Сандаг обнял Цокто, прижал его к груди.
Погонщик Очир с саркастической улыбкой наблюдал за этой сценой. А когда караван тронулся в путь, Очир подъехал к Цокто и сказал:
– Ты правильно сделал, что забрал эти когти дракона: за границей, где мы скоро очутимся, тебе за них дадут много тысяч долларов. Тот же Карст даст.
Но Цокто не отозвался: он был во власти своих невеселых дум. «Если Сандаг и другие узнают, что я заговорщик, – размышлял он, – будут ли мое имя печатать в толстых журналах и присвоят ли мне звание старшего научного сотрудника? Меня посадят в тюрьму, а человек, сидящий в тюрьме за измену Родине, не имеет права на мировую славу: все с презрением отвернутся от меня и проклянут навсегда…»
Как быть, как поступить?..
Пламенела раскаленная земля; как дурной сон, тянулись мертвенные равнины с красными кустарниками тамариска; поднимались красные и желтые песчаниковые останцы причудливых очертаний, шагали и шагали верблюды в лазоревую даль…
Еще одна ночь в песчаной пустыне. У костра мало разговаривали. Только Долгор чувствовала себя хорошо; смеялась, помогала развьючивать животных. После душной ночи наутро – снова утомительная дорога, крутые спуски, рыхлый песок, засыпающий ноги верблюдов по колено. Лишь к полудню караван стал спускаться в котловину, заросшую баглуром и саксаулом.
И вдруг путешественники увидели то, что заставило их приостановить верблюдов: внизу были раскинуты палатки, а на высокой мачте развевался пестрый флаг неведомого государства. Это было до того неожиданно, что Сандаг протер глаза. Но палатки не были миражем. На песке лежали верблюды, сновали люди, на земле грудами были свалены ящики и тюки.
Сандаг присвистнул и переглянулся с Тимяковым.
|
|
– Всем зарядить винтовки и быть готовыми к любым неожиданностям! – приказал Сандаг. – Все‑таки догнали!
Встреча с отрядом бандитов в этих пустынных песках не сулила ничего хорошего. Усталость как рукой сняло.
Валя подъехала к Пушкареву: около него она чувствовала себя в безопасности. Александр ободряюще улыбнулся ей, хотя пальцы его дрожали от возбуждения.
– Ну что ж, друзья мои, – сказал Сандаг, – на нашей стороне закон, а следовательно, и сила. Не будем терять времени на размышления.
Он был начальником экспедиции, и сейчас его слово было решающим. Он поехал впереди каравана.
Высокий человек в клетчатой ковбойке, в мексиканской широкополой шляпе и гамашах с крагами вышел навстречу путешественникам. Он держал руки в карманах галифе, попыхивал трубкой. Это был Карст, расхититель палеонтологических и археологических сокровищ Монголии. Лицо его было иссечено суровыми морщинами. У сухого рта лежали резкие складки, но голубые глаза поблескивали молодо. Он спокойно окинул всех взглядом и произнес на чистейшем русском языке:
– Я рад вас видеть, господин Тимяков. Мы встречались с вами в Урге в двадцать пятом году. Я читал ваши оригинальные работы и восхищен. Вы родились ориенталистом и много сделаете для мировой науки… Прошу, господа, в мой шатер!
– Я представляю здесь закон Монгольской Народной Республики, – резко сказал Сандаг, – и хочу знать, на каком основании вы здесь находитесь?
Карст рассмеялся добродушно, потом серьезно ответил:
– Моя экспедиция находится здесь на законных основаниях. Вот, пожалуйста, если это так необходимо.
|
|
Он полез в нагрудный карман, извлек оттуда большой плотный конверт (Цокто сразу узнал этот коричневый конверт!) и протянул его. Сандаг вынул оттуда большой лист бумаги и некоторое время изучал содержание документа.
Это было официальное разрешение, уполномачивающее экспедицию палеонтолога Карста производить раскопки на территории Монголии. Подписи, печать, дата. Сандаг был непреклонен.
Он вернул бумагу и сказал:
– Правительство отказало вам в просьбе вести раскопки на нашей территории. Я хорошо это знаю. Откуда этот документ?
Карст улыбнулся снисходительно, понимающе.
– Я человек далекий от политики, – сказал он. – Правительства или разрешают, или отказывают. После отказа я снова обратился к вашему правительству, и мне все‑таки разрешили. Я работаю на благо мировой науки, и, по‑видимому, ваше правительство наконец поняло это и пошло мне навстречу. Ведь я и раньше бывал в вашей стране… Я обещал подарить вашему краеведческому музею кое‑какие экспонаты. Как видите, все законно.
– За исключением пустячка, господин Карст, – ваши бумаги не имеют законной силы: здесь нет моей подписи – подписи председателя Ученого комитета, а она обязательна.
– Откуда мне знать такие тонкости? Мне выдали бумагу, и все.
– Я сомневаюсь в подлинности этого документа. Я ведь тоже член правительства МНР. Представьте себе, я сделал запрос по радио (когда мы обнаружили пропажу костей динозавров, хранившихся в храме‑пещере), и теперь правительству известно, что некая иностранная экспедиция находится на территории МНР. Пограничники не выпустят вас…
|
|
Карст побледнел. Но он быстро справился с растерянностью и заулыбался.
– Нам нечего бояться, – почти весело произнес он.
– Я тоже так думаю. Но так как на вашем документе нет отметок пограничников, вам придется последовать за нами на погранзаставу.
– А если мы не последуем? Наши верблюды объелись баглуром и в плохом состоянии. Поэтому мы и задержались.
– Вас все равно задержали бы. И все‑таки, господин Карст, вам придется проследовать на погранзаставу. Караван можете оставить здесь на своих помощников. Мы вам дадим лучшего верблюда. Наш лучший караванщик Тумурбатор поведет его. Эй, Тумурбатор, усади господина Карста на Плешивого! Нам некогда задерживаться.
– Но я должен распорядиться…
– Не беспокойтесь, вашим помощникам я сам все объясню. Мы выясняем маленькое недоразумение.
– Это незаконно!
– Вот и выясним, законно или незаконно. И не вздумайте делать глупости: Тумурбатор этого не любит, – предупредил Сандаг, заметив, что Карст хочет позвать своих людей на помощь.
– Значит, я под арестом?
– Считайте как вам удобнее. Вы похитили палеонтологические сокровища – так считаем мы. Ну, а если мы ошибаемся, то после визита на погранзаставу принесем вам самые глубокие извинения.
– Хорошо, я подчиняюсь обстоятельствам, – неожиданно успокоился Карст. – В самом деле, не будем терять времени!
– Ваши верблюды в плохом состоянии! – крикнул Сандаг людям Карста. – Так ли это?
– Да! – дружно донеслось в ответ.
– Мы приведем вам здоровых. Господин Карст сам выберет по вкусу. Подтвердите, господин Карст!
– Я скоро вернусь с верблюдами, – унылым голосом подтвердил Карст. – Не беспокойтесь. А если верблюды поправятся, не ждите меня, идите домой! Я догоню вас, – добавил он. – Или закопайте кости дракона в укромном месте и уходите в Нинся…
– Ну это вы зря, – рассердился Сандаг. – Впрочем, далеко они все равно не уйдут.
Заподозрили ли люди Карста что‑нибудь неладное? Может быть, и заподозрили, но не подали вида. Сейчас вступать в перестрелку не имело смысла: их верблюды в самом деле объелись баглуром, лежали и рыгали – непредвиденное обстоятельство, задержавшее бандитов. Все шестьдесят верблюдов лежали и рыгали, и еще неизвестно было, поднимутся ли они на ноги. Отбить верблюдов у монгольской экспедиции? Но на них не увезешь скелеты динозавров: верблюдов мало, можно пересчитать по пальцам. Кроме того, Карст не подавал сигнала к нападению, а это значило, что у него было что‑то свое на уме. Они‑то хорошо знали своего предводителя – ловкого, изворотливого джентльмена удачи. Откуда здесь пограничники? Может быть, засада?.. Стрелять нельзя, очень опасно…
– Как я выяснил, в этом районе много ядовитых растений, – с непонятной усмешкой произнес Карст, обращаясь к Сандагу. – Я не ботаник, но ядовитый ковыль от обыкновенной тирсы отличить могу.
Сандаг заинтересовался:
– Ядовитый ковыль? Где вы его видели?
– Да повсюду. Попадется, сами увидите. Вы ведь ботаник, если не ошибаюсь?..
Караван шел до тех пор, пока не сделалось совсем темно. Они выбрались наконец из Нэмэгэтинской котловины и очутились в широкой долине, разделяющей хребты Ноян‑Богдо и Тосту. Дальше, на юге, лежала совершенно бесплодная равнина, где даже саксаул не рос, Эзгуй‑Гадзар, что значит «Необитаемая земля». Она была залита зеленоватым лунным светом, блестела, словно озеро, покрытое мелкой рябью. Караван некоторое время пробирался по ней, но дневной переход был слишком тяжелым, и решили заночевать. Теперь торопиться не имело смысла: Карст в руках, до границы не больше двух переходов. Сторожить Карста вызвался Очир.
– А кто будет сторожить тебя, приблудный пес? – спросил у Очира Тумурбатор. – О чем это ты шептался с Карстом? Я видел. Уж не подкупить ли тебя он хочет?
– Ты угадал, – согласился Очир. – Он предлагал мне целый табун коней или много пачек тугриков. А я сразу догадался, что он большой преступник. Таких расстреливать надо. Монголию грабят, с фальшивыми документами пробрался… Я бы его своими руками задушил!
– Зачем? Его судить будут. Большой суд. Узнают, кто помогал ему. Ладно, пожалуй, постереги часок, а я вздремну. Верблюдов стреножил – все равно далеко нс уйдут.
– Отдыхай. Я верблюдам соли дам.
Лагерь быстро погрузился в сон. Громче всех храпел Тумурбатор. Но лежал он с открытыми глазами и настороженно прислушивался к каждому шороху. Однако ничего особенного не происходило. Карст лежал неподалеку, завернувшись в экспедиционное одеяло. Очир дал верблюдам соли и тоже улегся на кошму. Он толкнул в бок Тумурбатора, а сам сразу же засопел носом.
В три часа утра поднялись, завьючили верблюдов и поспешно выступили на юг, чтобы пройти как можно больше, пока пустыня не накалилась. Сейчас она была покрыта бронзовой синевой.
Карст был весел и напевал тягучую, как вой степного ветра, монгольскую песню:
Далек, далек конец пути,
Держись, не шатайся…
Он не унывал. Иногда бросал быстрые взгляды на Очира, но тот не поднимал головы.
То, что Очир и Карст затевают какую‑то игру, Цокто догадался сразу, но никак не мог понять ее смысла и решил все время быть настороже, держался ближе к Сандагу и Тимякову.
Карст, конечно же, попытается улизнуть. Но почему он не убежал ночью? Хитрая лиса Карст. Делает вид, будто и не пойман с поличным. Такую бы выдержку Цокто!
Всю ночь Цокто не спал, все ждал, что те, оставшиеся в лагере Карста, догонят их и совершат нападение. Нападения не произошло, никто за ними не гнался. Может быть, впереди у Карста какая‑нибудь засада?.. Хорошо, что ехать приходится по широко открытому пространству. Где здесь быть засаде…
А солнце набирало и набирало силу. Необитаемая земля, придавленная тяжелым зноем, была как расплавленный свинец. Галька и щебень. Палит и палит. А позади – силуэты хребтов Тосту и Ноян‑Богдо, громоздящихся на высоких пьедесталах. Когда подходили к Тосту, он казался невысоким, а с юга обернулся высокими скалистыми и обрывистыми цепями.
Потянулись пески. Здесь не было барханов. Просто песок и песок, обширные пространства сверкающих солончаков – гуджиров. На юге поднимался горный кряж Хонгор. Песок был подвижный, как вода: он струился, тек от малейшего дуновения ветерка. Волнистые пески – и нет им конца. Пылающая пустота, золотистое марево…
…Караван, растянувшись извилистыми петлями, пробирался по пескам. Впереди дрожали миражи. Фляги давно уже были пусты. На привале Лубсан сделал невеселое открытие: бочки протекали. Доски по неизвестной причине разошлись, и вода струйкой просачивалась в образовавшиеся щели.
Старик выругался: много воды утекло! Но щели быстро заделали.
Во время пути случилось еще одно происшествие. Старый верблюд Вали, поднимаясь на крутой склон, неожиданно опустился на колени, а потом свалился на бок. Девушка едва успела соскочить на песок. Верблюд лежал и рыгал. Вскоре он околел.
– Ушла душа верблюда в страну бурханов, – невесело сказал Пушкарев. – Не дожил до сорока лет два дня. Пересаживайтесь на запасного.
Но вскоре верблюды стали падать один за другим. К двум часам дня пятнадцать верблюдов околели. Шестнадцатый было свалился, но потом поднялся на ноги и тусклыми глазами смотрел на пески и на людей.
– Простофили мы! – ругался Сандаг. – Этого нужно было ждать… Ведь в котловине было много ядовитых растений. Верблюды их ели…
Как ни странно, но на ногах остались три верблюда: те, на которых ехали Карст, Очир и Цокто.
Пришлось остановиться. Долго обсуждали, что делать дальше. Осталось всего три верблюда! Бросили все снаряжение, даже лапу динозавра.
– Надо вернуться в мой лагерь, – предложил Карст. – Там вода. Идти дальше бессмысленно: мы погибнем от жажды. Идти пешком я отказываюсь.
– Ваше мнение нас меньше всего интересует, – сурово сказал Сандаг. – Ваши верблюды объелись баглуром, но они не подохли. А наши полегли. Все это кажется мне странным.
Карст пожал плечами.
– Я пойду пешком, – произнес он смиренно. – Пусть на верблюдах едут дамы. Я джентльмен.
Потянулись скучные, томительные часы. Пескам, казалось, конца не будет. Остаток воды почти совсем не расходовали: смачивали носовые платки и прикладывали к губам.
– Гойо! – сказал Тимяков и указал на торчащие прямо из песка среди сухих кустарников селитрянки мясистые толстые стебли. Все стали выдергивать эти стебли и жевать. Жажду пытались утолять также и ягодами хармыка. На глинистых площадках рос корявый ветвистый кустарник. Собранные в кисти черные, красные, желтые ягоды, похожие на черную смородину, имели солоновато‑сладкий вкус.
Миражи и зной доводили до исступления. Валя тяжело дышала. Ее с двух сторон поддерживали Долгор и Пушкарев. Напрягая последние силы, она думала, что вот‑вот упадет и больше не встанет. Александр, сам осунувшийся, черный, с глубоко ввалившимися глазами и потрескавшимися губами, из которых сочилась кровь, говорил ей что‑то нежное и ободряющее. Они шли позади всех; слов Пушкарева горячих и бессвязных, как бред, Долгор так и не могла понять. Но когда эти слова доходили до сознания Вали, она горько улыбалась. Среди этой раскаленной пустыни он говорил о любви и о будущем, о том, как они вернутся в лагерь и навсегда будут вместе.
Долгор тоже выбилась из сил. Все чаще и чаще опускалась она на песок. Сидела безмолвно, недвижимо. Она не жаловалась на жару и не просила пить. Она привыкла ездить по степи на лошадях, и ей еще никогда не приходилось совершать такой долгий путь пешком. Иногда она выкапывала рукой ямку и, если песок оказывался чуть влажным, клала его в рот. Но от этого хотелось пить еще сильнее.
Тумурбатор со страдальческим видом смотрел на девушку. Его сердце переполняла острая жалость к Долгор. Может быть, вот сейчас, когда она сидела на песке, беспомощная, обессилевшая, он ясно осознал, что любит ее и будет любить до конца своих дней…
Но он ничего не сказал о своей любви. Он только подошел к Долгор и помог подняться.
– Я буду поддерживать тебя, – сказал он хриплым голосом. – Потерпи немного…
– Ничего… я сама… Береги свои силы.
И в самом деле она тихо пошла за Тумурбатором. Ее сапоги вязли в песке. В ушах звенело. Но она видела впереди себя Тумурбатора и потому двигалась вперед, боясь, что он исчезнет, растворится в этом знойном просторе.
Тимяков пытался ободрить разбитых, утомленных людей. Он рассказывал о своих странствиях, о мертвом городе Хара‑Хото, говорил о мужестве русских путешественников, и это немного приободряло его спутников.
– Ничего, все скоро останется позади, и мы вернемся домой, – говорил он.
«И откуда у него берется энергия?..» – удивлялся Пушкарев. Выносливость ученого казалась ему сверхъестественной. Географ даже не прикладывал мокрый платок к губам: он берег воду – скромный остаток на дне фляги. Андрей Дмитриевич хорошо понимал, в каком тяжелом положении очутилась экспедиция по милости Карста.
Ему казалось, что и в истории гибели верблюдов как‑то замешан Карст. Как замешан Карст, он не знал, но не верил, будто верблюды отравились. Такого случая, чтобы верблюд за верблюдом падали на землю, еще не было. Нет, они не объелись баглуром и ядовитым ковылем. Тут было что‑то другое. А Карст только ухмылялся. Предъявить ему обвинение они не могли: за Карстом все время наблюдали, он не делал попыток к побегу, не жаловался. Он только ухмылялся, словно бы поддразнивал их, говорил всем своим видом: «Я хитрее всех вас. Вы простаки. Мы могли бы уложить вас всех, но я редко прибегаю к оружию. Убить члена правительства Монголии и крупного русского ученого – не в моей манере. Мое оружие – ум. Я все равно вывернусь, уйду и на этот раз».
Цокто шагал в каком‑то забытьи. Он потерял представление обо всем и не подозревал, что считанные часы отделяют его от смерти. И сон и явь смешались.
Они брели по плоским пескам, их окутывал красноватый сумрак. Иногда ветер поднимал в воздух тучи пыли, и она спирала дыхание, лезла в глаза и рот. Тело мучительно зудело. Они шли, крепко держась за руки, чтобы не потерять друг друга. Хотелось пить. Воды не оставалось ни капли, а Сандаг вел и вел их на юг…
Цокто грезилось, будто с ними бредет и убитый Очи‑ром старик Дамдин, тот самый, который прислал в учком красные камни и алмаз.
Дамдин вынимает из‑за пазухи узелок и развязывает его.
«Драгоценные камни, – говорит он. – Много камней! За каждый камешек можно купить верблюда и бегунца. Но разве купишь в пустыне хотя бы глоток воды?» И старик бросает камни в песок. Цокто видит, как глубоко ввалились глаза его спутников. Их губы потрескались, сочатся кровью.
«Я знаю колодцы Балбырха, – неожиданно произносит Тимяков. – Четыре колодца!.. Вода в них солоноватая, но вполне пригодная для питья. Они за той грядой…»
Вместе со всеми Цокто поднимается на гряду. С вершины открывается вид: бесконечное взволнованное песчаное море. А где же колодцы? Они будут, должны быть…
Он очнулся, когда услышал голос Сандага:
– Привал!
Измученные люди сбились в кучу, они хотели пить, а солнце жгло и жгло их лица и руки.
– Не понимаю, почему я должен умирать вместе с вами от жажды? – сказал Карст. – Дайте мне проводника, и я вернусь в свой лагерь.
– Я проведу его! – хриплым голосом выкрикнул Очир. – Все равно мы все умрем без воды… Я не пойду дальше! Я не давал обещания подыхать вместе с вами… Цокто, ты идешь с нами?
Цокто нехотя поднялся, взял пустую флягу, раскаленную солнцем, отшвырнул ее в сторону и выкрикнул:
– Очир – японский шпион, князь из‑за границы! Я знаю. Он отравил наших верблюдов и оставил нас без воды. Хватайте его!.. Он убил Дамдина…
Он хотел сказать еще что‑то, но не успел: грянул выстрел, и Цокто, хватаясь за живот, медленно стал опускаться на песок.
Очир кинулся к верблюду, но Тумурбатор ударом кулака свалил его на песок. Очира скрутили по рукам и ногам.
Все обступили Цокто: он еще был жив, но черты его лица сразу как‑то преобразились, стали тоньше, одухотвореннее от страдания.
– В сомоне заговор… – прошептал он. – Бадзар, Бадрах, Накамура… Дамдина ищите в пропасти Ногон‑Могой…
Он умолк.
Сандаг взял его руку: Цокто был мертв.
Все произошло так быстро, что люди стояли потрясенные и не знали, как действовать дальше.
Только Тумурбатор не потерял присутствия духа. Он подошел к Карсту и прошипел:
– Ты – шелудивый пес, это твоих рук дело, я знаю. Я пристегну тебя к себе веревкой, и ты будешь идти до тех пор, пока не подохнешь…
Он и в самом деле опоясал Карста веревкой и другой конец ее привязал к своему поясу.
Цокто положили в яму, засыпали песком и двинулись дальше. Очира взвалили на верблюда, привязали к седлу ремнями.
Они шли по песчаной равнине, и никто не обратил внимания на тусклую оранжевую радугу на западе. То был грозный знак: шла буря!
– До погранзаставы совсем немного! – сказал Сандаг. – Вон там тополевая роща урочища Балбырха… Будем идти, пока хватит сил… Тут рядом…
Ветер налетел неожиданно. Горячая желтая пыль высокой, упирающейся в небосвод стеной надвигалась с запада. Сразу стало темно. Пустыня пронзительно завыла. Все металлические вещи наэлектризовались, с них сыпались искры.
То, чего путешественники избежали в Нэмэгэтинской котловине, все‑таки настигло их. Крутился, плясал песок, поднимался до неба, желто‑серые смерчи сбивали с ног людей и верблюдов. Верблюды ревели и не хотели идти. В воздухе летали шары «травы‑ветра»– перекати‑поле.
Тумурбатор стащил с седла Очира, распутал ему ноги.
– Пойдешь сам. Попробуешь убежать – убью! Верблюду отдых нужен.
Но Очир не собирался бежать. Куда бежать?..
Стрелка компаса вращалась во все стороны, и путники скоро поняли, что сбились с пути. Теперь шли наугад. Солнца не было видно. Ветер сразу же заметал следы, шум урагана заглушал голоса. Пришлось всем, наподобие альпинистов в горах, связаться веревками, чтобы не утонуть в желтой мгле.
Они продвигались в полнейшем мраке, задыхались от ветра и песка. Они падали и поднимались. Поднимались и падали…
Всех терзала жажда. Хотя бы глоток воды…
Пушкарев поддерживал Валю. Рядом шел Тумурбатор; ухватившись за его рукав, едва переступала ногами Долгор. Они брели оглушенные и ослепленные, шагали в желтую пустоту, не надеясь, что ураган когда‑нибудь кончится. Бешеный порыв ветра свалил их на землю, и она показалась им уютной, как постель; они лежали, больше не сопротивляясь напору бури. Было так покойно лежать под рев разбушевавшейся стихии, – лишь бы лежать и не двигаться.
Но они поднялись.
– Пить, пить… – стонала Валя.
Пушкарев не слышал ее голоса, но он видел ее измученное, запорошенное пылью лицо и страдал еще больше. Иногда она до того выбивалась из сил, что ему приходилось нести ее на руках.
Зачем она здесь?.. Если бы ее не было, он умер бы спокойно, без жалоб, как и положено мужчине. Но видеть ее мучения невыносимо. Неужели никогда они так и не выберутся из этого дьявольского песчаного водоворота?..
Он шел в полузабытьи. Ему грезился далекий сомон с приветливыми юртами и палатками экспедиции. Вот серо‑зеленая выцветшая юрта, куда входят согнувшись, где всегда, даже в зной, мягкий сумрак, покой и прохлада. Это жилище Вали. Здесь он говорил ей о своей любви… А вокруг юрты цветущие яблони, прозрачные фонтаны… Но почему‑то в глазах все время вспыхивают пляшущие языки огня, кровь пульсирует в висках, голову охватывает жар, и кажется, будто ветер несет его куда‑то на горячих колышущихся волнах.
…Взрывался и крутился песок, совершал свой бешеный танец. Тонули в непроглядной мгле фигуры людей, идущих впереди. Только бы не обезуметь окончательно от жажды!..
Было сознание трагической безысходности. Он сидел, низко опустив голову. Сколько испытаний еще ждет их впереди? Будет ли им конец?! И он понял: конец уже наступил.
Впереди – ничего. Покой…
Лежали верблюды, лежали усталые люди с потухшими глазами и обмякшими ногами, а крутящийся песок все заметал и заметал их, и вот уже около каждого намело целые барханы песка.
Жизнь и смерть… Жгучая жажда, горячечный бред… Хорошо, что он умрет рядом с любимой. Пусть их засыплют пески вечности…
Но вот на ноги поднялся Тимяков. И сквозь грохочущую мглу долетел его окрепший голос:
– Спать нельзя! Вперед, вперед!..
Почему нельзя спать?.. Так хорошо уснуть… Все равно они не дойдут до неведомого урочища Балбырха. Где оно?..
Утратив представление о времени, они бредут и бредут куда‑то в темноту, и не понять, ночь сейчас или утро. Они знают: такие ураганы могут бушевать и день, и два, и неделю. Ураган может бушевать много‑много дней подряд, он может бушевать круглый год, вздымая до неба тучи песка. У пустыни нет закона. Нужно идти, идти, пока силы не оставили тебя, и не так уж важно, где найдешь смерть. Важно – стоять на ногах, с бешеным ожесточением бороться с этой обезумевшей стихией, не сдаваться, идти, стиснув зубы, напрягая все силы, падать, вставать и делать хотя бы шаг вперед…
– Не верь во все это… – шепчет Пушкарев Вале. – Не верь… Мы не можем умереть, не можем…
Она кладет голову ему на плечо и беззвучно рыдает…
…Это был колодец. Да, да, колодец, прикрытый ветвями саксаула. Они пили солоноватую воду, лили ее на головы, поили верблюдов, плескались в воде.
Это была жизнь.
– Урочище Балбырха! – сказал Сандаг. – Мы в трех шагах от погранзаставы.
И теперь, когда не было нужды торопиться, они вдруг заспешили, подняли верблюдов. Вода! Они шли и дошли. Песок по‑прежнему свистел над их головами, но это уже не имело значения. С аппетитом поели сушеного бараньего мяса, наполнили пустые бочки водой и выступили на юг.
По расчетам Сандага и Тимякова, погранзастава должна была находиться часах в четырех пути.
Но проходили часы, а погранзастава словно сквозь землю провалилась.
– В урочище Балбырха четыре колодца, а мы нашли только один, – сказал Тимяков. – Может быть, этот колодец вырыли совсем недавно, а Балбырха впереди?..
Походило на то. Вскоре им попался еще один колодец. Здесь они и заночевали, так как окончательно выбились из сил.
Утро не принесло ничего нового: песчаный ураган бушевал по‑прежнему…
Все воспрянули духом, когда вошли в тоораевую рощу. Конечно же, это урочище Балбырха! Но где погранзастава?
Они пробирались по тоораевым рощам, по песчаным руслам, знали, что идут точно на юг, а погранзаставы все не было и не было.
– Я ничего не понимаю, – признался Тимяков. – Куда мы забрели?
Сбитые с толку, путешественники сгрудились около географа, ждали, что он посоветует. Они верили в него, надеялись на него. Смерть от жажды больше не угрожала. Но теперь, когда они обрели силы, их стала тревожить неопределенность положения: где они находятся? На карте не было ни этих колодцев, ни тоораевых рощ.
И когда ветер немного утих, Карст неожиданно запрыгал как сумасшедший, протянул руку вперед, закричал, захлебываясь от восторга:
– Я вам скажу, где мы находимся! Мы находимся на китайской земле, в провинции Нинся. Мы перешли границу – и я больше не ваш пленник. Вы – мои пленники! Вы – нарушители… Видите эти башни?..
Из оранжевой мглы проступали неясные очертания каких‑то стен и башен.
– Хара‑хото… Мертвый город! – произнес Тимяков. – Мы в самом деле перешли границу…