Вообще бандиты того времени заходили в своей наглости довольно далеко. Они врывались среди бела дня в какой-нибудь магазин или палатку и устраивали стрельбу. В конце мая 1949 года работники МУРа арестовали бандшайку, которая для налетов на палатки и магазины использовала автомашину с фальшивым номерным знаком из фанеры. В одном из Шикаловских переулков, за Крестьянской Заставой, бандиты убили директора магазина Пантелеева, при ограблении палатки на Павелецкой набережной участник банды Колунов убил покупательницу Старостину, а при ограблении магазина в поселке Горенки Балашихинского района он же ранил из пистолета заместителя заведующего магазином Дьякова. Другой бандит, по фамилии Андреев, выстрелом из пистолета ранил кассира столовой Станкостроительного завода имени Орджоникидзе Пекарскую, отобрав у нее сто тысяч рублей.
Тогда это были огромные деньги. В 1948 году, к примеру, для того чтобы купить в какой-нибудь палатке или павильоне бутылку водки «Московская», «Зубровки» или «Зверобоя», надо было заплатить более 40 рублей, за пол-литра красного портвейна, № 14, – 44 рубля, за бутылку розового, № 13, – 47 рублей, а белого, № 15, – 52 рубля. Бутылка портвейна «777» («Три семерки») объемом 0,75 литра стоила 66 рублей 80 копеек. Пол-литровая бутылка «Жигулевского» пива стоила 7 рублей 70 копеек, а «Мартовского» – 8 рублей 90 копеек. Недешево стоила и закуска. Килограмм «Любительской» колбасы, например, стоил 52 рубля 80 копеек, а «Отдельной» – 43 рубля 20 копеек. О деликатесах и говорить нечего. Двухсотграммовая баночка черной икры обходилась покупателю в 141 рубль 90 копеек.
Даже в «высших сферах» икра считалась роскошью. Известный советский кинооператор Александр Сергеевич Истомин рассказывал, как после войны, на банкете в Кремле, к столикам подходил некто в штатском и, наклонившись к гостям, тихо произносил: «Икру не жрать!»
|
|
Воры и бандиты об икре и не думали, их вполне устраивали, как тогда любили говорить, «бутылка водки и хвост селедки».
Ради удовлетворения скотских потребностей подонков общества вполне приличные, полезные и даже талантливые люди становились жертвами преступлений.
Поздним вечером 25 января 1946 года учащийся энергетического техникума Сергей Овчинников в Щепкинском переулке подошел к солистке Большого театра СССР Елене Дмитриевне Кругликовой. Та как раз возвращалась из театра и еще не совсем вышла из образа Татьяны Лариной, партию которой исполняла. Бандит наставил на нее нож. Пришлось артистке отдать ему 800 рублей и часы, которые тот на следующий день продал за 1700 рублей.
Не все преступники, конечно, поступали так примитивно и грубо. Ханджевская, Рейнгольд, Таубе и Герасимов, например, действовали иначе. В июне 1944 года они объединились с целью изъятия ценностей с витрин ювелирных магазинов. Ханджевская присматривала подходящую витрину, следила за тем, чтобы ее друзьям никто не мешал «работать», а те ночью прилепляли к стеклу витрины «пластырь», резали алмазом стекло и тихо чистили витрину. К концу года они обчистили витрины комиссионных магазинов на Сретенке, на улице Воровского (Поварская), в Волховском переулке, на Колхозной (Сухаревская) площади, а с витрины магазина «Ювелирторга» № 1 в доме 14 по Столешникову стащили золотой лорнет, золотую табакерку, инкрустированную бирюзой и перламутром, коробку из нефрита с золотом и эмалью, кулоны с цепочкой из золота с аметистом и другие вещи, всего на девяносто тысяч рублей. Получили они тогда за все это по десять лет лишения свободы с конфискацией имущества.
|
|
Помимо магазинов, палаток, инкассаторов и банковских служащих, жертвами грабежей становились и простые граждане. Их раздевали, снимали с них шубы, платья, брюки, туфли, ботинки и прочие новые и поношенные вещи. «Молотнуть», то есть ограбить человека преступники могли в любом месте: в парке, на улице, в подъезде. В Москве существовали шайки, которые «шефствовали» над определенными районами и местами города. Шайка, возглавляемая Ташкиным, например, после войны грабила граждан у чайной «Самоварчик», в парке «Сокольники». А в 1943 году Урбанович по кличке «Ус» и Волков, познакомившись на танцплощадке в ЦПКиО имени Горького, тоже решили создать банду. Банда грабила людей в парке и около него. Похищенное, как это было в то время принято, бандиты «толкали» на Перовском рынке. В 1944 году в Ленинском районе возникли две воровские шайки. Одна «прославилась» тем, что 1 октября устроила драку у кинотеатра «Авангард» (его давно снесли) на Калужской площади, во время которой бандит Шелехов застрелил сержанта Чинкова, а вторая – ограблением дачи Артемова в Малаховке. С дачи было вывезено на автомашине все имущество Артемовых, только что вернувшихся из эвакуации.
В те годы кинотеатры, клубы и дома культуры служили местом кучкования местной шпаны и вообще преступного элемента.
На Преображенской площади стоял когда-то кинотеатр «Орион». Так вот около него постоянно околачивались ребята из шайки Самодурова: Соболев Адам (на самом деле Аркадий), Мишанька «корзубый» (он носил на правом клыке металлическую коронку), Колька-инвалид по кличке «Козел», Лешка Крупенин (он же Сычев Владимир) и др. Сам Николай Самодуров называл себя «Костей-инженером». «Инженером» он был, правда, по замкам и задвижкам, а образование имел, вообще-то, не выше собачьего. И тем не менее Верке Поляковой, с которой познакомился на квартире у своей знакомой Дуси в доме 12 по улице Горького, он представился именно так. Верка ему сразу понравилась, и он привел ее в подвал дома 91 по Гражданской улице, где в квартире дворничихи Чугуновой («Чугунихи») гужевалась вся его компания. С этого времени Верка стала не только Колькиной «кралей», но и хозяйкой «хазы». Покупала вино, продукты, сама брала деньги из шкафа, куда их складывали постоянные посетители квартиры. С помощью специально изготовленных на заводе ключей, отмычек, пилок, а также ломика «фомка» эти «посетители» обчищали московские квартиры. Когда Колька ей надоел своими пьянками и драками, она стала жить с Адамом. Колька с этим смирился. Адам был сильнее и злее его. После того как Верка от него ушла, ему вообще не везло – ни в делах, ни в картах. А в середине ноября 1943 года с ним произошла история, которая чуть ли не стоила ему жизни.
|
|
Началось все с того, что участник банды Николаев поссорился со своим приятелем Лягушкиным по кличке «Нога». До этого они жили мирно и не раз ходили вместе на кражи. А тут вдруг Николаев узнает, что к нему домой завалился пьяный Лягушкин с пистолетом и стал грозить его матери, что он его, Николаева, убьет. Николаев подумал, что Лягушкин сделал это неспроста, что он запугивает его, выполняя задание милиционеров. Банда решила потребовать у Лягушкина объяснения. И вот 15 ноября Николаев, Фадеев, Кондратьев, Молчанов, Соколов, Новиков и Самодуров направились к кинотеатру «Молот», на Русаковскую, и нашли там Лягушкина. Стали с ним разговаривать. «Разговор» этот вызвал живейший интерес у окружающих, поскольку сопровождался нецензурными выражениями, демонстрацией оружия и угрозами. Опасаясь вмешательства милиции, бандиты потащили Лягушкина за угол здания, но тому удалось вырваться от них и убежать. Фадеев погнался за ним, выстрелил и убил. Казалось бы, на этом можно было успокоиться. И шум у кинотеатра закончился, и подозреваемый наказан, но нет, возникла другая проблема: что делать со свидетелем? Дело в том, что Лягушкин у кинотеатра был не один, а с приятелем, Губановым. Как заставить его замолчать? И тут Фадеев передает пистолет Самодурову и велит ему застрелить Губанова. Самодуров берет пистолет, отводит Губанова в сторонку, где, приставив дуло к его животу, произносит: «Прощайся с жизнью!», после чего нажимает на курок. Но выстрела не происходит. Осечка. Губанов вырывается, бежит. Самодуров стреляет в него два раза, но пули пролетают мимо и Губанов скрывается. Что же в результате? А в результате то, что Фадеев с подачи Николаева неизвестно за что убил Лягушкина, а Самодуров остался чистеньким, отпустив свидетеля. Когда смысл всего случившегося дошел до бандитов, они обратили свой взор к Самодурову. «Уж не „мусор“ ли ты, Костя-инженер?» – говорили, обращенные к нему, их волчьи глазки. Сначала его просто били. Потом Николаев вынул маузер. Тогда Самодуров вырвался из лап своих приятелей и побежал. Ему удалось забежать в какой-то подъезд и спрятаться под лестницей. Там было темно и пыльно. Самодуров прижался к стене и заткнул уши, чтобы не слышать удары своего собственного сердца. Вскоре в подъезд вбежали и его преследователи. Кто-то зажег спичку, и по стенам заплясали растрепанные тени. Самодуров увидел Николаева все с тем же маузером в руке. Съежился, приготовившись к смерти. Тут грохнул выстрел, мелькнуло пламя, и что-то царапнуло его по шее, наверное, отлетевшая от стены штукатурка. Не дожидаясь второго выстрела, он юркнул в дверь и побежал по улице. Теперь за ним никто не гнался. Неизвестно, что подействовало на банду, но Самодурова она решила простить. Может быть, это случилось потому, что и сам Николаев, стреляя с двух шагов, не попал в Самодурова. Как же можно было после этого винить его в том, что он не попал на бегу в Губанова! К тому же и Губанов никуда не пошел. Молчал как рыба, опасаясь за свою жизнь. По случаю примирения бандиты выпили, помянув Лягушкина, начальника московской милиции и всю их «сучью братию». Но гулять банде оставалось недолго. Спустя три дня после «лягушачьих поминок», когда Самодуров, Николаев, Фадеев и Соболев шли по Владимирскому поселку, на них обратила внимание гражданка Яровая. Ей показалось, что на парнях надеты вещи, похищенные из ее квартиры. Недолго думая, она кинулась к проходившим мимо участковому уполномоченному 57-го отделения милиции Павлову и политруку того же отделения Звонилину и указала им на бандитов. Самодуров, Николаев и Фадеев знали, что в случае ареста их ждет расстрел. Дело в том, что совсем недавно, 1 ноября, они вот так же шли с кражи по улице, неся похищенное, когда участковый 36-го отделения Голованов остановил их, предложил предъявить документы. Фадеев, ничего не говоря, выстрелил в него и тяжело ранил. Им тогда удалось смыться. Теперь они не стали ждать, когда к ним подойдут милиционеры, а сразу пустились наутек. Самодуров с Соболевым забежали в подъезд. За ними туда влетел участковый Павлов, и сразу прогремел выстрел. Павлов упал. Он был убит. На месте преступления Звонилин задержал Самодурова. Соболев, Николаев и Фадеев скрылись. Но дни пребывания их на свободе были сочтены. Вскоре всех, в том числе и Верку с «Чугунихой», арестовали. Московский трибунал под председательством Васнева приговорил Николаева, Фадеева, Новикова, Самодурова и Соболева к расстрелу. Верховный трибунал РСФСР заменил Новикову и Самодурову смертную казнь двадцатью годами каторжных работ. Приговор в отношении Соболева, Фадеева и Николаева 1 апреля 1944 года был приведен в исполнение. Верка Полякова и Акулина Чугунова отсидели свой срок и вышли на свободу.
Надо сказать, что в те годы от рук бандитов сотрудники милиции гибли довольно часто. Вооруженные револьверами мерзавцы, спасая свою шкуру, были готовы на все. Так же, как и Павлов, в подъезде дома, только другого, 18 апреля 1946 года был застрелен оперуполномоченный 24-го отделения милиции Бовт. В тот день он шел по Стромынке и увидел группу парней с чемоданами и еще какими-то вещами. Их суетливое, нервное поведение вызвало у работника милиции подозрение. И он направился к ним, чтобы узнать, кто они и чьи у них вещи. Но парни, увидев милиционера, бросились бежать. Один из убегавших скрылся в подъезде дома 3. Следом за ним в подъезд вбежал Бовт. Сразу прогремел выстрел. Бовт был убит. Бандитом, застрелившим его, оказался Анискин, а вещи, около которых он стоял на Стромынке, – вещами, похищенными из квартиры Дробновой с улицы Матросская Тишина. Со своими соучастниками, Крыловым и Пчелинцевым, Анискин, когда к ним подошел Бовт, уговаривал своих знакомых, Канищева и Шурыгина, спрятать похищенное.
Суд приговорил Анискина к расстрелу.
Отметим, ради справедливости, что не все милиционеры вбегали в подъезды вслед за преступниками. Опытные работники этого делать не торопились. В ноябре 1942 года милиционеры 40-го отделения милиции пришли к некой Самусевич, которая жила в помещении школы № 78 на Потылихе, для того чтобы задержать ее и ее сожителя Сгибнева за совершенное ограбление. Дело в том, что в тот день эта парочка сняла на улице пальто с гражданина Мартиросяна. Когда милиционеры вели их в милицию, Сгибнев вырвался и побежал, отстреливаясь от преследовавших его милиционеров. Потом он забежал в подъезд дома. Милиционеры за ним в подъезд забегать не стали, а послали собаку. Вскоре услышали выстрел, потом другой. Когда вошли в подъезд, то увидели убитую собаку и застрелившегося Сгибнева. Он выстрелил себе в голову. Пальто вскоре нашли за сараем, недалеко от дома Самусевич. Оно было поношенное и никакой ценности не представляло. Жалко собаку и глупо загубленную человеческую жизнь.
Да, хорошо, что милиционеры были опытные. Неопытных же, тех, что пришли на работу в милицию в конце войны или после нее, бандиты стреляли, как вальдшнепов или куропаток.
Кто-то может спросить: за что же рисковали они своей жизнью? Ответ удивит многих – за 550 рублей в месяц. За звездочки милиционерам тогда не платили.
Давали только форму. Форма была синяя, обшитая красным кантом. Фуражки имели голубой околыш с гербом СССР. Зимой носили шапку-финку. Пистолет, чтобы его не вырвали или не вытащили в трамвае из кобуры, прикреплялся за ушко на рукоятке к одежде красным шнуром. Шнур поднимался по одному борту мундира, огибал шею и спускался по другому борту. В начале апреля милиционеры переходили на летнюю форму одежды. Постовые на улицах надевали белые гимнастерки.
Участковый уполномоченный 28-го отделения милиции Полунин погиб от руки бандита 3 февраля 1946 года. Случилось это днем, на людной Нижней Красносельской улице, у дома 42. Полунин обратил внимание на парня, который шел очень быстро и часто оглядывался назад через левое плечо. Делал он так потому, что правого глаза у него не было. Полунин подошел к нему, остановил и потребовал предъявить документы. (Мог ли он тогда знать, что с этого момента пошли последние минуты его жизни?) Парень выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил ему в грудь. Полунин упал, теряя сознание. Из носа и рта у него потекла кровь. Последнее, что он слышал, были еще два пистолетных выстрела. «Скорая помощь» привезла Полунина в приемный покой Басманной больницы, где он и скончался.
Какое же стечение обстоятельств, судеб и нелепостей привело к гибели человека? Кем был тот, кто ни с того ни с сего лишил его жизни? А был это Константин Иванович Яшкин 1924 года рождения. В семь лет он остался без отца и без матери. Рос в детском доме «Смена» города Слуцка, как тогда назывался Павловск под Ленинградом. Научился играть на трубе, одно время даже руководил духовым оркестром, а в 1937 году определили его воспитанником 111-го артиллерийского полка, стоявшего в городе Пушкино, бывшем Царском Селе. Осенью 1939-го он перешел в оркестр Краснознаменных курсов бронетанковых войск. Стал даже помощником командира взвода по хозяйственной части, вступил в комсомол. Казалось, он на правильном пути и ждет его достойное будущее. Но это только казалось, а на самом-то деле было в этом хрупком юноше, Косте Яшкине, нечто ущербное. В ноябре 1940 года, ему тогда исполнилось семнадцать лет, он пытался покончить с собой, выстрелив себе в висок из пистолета. Пуля выбила глаз, но не убила. После этого Яшкина из армии уволили. Возможно, только теперь он стал самим собой, освободившись от узды, за которую общество его тянуло «в люди». И вот результат: в начале 1941 года, в Ленинграде, его осудили за хулиганство в трамвае, потом трижды судили за кражи. В сентябре 1945 года, в Москве, в трамвае, он срезал у военного по фамилии Хитров кобуру вместе с пистолетом «ТТ». Поскольку жить ему было негде, он садился в последнюю электричку на Ярославском вокзале и ехал в Загорск, а утром с нею же возвращался обратно. Жил на то, что воровал, а этого было мало. Но однажды ему повезло. Около Ленинградского вокзала какой-то мужик учинил дебош. Народ пошел за милицией, а Коська потащил мужика за угол, подальше от возмущенных граждан. Тронутый такой заботой, мужик расчувствовался и повел его в пивную, чтобы угостить. Когда мужик перестал соображать, где он и с кем, Коська вывел его на улицу, затащил во двор Министерства рыбной промышленности (Верхняя Красносельская ул., д. 17) и уложил на травку. Потом вынул из его кармана деньги – семьсот рублей, снял с ног хромовые модельные ботинки, стащил с него брюки, завернул вещи в газетку и ушел, бросив по дороге паспорт и военный билет потерпевшего в почтовый ящик. Совесть свою Костя успокаивал тем, что для мужика случившееся послужит уроком, как напиваться с первыми встречными.
Вскоре деньги кончились (не так уж много их оказалось), и Костя Яшкин опять остался на мели. В его пробитую голову снова полезли мысли о самоубийстве.
В тот злополучный день, 3 февраля 1946 года, Яшкин, голодный и злой, зашел в кафе на Спартаковской улице, что в доме 12. Денег у него не было, а жрать хотелось. Сел он за столик, заказал двести граммов водки, бутылку пива и закуску: салат, бутерброды. Когда все было съедено и выпито, и официантка подошла к нему, чтобы получить расчет, он расплачиваться не стал, а попросил заказ повторить. Люба Долженкова, так звали официантку, предложила ему сначала расплатиться, а потом уж «повторять». Тогда Яшкин достал из кармана пистолет и перезарядил его на глазах официантки. Та испугалась и убежала на кухню. Яшкин же решил сматываться, тем более что платы за угощение с него теперь никто не спрашивал. Надо было воспользоваться моментом. Он вышел на улицу и, пройдя до угла, свернул на Верхнюю Красносельскую. Здесь-то он и повстречался с участковым Полуниным.
А что же произошло после того, как Яшкин выстрелил в Полунина, какие выстрелы слышал, умирая, несчастный милиционер?
Одним из выстрелов, как, оказалось, была ранена проходившая в этот момент по улице студентка Медицинского института Каштанова, а вторым – дворник Похунов, который попытался задержать Яшкина.
Яшкин же, воспользовавшись паникой и неразберихой, скрылся. Его разыскивали по приметам, которые описали дворник и официантка. На следующий день, около двух часов, на платформе станции метро «Сталинская» (ныне «Семеновская») его задержал «по подозрению» милиционер охраны метро – Асадченко. Милиционер потребовал, чтобы он предъявил документы. Яшкин спокойно и добродушно ответил, что документов у него нет, но что личность его можно легко и просто установить в 21-м отделении милиции, куда и попросил Асадченко его доставить. Поднявшись на эскалаторе в вестибюль станции, Асадченко передал Яшкина милиционеру Романову, а сам пошел докладывать начальству о его задержании. Яшкин же ждать решения начальства не стал, а вынул пистолет, наставил его на Романова, который тут же отскочил от него в сторону, и скрылся. Чтобы выбраться из Москвы, Яшкин сел в первый попавшийся поезд, уходящий с Курского вокзала, однако его нашли и там, задержали, изъяли пистолет и больше не выпустили.
Судебная коллегия по уголовным делам Московского городского суда под председательством Пахомова 20 января 1947 года приговорила Яшкина по статье 59-3 УК РСФСР за бандитизм к смертной казни, а 4 апреля приговор был приведен в исполнение.
Тогда, в начале 1947 года, суд еще мог приговорить убийцу милиционера к расстрелу. После 26 мая он этого сделать уже не мог. В тот день вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об отмене смертной казни». Те, кто был осужден на смерть раньше, но кого не успели расстрелять, также избежали сей участи и «отделались» двадцатью пятью годами исправительно-трудового лагеря.
Вообще ГУЛАГ после войны стал активно пополняться заключенными. Этому способствовали, в частности, и Указы от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан». Если раньше за кражу личного имущества можно было получить год, за грабеж – пять, а за разбой – пятнадцать лет или смертную казнь, то теперь за кражу можно было схлопотать до десяти, а за разбой – до двадцати пяти лет лишения свободы.
О строгости наказания, вводимого за хищение государственного и общественного имущества, и говорить нечего. За кражу его можно было получить десять лет, а за кражу групповую, повторную, или в крупном размере – до двадцати пяти лет лишения свободы. Что было в этом указе самым коварным, так это то, что он ничего не говорил о мелких хищениях. Таким образом, за кражу батона в булочной можно было схлопотать семь лет.
При таких порядках рабочей силой как минимум до 1957 года ГУЛАГ себя обеспечил.
После войны одичавшие, изголодавшиеся люди не останавливались перед статьями Уголовного кодекса. Им было не до этого. С помощью строгих законов нация пожирала саму себя. Жизнь катилась по наклонной плоскости. Сначала нищета, потом преступление, потом бесконечные годы в лагерях и, наконец, исчезновение. Сколько сгинуло в нашей стране людей, не способных жить в нормальном человеческом обществе, не уважающих ни закон, ни своих сограждан, ни самих себя. И где они теперь? Где многие мои одноклассники первых послевоенных лет, где мальчишки со сретенских переулков, с Трубной и Цветного бульвара? Куда они все подевались? А ведь сколько их было! Кто-то, наверное, переехал в новые районы Москвы, кто-то вообще уехал из города, ну а остальные? Интересно было бы узнать. Были же среди них хорошие, добрые и честные ребята, были, правда, и мерзавцы. Вольно или невольно, но они преподавали нам уроки зла, внося в нашу жизнь то, что впитали в себя сами в грязной и подлой среде, которая их окружала, в среде злобы, низости и жестокости. Помню, как в школе, на моих глазах, один наш мальчишка (это было классе в пятом – седьмом) привел в школу приятеля, верзилу и хулигана. Они подошли к какому-то мальчику, прижали его к стене, и этот хулиган сильно ударил мальчика ладонью по лицу. У того из носа хлынула кровь. Картина была ужасная. Я запомнил ее на всю жизнь. Но что было во всем этом самое отвратительное, так это то, что сам я долго не мог избавиться от желания вот так же, с такой же силой, ударить кого-нибудь по лицу. Зло очень заразно. Оно развращает душу, проникая в ее самые тайные уголки и закоулки, о существовании которых мы и сами не подозреваем.
Какое же зло надо было видеть в жизни, какую злую память предыдущих поколений надо было в себе сохранить, чтобы совершать те злодеяния, о которых пойдет речь дальше.
Митрофан Машков в 1941 году ушел на фронт. В маленьком деревянном домике во 2-м Церковном переулке, ныне Стрелецком, что в Марьиной Роще, он оставил мать, Агафью Никифоровну, и жену, Анисью, с двумя совсем маленькими сыновьями, Борисом и Николаем. В 1945-м Митрофан вернулся с войны. Стал работать возчиком. Тут приехал к ним из Мордовии его брат, Степан. Построили они себе новый дом, тут же, рядом со старым. В старом доме сделали кухню и хлев для скота. Были у них корова, свиньи, куры. Вскоре и вторую корову приобрели. А в декабре 1946 года и семья увеличилась, родилась дочь, Зина. Люди они были трудовые, непьющие, с соседями жили дружно.
16 апреля 1947 года пришла к ним за молоком, как обычно, одна старушка. Постояла у крыльца, постучала в окно – никто не ответил. Прислушалась – плачет ребенок. Дернула ручку входной двери – дверь открылась. Зашла – в сенцах ведра, наполненные помоями для скота, за перегородкой поросенок хрюкает. Поднялась на ступеньку, открыла вторую дверь и тут на нее самой смертью пахнуло. В хате холодно, тускло, а на полу убитые все в белом и кровь, кровь кругом. Не помня себя, старушка выбежала из дома и к соседке.
Всполошилась округа, побежали в милицию. Приехали дежурная группа МУРа и следователь Московской городской прокуратуры Рамис, старшие опера из МУРа Захаров и Шутов, начальник Дзержинского угро Бурденков и др. Прибыл на место в милицейском «Виллисе» и большой черный кобель Дозор. Он прошел несколько метров по Церковному переулку, нашел клетчатую шаль с бахромой и, выйдя на улицу, сел и вздохнул, дав понять, что следы преступников затоптали люди.
Пока муровцы искали свидетелей и наводили справки об убитых и их связях, следователь составлял протокол. Теперь, благодаря ему, мы можем заглянуть на место происшествия. «… В углу иконы, убранные бумажными цветами, на стене зеркало, рядом с которым фотографии членов семьи Машковых, репродуктор, между кроватью и печкой на пружине подвешена к потолку детская люлька, а в ней подушка…»
Девочку к тому времени забрали родственники убитых – Кинякины. Они же назвали следователю фамилию возможного убийцы – брата Анисьи, Князькова Федора. Мысль об участии в преступлении близкого убитым человека не противоречила картине преступления. Было очевидно, что Машковы сами пустили преступников в дом, оставили ночевать у себя. Постеленные ими для убийц мешки с сеном так и остались лежать на полу. Князькова сразу стали разыскивать. Вскоре удалось установить, что живет он в поселке Колюбакино Рузского района Московской области. Для задержания его и отправились в Колюбакино оперативники Круглов и Курочкин. Они задержали Князькова в его собственном доме, а с ним вместе и неизвестного мужика со шрамом на лице. Им оказался соучастник Князькова по преступлению в Москве, Сергей Филимонов. Вскоре задержали и брата Сергея – Виктора. Отпирались они недолго. Потом признались и о совершенном злодеянии рассказывали спокойно и подробно, как будто и не убивали вовсе, а так, сено ворошили.
Теперь, когда молчание трупов нарушили голоса убийц, стало еще страшнее и стыднее за человеческую породу, за страну, в которой появляются на свет и живут такие мерзавцы.
Да, каких только выродков не рождает российская земля!
Одни только показания Князькова, данные им следователю Мосгорпрокуратуры Кочарову, чего стоят! Прочтите их: «… Вся семья Машковых спала крепким сном. Не спали только мы трое… Часа в два ночи мы поднялись и разошлись каждый к намеченной жертве. Первым Сергей убил ударом тесака мою сестру Анисью. Она только могла вскрикнуть: „Ой!“… Проснулся Митрофан и стал оказывать сопротивление. Соскочил с кровати, зацепив за труп Анисьи, и тот упал на пол. Митрофан бросился к двери, но Сергей убил его. На крик Митрофана проснулись его мать и сын Николай. Старуха кричала: „Караул!“ Я нанес ей удар тесаком в грудь, но она продолжала кричать. Тогда я ударил ее тесаком в спину. Она упала на пол, но еще была живой. Тогда я ей воткнул штык от винтовки в шею. После этого старуха умолкла. Филимонов Виктор ударил столовым ножом Степана, но нож согнулся. Степан укусил Виктора за палец, пытался прорваться к двери… Сергей штыком убил Степана… после этого подбежал к сундуку, на котором лежал сын Митрофана, Николай. Сергей стащил его с сундука и на полу убил».
Рассказ Князькова дополняют показания Виктора Филимонова, того самого, которого Степан укусил за палец. Так вот, когда бандиты закончили резню, они вспомнили, что остался еще в живых мальчик, шестилетний Борис. Убийство мальчика поручили ему, Виктору. «Сергей дал мне свой кинжал, – показал Филимонов Виктор, – я подошел к мальчику, но ударить ножом не решался. Федор и Сергей закричали на меня… Тогда я нанес мальчику удар ножом в грудь. Мальчик закричал, но остался жив. Сергей и Федор стали ругать меня нецензурными словами, и я вновь стал наносить удары, и мальчик был убит, т. к. не стал кричать… Когда уходили из дома, маленькая девочка, лежавшая в качалке, заплакала. Почему мы ее не убили, я не знаю».
С места преступления бандиты унесли деньги – двадцать пять тысяч рублей, зимнее пальто Анисьи с каракулевым воротником, хромовые сапоги и два отреза сукна. Все это они извлекли из сундука, в который забрались, взяв ключи из кармана халата бабы Агафьи. В суете и спешке бандиты не заметили того, что в сундуке находились еще две пачки денег с пятнадцатью и шестнадцатью тысячами рублей, да еще под матрацем кровати, на которой спали Митрофан и Анисья, – пятнадцать тысяч рублей.
Кто подумает, что убийцы своим поступком загубили свои души, что они выли по ночам от отчаяния, не в силах смыть страшный грех со своей совести, что их мучили кошмары, «кровавые мальчики», тот жестоко ошибется. Совершив преступление, бандиты поделили деньги, купили закуску, выпивку и кое-какие мелочи. Виктор Филимонов, например, купил к сапогам подошвы, передки и гвозди.
Нет слов. Подметки для сапог вещь нужная. Но, наверное, самому злому людоеду на Земле не пришла бы в голову мысль убить из-за них ребенка. Об эмоциональной тупости этих выродков говорит и такой факт. Еще когда они ехали на убийство Машковых, Сергей Филимонов предложил, если не выйдет дело с Машковыми, поехать к его двоюродному брату и вырезать его семью. Там тоже, надо думать, было чем поживиться. Тот двоюродный брат Сергея Филимонова, его жена, дети, конечно, не представляли тогда себе, какая смертельная опасность нависла над ними. Не могли они знать и того, что жить на свете они остались лишь благодаря тому, что с Машковыми у бандитов «вышло».
Кем же были эти палачи, загубившие ни за что ни про что своих родственников, детей? Может быть, это были закоренелые бандиты, особо опасные рецидивисты, каратели из «СС»? Совсем нет. Лишь Князьков в 1946 году был арестован за кражу, получил два года, но вскоре вышел на свободу, братья же Филимоновы вообще к уголовной ответственности не привлекались. Все они работали: Князьков – лесорубом, Филимоновы – трактористами. Князьков Федор и Филимонов Сергей воевали. Федор был награжден «Медалью за отвагу» и «За боевые заслуги», Сергей имел орден Красной Звезды. В 1943 году его даже в партию приняли, правда, на следующий год, за утрату партбилета, исключили.
Страшен зверь в облике человека. Волк, так тот перед нападением хоть зубы скалит, морщит нос, у него поднимается шерсть на загривке, а человек улыбается, всякие хорошие слова говорит, по плечу тебя похлопывает.