Лента...
Я испытываю прилив энтузиазма и, склонившись над черным металлическим корпусом, пытаюсь снять его, чтобы добраться до катушки с лентой. К несчастью, лента почти новая. Всего на нескольких дюймах видны следы букв, которые были напечатаны. Я разматываю ленту, поднимаю ее к свету и прищуриваюсь, чтобы разглядеть надпись:
идужД,
меинежавуминнерксиС.ьсолетохиноготэманонняачтоыбкак,
тнерТмеанзуенмотэбоадгокиным,онжомзоВ.иссеннеТвомодхикстедавтсещбОх
агамубвьтыбтежомещеежотч, юамуди, ьсалиортссар
Сначала все это кажется мне бессмыслицей, но я достаточно долго пробыла у бабушки, чтобы знать, как работает пишущая машинка. Лента прокручивается, когда человек ударяет по клавишам. Буквы должны выстраиваться в определенном порядке.
И первые идужД в верхней строчке сразу обретают смысл: «Джуди». Имя бабушки запечатлено задом наперед, справа налево, так что на листе бумаги оно будет читаться правильно. Из общей мешанины букв в середине выстраивается еще одно слово – «Теннесси» – сразу после точки, то есть перед ней.
Ему предшествует еще слово, начинающееся с прописной буквы, и начиная с него я составляю фразу: «Общество детских домов Теннесси».
Я беру карандаш и бумагу и разбираюсь с прочими отпечатками.
...расстроилась, и думаю, что же еще может быть в бумагах Общества детских домов Теннесси. Трент, возможно, мы никогда об этом не узнаем, как бы отчаянно нам этого ни хотелось.
С искренним уважением, Джуди
Я смотрю на слова, которые сама только что написала, и пытаюсь вникнуть в их смысл. В детские дома помещают сирот и малышей, чтобы затем найти им новых родителей. Молодая женщина на фотографии Мэй Крэндалл беременна. Не может ли она оказаться родственницей бабушки, которая попала в неприятное положение?
В моем воображении оживает история: мечтательная девушка из хорошей семьи, мужчина с сомнительной репутацией, скандальное бегство и тайный брак или даже хуже – сожительство без свадьбы. Внебрачная беременность. А потом кавалер бросил ее, и ей пришлось вернуться в семью?
В те времена совершивших ошибку девушек отсылали из дома, чтобы они родили ребенка и тихо отдали его на усыновление. Даже сейчас женщины из социального круга моей матери иногда шепчутся о дочерях знакомых, которым пришлось на некоторое время «уехать к тете». Не исключено, что подобные сведения скрывает и Трент Тернер...
Но теперь у меня появилась путеводная нить: последнее письмо, напечатанное на этой пишущей машинке, было адресовано Тренту Тернеру, и хотя я не могу сказать, как давно это случилось, не сомневаюсь, что содержимое таинственного конверта способно ответить на множество вопросов.
Или создать новые.
Недолго думая, я пробегаю через дом, хватаю телефон и набираю номер Трента Тернера, который уже выучила наизусть.
Я звоню уже в третий раз, когда бросаю взгляд на часы и понимаю, что сейчас почти полночь. Не совсем подходящее время, чтобы беспокоить почти незнакомого человека. Пчелка пришла бы в ужас от моих манер.
«Если нужно наладить отношения, это явно не лучший способ, Эвери»,– раздаются у меня в голове мамины слова, когда низкий, сонный голос произносит: «Алло, Трнт Трнер...», подтверждая мою догадку, что я подняла его с постели. Похоже, он ответил только потому, что не посмотрел, кто звонит.
– Общество детских домов Теннесси,– выпаливаю я, поскольку отлично понимаю: у меня всего две с половиной секунды до того, как он проснется и повесит трубку.
– Что?!
– Общество детских домов Теннесси. Какое отношение оно имеет к твоему делу и моей бабушке?
– Мисс Стаффорд? – несмотря на официальное обращение, из‑за низкого, сонного голоса имя звучит очень интимно, словно при разговоре в постели.
За словами следует глубокий вздох, и я слышу, как скрипят пружины кровати.
– Эвери. Это Эвери. Пожалуйста, ответь. Я тут кое‑что нашла. Мне нужно знать, что это значит.
Еще один долгий вздох. Он прочищает горло, но голос у него по‑прежнему низкий и сонный.
– Ты вообще в курсе, который час?
Я бросаю смущенный взгляд на часы, будто это невидимое собеседнику действие искупает мою невежливость.
– Приношу свои извинения. Я не обращала внимания на время, когда дозванивалась.
– Ты могла бы повесить трубку.
– Боюсь, что, если я так поступлю, ты больше не ответишь на мой звонок.
По сдавленному смешку я понимаю, что права.
– Тоже верно.
– Пожалуйста, выслушай меня. Пожалуйста! Я перерыла бабушкин коттедж и кое‑что нашла. Но объясните мне, что это значит, можешь только ты. Я просто... Мне; нужно знать, что происходит и есть ли повод волноваться. Не исключено, что скрытый в прошлом нашей семьи скандальный секрет уже утратил свою вредоносную силу и способен заинтересовать только старых сплетников, но я не могу быть в этом уверена, пока не узнаю все.
– Но я и правда не могу тебе рассказать.
– Я понимаю, ты обещал деду, но...
– Нет, – голос Трента неожиданно звучит бодро – очень бодро и совершенно осознанно.– Не в этом дело: я никогда не заглядывал ни в один из конвертов!
Я только помогал дедушке доставить их тем, чьи имена были указаны на конвертах. Вот и все.
Он говорит правду? Мне в это трудно поверить. Я из тех, кто аккуратно снимает клейкую ленту с оберточной бумаги рождественских подарков сразу же, как только их положат под елку, чтобы узнать, что туда положили. Я не люблю сюрпризов.
– Но же он отправлял что‑то людям? Какое отношение это имеет к Обществу детских домов Теннесси? Детские дома – это учреждения для сирот. Могла моя бабушка разыскивать кого‑то, кого отдали в другую семью из такого дома?
Я высказываю предположение вслух, и тут же понимаю, что проговорилась.
– Это всего лишь моя версия,– добавляю я.– Доказательств и причин настаивать на ней у меня пет, – к чему давать малознакомому человеку пишу для нового скандала? Я не знаю, можно ли доверять Тренту Тернеру, хотя месяцами хранить чужие запечатанные конверты способен далеко не каждый. Мистер Тернер‑старший, похоже, знал, что его внук – человек чести.
Трубка молчит; тишина на том конце повисает так надолго, что мне остается лишь гадать, не бросил ли Трент трубку. А если я снова заговорю, мои слова могут так или иначе нарушить хрупкое взаимопонимание и равновесие.
Я не привыкла кого‑либо о чем‑либо просить, но в конце концов шепчу:
– Пожалуйста. Я сожалею, что днем мы так неудачно начали наше общение, но не знаю, где еще искать ответы.
Он глубоко вздыхает. Я почти вижу, как вздымается его грудь.
– Приходи.
– Что?
– Приходи ко мне домой, пока я не передумал.
Я так изумлена, что не могу выдавить из себя ни звука. И не в состоянии оценить свое состояние: то ли я в восторге, то ли до смерти напугана, то ли схожу с ума, серьезно раздумывая о том, чтобы посреди ночи заявиться в гости к чужому мужчине.
С другой стороны, на острове он зарекомендовал себя как серьезный бизнесмен.
Который теперь знает, что я раскопала часть какого‑ то секрета.
Секрета, который его дедушка унес с собой в могилу.
«Что, если за приглашением Трента кроются зловещие намерения? Никто не узнает, куда я пошла. Мне и рассказать‑то некому...»
Я не знаю никого, с кем мне прямо сейчас хотелось бы поделиться.
«Я оставлю записку... здесь, в коттедже...
Нет... погоди. Я пошлю самой себе письмо по электронной почте. Если я исчезну, полицейские в первую очередь проверят именно ее».
Отношение к этой идее меняется, как в калейдоскопе: неплохо – глупо и мелодраматично – вполне разумно.
– Я только возьму ключи и...
– Машина не понадобится. Я живу в четырех коттеджах от тебя.
– Ты живешь но соседству? – я раскрываю шторы на кухне и пытаюсь разглядеть что‑нибудь сквозь живую стену из дубов и чайного падуба. «Все это время он находился совсем рядом?»
– По пляжу будет быстрее. Я включу свет на заднем крыльце.
– Скоро буду.
Я обшариваю коттедж в поисках фонарика и батареек. К счастью, родственники, запасливы, как белки, и оставили самые нужные мелочи. Телефон звонит как раз тогда, когда я набираю электронное письмо для самой себя, указывая в нем данные о своем местонахождении и времени выхода из дома. Я подпрыгиваю чуть ли не на три фута, затем падаю в пучину ужаса. Трент уже передумал...
Но на экране номер телефона Эллиота. Я слишком на взводе, чтобы высчитывать, который час сейчас в Милане, но он явно еще на работе.
– Я был страшно занят, когда ты вчера звонила. Прости,– говорит он.
– Я так и поняла. Тяжелый день?
– Весьма,– отвечает он, не вдаваясь в подробности. Как и всегда. В его семье женщины не интересуются бизнесом. – Как дела в Эдисто?
Да уж, сарафанное радио в нашей семье работает лучше, чем спутниковая навигация.
– Как ты узнал, что я здесь?
– Мне мать рассказала,– Эллиот вздыхает.– Она была в Дрейден Хилле, чтобы помочь с детьми, когда в гости приезжала твоя сестра с Кортни и мальчишками. И сейчас она снова в тоске по внукам,– он по понятным причинам расстроен.– Битси напомнила, что мне уже тридцать один, а ей пятьдесят семь, и что она не хочет быть «старой бабушкой».
– Ой‑ей,– иногда я думаю о том, какой свекровью станет Битси. Я ее люблю, и у нее исключительно добрые намерения, но под ее напором бледнеет даже Пчелка.
– Можем мы попросить твою сестру и тройняшек несколько дней погостить у матери? – печально спрашивает Эллиот.– Возможно, хоть это приведет ее в чувство.
Шутку я понимаю, но мне больно это слышать. Пусть тройняшки и ведут себя как маленькие дикари, я все равно их обожаю.
– Ты сам можешь спросить у Эллисон, – несмотря на то что мы с Эллиотом обсуждали рождение детей как часть нашего жизненного плана, его уже беспокоит, что в нашей семье возможно появление на свет сразу нескольких младенцев. Он опасается, что не сумеет выдержать больше одного ребенка за раз. Временами я беспокоюсь, что завести ребенка «когда‑нибудь» в случае Эллиота может превратиться в «никогда». Но, с другой стороны, твердо уверена, что мы всегда сможем договориться. Ведь все пары как‑то договариваются?
– И сколько ты планируешь отдыхать? '– Эллиот меняет тему разговора.
– Всего пару дней. Если я останусь на подольше, Лесли пошлет за мной охотников с собаками.
– Ну, Лесли старается ради твоего же блага, Тебе необходимо появляться на публике. Именно для этого ты вернулась домой.
Я хочу ответить, что вернулась, чтобы присматривать за отцом, но для Эллиота любой шаг в жизни – ступенька к каким‑то достижениям. Он самый целеустремленный человек из всех, кого я когда‑либо знала.
– Да, конечно. Но немного перевести дух тоже здорово. По твоему голосу понятно, что и тебе стоило бы взять перерыв. Постарайся отдохнуть, пока ты там, ладно? И не волнуйся за свою маму. Ее забота о несуществующих внуках преходяща. Завтра она переключится на что ‑ нибудь другое.
Мы прощаемся, и я дописываю свое превентивное письмо; «Полночь с четверга на пятницу. Иду в четвертый дом вниз по улице от коттеджа Эдисто, чтобы поговорить с Трентом Тернером о деле, связанном с бабушкой Джуди. Должна вернуться через час».
Я чувствую себя глупо, но все равно тыкаю в кнопку «Отправить» и выскальзываю за дверь.
Снаружи стоит тихая, ароматная ночь. Я иду по тропинке между дюн, освещая дорогу фонариком, чтобы не наткнуться на змей. Окна в коттеджах на берегу темны, окрестности заливает заливает серебром полная луна, а вдалеке, у горизонта, мелькают огоньки. Шуршат листья и морская трава, а по пляжу бочком бегают крабы‑привидения. Я шагаю осторожно, чтобы ненароком не помешать их ночному пиршеству и не раздавить пару‑тройку едоков.
Ветер гладит меня по шее, треплет волосы, и мне хочется просто гулять, расслабляться и наслаждаться умиротворяющей песней моря. У меня есть музыка для медитаций с такими же звуками, но редко удается послушать их вживую. Сейчас мне за это стыдно. Я и забыла, как это место похоже на рай: идеальная граница между землей и морем, не изуродованная гигантскими небоскребами, кострами и квадроциклами.
У коттеджа Трента Тернера я оказываюсь неприлично быстро. Под грохот собственного сердца прохожу по проторенной тропе через кустарник, затем по короткому дощатому настилу иду к покосившимся воротам. Похоже, коттеджи Трента и бабушки Джуди – ровесники. Дом стоит на невысоких сваях в центре большого участка, сбоку виднеется еще какая‑то хижина. К крыльцу, освещенному одной‑единственной лампочкой, ведет вымощенная камнем дорожка. Над ним кружат ночные мотыльки.
Трент распахивает дверь еще до того, как я решаюсь постучать. Он бос, на нем линялая футболка, порванная у ворота, и вытянутые тренировочные штаны. Волосы могут послужить образцом лохматости.
Он складывает руки на груди и прислоняется к дверному косяку, изучающе глядя на меня.
И вдруг я перестаю понимать, куда девать руки и ноги, как девочка‑подросток на первых школьных танцах. Я не знаю, как себя вести.
– Я уже было засомневался... – говорит он.
– Ты имеешь в виду – доберусь ли я до этого дома?
– Нет. Не был ли твой телефонный звонок всего лишь кошмарным сном, – губы Трента чуть изгибаются, и я понимаю, что это шутка.
Но все равно чуть краснею. Боже, как неудобно.
– Прости. Но... мне очень нужно знать. Что связывало твоего дедушку с моей бабушкой?
– Скорее всего, он занимался одним ее делом.
– Каким делом?
Трент смотрит мне за спину: то ли просто в темноту, то ли на хижину, примостившуюся под высокими деревьями. В нем идет внутренняя борьба – я это чувствую. Он пытается решить, стоит ли нарушить обещание, которое он дал на смертном одре своему дедушке.
– Мой дед занимался поисками.
– Поисками чего?
– Он разыскивал людей.
Глава 14
Рилл Фосс
Мемфис, Теннесси
Год
Праздник потихоньку затихает, на улице становится темно, и работницы начинают собирать детей, чтобы рассадить их по машинам и отвезти обратно. Уходить мне в общем‑то не хочется. Весь день – печенье, мороженое, лакричные леденцы, пирожные, молоко, сэндвичи, раскраски, коробки с новыми цветными карандашами, куклы для девочек и машинки для мальчиков.
Я так объелась, что мне тяжело ходить. После трех недель впроголодь здешнее угощение показалось мне вкуснее всего на свете.
Мне жаль, что Камелия все это пропустила, но ей трудно было бы выдержать этот праздник. Она не любит, когда ее обнимают или дотрагиваются до нее. Я стащила для нее печенье и надежно спрятала его в кармане платья. Надеюсь, нас не станут обыскивать перед уходом.
Все вокруг обращаются к нам «душечка», «золотце» и «о, какая прелесть!». И мисс Танн тоже – пока мы у всех на виду. Как и тогда, рядом с передвижной библиотекой, она говорит всем неправду. У нее блестят глаза, и она улыбается так, будто радуется, что ложь сойдет ей с рук.
Как и тогда, рядом с передвижной библиотекой, я никому не говорю, как на самом деле обстоят дела.
– Они идеальны во всех отношениях,– снова и снова, повторяет мисс Танн гостям.– Прекрасно физически развиты, а умом значительно превосходят свой возраст. Многие попали к нам от родителей с талантами к музыке и искусству. Чистые листы, которые только и ждут, чтобы их заполнили. Они станут такими, какими вы захотите их видеть.
– Ну разве не прекрасный малыш? – спрашивает она у пары, которая весь день возилась с Габионом. Они играли в мяч и машинки, мужчина подбрасывал Габиона в воздух, а тот хихикал.
Теперь нам пора уходить – но леди не хочет отдавать Габиона. Она идет с ним до входной двери, а мой братишка обвивает руками ее шею, как Ферн – мою.
– Хотю остатя,– ноет Габби.
– Нам пора,– я пересаживаю Ферн на бедро – миссис Пулник торопится выдворить нас на крыльцо. Я не виню Габби за то, что он так тянет с расставанием. Мне тоже ужасно не хочется снова возвращаться в дом миссис Мерфи. Я бы лучше посмотрела, как Ферн читает книжки с доброй леди, но та леди уже ушла вместе с мужем. Она поцеловала Ферн в макушку и сказала; «Скоро мы увидимся с тобой, дорогая», а потом передала Ферн мне.
– Габ...– я прерываюсь, чуть не назвав его настоящее имя – если бы это слышала миссис Пулник, в доме миссис Мерфи мне размозжили бы голову.– Робби, тебе нельзя здесь остаться. Пойдем. Нам нужно узнать, что произошло с Гекльберри Финном и Джимом, когда они приплыли в Арканзас, помнишь? – я протягиваю к нему руку, придерживая другой Ферн. Но Габби не идет ко мне, и женщина тоже не собирается его отдавать. – Мы почитаем книгу, когда вернемся в дом миссис Мерфи. Скажи доброй леди «пока».
– Тише! – мисс Танн бросает в мою сторону испепеляющий взгляд, и я отшатываюсь, отдергивая руку так быстро, что она громко шлепает мне по ноге.
Мисс Танн улыбается женщине, затем треплет Габби по вьющимся волосам,
– Разве наш Робби не золотце? Очаровательный малыш,– она мгновенно переходит от грубости к дружелюбию.– Мне кажется, вы с ним поладили.
– Да, мы очень подружились.
Мужчина подходит ближе. Он резким движением поправляет ворот пиджака.
– Возможно, нам стоит поговорить. Я уверен, все можно организовать таким образом, чтобы...
– Вполне возможно,– мисс Танн не ждет, пока он закончит фразу.– Но должна предупредить вас: этот очаровательный малыш чрезвычайно популярен. Я получила на него уже несколько заявок! Эти прекрасные голубые глаза с темными ресницами и золотые кудри... Такая редкость. Словно маленький ангелочек. Он способен заворожить сердце любой матери.
Все смотрят на моего братика. Мужчина протягивает руку и треплет Габби по щеке, а тот заливается детским, очаровательным смехом. Он так не смеялся с тех пор, как полицейские забрали нас с «Аркадии». Я рада, что он счастлив – пусть даже счастье продлится всего один день.
– Выведите остальных детей наружу,– голос мисс Танн становится тихим и ровным. Она склоняется к миссис Пулник и шепчет сквозь зубы: – Посадите их в машины. Ждите пять минут, затем командуйте водителям выезжать, – еще тише она добавляет: – Но не думаю, что вы мне еще понадобитесь.
Миссис Пулник прочищает горло и дружелюбным, радостным голосом, который мы никогда не слышали от нее в доме миссис Мерфи, говорит:
– Дети, все по машинам. Идемтте.
Ларк, Стиви и другие дети высыпают на крыльцо. Ферн пинает меня по ноге и вертится на‑бедре, словно пытаясь заставить упрямого пони выйти из конюшни.
– Но Га... Робби,– мои ноги словно прирастают к земле, и я сначала даже не понимаю почему. Эти люди просто хотят еще раз обнять и поцеловать Габби на прощание. Они любят играть с маленькими мальчиками. Весь день, когда мне удавалось ускользнуть от мужчин, настойчиво интересовавшихся, кто я такая и почему в таком возрасте оказалась на детском празднике, я следила за Габби, Ларк и Ферн. Бегала из комнаты в комнату, от окна к окну, чтобы убедиться, что малышей никто не обижает.
Но на задворках сознания вертится мысль о сестре Стиви, которая пропала из дома миссис Мерфи и больше никогда не возвращалась. Я знаю, что происходит с сиротами, и знаю, что Шерри и Стиви сироты, но мы‑то нет! У нас есть мама и папа, которые придут нас забрать.
А женщина, которая сейчас играет с Габионом, знает об этом? Ей сообщили или нет? Неужели она думает, что он сирота?
Я делаю еще шаг к своему братику.
– Я могу взять его на руки.
Женщина отворачивается.
– С ним все хорошо.
– Выходим! – миссис Пулник с силой сжимает мне руку, и я понимаю, что случится, если не послушаюсь.
Я дотрагиваюсь до маленькой ножки Габби и говорю:
– Все в порядке. Леди хочет попрощаться с тобой: «Пока‑пока!»
Он поднимает маленькую пухлую ручку и машет мне.
– Пока‑пока! – повторяет он и широко улыбается, показывая молочные зубки. Я помню, как резался каждый из них.
– В машину! – пальцы миссис Пулник погружаются мне в кожу. Она дергает меня, я спотыкаюсь на пороге и чуть не роняю Ферн на крыльцо.
– О Боже. Она его сестра? – беспокойно спрашивает женщина с Габионом на руках.
– Нет, конечно же, нет,– говорит мисс Танн и снова лжет. – Маленькие дети в наших домах очень привязываются к старшим. Вот и все. Тут ничего не поделаешь. Они, конечно же, также быстро их забывают. Единственная сестра этого малыша – маленькая девочка. Новорожденная. Ее удочерила очень известная семья. Да вы и сами видите – он необычный мальчик. Вы выбрали одного из самых лучших наших воспитанников. Его мать была выпускницей колледжа, невероятно умной девушкой. К несчастью, она умерла при родах, а отец бросил детей на произвол судьбы. Но ведь их это никак не портит. И разве он не будет прекрасно смотреться на фоне ваших калифорнийских пляжей? Конечно, чтобы усыновить ребенка из другого штата, необходимы дополнительные взносы...
Тут миссис Пулник стаскивает меня со ступеней крыльца, обещая мне вполголоса страшные кары, которые достанутся мне от миссис Мерфи, если я не потороплюсь. Но больше я ничего не слышу. Она стискивает мне руку все сильнее и, наверное, скоро просто ее сломает, но мне все равно. Больше ничего не доходит до моего сознания: ни высушенная солнцем трава, которая хрустит у меня под ногами, ни тесные туфли, которые выдали мне работницы этим утром, ни душный, липкий вечерний воздух, ни слишком тесное платье, которое трет кожу, когда Ферн брыкается, ерзает, тянется ко мне через плечо и всхлипывает:
– Габби... Габби...
Мне так холодно, словно я зимой упала в реку и вся кровь ушла глубоко внутрь, чтобы не дать мне замерзнуть насмерть. Руки и ноги словно чужие. Они двигаются, но только потому, что так положено, я им не хозяйка.
Миссис Пулник швыряет нас с Ферн в машину к остальным детям и садится рядом со мной. Я сижу прямо, не двигаясь, смотрю на большой дом и жду, что дверь откроется и кто‑нибудь поведет Габиона через двор. Мне так сильно этого хочется, что даже больно.
– Где Габби? – шепчет мне на ухо Ферн, а Ларк наблюдает за мной большими, тихими глазами. Она почти ничего не говорит с тех пор, как попала в дом миссис Мерфи, и сейчас не скажет, но я все равно ее слышу. «Ты должна вернуть Габиона»,– говорит она мне.
Я представляю, как он идет через двор.
Я надеюсь.
Я смотрю.
Я пытаюсь думать,
«Что мне делать? »
Тикают наручные часы миссис Пулник: «Тик‑так, тик‑так».
Слова мисс Танн вертятся у меня в голове, разбегаются, как водомерки, если в воду бросить камень, – сразу во все стороны.
«Умерла при родах...»
Моя мама умерла?
«...бросил детей на произвол судьбы...»
Брини не вернется за нами?
«Единственная сестра этого малыша – маленькая девочка. Новорожденная».
Один из младенцев не умер в больнице? У меня есть еще одна маленькая сестренка? Мисс Танн кому‑то ее отдала? Или это ложь? Это все ложь? Мисс Танн лжет так легко и свободно, будто сама верит в свое вранье. У Габби нет мамы – студентки колледжа. Куини умная, но она доучилась только до восьмого класса, когда встретила Брини, и он увез ее на реку.
«Все это ложь,– говорю я себе.– Все, что она говорит – ложь. Иначе и быть не может.
Она пыталась порадовать гостей на празднике, но они должны отдать Габби назад, потому что мисс Танн знает – наш папа вернется за нами сразу, как только сможет. Брини никогда нас не бросит. Он никогда не позволил бы женщине вроде мисс Танн забрать мою новорожденную сестренку, если бы она у меня появилась. Никогда. Никогда‑никогда. Он скорее бы умер.
Неужели Брини и вправду умер? Поэтому он и не приходит за нами?»
Машина трогается с места, а я сдвигаюсь к окну, спихивая Ферн с коленей – она соскальзывает на сиденье, – и берусь за ручку дверцы. Я побегу к дому и расскажу тем людям всю правду. Я скажу, что мисс Танн – лгунья. И мне плевать, что они со мной потом сделают.
Но прежде чем я успеваю открыть дверь, миссис Пулник хватает меня за большой, красивый бант, который одна из работниц вплела мне в волосы утром. Ферн протискивается между нами и шлепается на пол, где сидят Стиви и Ларк.
– Ты будешь слушчаться,– губы миссис Пулник касаются моего уха, дыхание у нее горячее и кислое. От нее пахнет виски миссис Мерфи, – а если нет – миссис Мерфи отправит тебя в чулан. И не только тебя. Мы всех вас свяжем веревкой и оставим там, будетте висетть, как ботинки на шнурках. В чулане холодно. И темно. Понравится малышам темнота, как думаешь?
Сердце бешено колотится, когда она дергает за бант, и голова у меня откидывается назад. Шея хрустит и щелкает. Волосы выдергиваются с корнями. От резкой боли темнеет в глазах.
– Ты все поняла?
Я изо всех сил пытаюсь кивнуть.
Она швыряет меня к двери, и моя голова стукается об стекло,
– Вот уж не думала я, что именно от тебя будут неприятностти.
Глаза заполняются слезами, и я зажмуриваюсь, чтобы не дать им выйти. Я не буду плакать. Не буду.
Сиденье прогибается, из‑за чего я приваливаюсь ближе к тучному телу миссис Пулник. Она испускает довольный, мурлыкающий вздох, словно кошка на солнцепеке.
– Водитель, отвези нас домой. Нам пора.
Я отползаю от нее и смотрю в окно, пока белое здание с большими колоннами не исчезает вдали.
Никто в машине не произносит ни слова. Ферн снова забирается ко мне на колени, и мы сидим неподвижно, словно каменные.
На обратном пути к дому миссис Мерфи я смотрю на реку и погружаюсь в легкую дрему. Ферн висит у меня на шее, Ларк прислонилась к коленям, а Стиви съежился возле моих ног, сжав в пальчиках застежки на туфлях. Мне представляется, что, когда мы проедем мимо реки, там будет стоять «Аркадия» и Брини увидит машину.
В моем сне он бежит по берегу, останавливает машину, открывает дверь и вытаскивает нас всех, даже Стиви. А когда миссис Пулник пытается ему помешать, он бьет ее по носу, словно воришку, который пытался у него что‑то стащить в бильярдной. Брини похищает нас, как отец Гекльберри – самого Гека, но папа Гека – плохой человек, а Брини – хороший.
Он возвращается в большой дом с колоннами, забирает Габиона у мисс Танн и увозит нас далеко‑далеко.
Но это просто сон. Река появляется за окном и снова исчезает. На ней нет ни следа «Аркадии», и достаточно скоро на машину падает тень дома миссис Мерфи. От меня осталась кожа, под ней пусто и холодно, как в индейских пещерах, куда однажды водил нас Брини, когда мы ходили в поход на обрывистый берег. В пещерах были кости. Сухие кости людей, которые давно уже умерли. Во мне сейчас тоже остались только мертвые кости.
Рилл Фосс не может тут дышать. Ее здесь нет. В этом доме живет только Мэй Уэзерс. Рилл Фосс живет па реке. Она принцесса королевства Аркадия.
Только на тротуаре возле дома миссис Мерфи я вспоминаю про Камелию. Мне стыдно за то, что я представляла, как Брини спасает нас из машины и увозит далеко‑далеко без нее.
Я боюсь услышать, что она скажет, когда узнает, что я не привезла обратно Габиона и надеюсь, что он вернется чуть позже. Камелия скажет, что я должна была драться за него, кусаться, царапаться и кричать так, как она. Может, она и права. Наверное, я заслужила ее ругань. И возможно, я просто трусиха, но мне страшно оказаться в чулане. И я не хочу, чтобы туда отправляли моих младших сестер.
Когда мы заходим в дом, на меня накатывает страх. Такой страх испытываешь весной на разбухшей перед ледоходом реке, когда лед начинает таять и ты видишь, как льдины плывут прямо на лодку. Иногда они такие большие, что ты знаешь – оттолкнуть их багром не получится. А если льдина ударит прямо в борт, ударит так сильно, что пробьет в нем дыру, тогда лодка потонет, и ты вместе с ней.
Я едва сдерживаюсь, чтобы, стряхнув с себя малышей, не развернуться и не выбежать на улицу, пока дверь дома миссис Мерфи не закрылась за нами. В нем воняет плесенью, гнилыми тряпками и дешевым мылом, а еще духами и виски миссис Мерфи. Мне перехватывает горло, я хватаю губами воздух и радуюсь, когда нам приказывают выйти наружу, потому что детей еще не запускали в дом на ужин.
– И чтобы на одежде не было ни пятнышка! – кричит нам в спину миссис Пулник.
Я ищу Камелию там, где просила ее остаться – в безопасных местах. Ее там нет. Мальчишки не отвечают, когда я спрашиваю, где она. Они только пожимают плечами и продолжают играть в каштаны, которые собрали возле изгороди на заднем дворе.
Камелия не копается в земле, не качается на качелях, не играет в дочки‑матери под деревьями. Все дети здесь, кроме Камелии,
Второй раз за день мое сердце колотится так, что готово выпрыгнуть из груди. А если они куда‑то ее увезли? Вдруг она закатила истерику после нашего отъезда и попала в беду?‑
– Камелия! – кричу я, затем жду, но вокруг раздаются только голоса других детей. Сестра не отвечает.– Камелия!
Я иду к боковой части дома, где растут кусты азалий, – и вижу там ее. Она сидит на углу крыльца, сжавшись в комок – ноги притянуты к груди, лицо спрятано в коленях. Черные волосы и загорелая кожа серые от грязи. Она выглядит так, будто подралась с кем‑то, пока нас не было. Рука исцарапана, на коленке ободрана кожа.
Может, именно поэтому старшие мальчишки не сказали мне, где она. Наверное, они с ней и сцепились.