7 мая 1947 года Судебная коллегия Московского городского суда под председательством Васнева приговорила всех троих к смертной казни. Однако расстрелять их не успели. В конце мая смертная казнь была отменена и мерзавцы остались жить.
По той же причине остался жить на свете садист и палач Андрей Меркулов. Когда он убивал свои жертвы, то просил соучастника поворачивать их к нему спиной. Боялся, что его морда запечатлеется в зрачках убитых. Вот что рассказал об одном таком факте его соучастник, Комбалов Виктор, младший лейтенант, инвалид войны (у него отняли правую голень и он ходил на протезе), сожитель сестры Меркулова.
«Я лежал в больнице на 3-й Мещанской, потом она называлась МОКИ, – рассказывал Комбалов, – и там познакомился с Зиной Коллеровой. Потом стал ходить к ней домой. Жила она в квартире 6 дома 57 по 3-й Мещанской улице. На вид она была похожа на еврейку. Потом познакомился с Софьей Меркуловой, сестрой Андрея, а потом и с ним самим. С Соней решили пожениться, но денег на свадьбу не было. Тогда Андрей предложил ограбить мою знакомую еврейку. Я зашел к ней. Дома застал, кроме нее, девушку по имени Нина, приехавшую из провинции. Когда, уйдя из квартиры, рассказал об этом Меркулову, тот ответил: „Ничего страшного нет. Возьмем да зарежем обеих“. Я сказал, что боюсь идти на такое дело, но он меня старался успокоить. Говорил, что убивать будет он… Когда на следующий день шли к Зине, Меркулов по дороге вытащил из кармана финку и спросил: „Как, хороша будет для дела?“ Я ответил: „Ничего“. Пришли к Зине, но ее дома не было. Нина пригласила нас в комнату. Полчаса, наверное, разговаривали с ней. Потом Меркулов сказал мне, что пора переходить к делу. Я сказал, что пойду на кухню пить воду. Нина сказала, что принесет мне ее, но я пошел сам. Вдруг услышал: „Ой!“ Оглянулся и увидел, как Нина упала на колени, а потом и всем телом на пол. Меркулов вытащил у нее из спины финский нож и ударил еще раз. Нина стала биться головой и хрипеть. Меркулов сказал мне, чтобы я держал ее, а сам стал бить ее ножом в спину… На вырученные деньги справили свадьбу. Расписались 20 декабря 1946 года…»
Поистине кровавая свадьба… Получил Меркулов двадцать пять лет, а в декабре 1963 года Магаданский областной суд освободил его от дальнейшего отбывания наказания, сославшись на то, что он «твердо встал на путь исправления».
Может быть, потом, встав на путь исправления, он играл в каком-нибудь дворе в домино и даже ходил на митинги. А может быть, еще кого-нибудь зарезал. Последний вариант мне представляется наиболее вероятным. Преступник, совершавший страшные злодеяния, не в состоянии стать нормальным человеком. Ему ведь не дает покоя ненависть к людям, которые не разделяют с ним его подлости и низости. Да и как можно стать нормальным? Ведь каждого нормального человека до конца дней мучает совесть за любой пустяк, совершенный им еще в детстве.
Откуда взялось такое зверство у Князькова, братьев Филимоновых, Меркулова, не знаю. Войной это зверство, конечно, не объяснишь. Только сочетание их эмоциональной тупости со временем узаконенных убийств могло дать такие страшные результаты.
Им, этим выродкам, пришлось, конечно, много пережить. Сергей Филимонов и Андрей Меркулов находились во время войны на оккупированной территории. Деревню, где жил Сергей, немцы сожгли, а его дом почему-то не тронули. Меркулов в декабре 1942 года попал в плен. Таскали его из одного лагеря в другой. Сначала гоняли по всей Украине, потом перевели в Польшу, затем во Францию. Вернулся он на родину в 1946 году.
Лица, вернувшиеся из плена, попадали на проверку в лагерь, а потом отправлялись в принудительном порядке на какую-нибудь стройку или производство. Меркулов, например, прибыл на пароходе из Англии (его туда доставили союзники, освободив из лагеря во Франции). В России он прошел фильтрационный лагерь и был направлен в Баку на асфальтобетонный завод, откуда сбежал.
Вообще бандиты тех лет были нередко «людьми трудной судьбы», вернее, «мерзавцами трудной судьбы».
Бандит Лущенко, например, когда немцы заняли его деревню Красный Рог на Брянщине, сам пошел к ним служить полицейским. Дали ему немцы трехлинейную винтовку с пятью патронами, назначили паек, как у немецких солдат, да двадцать марок в придачу. Когда пришли наши, Лущенко арестовали и посадили в брянскую тюрьму. Потом его перевели в фильтрационный лагерь № 174 в Подольске, а из лагеря направили работать на Подольский молочный завод имени Калинина. Оттуда он сбежал, а в октябре 1946 года со своими дружками Давлетшиным, Дойниковым, Судаковым и Клепиковым убил и ограбил мужа и жену Николаевых в 10-й квартире дома 8 по Зоологической улице.
Страшные по своей жестокости преступления совершали, конечно, не только те, кто видел кровь на войне. В хороших московских квартирах подрастали подонки, которым не терпелось стать заправскими убийцами. Одним из них был Лева Климкин, сын работника Госконтроля. Отец не жалел на него денег. Когда сын закончил седьмой класс, нанял ему домашних учителей. Не жалела своих сил ради него и мать, Мария Георгиевна Торская, которая не работала, а только обслуживала мужа и сына. А сын учиться не хотел и старался проводить время на улице с друзьями. Все они жили на Большой Калужской улице в доме 16, и поблизости от него – Вовка Гридасов, Юзик Альшковский, Витька Гапонов, Валька Иванова…
С этой самой Вальки все и началось. А дело в том, что невзлюбила она свою соседку по квартире, тетю Полю Константинову, за то, что та на нее постоянно жаловалась матери и ей самой морали читала. Когда же ребятам захотелось попробовать себя в «деле», она им тут и предложила обворовать Константинову, сообщив, что ее муж – полковник в Германии, и у нее есть много хороших вещей. Валька рассказала также о том, что в первой половине дня их квартира обычно бывает пуста, так как ее мать на работе, младший брат в школе, а соседка уходит по делам. Недолго думая, решили соседку обворовать. Тут как раз Юзик спер у своей сестры, Аси Коган, пистолет «вальтер» и передал его Гридасову, ну а тот отдал его Левке, попросив взять для него у Константиновой хромовые сапоги. Он даже сказал, где они лежат, так как знал об этом от Вальки. Левка пообещал.
15 сентября 1945 года Левка с утра ходил в Госконтроль за арбузом, который прислал с оказией из Грозного отец, он находился там в командировке, а около двенадцати часов вместе с Гапоновым, как и договорился, подошел к дому 25 по Большой Калужской. Валька уже ждала их. «Идите скорее, – сказала она, – в квартире никого нет. Ключ в пожарном рукаве». Поднявшись по лестнице на третий этаж и взяв из пожарного рукава ключ от квартиры, юные бандиты открыли дверь и вошли в квартиру. В ней действительно никого не было. Взяв в комнате Ивановых молоток и большой столовый нож, Климкин стал взламывать дверь комнаты Константиновых. В это время воры услышали шаги на лестнице и спрятались за дверью. Они слышали, как кто-то вставил ключ в замок, открыл дверь и вошел. Оказалось, что это была Полина Павловна Константинова. Она, наверное, что-то забыла, а может быть, почувствовала и вернулась. Когда она закрыла дверь, Климкин ударил ее молотком по голове, но она не упала, а повернулась к нему лицом и закричала. Тогда Климкин крикнул Гапонову: «Стреляй!» и тот выстрелил. Константинова упала, роняя ключи. Климкин их подобрал и открыл дверь ее комнаты, но тут Гапонов, напуганный произошедшим, попросил его выйти на лестницу. Они вышли и несколько минут стояли молча у окна. У Гапонова тряслись руки и глаза стали круглые, как у филина. Ему не верилось, что минуту назад он убил женщину. Захотелось проверить, жива ли она. Они вернулись в квартиру и увидели, что женщина лежит на полу с широко открытыми глазами. Испугавшись, что в зрачках Полины Павловны запечатлеется его физиономия, Климкин выколол ей ножом глаза, потом взял труп за ноги и оттащил его в ванную комнату. Теперь им никто не мешал, и можно было поживиться добром, ради которого они сюда пришли. Там, где и говорил Гридасов, нашли сапоги, взяли ручные часы, их было четыре штуки, какой-то отрез, еще что-то, покидали все это в сумку и собрались уходить, но тут, подойдя к двери, поняли, что опять кто-то открывает ее. На сей раз этим «кто-то» оказался Валькин младший брат, ученик первого класса, Юрка. Открыв дверь и увидев в квартире незнакомых парней, Юрка очень испугался и побежал вниз по лестнице. За ним выбежали из квартиры и сами бандиты. Их из квартиры тоже гнал неописуемый страх, которым их заразил первоклассник.
Вернувшись домой, Климкин спрятал под шкаф часы и бумажник, украденные в квартире, пообедал, а потом, как всегда, пошел гулять. Юрка же прибежал на работу к матери, в столовую Академии наук СССР, где та работала кастеляншей, и, заикаясь от страха, сообщил, что в квартиру залезли воры. Елена Ивановна, так звали Юркину и Валькину мать, отпросившись с работы, побежала в домоуправление, где сообщила о случившемся, позвонила в 4-е отделение милиции, а потом пошла домой. Когда пришла Валька, Елена Ивановна стала допытываться у нее, почему она не оставила свой ключ в пожарном рукаве, как всегда, а забрала его с собой. Валька сначала сказала, что ключ потеряла, но потом призналась, что передала ключ Климкину. В тот же вечер Климкина арестовали. Через некоторое время милиционеры вернулись в его квартиру и полезли под шкаф, куда он спрятал краденые часы и бумажник, но их там, к его удивлению, не оказалось. Не было их там потому, что Мария Георгиевна, поняв, что сын совершил что-то страшное, оставшись в квартире после его ареста одна, обшарила все углы и нашла под шкафом часы и бумажник. Трясущимися руками она изрезала бумажник на мелкие кусочки, а часы разбила молотком и бросила в ведро с водой, стоящее в коридоре. На допросе в прокуратуре Мария Георгиевна во всем призналась и выдала представителям власти все, что осталось от похищенного. Пришлось и Гридасову отдать похищенные сапоги. На том дело и кончилось. Полину Павловну похоронили, Александра Климкина уволили из Госконтроля, сына его расстреляли, а Гапонову, как несовершеннолетнему, дали десять лет.
Такие, как Климкин, среди преступников в то время скорее были исключением. Не так уж много молодых людей жило в обеспеченных семьях. У большинства молодых преступников, кроме бедности и матери, ничего в жизни не было. Один из убийц, например, родившийся в 1926 году, в честь Коммунистического интернационала молодежи был назван Кимом. Жил Ким с матерью в деревне Кочетовка. Там его мать приметил железнодорожный начальник по фамилии Зайцев, женился на ней и перевез в квартиру 14 дома 29/31 по Каланчевской улице. Дом этот принадлежал Министерству путей сообщения. Он и теперь стоит на том же самом месте, высокий и желтый. На первом этаже его был когда-то универмаг. Старые москвичи его помнят. Так вот, в 1937 году отчим Кима сгинул и остался подросток с матерью один. Правда, в том же доме, в квартире 41, жила сестра Кимова отчима, Лида Медведева, но особой дружбы Ким с нею не водил. Она была старше и умнее его. Когда началась война, муж сестры, Медведев, ушел на фронт, и осталась она в квартире с трехлетней дочкой Тамарочкой.
Ким же учился в железнодорожном техникуме. В конце 1944 года его, после окончания техникума, с некоторыми другими выпускниками послали в Арзамас за отремонтированными паровозами. Ким в Арзамас поехал, но дожидаться паровозов не стал, а сбежал в Москву. Здесь его поймали и обвинили в дезертирстве. Учитывая молодость, до суда отпустили. Опасаясь ареста, он перестал бывать дома, тем более что его мать стала жить со следователем, который вел его дело. На одной из подмосковных станций он встретил бронепоезд и напросился в помощники. Его взяли, учитывая железнодорожное образование. Так добрался он до Румынии. Сначала был в Браилове, потом в Брашове. Здесь его приметили наши особисты и арестовали за то, что он прибыл в Румынию без направления военкома. Направили в штрафную роту. Был он ранен, получил медаль «За боевые заслуги», а тут как раз и война кончилась. Направили его тогда вместе со всей ротой в город Ананьев Одесской области. Когда 19 июля 1945 года штрафные роты были расформированы, его определили в железнодорожный полк. Только в полк он не явился, а укатил в Москву. Здесь он не замедлил попасть за какую-то мелочь на гауптвахту, с которой сбежал и пришел к Ефанову Хамиту, в квартиру 6 дома 3 по Доброслободскому переулку. Ефанова он знал по работе в депо и доверял ему. К тому же ему было хорошо известно о воровских наклонностях Ефанова и он надеялся найти с ним общий язык. Домой не пошел. Там его могли легко приметить соседи и та же Медведева, и донести на него. На этот раз его ждала тюрьма за дезертирство из железнодорожного полка. Ким Зайцев не ошибся. Ефанов действительно вместе со своими друзьями Егоровым Николаем и Дойниковым, с которыми в свое время он плясал в ансамбле ВГКО, занимался кражами. Зайцев предложил Ефанову и Егорову обворовать Медведеву. Предложение было принято. Налет на квартиру решили совершить днем, когда тетки не будет дома, ну а если в квартире будет девчонка, то ее убить.
29 сентября 1945 года Зайцев, Ефанов и Егоров поднялись на седьмой этаж и постучали в квартиру. Девочка ответила, что никого нет дома, а она не может открыть дверь, так как мама ее заперла. Зная о том, что в квартиру можно проникнуть через балкон, Зайцев постучал к соседям, в квартиру 42. Четырнадцатилетняя Оля Таланникова открыла им дверь, и бандиты, не спрашивая разрешения, прошли по балкону из квартиры Таланниковых в квартиру Медведевых. Расселись, как у себя дома, на кухне, стали говорить какие-то гадости, плевать на пол. Девочка испугалась, стала просить их уйти. Зайцев попытался поймать ее, тогда она стала кричать и звать соседку. Зайцев схватил ее, поднял и стал душить. Ему на помощь подоспели Ефанов и Егоров. Втроем они задушили ребенка, труп спрятали в стенном шкафу, дверь которого завалили какими-то корзинами, и вернулись на кухню. Здесь они достали принесенную с собой бутылку водки и распили ее. Из квартиры решили не уходить, пока не придет «тетка». Решили ее тоже убить, чтобы скрыть следы преступления. Зайцев понимал, что первый, кого Медведева заподозрит в убийстве дочери, будет он.
С целью убийства Медведевой Ефанов вооружился молотком, Егоров – утюгом, а сам Зайцев – металлической решеткой от газовой плиты. Около восьми часов вечера на лестнице послышались шаги, потом было слышно, как ключ поворачивается в замочной скважине. Бандиты в это время стояли в темном коридоре у двери. Когда дверь открылась и Медведева вошла, Ефанов ударил ее молотком по голове. Она упала, крикнув: «Кто это?», но сразу встала. Тут Зайцев нанес ей удар решеткой. Лида нагнулась и отошла в сторону, а на ее месте оказался Ефанов. В этот момент Егоров, решив, что настало его время действовать, нанес удар утюгом по голове, только не Медведевой, как он думал, а Ефанова. Одного раза ему показалось мало, и он нанес второй удар. Ефанов заматерился и отошел в сторону. Возможно, это спасло его от неминуемой смерти, потому что Егоров в этот момент поднял руку для нанесения еще одного, завершающего удара. Поняв, что происходит что-то не то, Зайцев включил свет и увидел стоящего у двери с окровавленной головой Ефанова, лежащую на полу Медведеву и с утюгом в поднятой руке Егорова. Теперь, при свете, на Медведеву бандиты набросились втроем и забили ее до смерти.
Труп женщины оставили у двери, а сами стали собирать вещи. Сложили все в четыре чемодана и два узла. Среди похищенного оказались два патефона (один завода Воти, другой ленинградский), восемьдесят четыре граммофонные пластинки, пять тысяч рублей и разные носильные вещи.
1 октября о совершенном преступлении стало известно милиции. Сообщили о нем соседи, Таланниковы, а 5 октября Зайцева, Дойникова и Розу Егорову, сестру Николая, на Загорском рынке, где они продавали пальто и платья Медведевой, приметили работники милиции.
В тот же день на квартире Ефанова Зайцев был задержан и похищенное обнаружено.
Зайцева суд приговорил к расстрелу, а его соучастников к длительному заключению.
Вернувшийся с войны советский офицер по фамилии Медведев застал свой дом пустым.
Много всяких «волков» в конце войны, да и после нее, без дома, без семьи, без дела слонялось в поисках добычи по Москве. Они сбивались в стаи, вооруженные огнестрельным оружием, жили по своим диким законам, враждовали между собой.
Одной из таких банд была банда Жукова по кличке «Жук».
Виктор Андреевич Жуков родился в 1927 году, «в простой рабочей семье», как тогда любили говорить, и жил на 1-й Извозной улице, за Киевским вокзалом. В 1935-м пошел в школу, а в 1941-м на войне убили отца. Соседка, утешая мать, сказала: «Не плачь, Мария, может, хорошо, что сразу убили. Это лучше, чем в конце, а то намучился бы еще. Война-то еще не скоро кончится».
После гибели отца Витька сразу повзрослел. «Похоронка» стала для него «Аттестатом зрелости». Школу оставил: что взрослому человеку ерундой заниматься. По мобилизации попал в ремесленное училище, но и оттуда сбежал. Стал воровать. В 1943 году заставили его на заводе работать. Не мог – тоска заедала. Ему уже полюбилась вольная воровская жизнь. Бросил завод, добыл пистолет и стал бандитом. Нашлись и друзья, которые его поддержали в эту минуту: Сашка Тараторкин, сосед по дому, Толик Корниенко, Колька Веников. Потом к ним присоединился Вовка Ананьев по кличке «Германец» с улицы Огарева и Олег Виноградов. У каждого была своя дорожка в банду. Сашка Тараторкин попал в нее, как Витькин друг. Толика Корниенко, самого младшего, после того как он украл у матери кое-какие вещи, избил и выгнал из дома отец, майор, предупредив, чтобы ноги его больше в доме не было. Веникову нужны были деньги на любимую девушку по имени Ангола. Она работала в парикмахерской у Павелецкого вокзала. Что было нужно от банды Ананьеву по кличке «Германец», тот и сам не знал. Ему, как и Жукову, просто нравилась вольная жизнь. Тем более он никогда не работал. Только воевал. В семнадцать лет он, скрыв свой возраст, ушел в армию и до конца войны сражался на 2-м и 3-м Прибалтийских фронтах.
Стали участниками банды воры с Извозных улиц: Соколов, Борисов и Чевычелов, а также девки: Машка Рюмина, Верка Давыдова, Люська Бубнова и Таська Сорокина.
Как-то весной 1945-го Люська Бубнова зашла к Сорокиной, чтобы занять деньги, и та ей сказала: «Что ты так плохо живешь, во всем нуждаешься? Хочешь, я познакомлю тебя с ребятами? Пойдем с ними на кражу, и у нас будут деньги». Люська согласилась.
Скоро пошли на кражу, а вернее, на разбой. В квартире, в которую они ворвались, находилась пожилая женщина. Ее усадили на диван, и Жуков, угрожая пистолетом, сказал: «Если хочешь жить, сиди и не шевелись. Закрой глаза, ни на кого не гляди и молчи», а Верка Давыдова прибавила: «Нам продукты не нужны, нужны деньги» и стала напяливать на себя, поверх своей, чужую одежду: серый шерстяной костюм, две юбки, драповое пальто. Перед уходом Жуков ни с того ни с сего выстрелил в хозяйку и тяжело ее ранил. Испугавшись выстрела, шайка выскочила из квартиры и прошла переулками к станции метро «Красносельская». Впереди шел с чемоданом Соколов. Тут, у метро, его остановил военный патруль (офицер и два солдата) и потребовал предъявить документы. Соколов достал паспорт, но офицеру этого показалось мало, и он предложил Соколову пройти в отделение милиции для того, чтобы проверить вещи, которые он нес в чемодане. Соколов идти отказался. Тут к ним подошли Жуков и Тараторкин и стали просить патрулей, чтобы они Соколова отпустили. В это время появился другой патруль. Он отвел Соколова в сторону, а первый продолжал выяснять отношения с Жуковым. Продолжалось это недолго, так как Жуков выхватил пистолет и стал стрелять. Воспользовавшись суматохой, Соколов, бросив чемодан, сбежал. Жукову с Тараторкиным тоже удалось оторваться от патрулей.
Верка Давыдова, а с нею и Люська убежали с места преступления первыми и о событиях, произошедших у метро, узнали позже. Похищенные вещи Верка за полторы тысячи продала на Тишинском рынке. Жуков потребовал, чтобы она отдала из них хотя бы четыреста рублей, даже убийством пригрозил, если не отдаст. Верка пообещала принести деньги на другой день, но не принесла… Ее искали, но не нашли. Она исчезла. А вскоре пришла открытка. В ней Верка передавала всем привет и сообщала, что находится во Львове и в ближайшее время в Москву не собирается. Верке можно было позавидовать. Львов был тогда для нас почти что заграница и для таких красивых, как Верка, таил в себе немало возможностей.
Ну а банда в очередной раз осталась с носом. Не повезло ей и на ограблении квартиры Розенфельд в Филях. Увидев бандитов, Этя Абрамовна Розенфельд стала дико кричать и вырывать у Жукова пистолет. Тот даже выстрелил, прострелил ей руку, но это на нее не подействовало. Этя Абрамовна стала кричать еще громче, а за ней подняла крик и стала стучать в стену ее дочь, Раиса Израилевна. Кто-то из бандитов пытался припугнуть ее («Сейчас старуху убьем и тебя зарежем»), но напрасно. Вскоре на крик матери и дочери прибежала соседка Пейсахес Геня Моисеевна. Она тоже стала хвататься за пистолет и кричать, чтобы они не смели никого убивать, так как останется двое сирот. В конце концов банда сбежала с места преступления, ничего не взяв.
Вообще, манера Жукова палить из пистолета когда надо и не надо хоть и придавала ему лихости и добавляла авторитета, но доходов банде не приносила, скорее наоборот. От всего этого Жуков сделался мрачным и перестал улыбаться. Бывало, вздохнет только и скажет: «Мне все равно стенка. Буду дела делать, пока не поймают. Живым легавым не дамся. Застрелюсь». А ведь было ему тогда всего девятнадцать лет. В конце концов страсть к пальбе погубила и его самого, и его банду. Началось все с пустяка. Киевские воры что-то не поделили с арбатскими. То ли арбатские стали «щипать», где киевские, то ли наоборот. 23 декабря 1945 года те и другие случайно встретились на Арбатской площади. Слово за слово. Дошло до угроз. Потом вроде бы все успокоились. Кто-то даже сказал: «Зачем друг друга убивать, можно и так договориться». Пошли вниз по улице Коминтерна (так с 1930 по 1946 год называлась Воздвиженка, она же сейчас является частью улицы Новый Арбат). Шли по правой стороне. У подъезда дома 5, недалеко от Моховой, остановились. «Дрозд» и «Иван Фиксатый», из арбатских, предложили Жукову зайти с ними в подъезд поговорить. Жуков зашел и вскоре вышел. Арбатские ждали своих, но те не появились. Тогда в подъезд зашел самый длинный из них по кличке «Придурок». Оказалось, что «Дрозд» и «Фиксатый» были убиты. Их застрелил Жуков. Этого арбатские воры ему простить не могли. «Стукнули, – как говорится, – по низу», и «Жук» сгорел. Его арестовали. Потом выловили и всю его банду.
Следователь изводил Жукова вопросами, занося чуть ли не каждое свое собственное слово в протокол. «Следствие требует от вас рассказать правду по делу, – нудил он, – ваши показания ложные. Расскажите, как, где и когда вы договаривались совершать преступления… Следствию известно, что знакомую девушку Давыдовой Веры вы знаете. Почему скрываете? Следствие требует показать правильно… Почему вы скрываете истину по делу?» И дальше все в таком же духе. А он и сам толком не знал, зачем скрывал Таську и Люську. Знал только, что, по воровским законам, должен молчать, вот и молчал, а в камере проклинал себя за малодушие, за то, что не застрелился, когда его брали на квартире Машки Рюминой.
В последнем слове на суде Жуков просил сохранить ему жизнь. Сказал, что арбатских воров, Пантелеева и Краснова, они же «Дрозд» и «Иван Фиксатый», убил с целью самозащиты. Другие же преступления совершал, чтобы прокормиться, так как не работал, скрываясь от милиции и опасаясь расстрела за бандитизм.
4 июля 1946 года член Московского городского суда Венедиктов огласил приговор. Жукову – расстрел, остальным – сроки от десяти и ниже. 16 октября Жукова расстреляли.
Жаль его мать. В 1941-м она потеряла мужа, а в 1946-м – сына.
Обидно и за Жукова, и за его друзей. Пока они воровали, грабили, пьянствовали, в Москве мимо них спокойно и равнодушно проходила простая человеческая жизнь. Люди работали, учились, строились дома. Открывались переходы между станциями метро «Охотный Ряд», «Площадь Революции», «Улица Коминтерна» и «Библиотека имени Ленина». Стал ходить одиннадцатый троллейбус, открылся Театр юного зрителя, в котором шли «Три мушкетера». Да и чего только не было сделано за это время в Москве! Расставшись в девятнадцать лет с жизнью, Витька Жуков ни в чем этом не участвовал, и ему так и не довелось посмотреть в кино «Подвиг разведчика», слушать песни Высоцкого, репортажи Вадима Синявского о футбольных матчах, увидеть Московский фестиваль молодежи и студентов. Он не берег могилу матери и память об отце, не продолжил свой род. Вместо всего этого и многого, многого другого ему досталась пуля, а от него остался неизвестно где и кем зарытый в землю труп.
Столь же черная точка была поставлена в конце жизни другого московского бандита, Соловьева.
Вячеслав Александрович Соловьев родился в 1925 году. Жил он в квартире 72 корпуса 2 дома 11 по Хавско-Шаболовскому переулку (он потом был назван улицей Лестева). Родители его разошлись, когда ему было два года. Вскоре они вообще разъехались в разные стороны, и маленький Слава остался на попечении деда и бабки. В 1937 году умерли и дед с бабкой. Пришлось матери взять Славку к себе, в новую семью. На следующий год он закончил пять классов и пошел работать слесарем. Содержать его никто не хотел, да, честно говоря, и не на что было. К тому же есть чужой хлеб и быть нелюбимым среди тех, кто должен быть тебе самыми близкими на свете, – тяжелый крест. Под ношей сей душа Славкина надломилась, и стал он вором. Его ловили, судили, но отпускали. Жалели, наверное. В 1942 году ушел на фронт его отчим, Кирилл Тимофеевич Кириллов. В том же году его и убили. А в 1943-м Славку вновь арестовали за кражу и дали два года, но вместо лагеря отправили на фронт, 3-й Белорусский, и стал московский вор Славка Соловьев пулеметчиком 222-й стрелковой дивизии, а потом и командиром группы разведки в 379-м артиллерийском пулеметном батальоне 11-й гвардейской армии. В июне 1944-го он был ранен в ногу и уволен в запас по инвалидности. С фронта в Москву привез ранение, награды и трофейный «вальтер». Жил у матери. Не работал. Выжили в войну из его друзей и подельников по воровским делам в Хавско-Шаболовских переулках только Вовка Буланов и Игорь Толмачев. У Вовки был пистолет «ТТ». Оружие обязывало. Тырить буханки с прилавков, как в детстве, или рвать сумки у женщин при таком жизненном опыте и вооружении было стыдно. Навыки слесаря и разведчика подсказали Славке его собственный стиль в воровском деле. Он стал совершать кражи «на светлячок». Так, во всяком случае, он называл этот свой способ совершения преступлений (а вообще совершение краж он именовал словом «побегать»). «Светлячком» же являлся карманный фонарик. Ночью Славка с фонариком забирался на окно или балкон какой-нибудь квартиры, светил им внутрь комнаты и, если в ней никого не было, забирался в квартиру. Обчистив ее, он так же тихо и незаметно удалялся. С мая по декабрь 1945 года Соловьев, по самым скромным подсчетам, совершил двадцать таких краж. Он обворовывал квартиры на Серпуховской улице и улице Татищева, на Дровяной и Мытной улицах, на улицах Верхне-Михайловской и Воробьевской. Он пролезал в форточки и бил в окнах стекла, резал их алмазом, взламывал замки и шпингалеты. Он приносил в банду похищенное на двадцать, тридцать и даже на сто тысяч рублей. Был он тогда в большом авторитете у местной шпаны. Изменила его лихую, бесшабашную жизнь встреча с Капой. Влюбившись в нее, он все свои «подвиги» стал совершать для нее. Капкина мать, зная, что Соловьев вор и довольно удачливый, все время капала Капке на мозги: «Скажи своему охламону, чтобы он вещи тебе нес, а не своим гопникам». Соловьев, конечно, делал все, что пожелает его возлюбленная, а поэтому вещи с краж стал приносить ей, хотя ему было стыдно перед товарищами, а поэтому на душе у него, как говорится, кошки скребли. Женское окружение вообще портило Соловьеву нервы. Его мать Капку иначе как проституткой не называла, а та, наверное, со слов своей матери, убеждала Славку в том, что его мать воровка, что она берет себе часть денег за проданные ею на рынках вещи. А вот был еще такой случай: его теща, обнаружив принесенный им в дом булановский пистолет «ТТ», с испугу взяла его и, ничего ему не сказав, отнесла в старый особняк на Ульяновской улице, где спрятала под лестницей. Пока он дознался, куда делось его оружие, пистолет обнаружили милиционеры. Из-за всего этого Славка, естественно, злился, расстраивался, но поделать ничего не мог. Ради Капки он должен был все это терпеть. Но проклятые бабы не унимались. В конце концов они поссорили его со всей бандой. Когда он по наущению Капки стал похищенное приносить к ней домой, Сашка Сазонов начал плести интриги и восстановил против Славки его товарищей. На какое-то время Соловьев остался один, от него все отвернулись, как от фраера, предавшего воровскую дружбу. Славка очень переживал. Он, вообще, не столько понимал, сколько чувствовал, что бабы затягивают его в другой, чуждый ему мир, в котором вещи ценнее человеческих отношений. Он же привык относиться к вещам с презрением и, воруя их, пропивал или раздаривал. Впрочем, долго ребята без него обойтись не могли. Один раз совершили квартирную кражу, спрятали похищенные вещи на чердаке, так и те у них сперли. От Сашки же Сазонова толку банде никакого не было. На кражи он ходить боялся, все больше на шухере стоял, хотя при первой возможности и старался выпить и погулять за их счет.
От всех переживаний Соловьева спасала любовь.
С Капитолиной Ивановной Тихомировой, Капой, жившей в квартире 2 дома 34 по Ульяновской улице, он познакомился летом 1945 года и сразу в нее влюбился. Ему казалось, что он знает ее давно, что еще тогда, когда ему было лет семь-восемь, он с нею и со своим приятелем Ленькой ходили купаться на Москву-реку. Там как-то Капка после купания надела платьице, сняла трусики, отжала их и положила сушить на траву. После этого они втроем валялись на траве, и он с Ленькой все старались заглянуть ей под платье. Когда же Ленька купался, она дала ему себя «пощупать». Он попросил, чтобы она дала «пощупать» и Леньке, но она отказалась. Согласилась только показать. Теперь он рассказывал обо всем этом Капке, но та божилась, что этого не было и он ее с кем-то путает. Ленька же подтвердить ничего не мог, так как был убит на войне. Да и какая разница, в конце концов, Капка это была или не Капка. Главное, что он ее очень любил. Была она невысокая, худенькая, светловолосая, с маленьким носиком и маленьким ротиком. У нее были розовенькие прозрачные ушки и нежные тонкие пальчики. На кисти ее правой ручки было выколото «КАПА», а левой – цифры «1924», хотя родилась она в двадцать шестом. Но ей хотелось быть старше и она вместо цифры «6» наколола цифру «4». Впрочем, какое это тогда имело значение? Вся Капкина жизнь, как у домашней кошки, прошла в одном и том же месте, в Хавско-Шаболовском переулке, а если точнее, во дворе дома 11. Здесь она родилась, отсюда ушел на войну ее отец, который домой так и не вернулся, здесь на морозе постоянно сохло заиндевевшее белье, выстиранное ее матерью, а по вечерам собирались ребята и под гитару пели всякие песни: «По морям и разным странам», «А море черное ревело и стонало», «Много у нас диковин. Каждый дурак Бетховен» и много-много других. Пели еще «Отец мой фон-барон». В песне были такие слова (я позволил себе заменить лишь одно из них):