники лязгали зубами от холода.
– Из огня да в полымя! – выкрикнул Пушкарев, стремясь пересилить голосом рев потока.
Приходилось поторапливаться: вода грозила выйти из берегов. Но впереди были другие овраги, по которым мчались такие же бурлящие потоки. Дождь хлестал не уменьшаясь. Воду из брезента перелили в бочки. На вершине холма поставили палатки. Дальше двигаться нечего было и думать.
– Я же говорил: монгол боится сырости, – шутил Сандаг. – Теперь понятно, почему ее надо бояться?
Путники сидели в тесных палатках, прижавшись друг к другу. Валя не могла отделаться от впечатления, что все это происходит во сне.
Через час дождь прекратился, вода в оврагах стала убывать. Пора было собираться в дорогу.
Ночь застала путешественников в мрачных пустынных горах. Утомившись за день, все скоро заснули. Только Пушкарев и Валя долго сидели у костра. Небо над ними было яркое, звездное, необыкновенно глубокое. Оно мерцало, словно пронизанное какими‑то неведомыми лучами.
Александр привлек к себе девушку и поцеловал ее. Она крепко прижалась к нему.
– Что бы ни случилось с нами потом, – сказал он, – но того, что уже было, не вычеркнешь из жизни. И оно было, было – и ты была рядом…
КОГТИ ДИНОЗАВРА
Багровый диск солнца поднялся над далеким хребтом Ноян‑Богдо, оплавил небо. Снова заплясали горячие миражи, и в них небольшие холмы с обрывистыми скатами выросли до огромных размеров, встали красной стеной.
Экспедиция все еще пробиралась по Нэмэгэтинской впадине, пересекая невысокие скалистые горы и широкие песчаные долины. Зной расслабляет, не хочется ни разговаривать, ни думать, а пустынному, безотрадному пути нет конца: все тихо и мертво, ни птицы, ни зверя; котловинки, покрытые выцветами соли; небольшие вихри долго кружатся на одном месте, обдают усталых путников соленой пылью.
Верблюды то спускаются на дно сухих русел, то поднимаются на площадки, покрытые мелкой галькой и щебнем.
Бактрианы не умеют спускаться по крутому борту русла шагом, они бегут, и седоку приходится крепко держаться за луку седла или за горб верблюда, чтобы не свалиться на землю. Это мучительно. Лучше всего перед спуском слезть, а чтобы слезть, нужно сперва уложить верблюда на брюхо, а перебравшись через овраг, снова уложить его и влезть в седло. При этом верблюд плюет жвачкой и ревет: он устал.
Идти пешком очень трудно: корявые ветки саксаула цепляются за одежду, рвут ее, даже в сапогах на толстой подошве горячо ступать по песку и раскаленному щебню.
Цокто все время находился в какой‑то тяжелой дреме. Он не обращал внимания на тряску, привычно держал в руке поводок, привязанный к палочке, которая пропущена через прокол в носовой перегородке верблюда. Он словно бы слился со своим «кораблем пустыни».
Если бы рядом не было злого демона Очира, Цокто чувствовал бы себя почти счастливым: он любил зной, пустыню и дальнюю дорогу.
Но Очир все время нашептывал:
– Пора кончать с ними! Отравим всех верблюдов, оставим двоих для себя; воду из бочонков выльем, удерем ночью. Как все заснут, поднимайся тихо, наши верблюды будут наготове…
Цокто хотелось остановиться и крикнуть, чтобы слышали все:
«Хватайте его: он японский шпион!»
Он жалел, что не взял револьвер, который навязывал ему Бадзар: завести эту японскую гадину в холмы и прикончить, а потом сознаться во всем… Казалось немыслимым погубить Сандага, Тимякова, Пушкарева и этих двух девушек, которые даже не подозревают, как они близки к своей смерти.
– Мы с тобой сыновья князей… – нашептывал Очир. – Сейчас в сомоне Бадзар и Накамура начали восстание. А экспедиция сама залезла в ловушку. Они гонятся за Карстом… Глупцы! Люди Карста хорошо вооружены, все равно всех перещелкают поодиночке. По ошибке и нас могут пристрелить. Меня дела Карста не интересуют. Мы должны с тобой вернуться к Накамуре…
Цокто находился в растерянности. Нужно обо всем рассказать Сандагу… Но поверит ли Сандаг?.. Придется рассказать все: о Бадрахе, о японце, о заговоре…
Верблюд спускался в глубокий сайр; песчаник борта был крепкий, и трясло неимоверно. Внезапно глаза Цокто расширились от ужаса: впереди из песчаника торчала огромная рука или лапа с тремя темно‑коричневыми мечеобразными когтями – казалось, она вот‑вот схватит верблюда за шею. Бактриан шарахнулся в сторону, Цокто от неожиданности перелетел через его голову и очутился рядом с когтистой лапой. Геолог завыл от неожиданности.
– Что случилось?
Это был Сандаг. Вскоре все сгрудились возле лапы с чудовищными когтями. Каждый коготь был не меньше семидесяти сантиметров.
– Передняя конечность динозавра, – сказал Пушкарев. – Странное дело: насколько известно, передние лапы у них были короткие, не больше, чем руки у любого из нас. Это какой‑то новый вид! Поздравляю, Цокто: считайте, что ваше имя уже навеки вписано в анналы науки – вы сделали величайшее открытие!
Все стали поздравлять Цокто, пожимали ему руки, а он никак не мог прийти в себя от испуга.
Лапу динозавра вытащили из песчаника, и теперь можно было рассмотреть ее как следует. Да, несомненно, она принадлежала самому крупному хищнику, когда‑либо обитавшему на земле. Таких гигантских острых когтей, слегка изогнутых, широких и плоских, похожих на косу, не имелось ни у одного из известных науке животных. То было страшное оружие.
Семьдесят миллионов лет торчала она из красного песчаника, наводя ужас на случайно забредших в здешние места пастухов. А возможно, здесь вообще не ступала нога человека.
След Карста, если то был он, экспедиция давно потеряла и теперь брела просто на юг, к урочищу Балбырха, за которым находилась погранзастава. Во всяком случае, изображения пожирательницы змей птицы Гаруды больше не встречались на скалах.
Наконец и до Цокто дошло, что, сам того не желая и не ведая, он сделал крупное палеонтологическое открытие, о котором в скором времени заговорит весь мир. Цокто не был тщеславным, и все‑таки было приятно осознавать, что его имя напечатают в толстых журналах, и Бадрах уже не сможет смотреть на него с легким презрением и пренебрежением, как глядел до этого. А из тех, кто стоит сейчас возле него, ни Сандаг, ни Пушкарев, который тоже увидел лапу динозавра почти в одно время с Цокто, не претендуют на роль первооткрывателя. Лапу, оснащенную тремя мечевидными когтями, нашел младший научный сотрудник Цокто, и только он!