Альпийским стрелкам не повезло: возвращение из командировки совпало с началом весны. Погода тяжелая, настоящая шоковая терапия: дни тянутся бесконечно, наполняя возбуждением, которое ничем не утолить, насыщенный ароматами воздух будит ненужные воспоминания, все время тянет расслабиться. Сержант Рене сопротивляется изо всех сил. Он знает, что дисциплина помогает пережить любую боль, главное – найти себе занятие и не сидеть без дела.
Он отказался от отпуска и на следующей неделе после возвращения уже был на посту, в казарме. Родные в Сенигаллии обиделись, но встретиться с их полными жалости глазами стояло на первом месте в списке того, что ни в коем случае нельзя делать. Рене просыпается в половине седьмого, на стуле рядом с кроватью его уже ждет костюм для пробежки, в рабочее время сержант старается до предела заполнить свой день, пусть даже придется дважды сделать одно и то же дело, а вечером до изнеможения занимается в спортзале. В понедельник вечером он играет в сквош с Пеконе, по четвергам занимается айкидо, по пятницам находит себе компанию или отправляется в город один. На выходные, когда тяжелее всего, он планирует изматывающие поездки на мотоцикле, или уборку в гараже, или другие, на самом деле ненужные домашние дела – что в голову придет. Видеоигры помогают заполнить остальные мучительные отрезки свободного времени. День за днем, неделя за неделей он следует установленному распорядку – дисциплинированно, почти не внося изменений. Такой человек, как он, мог бы прожить так всю жизнь.
Самое малоприятное занятие – посещать родственников погибших. Рене поочередно побывал у всех, и совсем скоро, сегодня, список будет исчерпан – ему предстоит визит к жене Сальваторе Кампорези. То, что именно ее он оставил напоследок, что он так долго откладывал этот визит, безусловно, не случайно, об этом стоило бы задуматься, но сержант предпочитает этого не делать.
|
|
Уже почти два часа они сидят в тени на крыльце дома Кампорези, пока малыш Габриэле с ангельским видом играет на ступенях лестницы. Флавия с самого начала не стала делать ничего, чтобы облегчить разговор. Угостила теплым соком, положила перед гостем пачку печенья неизвестной и не вызывающей доверия марки, которое он так и не решился попробовать. Ясно, что сейчас ей наплевать на законы гостеприимства.
Они не столько разговаривали, сколько беспрерывно курили. Поначалу Флавия интересовалась, не возражает ли он, если она закурит, а потом продолжала брать сигареты из пачки, не спрашивая, одну за другой. Осталось три сигареты: когда они кончатся, думает сержант, настанет время прощаться. Несмотря на неловкость, уходить ему не хочется: Флавия Кампорези – самая молодая и, безусловно, самая красивая вдова среди всех его знакомых. Само это слово – «вдова» – ей совсем не идет.
– Видел, во что это превратилось? – внезапно спрашивает она, указывая на сад и словно стремясь избавиться от настойчивого взгляда Рене.
Рене делает вид, что прежде ничего не замечал, хотя, пока он шел несколько метров от калитки до входа, он обратил внимание на то, что вокруг дома все запущенно. Трава почти по колено, среди нее проглядывают зеленые колоски да дикий, на вид ядовитый папоротник. Растущий вдоль ограды кустарник потерял форму, повсюду из него торчат зеленые ветки.
|
|
– Я ему говорила, что не надо покупать такой дом. Но он словно помешался. У его родителей был похожий. Сальво всегда стремился вернуться в прошлое, просто с ума можно было сойти. Летом здесь будут настоящие джунгли.
– Разве тебе никто не помогает?
Хотя они договаривались о встрече, Флавия не стала краситься, а схваченные резинкой кудрявые волосы стоило вымыть. Впрочем, это не портит ее лицо.
– Какое‑то время приходил его отец. Он и занимался садом. Но после того, что произошло, он все время говорил о Сальво. Часами держал меня в кухне, просто не было сил. Я сказала ему, чтобы он больше не приходил. – Она делает паузу. – Я знаю, что он просто следил за мной. А у него на это нет ни малейшего права.
– Если хочешь, я тебе помогу. Ухаживать за газоном. – Рене говорит это, не подумав, и сразу же пугается, что сделал неверный шаг, словно ступил на зыбучий песок.
Флавия долю секунды глядит ему в глаза – то ли с нежностью, то ли с жалостью. Сигарета тает у нее в руках.
– Не надо, Рене. Но все равно спасибо!
– Я буду рад тебе помочь.
– Тебе просто жалко меня.
– Неправда. И кстати, в жалости ничего плохого нет.
– Если ты подстрижешь газон, через месяц он опять будет, как сейчас, и мне придется начинать все сначала. Я не буду знать, кому позвонить, и позвоню тебе, а тебе будет неудобно отказать попавшей в отчаянное положение вдове, хотя и не захочется снова с этим возиться. И так каждый месяц, пока тебе окончательно не надоест и ты не придумаешь какое‑нибудь оправдание, чтобы больше не приходить. Тебе будет совестно, а я буду чувствовать себя всеми покинутой. Давай не будем в это ввязываться, Рене! К сожалению, трава все растет и растет. Ничего с этим не поделаешь. – На мгновение она умолкает, потом прибавляет: – И не ты виноват в том, что Сальво погиб.
|
|
Рене чувствует острую боль в груди. Знала бы она! Знала бы, насколько она ошибается и сколько километров газона он должен скосить, чтобы расплатиться с ней за то, чего он ее лишил. Чтобы искупить вину, ему придется срезать все деревья в лесу, орудуя перочинным ножиком.
– А если я все же захочу в это ввязаться? – настаивает он.
Флавия стряхивает пепел с футболки.
– Ты хоть косилкой‑то пользоваться умеешь?
– Показывай, где она! Сейчас я тебе докажу.
Она выдувает дым вверх.
– Нет, не сейчас. Сегодня не газонный день.
– А когда?
– В субботу утром. – Она гасит в пепельнице недокуренную сигарету и поднимается, словно поняв, что уже поздно и пора прощаться. – Если что, у тебя есть время передумать. Звонить не надо. И вообще лучше не приходить.
Но Рене не из тех, кто легко отступает. Он держит слово – более того, все предыдущие дни ни о чем другом и не думает. В субботу утром он является в дом Кампорези. Флавия еще в халате. Она забыла об их уговоре, и это неожиданно огорчает Рене.
Он соврал: он никогда не работал в саду, всю жизнь он жил в городской квартире. Так или иначе, он полагает, ничего сложного в этом нет. Он посмотрел в Интернете несколько любительских видео о том, как косят газон, и теперь принимается за работу.
Он проходит по газону косилкой – сначала в одну сторону, потом в обратную. Должны были получиться две полосы разного цвета, как на футбольном поле, но он что‑то делает не так. Наверное, есть какой‑то секрет, которого он не знает. Он замечает, что Флавия стоит у входа и следит за ним – взгляд затуманенный, словно, глядя на него, она видит кого‑то другого. Теперь на Флавии кофта с широким вырезом, заметно, что лифчика на ней нет. Она стоит так, что солнце бьет ей прямо в лицо.
– Ты никогда не стриг газон, да? – спрашивает она.
Рене смотрит на пройденный косилкой участок. Теперь, когда она сама об этом сказала, приходится признать, что получилось плохо.
– Заметно, да?
Флавия улыбается:
– Ну, все‑таки получше, чем вначале.
В итоге он остается на обед и проводит у них почти весь день. Потом, как и в первый раз, настроение у Флавии резко меняется, и она вдруг, ни с того ни с сего, спешно прощается. Обещает позвонить, если потребуется помощь, но по ее тону ясно, что она вряд ли это сделает.
По дороге домой Рене охватывает смятение. День сложился вовсе не так, как он ожидал. Остается чем‑то заполнить время до ужина – дома его ждет «Halo », восьмой уровень, но игра вряд ли его захватит. Он уже понимает, что сейчас способен лишь на одно – сидеть и предаваться позорной и опасной тоске, овладевшей им с той минуты, как он закрыл за собой калитку, – тоске по саду одного из его погибших солдат и по его неприветливой жене, стоящей в дверях.
Та же тоска заставляет его через два дня отменить игру с Пеконе и вместо этого припарковаться напротив дома Флавии Кампорези. Он сидит там до темноты, наблюдая за загорающимися и гаснущими огнями и спрашивая себя, а вдруг после проведенных в долине месяцев у него на самом деле поехала крыша.
Он возвращается к дому Флавии следующим вечером и на другой день. Вскоре вечернее дежурство на ее улице становится привычным продолжением рабочего дня, теперь он даже берет с собой ужин. Паркуется он достаточно близко, чтобы все было хорошо видно, и в то же время достаточно далеко, чтобы оставаться незамеченным. Что ему нужно – он и сам не знает. Достаточно увидеть за занавеской Флавию или ее малыша, подглядеть сценку из их изломанной семейной жизни, чтобы почувствовать себя лучше и в то же время разжечь тревогу, не дающую сдвинуться с места. Словно ему постоянно нужно быть уверенным в том, что с этими двумя беззащитными созданиями ничего не случилось. Что же до физического влечения, которое он испытывает к вдове Кампорези, оно не имеет ничего общего с влюбленностью, которую он переживал давным‑давно, в подростковом возрасте. Это куда более непростое чувство, определить которое он пока что не может, да и не хочет.
Он сидит в машине, не включая радио, и мысли текут свободно, ни на чем не задерживаясь, хотя думает он почти всегда об одном и том же: о запоздалом звонке Розанне Витале, о мусорных мешках, в которых лежали останки ребят, о малыше Габриэле, который наконец‑то решил ему помочь – встал рядом с ним на колени и принялся собирать у ограды опавшие листья, один листик за раз – больше в его ручонки не помещается.
Налаженный порядок жизни сержанта летит ко всем чертям, но ему наплевать. Главное – дежурить у дома Флавии. Он уже задумывался о том, что рано или поздно рядом может притормозить полицейский патруль и поинтересоваться, почему он здесь подолгу стоит, но ничто не заставит его отказаться приезжать в район, где находится выкрашенный в сиреневый цвет дом, который Сальваторе купил, чтобы вернуться в детство. К сожалению, до стрижки газона еще далеко, а пока что Рене ничего не остается, кроме как сдерживать нетерпение. Трава все растет и растет, но не настолько быстро.
Рене звонит старая знакомая, Валерия С., бывшая его клиенткой в то время, когда ему приходилось подрабатывать. Она первая, кто о нем вспомнил. Пока его не было, остальные наверняка нашли ему замену или узнали о трагедии и решили держаться от него подальше. Он соглашается встретиться с Валерией из‑за свойственной ему безукоризненной вежливости, а еще потому, что ему хочется заняться сексом (в последний раз он был с женщиной, ждавшей от него ребенка, – когда‑то в прошлой жизни).
Подойдя к двери, он думает, что, наверное, слишком сильно надушился – это признак неуверенности в себе, а еще того, что он потерял форму. Неважно, вместе с одеждой почти весь запах уйдет. Валерия С. сразу же переходит к делу. Они набрасываются друг на друга прямо в гостиной. Оба они кажутся голодными и отчаявшимися. У девушки красивое гибкое тело, сбросив блузку, она выгибает спину, опираясь ему на руку и подставляя его губам налившуюся грудь. Ни одного лишнего движения, ни одного лишнего взгляда – ничто не мешает молчаливому перемещению в спальню. Они влекут друг друга, целуются, притягивают и ласкают, ни на мгновение не расплетая тел. Гармонии не нарушает даже необходимость надеть презерватив: отвлекая девушку, Рене быстро справляется с этим одной рукой.
Пока что все идет хорошо. Он играет, но он играл эту роль столько раз, что все получается само собой. Он ложится на Валерию. Глаза у нее закрыты, на лице неясное выражение. Ей хочется, чтобы он причинил ей боль, и он идет ей навстречу. Сжимает зубами сосок, пока она не вскрикивает. Он даже решается дать ей пощечину.
Однако когда он входит в нее и начинает ритмично двигаться, он чувствует, что что‑то не так. Ему вдруг кажется, что Валерия уменьшается в размерах и ускользает куда‑то вдаль. А может, наоборот, это он ускользает. Девушка, находящаяся в нескольких сантиметрах от его глаз, превращается в расплывчатую картинку, все звуки вокруг тоже становятся глуше.
В груди у сержанта возникает и поднимается в горло черный комок. Раньше с ним такого не бывало, но тело словно вспоминает нечто, что случилось с ним когда‑то давно. Внезапно он понимает, что не кончит и что еще несколько секунд – и он даже не сможет продолжать. И в это самое мгновение в его паху на самом деле происходит то, о чем он подумал.
Потом Валерия будет настаивать на том, чтобы он все равно взял деньги. К ее доводам не придерешься:
– У тебя не получилось, но я же кончила, так что все равно ты их заслужил.
Рене смущен и подавлен – не столько из‑за чувства стыда, сколько из‑за оставшейся где‑то в глубине печали, которая охватила его, когда они были в спальне. Они договариваются, что он возьмет половину: половина цены за половину сношения – это справедливо. Прощаясь, девушка пытается его утешить:
– Все нормально, Рене! После того, что тебе довелось пережить… Со временем все станет, как прежде, вот увидишь.
В этом‑то все и дело, размышляет Рене, летя стремглав вниз по лестнице, чтобы не стоять как пень и не ждать лифта: сам‑то он хочет, чтобы все стало, как прежде? И кем он, черт побери, был прежде?
Он перестает бегать по утрам, качаться в спортзале, гонять на мотоцикле. Единственное его занятие – подсматривать за Флавией Кампорези и ее сыном. Он прекрасно осознает, насколько это опасно, но ничего не может поделать с острой потребностью наблюдать за осиротевшей семьей. Как утром поднимаются, а вечером опускаются жалюзи, как Флавия неизменно берет за руку Габриэле, когда они выходят за калитку, как она чересчур осторожно выезжает из гаража и сразу же бросает взгляд в зеркало заднего вида, чтобы увидеть свое лицо, – все это гасит и одновременно разжигает пламя, пылающее в его душе.
Порой, все чаще и чаще, он решается выйти из машины и позвонить в звонок. Флавия его пускает, хотя иногда она сразу же усаживается обратно на диван, забывая о его присутствии. Как и в первый визит, она словно не обращает внимания на внешний вид. С той поры как в Беллуно установилась влажная жара, она ходит в одной и той же хлопковой ночной рубашке, совсем коротенькой, одна лямка то и дело сползает до локтя, приоткрывая грудь. Чаще всего Флавия этого даже не замечает. Ее нагота притягивает Рене с такой силой, что он с трудом сопротивляется. Когда он долго смотрит на нее, приходится встать, найти себе какую‑нибудь физическую работу или умыться холодной водой.
О чем он думает? Как он оказался в этом доме? Перед ним жена одного из его солдат, трогать ее нельзя, это запретная зона. Он привык сдерживать эротические позывы, контролировать их, как контролирует работу рук и ног, огнестрельное оружие, кожаный руль своего немецкого автомобиля, но сейчас эти позывы сливаются с чувством вины и стыда, которые их лишь усиливают и смешивают все воедино. Он не владеет собой. Провал с Валерией С. поставил под сомнение его мужское достоинство. Он боится, что после пребывания в долине превратился в одного из мерзких типов, которые издали следят за плотью – в вуайериста, в импотента. Он всегда таких презирал, не мог их понять. И вообще с того дня, как они с Флавией разговаривали, сидя на крыльце, прошло уже три месяца, а ничего не изменилось.
Неожиданно, несмотря на все меры предосторожности, о его визитах становится известно. Однажды в столовой перед ним возникает Дзампьери.
– Слушай, сержант! Говорят, ты завел шашни с женой Кампо. Это правда?
– Нет.
– Ходят слухи.
– Я помогаю ей ухаживать за садом. Она же осталась одна.
Дзампьери постукивает вилкой по верхней губе.
– Ты что, правда думаешь, что так можно?
– Дзампа, ты все неправильно поняла.
– Однажды я видела фильм, в котором рассказывали похожую историю. Закончилось все очень плохо.
Ручаться он не станет, но, похоже, с того дня ребята обходят его стороной. Лучше об этом не думать. Ничего дурного он не сделал: просто предложил помощь одинокой матери. О том, что его к этому подтолкнуло, никто не догадывается, никто ничего не понимает – это его личное дело.
А может, его избегают вовсе не из‑за этого. Из других подразделений вместо погибших прислали новых ребят, но как ни старается Рене, пока что отношения в коллективе наладить не удается. Он и сам поначалу отнесся к новичкам без энтузиазма, с трудом их запомнил, постоянно просил повторить, как их зовут, и они сразу почувствовали, что им не рады. Старики едят в одном углу, новички – в другом. Старики считают, что новички не способны понять, что им довелось пережить (вероятно, они правы), а новички не считают, что пережитое дает старикам право плохо к ним относиться, и придумывают всякие способы продемонстрировать ответную неприязнь. В целом картина не дает поводов для оптимизма. Сержант надеялся, что его взвод ожидает большое будущее, он был уверен, что его подчиненные станут блестящими, умелыми солдатами, а они катятся неизвестно куда.
Наверное, разговор с нахалкой Дзампьери и дает ему необходимый толчок, заставляет Рене отчасти потерять осторожность. Однажды вечером он предлагает Флавии то, что зрело у него в голове несколько недель, но ясно нарисовалось только теперь:
– Хочешь, куда‑нибудь сходим, поужинаем?
Она выходит из обычного отсутствующего состояния. Глядит на Рене, словно на тайком пробравшегося в ее дом незнакомца, рот кривится в презрительной усмешке, и, ничего не говоря, она выходит из комнаты. Прощаясь, она просит его никогда больше не приезжать.
Каждый год в конце июля в Беллуно проходят спортивные соревнования. Шестьсот военнослужащих, которые принимают в них участие, делают это не из‑под палки, но и не потому, что им это нравится: участие в подобных мероприятиях дает им дополнительные баллы, помогающие продвинуться по служебной лестнице. На соревнования стекаются журналисты из местных изданий и спонсоры, готовые предоставить щедрые призы в обмен на то, что грудь спортсменов украсят написанные крупными буквами названия их брендов. Болельщики заключают многочисленные пари. Баллезио знает об этом, но ничего не делает, чтобы прикрыть подпольный тотализатор: он считает, что азартные игры, как и прочие мужские слабости, – непременная часть жизни настоящего военного.
В этом году прошел слух, что полковник поставил двадцать евро на то, что в летнем биатлоне победит Мазьеро. Букмекеры, включая Энрико Ди Сальво, принимают ставки на капитана три к одному, он абсолютный фаворит, а на Рене, который всегда считался достойным противником, ставят не больше девяти евро. Это отражает физическое и психическое состояние сержанта: он заметно располнел, потерял форму, нервничает. Никто из его ребят не поставил ни цента на его победу, и он это знает.
Поэтому он сам удивляется, когда во второй половине гонки вырывается вперед. Без особых усилий Рене обходит Мазьеро на несколько десятков метров, набирает больше очков в стрельбе, попав четырем картонным силуэтам прямо в сердце. В первый раз он побеждает в этом дурацком соревновании, и в первый раз ему на это наплевать.
Впрочем, стоя на пьедестале, он испытывает удовлетворение от того, что возвышается над лысиной капитана. Военные на трибунах аплодируют, его ребят хорошо видно – они словно помешались. Несмотря на расстояние, сержанту кажется, что впервые у его обновленного недружного взвода появился общий повод для гордости.
– Поздравляю, сержант! – хрипит Мазьеро.
Рене чувствует, что у него вспотели руки.
– И я вас поздравляю, капитан!
Баллезио вручает тому, кто занял третье место, радиобудильник, проецирующий изображение на стене. Мазьеро, помимо медали, полагаются наручные часы «Suunto» в стальном корпусе, пригодные для подводного плавания, с большим циферблатом и бессчетным количеством функций. Такие стоят не меньше трехсот евро. Его приз, думает Рене, будет еще дороже.
Он склоняет голову перед командиром, чтобы тот повесил ему на шею позолоченную медаль. Потом раскрывает сверток. Рене чувствует на себе холодный взгляд Мазьеро и, стоя на верхней ступени, жалеет его – тот еще переживает из‑за исхода бессмысленного соревнования.
Ему, занявшему первое место, тоже полагаются часы: жалкие пластмассовые часы «Swatch», с черно‑зеленым ремешком под камуфляж. Не веря своим глазам, Рене вопросительно глядит на Баллезио, который делает вид, что не понимает. Потом Рене поворачивается к Мазьеро, тот ему улыбается: а ты думал, что все знаешь о командире?
Впрочем, утешительный приз не заставляет себя долго ждать. Душно, идет второй час ночи, а Рене все не уезжает, потому что свет в комнате Флавии еще горит. Он почти уснул (он уже несколько раз засыпал в машине и просыпался на рассвете, совершенно разбитый), как вдруг салон освещается голубоватым электрическим светом. Секунда – и его сотовый начинает подпрыгивать на пассажирском сиденье, рядом с остатками ужина. На дисплее появляется имя: Флавия.
Сержант прислушивается, не приближаются ли сирены полицейской машины, но нет, тишина.
– Алло?
– Ты так там и стоишь?
Рене, отлично умеющий все планировать, самый предусмотрительный на свете человек, менее года тому назад уехавший в командировку, которой суждено было превратиться в кровавую баню, ответил бы «нет», а потом осторожно перебрался бы с места, где его вычислили, в надежное убежище. Но нынешний, пропащий Рене не способен соврать:
– Да, но если хочешь, я уеду.
– Нет. Побудь еще немного.
– Тебе не спится?
– Я почти никогда не сплю. Всю прошлую осень я жила так, будто сама нахожусь в Афганистане, а теперь я, наверное, просто немного не в себе. Ты не знаешь, какая у нас с мертвыми разница часовых поясов?
– Нет.
– Извини! Неудачно пошутила.
– Не извиняйся!
– Ты хорошо выступил в воскресенье.
– А ты откуда знаешь?
– Я там была. Когда тебя награждали, Габриэле показывал на тебя пальцем. Наверное, он узнал человека с косилкой.
– Газон снова пора косить.
Флавия не отвечает.
– Мне тут жаловались на то, что утром у тротуара всегда валяется куча окурков. Ты бы пользовался пепельницей!
– Ладно. Буду.
– Сальво рассказывал, что иногда от тебя так несло табаком, что невозможно было находиться рядом.
– Наверное, так и было.
– Ты еще спишь со старыми девами?
Этого вопроса он не ожидал. Рене с трудом сдерживает возмущение.
– Не понимаю, о чем ты.
– Знаешь, Сальво мне рассказывал о твоей второй работе. Ну так что, ты с ними спишь?
– Нет. И вообще это не были старые девы. Просто подруги.
– Сколько ты берешь?
– Я не хочу об этом говорить.
– Да ладно, мне просто интересно, скажи, сколько ты берешь?
– По‑разному.
– От чего это зависит?
– От того, сколько у них денег.
Флавия смеется. Рене отводит телефон от уха на несколько сантиметров.
– Как благородно! Ну а если бы я тебя наняла?
– Не надо так шутить!
– Мать‑одиночка, получающая пенсию за погибшего мужа. Придется тебе проявить великодушие.
– Прекрати!
– Пятьдесят? Сто? Сто я еще потяну.
– Я не буду спать с тобой.
– А почему? – Внезапно ее тон изменился. – Значит, мне и правда пора на свалку.
– Дело не в этом.
– А в чем?
– Ты… – Договорить нету сил.
– Жена Сальво? Вдова? Забавный у тебя моральный кодекс. Ладно, этого разговора не было. – Внезапно ее голос звучит агрессивно. Словно желая взять себя в руки, она делает паузу. – Я пошла спать.
Неужели она говорила серьезно? Неужели она собиралась пригласить его в дом? Только недавно она его выгнала из‑за того, что он осмелился предложить ей поужинать вместе, а теперь намекает, что они могут заняться сексом. Может, она просто над ним издевается, но Рене не может удержаться и не прощупать почву.
– Но если ты… – решается сказать он.
– Сто евро для меня сейчас многовато, – быстро говорит Флавия.
– Не надо о деньгах!
– Нет, надо.
У него кружится голова. Он договаривается о цене с женой парня, который погиб по его вине.
– Сойдет и тридцать, – выпаливает он, не думая.
– Я не о милостыне тебя прошу.
– Тогда пятьдесят.
Так, сам себе не веря, он захватывает постель своего подчиненного. Они в полной темноте, в душной комнате, которой он никогда не видел при свете дня. Флавия лежит на животе, голая, крепко сжав ноги, словно ожидая наказания. Раньше, когда Рене приближался к женщине, его никогда не била дрожь. Он снова боится провала? Или его смущают необычные обстоятельства? Он так долго мечтал об этом, что сейчас, вот так сразу, возбуждение не приходит.
Он медлит. Флавия не шевелится, никак его не подбадривает. Она лежит так, что можно подумать, будто она уснула, но ясно, что она внимательно следит за происходящим. Когда Рене целует ей шею, она сопротивляется, резко отдергивает голову. Чтобы выиграть время, он проводит пальцами по гибкой линии позвоночника, но Флавия отвергает все предварительные ласки. Останавливает его руку, берет его за бедра и притягивает к себе. Она хочет быть просто телом, а не человеком, очередной безымянной клиенткой, каковых за его параллельную карьеру было немало. Вперед, сержант, ничего другого от тебя не ждут!
Ну уж нет, ведь сейчас он входит в нее, во Флавию Кампорези! И в том, что они делают, нет ничего общего с однообразными, тщательно продуманными совокуплениями с Валерией С. и Розанной Витале, Кристиной М., и Дорой, и Беатриче Т., с десятками других, имена которых он даже не помнит. Впервые в жизни Рене занимается любовью всем телом, а не только тем, что у него ниже пояса, и его голова не в состоянии это переварить.
Он закрывает глаза, чтобы взять себя в руки, и вдруг на него обрушивается целая очередь ослепляющих красных вспышек, со всех сторон слышен звук взрывов и выстрелов. Ни на секунду не замедляя движений, он возвращается в комнату. Все не так, клиенткам не этого нужно, они не за это платят, он скоро кончит и ничего не может с этим поделать. Флавия уткнулась лицом в матрас и то ли хрипит, то ли плачет – Рене не понимает и продолжает давить ей на голову так, словно пытается зарыть ее в простыни. Менее чем через минуту он кончает, красные всполохи взрывов вырываются из‑под век и заполняют всю комнату.
Позднее, когда они лежат, не касаясь друг друга, к Флавии возвращается дар речи. Она не тратит ни единого слова, чтобы обсудить то, что только что произошло, какие это может иметь последствия, найти себе оправдание. Она хочет знать о жизни в пустыне: как протекал день, сколько часов длилось дежурство, чем их кормили, по чьей вине они повели себя неосторожно и отдалились от базы, – словно она, как всегда, лежит ночью рядом с Сальваторе и расспрашивает его. Хочет знать, носил ли муж бородку или иногда сбривал ее, говорил ли он о жене – часто ли и в связи с чем.
Рене терпеливо все ей рассказывает. Удивительно, но он не испытывает ни малейшего смущения, вспоминая товарища сейчас, когда он занял его половину кровати, после совокупления, которое в прежние времена он назвал бы почти полным провалом и которое наполнило удовольствием все его тело. С такой же неожиданной для него самого отстраненностью он понимает, что вновь отобрал у Сальваторе Кампорези постель.
Следующим вечером он сидит в своем «BMW» с кондиционером и ждет сигнала. Повторяется все то же самое: они занимаются сексом, как посторонние люди, загипнотизированные, обливающиеся потом. А когда тела избавляются от тревоги, начинается разговор. Так продолжается до конца лета.
Шестого августа Флавия допытывается о деталях операции «Mother Вear», а когда он отказывается говорить, впадает в бешенство и обвиняет его в том, что он, как и все остальные, следует бессмысленным правилам. Девятого августа она рассказывает, насколько внутренне был напряжен Салльваторе: он подавлял это чувство, но вечером, когда он засыпал, оно прорывалось, вызывая сильные судороги. Рене это замечал? Нет, вроде бы нет. Двадцать восьмого августа она упорно расспрашивается его о кожаном браслете, которого Рене, естественно, вовсе не помнит. Тем не менее он клянется, что видел его на руке у Сальваторе каждый день, пока они были на базе, – ну да, каждый день, тот никогда его не снимал. Рене вынужден часто врать, особенно когда Флавия настойчиво просит описать труп мужа, на который ей не позволили взглянуть (тридцать первого августа, седьмого и десятого сентября), но что он может ей рассказать, ведь они даже не были уверены, что это останки Сальваторе, а от его рук и глаз не осталось и следа? Что ее мужа перемололо взрывом вместе с остальными? Тринадцатого сентября Флавия читает ему лекцию о чувстве ответственности и о том, насколько важна для нас любовь близких – хотим мы это признать или нет. Рене притворяется, что все понял. Двадцать шестого сентября она орет ему, чтобы он убирался, и угрожает вызвать полицию, да что ему от нее нужно, а? Ничего он здесь не найдет, только горе, так что пусть разворачивает свою проклятую машину и катится куда подальше, пусть ищет себе веселую подружку, а от испорченного товара держится подальше. Рене с горечью выслушивает ее, однако они впервые заводят речь о том, что их знакомство может основываться на чем‑то еще, кроме одиночества и скорби.
Тридцатого сентября сержант остается у нее до утра, потому что у Габриэле высокая температура и Флавия переживает. Ночью малыш просыпается и начинает плакать. Он описался. Рене держит его на руках, а мать подмывает. Тело ребенка гладкое и послушное, словно ничье. Пятого октября ему стоит огромных усилий разубедить Флавию, что во всем виновата Дзампьери, которая не умеет водить. Откуда она это взяла? Наверное, он сам навел ее на эту мысль, рассказывая о событиях в долине. А порой ночью он просто слушает, как она плачет, и не пытается утешать.
Восемнадцатого ноября они не спят, лежат, прислушиваясь к реву бури за окном. Рене чувствует, что что‑то изменилось. Он уже рассказал ей все – все, что мог, Флавия словно побывала во всех уголках базы. Теперь он может ее поцеловать и уйти навсегда, он знает, что она не станет его удерживать. Вместо этого он набирается смелости и приглашает ее на ужин. После долгого молчания она отвечает:
– Ты знаешь, чем это закончится?
– Думаю, да.
– Нет, не знаешь. Рене, я не одна. Может, ты не замечал, но у меня есть сын.
– Габриэле мне нравится.
– Дело не в том, нравится он тебе или нет, а в том, нравишься ли ты ему. Вот видишь? Ты уже ошибся.
– Я все исправлю.
– Да что ты вообще знаешь?
– Того, что я знаю, вполне достаточно.
– Рене, давай не будем во все это впутываться.
В окно попадает ледяной шарик и разбивается, никого не ранив и не разбив стекло.
– А если я не хочу не впутываться?
Флавия колеблется.
– Прежде чем войти в мой дом, ты уйдешь из казармы.
– Ты же знаешь, что я не могу.
– Тогда и я не могу. Я больше не хочу иметь дело с войной.
– Флавия…
– Или ты мне сейчас дашь слово, что сделаешь, как я прошу, или с завтрашнего дня ноги твоей здесь больше не будет!
Сержант Рене готов ей возразить. Армия – вся его жизнь, он потратил многие годы на то, чтобы стать тем, кем он стал. Он открывает рот, чтобы изложить свою точку зрения, но внезапно чувствует, что все, о чем он раньше мечтал, потеряло значение. Все звезды, неизменно указывавшие ему путь с ранней юности до сегодняшнего дня, когда он очутился в доме у не принадлежащей ему женщины и у ее тихого ребенка, внезапно перемешались, он их больше не узнает. Мгновение – и Рене готов с ними распрощаться.
Все станет, как прежде. Что же случилось с ним, прежним? То ли он растворился в воздухе, то ли взял длинный отпуск. Одно известно точно: сейчас его, прежнего, здесь нет. Будущее представляется сержанту чистым листом, на котором все еще предстоит написать.
– Хорошо, – говорит он, – так я и сделаю.
Закон эволюции