– Хорошо, – сказала она. – Хочешь знать, кто я? Помоги мне. Иначе не узнаешь.
Он молчал, беззвучно подвинулся, лишь холодный воздух появился в жаркой комнате. Он опустился перед ней на колени. Их взгляды пересеклись. Она увидела тревоги в нем, словно в ледяной стене в его разуме появилась мелкая трещина. Без слов он сжал ее руку, вода лилась на ладонь. Он полил водой и рану на ее запястье.
Где была вода, вспыхивала боль. Вася прикусила щеку изнутри, чтобы не кричать. Боль утихла быстро, и она дрожала. Порез на запястье пропал, осталась белая линия, поблескивала, словно в шраме остался лед.
– Ты исцелена, – сказал он. – Теперь скажи… – он притих. Вася проследила за его взглядом. На ее ладони был другой шрам, где он ранил и исцелил ее.
– Я не соврала, – сказала Вася. – Ты знаешь меня.
Он молчал.
– Как–то ты порвал мою ладонь, – продолжила она. – Испачкал свои пальцы моей кровью. А потом залечил рану. Не помнишь? Не помнишь мертвую тьму, когда я пошла ночью в лес за подснежниками?
Он встал на ноги.
– Скажи, кто ты.
Вася заставила себя встать, хоть голова кружилась. Он отпрянул на шаг.
– Я – Василиса Петровна. Теперь ты веришь, что я тебя знаю? Думаю, да. Ты боишься.
– Раненой девицы? – фыркнул он.
Пот стекал по ее спине. Огонь в самой комнате трещал, и даже в предбаннике было жарко.
– Если не хочешь меня убивать, – сказала Вася, – и не помнишь меня, то зачем мы тут? Что правитель зимы хочет сказать служанке?
– Ты никакая не служанка.
– Я хоть не в плену у этой деревни, – сказала Вася. Она поймала его взгляд и удерживала.
– Я – король, – сказал он. – Они делают праздник в мою честь, приносят жертвы.
– Плен не всегда из стен и цепей. Хочешь праздновать вечно?
Он похолодел.
– Только одну ночь.
– Вечность, – сказала она. – Ты и это забыл.
– Если я не помню, то для меня это не вечность, – он злился. – Что такого? Это мой народ. Ты – безумная, пришла пугать хороших людей в праздничную ночь.
– Я хоть не собиралась никого из них убивать!
Он не ответил, но холодный воздух хлынул в купальню, огоньки свечей трепетали. В предбаннике было мало места, они почти кричали в лица друг другу. Трещина в его защите стала шире. Вася не понимала, что за магия заставляла его забыть. Но эмоции притягивали его воспоминания к поверхности. Как и ее прикосновение. И ее кровь. Чувства остались между ними. Ему не нужно было вспоминать, он ощущал, как и она.
И он принес ее сюда. Несмотря на свои слова, он принес ее сюда.
Ее кожа казалась тонкой, словно дыхание могло ранить ее. Вася всегда была беспечной в бою, и эта беспечность охватила ее.
«Глубже памяти, – подумала она. – Матерь Божья, прости».
Она протянула руку, ладонь с белыми шрамами замерла у его щеки. Он вскинул руку, сомкнул пальцы на ее запястье. На миг они застыли. Его хватка ослабла, и она коснулась его лица, бессмертных костей. Он не двигался.
Вася тихо сказала:
– Если меня ждет смерть, зимний король, я хочу помыться. Раз ты принес меня в купальню.
Он не отреагировал, но его неподвижность была ответом.
* * *
Внутри было темно, лишь сияли горячие камни в печи. Вася оставила его за собой. Она была потрясена своим безрассудством. В жизни, полной спорных решений, она могла сейчас поступать ужасно глупо.
Она решительно разделась, опустила вещи в углу. Она полила камни водой, села, обвив руками колени. Но жар не мог успокоить ее. Она не знала, боялась того, что он будет в стороне, или что подойдет.
Он миновал дверь. Вася едва видела его в темноте, знала лишь о его присутствии по движению пара.
Она подняла голову, чтобы скрыть страх, и сказала:
– Ты не растаешь?
Он выглядел оскорбленно. А потом неожиданно рассмеялся.
– Постараюсь не растаять, – он опустил с грацией на скамейку напротив нее, оперся на колени, сцепив ладони. Ее взгляд задержался на его длинных пальцах.
Его кожа была бледнее, чем ее. Он не переживал из–за наготы. Его взгляд был холодным и честным.
– Путь твой был долгим, – сказал он. Она не видела его глаза в тенях, но ощущала его взгляд, как ладонь. Он видел теперь всю ее кожу.
– Это не конец, – сказала она. Она дрожащими пальцами коснулась пореза на щеке, посмотрела в его глаза, не зная, была ли она жуткой, было ли это важно. Он не двигался. Слабый свет озарял его частями – плечо, живот. Она поняла, что разглядывает его от горла до ног, и он видит, как она делает это. Вася покраснела.
– Ты расскажешь мне свой секрет? – спросил он.
– Какой секрет? – парировала Вася, стараясь сохранить голос ровным. Его ладони были без движения, но взгляд скользил по ее телу. – Я уже сказала. Ты нужен моему народу.
Он покачал головой и посмотрел на нее.
– Нет, есть что–то еще. Что–то на твоем лице каждый раз, когда ты смотришь на меня.
«Как мог, я любил тебя».
– Мои тайны – мои, государь, – резко сказала Вася. – Мы можем унести их в могилу.
Он вскинул бровь.
– Я еще не встречал девицу, настолько близкую своим видом к смерти.
– Нет, – сказала Вася и добавила с дрожью. – Я хотела помыться, и я здесь. Это уже что–то.
Он рассмеялся, поймал его взгляд.
«Он тоже, – подумала Вася. – Тоже боится. Он знает не больше меня, чем это кончится. Но он принес меня сюда, остался. Ранил и исцелил меня. Он помнит и нет».
Она не дала себе потерять смелость. Вася слезла со скамейки и опустилась между его колен. Его кожа не стала теплее от пара. Даже в пропахшей дымом купальне от него пахло сосной и холодной водой. Его лицо не изменилось, но дыхание стало быстрым. Вася поняла, что дрожит. Она снова коснулась его лица.
Он во второй раз поймал ее запястье. Но в этот раз его губы задели шрам на ее ладони.
Они смотрели друг на друга.
Ее мачеха любила пугать ее и Ирину историями о жуткой брачной ночи. Дуня говорила, что это не так.
Казалось, дикость выжигала ее изнутри.
Он провел по ее нижней губе большим пальцем. Она не могла разглядеть выражение его лица.
– Пожалуйста, – сказала она или подумала, и он приблизился и поцеловал ее.
Огонь был углями в печи, но им не нужен был свет. Его кожа была холодной под ее ладонями, ее пот покрыл их обоих. Она дрожала, не знала, что делать с руками. Это было слишком: кожа и дух, голод и ее отчаянное одиночество, а еще поднимающаяся волна чувств между ними.
Может, он ощутил неуверенность за желанием, потому что отпрянул и посмотрел на нее. Было слышно лишь их шумное дыхание.
– Теперь боишься? – прошептал он, усадив вместе с собой на скамью. Вася оказалась на его коленях, его рука обвивала ее талию. Свободная ладонь рисовала холодные узоры на ее коже от уха до плеча, оттуда – к ключице и между ее грудей. Она не могла управлять дыханием.
– Я должна бояться, – сказала Вася резче, чем хотелось, потому что она боялась, но и злилась, ведь едва могла думать, тем более – говорить, пока его ладонь поднималась, а потом направилась по ее спине, легонько обвела ребра, нашла ее грудь и задержалась там. – Я – дева, а ты… – она замолчала.
Ладонь замерла.
– Боишься, что я раню тебя?
– А ты хочешь? – спросила она. Они слышали дрожь в ее голосе. Обнаженная, в его руках, она была уязвимее, чем когда–либо.
Но он тоже боялся. Она ощущала сдержанное напряжение в его руке, видела это в его потемневших глазах.
Они снова смотрели друг на друга.
А потом он улыбнулся, и Вася поняла, что было между ними за страхом и желанием.
Безумная радость.
Его ладонь легла на ее талию. Он снова поцеловал ее. Его ответ был дыханием в ее ухо:
– Нет, я тебе не наврежу, – сказал он.
* * *
– Вася, – сказал он в темноте.
Они выбрались в предбанник в конце. Когда он притянул ее на пол, там были одеяла, что пахли зимним лесом. Они уже не могла говорить тогда, но это было не важно. Ей не нужны были слова, чтобы позвать его. Только движение пальцев, жар ее кожи в синяках. Его ладони помнили ее, хоть разум – нет. Это было в его прикосновении, он легонько задевал ее отчасти зажившие раны, это было в его хватке, в его взгляде, пока свечи не догорели.
Она засыпала в темноте, ощущала пульс его тела в себе, хвою на губах.
А потом она резко села.
– Еще…?
– Полночь, – утомленно сказал он. – Да, полночь. Я не дам тебе проиграть.
Его голос изменился. Он произнес ее имя.
Она приподнялась на локте, покраснела.
– Ты вспомнил.
Он молчал.
– Ты выпустил Медведя, чтобы спасти меня. Зачем?
Он все еще молчал.
– Я искала тебя, – сказала она. – Я научилась колдовать. Мне помогла жар–птица, ты не убил меня… хватит так на меня смотреть.
– Я не думал… – начал он, она злилась, чтобы скрыть боль.
Он сел, отодвинулся от нее, его спина была напряжена в полумраке.
– Я хотела этого, – сказала она его спине, пытаясь не думать о том, чему ее учили. Скромности, терпению, ложиться с мужчинами только ради детей, не наслаждаться этим. – Я думала… и ты хотел. А ты… – она не могла сказать это, потому выдавила. – Ты вспомнил. Небольшая цена за это, – но она не казалась маленькой.
Он повернулся, и она увидела его лицо: он будто не верил ей. Вася хотела бы не сидеть голой рядом с ним.
Он сказал:
– Спасибо.
«Спасибо? – слово звучало холодно после часов жара. – Может, ты хотел бы не вспоминать, – подумала она. – Часть тебя была рада тут, ощущала страх и любовь в этом плену», – она не сказала этого.
– Медведь свободен на Руси, – сказала Вася вместо этого. – Он поднял мертвых. Мы должны помочь моему двоюродному брату, моему брату. Я пришла за твоей помощью.
Морозко молчал. Он не отодвинулся, но его взгляд стал далеким, нечитаемым.
Вася добавила с внезапным гневом:
– Ты должен помочь нам. Из–за тебя Медведь на свободе. Не нужно было договариваться с ним. Я сама выбралась из огня.
Он чуть оживился.
– Я думал об этом. Но это того стоило. Когда ты притянула меня в Москву, я знал.
– Знал что?
– Что ты могла быть мостом между людьми и чертями. Не дать нам угаснуть, а людям – забыть. Что мы не обречены, если ты жива, если ты найдешь свою силу. И я не мог никак иначе спасти тебя. Я посчитал, что это стоило риска, что бы ни было потом.
– Ты мог и поверить, что я спасу себя.
– Ты собиралась умереть. Я это видел.
Она вздрогнула.
– Да, – тихо сказала она. – Я хотела умереть. Соловей погиб, умер у меня под руками, и… – она замолчала. – Но мой конь сказал бы, что глупо сдаваться. И я передумала.
Дикая простота ночи пропала из–за бесконечных сложностей. Она не думала, что он оставил свое царство и свободу из–за любви к ней. Часть ее догадывалась, но он был королем скрытого царства, и он не мог принимать такие решения. Он хотел силы ее крови.
Она устала, замерзла, ощущала боль.
Она ощущала себя более одинокой, чем раньше.
А потом разозлилась на себя. От холода можно было спастись, и к черту эту новую неловкость между ними. Она забралась под тяжелые одеяла, отвернулась от него. Он не двигался. Она сжалась в комок, пытаясь согреться одна.
Легкая, как снежинка, ладонь задела ее плечо. Слезы собрались в ее глазах. Вася пыталась сморгнуть их. Это было слишком: его присутствие, холодное и тихое, логичные объяснения. Это плохо вязалось с воспоминанием о страсти.
– Нет, – сказал он. – Не горюй этой ночью, Вася.
– Ты бы не сделал этого, – она не смотрела на него. – Это… – она махнула на купальню и на них. – Если бы ты смог вспомнить, кто я. Ты бы не спас мне жизнь, не будь я… не будь я…
Его ладонь пропала с ее плеча.
– Я пытался тебя отпустить, – сказал он. – Я пытался снова и снова. Потому что каждый раз, когда касался тебя, смотрел на тебя, становился ближе к смертности. Я боялся. Но не мог, – он замолчал, продолжил. – Может, если бы ты не была такой, я бы дал тебе умереть. Но… я слышал твой крик. Сквозь туманы слабости после пожара в Москве я услышал тебя. Я говорил себе, что вел себя логично, что ты – наша последняя надежда. Я так говорил себе. Но я думал о тебе в огне.
Вася повернулась к нему. Он сжал губы, словно сказал больше, чем хотел.
– А теперь? – спросила она.
– Мы здесь, – просто сказал он.
– Прости, – сказала она. – Я не знала, как еще вернуть тебя.
– Другого пути не было. Думаешь, почему мой брат так верил в эту темницу? Он знал, что нет такой сильной связи, что вернет меня к себе. Как и я не знал.
Морозко не звучал счастливо. Вася поняла, что он мог ощущать себя так же, как она: потрясенно. Она протянула руку. Он не смотрел на нее, но сжал ее пальцы.
– Я все еще боюсь, – сказал он. Это была правда, смелая правда. – Я рад, что ты жива. Я рад видеть тебя снова. Но я не знаю, что делать.
– Я тоже боюсь, – сказала она.
Его пальцы нашли ее запястье, кровь прилила к ее коже.
– Ты замерзла?
Да, но…
– Думаю, – отметил он, – мы сможем разделить одни одеяла еще несколько часов.
– Нам нужно идти, – сказала Вася. – У нас много дел, а времени нет.
– Час или три не делают разницы в Полуночи, – сказал Морозко. – Ты сама уже как тень, Вася.
– Будет разница, – сказала она. – Я не могу уснуть тут.
– Можешь, – сказал он. – Я сберегу тебя в Полуночи.
Поспать… Ох, как она устала. Она уже была под одеялами, через миг он лег рядом. Ее дыхание стало быстрым, она сжала кулаки, чтобы не коснуться его.
Они с опаской смотрели друг на друга. Морозко первым пошевелился. Он коснулся ее лица, обвел ее острую челюсть, задел толстый порез от камня. Вася закрыла глаза.
– Я могу исцелить это, – сказал он.
Она кивнула, радуясь, что будет белый шрам, а не алый. Он сжал ладонь чашей, вода потекла на ее щеку, пока она стиснула зубы от боли.
– Расскажи мне, – сказал он.
– Долгая история.
– Уверяю, – сказал он, – я не постарею, пока буду слушать.
Она рассказала. Она начала с мига, когда он оставил ее под снегом в Москве и закончила Пожарой, Владимиром и путем по Полуночи. Она устала к концу, но успокоилась. Она словно распутала немного душу.
Когда она замолчала, он вздохнул.
– Мне жаль, – сказал он. – Соловья. Я мог лишь смотреть.
– И отправил ко мне своего безумного брата, – отметила она. – И фигурку. Я могла справиться без твоего брата, но фигурка… успокоила меня.
– Ты сохранила ее?
– Да, – сказала она. – Это возвращает его, когда я… – она утихла, было еще больно.
Он убрал короткую прядь за ее ухо и молчал.
– Почему ты боишься? – спросила она.
Его ладонь опустилась. Она не думала, что он ответит. Когда он заговорил, это было так тихо, что Вася едва услышала слова:
– Любовь для тех, кто знает горе времени, ведь она идет рука об руку с потерей. Вечность – бремя и пытка. И все же… – он замолчал, вдохнул. – Но как еще назвать этот ужас и эту радость?
В этот раз было сложнее придвинуться к нему. До этого не было сложностей, было радостно. Но теперь эмоции были в воздухе между ними.
Его кожа согрелась рядом с ней, под одеялами. Он был бы человеком, кроме его глаз – древних и встревоженных. Теперь она убрала его волосы со лба – они были жесткими и холодными под ее пальцами. Вася коснулась теплого места за его челюстью, горла, растопырила пальцы на его груди.
Он накрыл ее ладонь своей, обвел ее пальцы, руку, плечо, скользнул ладонью по ее спине к талии, словно хотел изучить ее тело прикосновениями.
Она издала звук. Холодное дыхание задевало ее губы. Она не знала, кто из них двигался, но они оказались близко. Его ладонь нежно скользила по ней. Вася не могла дышать. Теперь они уже не говорили, и она ощущала напряжение в нем, он сжал ее плечо.
Одно дело – дикий чужак. Другое – смотреть в лицо советника–союзника–друга и…
Она запустила пальцы в его волосы.
– Иди сюда, – сказала она. – Нет… ближе.
Он улыбнулся медленно и незнакомо. В нем были искры смеха, которые она никогда не видела.
– Терпение, – прошептал он в ее губы.
Но она не могла терпеть ни мгновения. Она поймала его за плечи и перевернула. Она ощущала силу в теле, видела, как движутся их мышцы в тусклом свете свечей. Она склонилась и выдохнула в его ухо:
– Не приказывай мне.
– Тогда повелевай мной, – прошептал он. Слова наполнили ее, как медовуха.
Ее тело знало, что делать, даже если разум не совсем понимал, и она вобрала его в себя, снежного, холодного, сильного, древнего, но при этом хрупкого. Он произнес ее имя, но она едва слышала, затерявшись. А после этого она сжалась рядом с ним и прошептала:
– Ты больше не один.
– Знаю, – прошептал он. – Как и ты.
И она, наконец, уснула.
Верхом на волшебных лошадях
Он выбрался из кучи шкур цвета снега несколько часов спустя. Она не слышала, как он ушел, но ощутила его отсутствие. Еще была полночь. Вася открыла глаза, дрожа, и села. На миг она не поняла, где была. Она вспомнила и вскочила на ноги, испугавшись. Он ушел, пропал в ночи, ей все приснилось…
Она сжала себя. Он ушел бы без слова?
Она не знала. Безумие пропало, остался лишь холод, стыд сковал зубы. Голоса из детства звучали в голове, все обвиняли ее.
Она впилась зубами в нижнюю губу, пошла за одеждой. К черту стыд и тьму. Она повернула голову, и свет вспыхнул на свече в нише. Это никак не утомило ее, словно ее разум смирился с миром, где она могла вызывать огонь.
Она нащупала платье, натянула через голову. Она встала на пороге между комнатами, нерешительная и замерзшая, когда входная дверь открылась.
Свеча озарила его кости, наполнила лицо тенями. Он держал в руках сверток ее мужской одежды. Она уловила голоса и хруст шагов у купальни.
Страх невольно наполнил ее.
– Что происходит снаружи?
Он выглядел раскаянно.
– Думаю, что мы усилили жуткую репутацию купален.
Вася молчала. Она слышала в голове шум толпы в Москве.
Она увидела, как он понял.
– Тогда ты была одна, Вася, – сказал он. – Теперь это не так, – она сжимала дверь между предбанником и комнатой, словно люди могли прийти и утащить ее. – Даже тогда ты вышла из огня.
– Но какой ценой, – сказала она, но страх ослабил хватку на ее горле.
– Деревня не злится, – сказал Морозко. – Они рады. В этой ночи есть сила, – она покраснела. – Хочешь остаться? Мне теперь сложно медлить.
Она замерла. Это, наверное, было как вернуться в место, что когда–то было домом. Как пытаться надеть кожу, что уже была снята.
– Твои земли граничат с землями моей прабабушки? – вдруг спросила Вася.
– Да, – сказал Морозко. – А ты думаешь, откуда на моем столе была клубника, груши и подснежники для тебя?
– Так ты знал историю? – спросила она. – О ведьме и ее дочерях? Ты знал, что Тамара была моей бабушкой?
– Да, – сказал он с опаской. – И, опережу тебя, нет. Я не собирался тебе рассказывать. До ночи бури в Москве, но тогда было поздно. Ведьма была или мертва, или потеряна в Полуночи. Никто не знал, что стало с девочками, и я не помнил ничего о чародее, который магией отдалился от смерти. Я узнал все это позже.
– И ты думал, что я – просто ребенок, инструмент для твоих целей.
– Да, – сказал он. То, что он думал, ощущал или надеялся, было скрыто глубоко и заперто.
«Я уже не ребенок», – сказала бы она, но правда была написана в его взгляде.
– Больше не ври мне, – сказала она вместо этого.
– Не буду.
– Медведь поймет, что ты свободен?
– Нет, – сказал он. – Пока Полуночница не скажет ему.
– Она не будет медлить, – сказала Вася. – Она следит.
В его тишине она слышала невысказанную мысль.
– Расскажи мне, – сказала она.
– Тебе не нужно возвращаться в Москву, – сказал он. – Ты видела достаточно ужаса, причинила достаточно боли. Медведь теперь постарается тебя убить худшим образом, особенно, если узнает, что я вспомнил. Он знает, что я буду горевать.
– Не важно, – сказала она. – Он свободен из–за нас. Его нужно снова сковать.
– Чем? – спросил Морозко. Свеча вспыхнула лиловым огнем. Его глаза были цвета огня, его силуэт таял, пока он не стал ветром и ночью из плоти. Он стряхнул покров силы и сказал. – Я – зима. Думаешь, у меня будут силы летом в Москве?
– Для победы не обязателен холод, – сказала Вася. – Нужно что–то сделать, – она забрала из его рук свои вещи. – Спасибо за это, – добавила она и ушла в комнату переодеться. Она крикнула у порога. – Ты вообще можешь проходить в летний мир, зимний король?
Его голос за ней был неуверенным.
– Не знаю. Может. Ненадолго. Если мы вместе. Кулон разрушен, но…
– Он нам уже не нужен, – закончила она, понимая. Связь между ними – слои страсти, гнева, страха и хрупкой надежды – была сильнее волшебного кристалла.
Она оделась и вернулась к двери. Морозко стоял, где она его оставила.
– Мы можем попасть в Москву, но что дальше? – сказал он. – Если Медведь узнает, что мы идем, он будет рад устроить ловушку, чтобы я беспомощно смотрел, как тебя убивают. Или чтобы ты смотрела, как твоя семья страдает.
– Нам просто нужно быть умнее, – сказала Вася. – Мы навлекли это на Русь, нам ее и спасать.
– Нам нужно вернуться в мои земли, прийти к нему зимой, когда я сильнее. Тогда будет шанс победить.
– Он знает об этом, – ответила Вася. – Так что собирается сделать то, что задумал, летом.
– Это может тебя погубить.
Она покачала головой.
– Может. Но я не брошу семью. Ты пойдешь со мной?
– Я сказал, что ты не одна, Вася, и я был серьезен, – сказал он, но не звучал радостно.
Она выдавила улыбку.
– Ты тоже не один. Давай повторять это, пока кто–то из нас не поверит, – она смогла сказать без дрожи. – Если я выйду, деревня попробует меня убить?
– Нет, – сказал Морозко и улыбнулся. – Но может родиться легенда.
Она покраснела. Он протянул руку, и Вася обхватила ее.
Деревня собралась у купальни. Они отпрянули, когда дверь открылась. Они смотрели на Васю и Морозко, держащихся за руки, растрепанных.
Елена стояла перед толпой плечом к плечу и мужчиной, что пытался спасти ее. Она вздрогнула, когда Морозко повернулся к ней. Он заговорил с Еленой, хоть слышали все:
– Прости, – сказал он.
Она была потрясена, но взяла себя в руки и поклонилась.
– Это было твое право. Но… – она пригляделась. – Ты другой, – прошептала она.
Как Вася увидела, что годы пропали из его глаз, так женщина ощутила их вернувшийся вес.
– Да, – сказал Морозко. – Я был спасен от забвения, – он посмотрел на Васю и сказал так, чтобы слышала вся деревня. – Я любил ее, и проклятие заставило меня забыть. Но она пришла, разрушила проклятие, и теперь я должен идти. Благословляю вас этой зимой.
Шепот удивления, радости. Елена улыбнулась.
– Мы благословлены вдвойне, – сказала она Васе. – Сестра, – в ее руках был подарок: красивый длинный плащ, шкура волка снаружи, зайца – внутри. Она дала его Васе и обняла ее. – Спасибо, – прошептала она. – Благословишь моего первого ребенка?
– Здоровья и долгой жизни, – сказала Вася чуть неловко. – Радости в любви, смелой смерти после долгого времени твоему ребенку.
«Зимняя королева», – говорили они. Это пугало ее. Она пыталась скрывать эмоции.
Морозко стоял рядом с ней, обманчиво спокойный, но она ощущала притяжение между ним и его народом. Его глаза были глубокими и поразительно синими. Может, он даже сейчас хотел вернуться, занять место на празднике, вечно ощущать их веру.
Но, если он и сомневался, он не показывал этого на лице.
Вася была рада, когда все повернулись на звук копыт. Радость озарила десятки лиц. Две лошади перемахнули через ограду, белая и золотая. Они прошли сквозь толпу к ним. Морозко без слов прижался лбом к шее белой кобылицы. Лошадь повернула голову и поймала его за рукав. Боль пронзила Васю при виде этого.
– Я забыл и тебя, – тихо сказал он лошади. – Прости меня.
Белая лошадь толкнула его головой, прижав уши.
«Не знаю, почему мы вас ждали. Было очень темно».
Пожара согласно провела копытом по снегу.
– Ты тоже ждала, – удивилась Вася.
Пожара укусила Васю за руку и топнула.
«Больше ждать не буду».
Вася сказала, потирая новый синяк:
– И я рада тебя видеть.
Морозко удивленно сказал:
– Она никогда не принимала всадника добровольно за все годы жизни.
– И не приняла, – поспешила сказать Вася. – Но помогла мне прийти сюда. Я благодарна, – она почесала бок Пожары. Та невольно прижалась к руке.
«Ты задержалась», – сказала лошадь, чтобы показать, что ей не нравилась ласка. Она топнула снова.
Новый плащ Васи был тяжелым на плечах.
– Прощайте, – сказала она людям. Они смотрели большими от удивления глазами. – Они думают, что видят чудо, – сказала Вася тихо Морозко. – Но так не ощущается.
– И все же, – ответил он, – девушка сама спасла зимнего короля от забвения и увела его и волшебных лошадей. Это чудо зимнего солнцестояния, – Вася улыбалась, а он забрался на спину белой лошади.
Он не успел предложить – если собирался – ей сесть перед ним, она твердо сказала:
– Я пойду. Я пришла сюда на своих ногах, – было бы ужасно сложно идти по глубокому снегу без нужной обуви, но она этого не сказала.
Бледные глаза смотрели на нее. Вася хотела, чтобы он отвернулся. Он видел, что за ее гордостью – она не хотела, чтобы он унес ее на седле – видел ее эмоции. Потрясение от падения Соловья было еще свежим в памяти. И не хотелось уезжать, торжествуя.
– Хорошо, – сказал он, удивил ее, спешившись.
– Не нужно, – сказала она. Две лошади закрывали их из толпы. – Ты же не собираешься уходить из деревни как пастух? Это ниже твоего достоинства.
– Я видел много смертей, – холодно ответил он. – Касался мертвых и отправлял их. Но я никак не запоминал их. Я могу пойти с тобой, потому что ты не можешь ехать рядом со мной на Соловье. Потому что он был храбрым и погиб.
Она не плакала по Соловью. Не успевала. Он снился ей, она просыпалась, крича ему бежать, ощущала тупую боль от его отсутствия. Но не плакала, лишь пролила пару слез, когда чуть не убила духа–гриба. Теперь она ощущала жжение слез. Морозко легонько коснулся пальцем первой, скатившейся к ее челюсти. Слеза замерзла от его прикосновения и упала.
Как–то поход по полночной деревне, пока лошади шагали рядом с ними, напомнил о гибели Соловья так, как не могли потрясения прошлых дней. Когда они миновали забор и ушли в зимний лес, Вася уткнулась лицом в гриву белой лошади и выплеснула все слезы, что копились в ней с той ночи в Москве.
Лошадь терпеливо стояла, дышала теплом на ее ладони, и Морозко тихо ждал, лишь потом коснулся прохладными пальцами ее шеи.
Ее слезы утихли, она покачала головой, вытерла нос и попыталась думать ясно.
– Нам нужно вернуться в Москву, – ее голос был хриплым.
– Как скажешь, – сказал он, все еще не радуясь этому. Но он и не возражал.
«Если мы отправимся в Москву, – неожиданно сказала белая лошадь, – то Васе стоит сесть мне на спину. Я могу донести обоих. Так будет быстрее».
Вася хотела отказаться, но заметила лицо Морозка.
– Она не даст тебе отказаться, – сказал он. – И она права. Ты только утомишь себя ходьбой. Ты должна думать о Москве. Если я буду нас вести, мы прибудем к зиме.
Деревня пропала из виду. Вася забралась на спину лошади, Морозко сел за ней. Белая кобылица была изящнее Соловья, но то, как она двигалась, напоминало… Стараясь не думать о гнедом коне, Вася посмотрела на ладонь Морозко, расслабленно лежащую на его колене, вспомнила его руки на своей коже, его жесткие и холодные волосы на ее груди.
Она поежилась и отогнала воспоминание. Они провели вместе часы в Полночи. Теперь им нужно было перехитрить умного и заклятого врага.
Но… ради отвлечения она заставила себя задать вопрос, ответа на который боялась.
– Чтобы сковать Медведя… я должна принести себя в жертву, как сделал мой отец?
Морозко не сказал сразу нет. Васе стало не по себе. Лошадь мягко шла по снегу, снежинки сыпались с неба. Вася не знала, вызвал ли он этот снегопад от беспокойства, или это было невольно, как биение сердца.
– Ты обещал не врать мне, – сказала Вася.
– И не буду, – сказал Морозко. – Это не просто обмен жизни на его оковы. Твоя жизнь не связана со свободой Медведя. Ты не просто… трофей в нашей войне.
Она ждала.
– Но я дал ему власть над собой, – сказал Морозко, – когда отдал свою свободу. Мы с братом теперь не будет равными в бою, – сухо сообщил он. – Лето – его время. Я не знаю, как связать его, кроме силы свободно отданной жизни или уловки…
Пожара вдруг сказала:
«А как насчет золотой штуки?» – кобылица подобралась близко и слушала их разговор.
Вася моргнула.
– Ты о чем?
Лошадь качнула головой.
«Золотая штука, созданная чародеем! Когда я ее носила, не могла летать. Приходилось его слушаться. Та штука сильная».
Вася и Морозко переглянулись.
– Золотая уздечка Кощея, – медленно сказала Вася. – Если она сковала ее, сможет сковать твоего брата?
– Возможно, – зимний король нахмурился.
– Она была в Москве, – Вася говорила все быстрее от волнения. – В конюшне Дмитрия Ивановича. Я сняла ее с головы Пожары и бросила. В ночь, когда Москва горела. Она еще во дворце? Может, растаяла в огне.