Сознание проясняется, и я напряженно вслушиваюсь. Человек входит в комнату и останавливается. Шаги Брини звучат совсем не так.
Я накрываю Ферн с головой, надеясь, что она не проснется и не начнет шевелиться прямо сейчас. В комнате полумрак, слабый свет просачивается только через окно. Может, этот человек не заметит, что Ферн нет на ее раскладушке?
Чуть повернув голову, я краешком глаза вижу силуэт незнакомца: он крупный, намного выше и толще, чем Брини; стоит там, словно тень, ничего не говорит и не двигается. Просто стоит и смотрит.
Мне не хочется, чтобы он понял, что я не сплю; из носу течет, но сопли я не вытираю и не шмыгаю. Зачем он пришел?
Камелия ворочается в постели,
«Нет! – думаю я.– Тише!» Она проснулась? Он может увидеть, открыты у нее глаза или нет?
Человек начинает двигаться; идет, останавливается, шагает, снова останавливается. Он склоняется над постелью Ларк, дотрагивается до ее подушки. Чуть спотыкается и натыкается на деревянную раму.
Я наблюдаю за ним, чуть приоткрыв веки. Он подходит к моей раскладушке и с минуту смотрит на меня. Под моей головой шуршит подушка. Он дважды касается ее, очень аккуратно. Потом останавливается у других кроватей, затем наконец выходит и закрывает за собой дверь.
Я перевожу дух, улавливаю слабый аромат мяты и, откинув одеяло, бужу Ферн. Мы находим на подушке две белые конфетки. Они сразу же напоминают мне о Брини. Когда Брини выигрывает деньги в бильярдной или работает в плавучем театре у причала, он всегда возвращается на «Аркадию» с мятными леденцами «Бич‑нат» в кармане. Они самые лучшие. Брини загадывает нам загадки и за правильные ответы дает конфетки. «Если два красных кардинала сидят на дереве, а один на земле, а три сиалии на кустике и четыре на земле, а большой старый ворон – на ограде, и еще сова – в конюшне, то сколько птиц сидит на земле?»
Чем ты старше, тем сложнее вопросы. Чем сложнее вопросы, тем вкуснее кажутся конфеты.
Запах мятных леденцов манит меня к двери: вдруг за ними притаился Брини? Но эти конфетки другие: иначе ощущаются в ладони. Я замечаю это, когда отношу Ферн вместе с карамельками на ее кровать.
Камелия быстро сует свои конфеты в рот и принимается их жевать.
Мне хочется оставить карамельки на подушках малышей, но затем я решаю их собрать: если все это увидят работницы, боюсь, нам несдобровать.
– Воровка! – Камелия подает голос в первый раз после вчерашнего мытья. Она сидит на постели, рукав слишком большой ночнушки съехал с ее плеча. После мытья одна из работниц покопалась в куче белья и отдала нам эту одежду.– Он каждому оставил по конфетке. Ты не можешь их съесть одна! Это нечестно!
– Шшшш! – Она кричит так громко, что мне кажется – дверь сейчас распахнется и разразится катастрофа. – Я оставляю их на потом, для всех.
– Ты их украла!
– Нет!– Камелия ведет себя как обычно, а по утрам у нее всегда плохое настроение. Ей тяжело просыпаться, пусть даже с мятными леденцами. Мы постоянно цапаемся, но сейчас я отступаю: слишком вымоталась.
– Я отложу их на потом, – отвечаю я. – Не хочу, чтобы из‑за них мы попали в беду.
Костлявые плечи сестры уныло опускаются.
– Мы уже в беде,– ее черные волосы сбились в колтуны, словно грива дикой лошади. – Что нам делать, Рилл?
– Мы будем вести себя хорошо, и тогда они отведут нас к Брини. Не вздумай снова пытаться сбежать, Камелия. Нельзя с ними драться, поняла? Если они на нас рассердятся – они не возьмут нас к маме и папе.
Она не сводит с меня глаз, прищурившись так сильно, что становится похожа на китайцев, которые устраивают в речных городках прачечные и стирают белье в больших кипящих котлах прямо на берегу.
– Ты и правда думаешь, что они нас отведут? Прямо сегодня?
– Если мы будем хорошо себя вести,– повторяю я, надеясь, что это не ложь, хотя все возможно.
– Почему они привезли нас сюда? – Камелию мучают вопросы.– Почему просто не оставили на реке?
Мой разум беспорядочно мечется, пытаясь найти отпеты. Мне нужно объяснить это самой себе не меньше, чем Камелии.
– Мне кажется, они просто ошиблись. Они подумали, что Брини не хочет возвращаться и присматривать за нами. Но как только Брини поймет, что мы пропали, он им все расскажет. Он объяснит им, что это чья‑то большая ошибка, и заберет нас домой.
– Значит, сегодня? – подбородок у нее дрожит, и она задирает вверх нижнюю губу – она всегда так делает, когда собирается драться с мальчишками.
– Думаю, да. Готова поспорить, что нас заберут сегодня.
Она шмыгает носом и вытирает его рукой.
– Я не позволю этим теткам снова повести меня в ванную, Рилл. Не позволю.
– Да что они тебе сделают, Камелия?
– Ничего,– она выпячивает подбородок.– Они больше не запихнут меня туда, вот и все,– она протягивает руку и раскрывает ладонь.– Если ты не собираешься отдавать остальным конфеты – отдай мне. Я голодная как волк.
– Мы сохраним их на потом... Если мы пойдем туда, где вчера были остальные дети, я их вытащу.
– Ты сказала, что потом за нами придет Брини.
– Я не знаю, когда именно. Я только знаю, что он придет.
Она криво усмехается, будто не верит ни единому слову, затем поворачивается к двери.
– Может, тот человек поможет нам сбежать? Тот, кто принес нам конфеты. Он наш друг?
Мне в голову приходила та же мысль. Но кто этот человек? Почему он приходил сюда? Друг он или нет; неизвестно. Но он первый, кто в доме миссис Мерфи отнесся к нам по‑доброму.
– Мы подождем Брини,– говорю я.– Пока нам нужно вести себя хорошо, и потом...
Скрипит дверная ручка. Мы с Камелией одновременно падаем на раскладушки и притворяемся, что спим. Сердце гулко бьется под колючим одеялом. Кто там? Наш новый друг или другие люди? Слышали ли они наш разговор?
Ждать приходится недолго. К нам заходит женщина с каштановыми волосами и в белом платье. Я наблюдаю за ней сквозь протертую ткань одеяла. Она мощная, как дровосек, с большим животом. Вчера мы ее не видели.
У двери она хмурится, смотрит на наши постели, затем на ключи у себя в руке.
– А ну‑ка все встали, бысттро, – выговор у нее такой же, как у семьи из Норвегии, чья лодка прошлым летом около месяца была пришвартована недалеко от нашей. «Бысттро», – говорит она, но я понимаю, что это значит. Не похоже, что она злится, – скорее очень устала.– Вставайте и слошите одеяла.
Мы выбираемся из постелей. Габиона мне приходится стаскивать с раскладушки, и пока я занимаюсь одеялами, он, пошатываясь, бродит вокруг, а потом плюхается на попу.
– Кто‑то ешче был в этой комнате ночью, так? – женщина поднимает ключ, зажав его между пальцами.
Нужно ли рассказать ей о мужчине с леденцами? Может, ему нельзя к нам заходить? И у нас будут неприятности, если не расскажем...
– Нет, мэм. Никого не было. Только мы, – быстро отвечает Камелия.
– Мне сказали, что именно от тебя будет большче всего неприятностей,– она устремляет строгий взгляд ка Камелию, та невольно съеживается.
– Нет, мэм.
– Никто не заходил,– мне тоже приходится говорить неправду. А что мне еще делать, если Камелия уже соврала? – Разве только пока мы спали.
Женщина дергает за цепочку потолочного светильника. Он вспыхивает, а мы моргаем и щуримся от яркого света.
– Эта дверь должна быть закрытта. Она была закрытта?
– Не знаем, – снова вставляет Камелия. – Мы ее не трогали.
Женщина переводит взгляд на меня, и я киваю, затем снова начинаю прибираться в комнате. Карамельки, зажатые в ладони, мне здорово мешают, но отдать их кому‑то из малышей страшно – она может заметить, – поэтому я только крепче стискиваю кулак и продолжаю неуклюже складывать одеяла. Работница смотрит сквозь меня и сопит, она явно торопится выгнать нас из комнаты.
Когда мы уходим, я вижу, что в подвале рядом с отопительным котлом, опираясь на метлу, стоит крупный мужчина. В дверце котла проделаны прорези, из‑за чего тот похож на тыкву в Хэллоуин. Мужчина провожает нас взглядом. Камелия улыбается ему, и он улыбается в ответ. Зубы у него желтые и кривые, а редкие каштановые волосы свисают вокруг лица сосульками, но все равно приятно видеть его улыбку.
Может, у нас здесь появился хотя бы один друг?
– Мистер Риггс, если вам нечего делать, позаботтесь о ветке, которая ночью упала во дворе, – говорит женщина, – пока туда не вышли детти.
– Да, миссис Пулник, – уголки губ Риггса припод‑нимаются, и пока миссис Пулник поднимается по лестнице, он чуть шевелит метлой, но с места не двигается.
Камелия оборачивается через плечо, и он ей подмигивает. Так нам подмигивал Брини, поэтому мистер Риггс мне тоже стал нравиться чуточку больше.
Наверху миссис Пулник ведет нас в прачечную, вытаскивает из общей кучи какие‑то вещи – она зовет их «домашней одеждой», но они больше похожи на ветошь, – приказывает нам одеться и сходить в туалет. И только после этого всего нас ждет завтрак, такой же скудный и невкусный, как и ужин, которым нас кормили после купания: маленькая миска кукурузной каши. Едим мы одни, остальные уже ушли играть. Когда наши мисочки вновь сияют первозданной чистотой, поступает следующее распоряжение: отправляться во двор. Уходить с заднего двора дома и церковного двора нельзя.
– И вам запрешчено подходдить к ограде! – по пути к выходу миссис Пулник хватает Камелию и Ларкза руки. Она склоняется к нам, ее круглые красные щеки блестят от пота. – Один мальчик вчера прокопал ходт под оградой. Миссис Мерфи отправила его в чулан. Попасть в чулан – это отчень, отчень плохо. В чулане темно. Понятно?
– Да, мэм,– сипло отвечаю я, поднимаю Габби и тянусь к Ларк, чтобы увести ее: она стоит столбом, не двигаясь, а по ее щекам текут крупные слезы.– Я прослежу, чтобы они выполняли правила, пока нас не отведут к маме и папе.
Пухлые губы миссис Пулник сходятся вместе и искривляются.
– Хорошо, – говорит она.– Мудтрый выбор. Для всех вас.
– Да, мэм.
Мы торопливо выходим за дверь. Солнце кажется чудесным, огромное небо простирается между тополями и кленами, а земля у подножия ступеней прохладная и мягкая. Безопасная. Я закрываю глаза и слышу, как шелестит листва и птицы поют свои утренние песни. Я выделяю их голоса из общего шума, один за другим. Крапивник, красный кардинал, мексиканская чечевица. Те же птицы пели вчера утром, когда я проснулась в нашей маленькой плавучей хижине.
Ларк и Ферн держатся за мое платье, Габион толкается, пытаясь слезть на землю, а Камелия, недовольная тем, что мы стоим и ничего не делаем, что‑то бубнит под нос. Я открываю глаза – она смотрит на высокую железную ограду двора. Рядом с той буйно разрослись жимолость, колючий остролист и азалии – они выше наших голов. В ограде виднеются только одни ворота, и они ведут на детскую площадку рядом с заколоченной церковью. Вокруг площадки возвышается такая же ограда.
Камелия слишком велика, чтобы пролезть под ней, но, похоже, она все же ищет подходящее местечко.
– Ну давай хотя бы пойдем на качели,– ноет она.– Оттуда мы сможем увидеть дорогу... и Брини, когда он за нами придет.
Мы идем через двор. Габион сидит у меня на руках, сестры, даже Камелия, которая в мгновение ока затевала драку во всех школах, в которые мы ходили раньше, послушно топают за мной по пятам. Мы здесь новенькие, и дети принимаются нас рассматривать. Мы делаем вид, что не замечаем их. Обычно нам неплохо это удается: нужно вести себя независимо, внимательно следить за своими и дать понять остальным, что если они решат связаться с одним из нас, то придется иметь дело сразу со всеми. Но тут все по‑другому. Мы не знаем здешних правил. Учитель не наблюдает за детьми. Поблизости вообще не видно взрослых. Только девчонки и мальчишки, которые прекращают играть в веревочки и «цепи кованые» и пялятся на нас.
Я нигде не вижу девочку, приехавшую вместе с нами вчера. Ее братик, которого мисс Танн назвала Стиви, сидит в грязи рядом с оловянным облезлым грузовичком без одного колеса.
– Где твоя сестра? – я опускаюсь на корточки, из‑за веса Габиона теряю равновесие и, чтобы не упасть, упираюсь рукой в землю.
Стиви пожимает плечами, а его карие глаза наполняются влагой.
– Пойдем с нами? – предлагаю я ему.
– А с ним‑то чего возиться? – ворчит Камелия, но я советую ей прикрыть рот.
Стиви, надувает губки, кивает и тянет ко мне ручки. На одной вспух большой след от укуса, и я гадаю, кто мог его так цапнуть. Я подхватываю малыша и с трудом поднимаюсь. Он старше Габиона, но весит примерно столько же. Худенький мальчик.
Из тени возле колодца на нас смотрят две девочки – они расчистили кусочек земли от старых опавших листьев и теперь возятся там с погнутой оловянной посудой.
– Хотите с нами играть? – спрашивает одна.
– Отстань, – огрызается Камелия. – У нас нет времени, Мы пойдем на церковный двор и будем ждать папу.
– Вас туда не пустят,– девочки возвращаются к игре, а мы шагаем дальше.
Из‑под остролиста, разросшегося возле бывших церковных ворот, нам навстречу выскакивает рыжий парень. Оказывается, у них тут тайное место. Четверо или пятеро мальчишек сидят вокруг колоды карт, один вырезает из дерева копье перочинным ножом. Он искоса смотрит на меня и пальцем проверяет острие.
Рыжий, скрестив руки на груди, загораживает вход.
– Ты идешь сюда,– он, словно у него есть право мной командовать, дергает головой в сторону остролиста, – и тогда они будут играть там.
Мне ясно, чего он хочет. Он хочет, чтобы я сидела с ними под кустами, а если нет – моим сестрам и братику нельзя будет пойти на церковный двор.
К лицу приливает жар. Я чувствую, как пульсирует кровь. Что он задумал?
Камелия выражает мои мысли вслух.
– Мы никуда с тобой не пойдем,– она широко расставляет ноги и задирает подбородок, хотя едва достает парню до груди. – Ты нам тут не начальник.
– Я не с тобой разговариваю, замарашка. Ты знаешь, что ты страшная, как гончая псина? Я говорю с твоей хорошенькой сестрой.
Камелия выпучивает глаза. Она в бешенстве.
– Не страшнее тебя, морковная голова. Мама, небось, плакала, когда тебя родила? Спорим, что да!
Я отдаю Габби Ферн. Малыш Стиви не хочет отпускать меня, его ручки крепко обвивают мою шею. Но если начнется драка, ребенок на шее мне только помешает, Рыжий парень скорее всего крепче, чем мы с Камелией, вместе взятые, а если сюда подтянется вся банда, то мы окажемся в большой беде. Взрослых в окрестностях не видно, а у одного из этих мерзких хулиганов есть нож.
Рыжий раздувает ноздри и раскидывает руки. Начинается. Камелия сделала ставку, по которой мы не сможем расплатиться. Этот паршивец почти на полфута выше меня, а я высокая.
Мысли в голове скачут, словно весной белка по веткам. «Давай, думай. Придумай что‑нибудь».
«Шевели мозгами, Рилл, – будто наяву, я слышу голос Брини, – и ты сможешь выбраться почти из любой передряги».
– У меня есть мятные карамельки,– выпаливаю я и лезу в карман только что выданного мне платья.– Можешь забирать все, но взамен ты нас пропустишь.
Парень задирает подбородок и недобро щурится на меня.
– Где ты взяла конфеты? Сперла?
– Не твое дело! – говорить мне трудно – Стиви вцепился в шею мертвой хваткой.– Так ты пропустишь нас или нет?
– Давай карамельки,– остальные хулиганы уже выползают из своего укрытия, рассчитывая получить свою долю.
– Это наши конфеты! – встревает Камелия.
– Тише,– я вытаскиваю карамельки. Они немного запачкались, пока я таскала их в кулаке, но не думаю, что мальчишек это заботит.
Рыжий разжимает ладонь, и я опускаю в нее конфету. Он поднимает ее так близко к лицу, что глаза сходятся к переносице и он становится похож на дурачка из речного поселка. Медленная, насмешливая улыбка расплывается по его лицу. Один зуб спереди у него сломан.
– Тебе дал их старый Риггс?
Я не хочу накликать беду на человека в подвале. Он единственный был добр к нам.
– Не твое дело.
– Он наш друг! – Камелия не способна держать язык за зубами! Или она думает, что отпугнет мальчишек, если те узнают, что к нам хорошо относится взрослый мужчина?
Но рыжий просто ухмыляется. Он наклоняется ко мне, к самому уху, так что я чувствую противный запах из его рта и тепло его щеки на своей коже.
– Не позволяй Риггсу застать тебя одну. Ты точно не захочешь узнать, каким он может быть «другом», – шепчет он.
Глава 11
Эвери Стаффорд
Эдисто, Южная Каролина
Наши дни
Испанский мох ниспадает с деревьев; нежный и изящный, словно кружево на свадебной фате. Голубая цапля взлетает с солончака, вспугнутая шумом моей машины. Ее полет поначалу кажется неуклюжим – ей нужно освоиться в воздухе, почувствовать крылья. Она тяжко ими хлопает, затем наконец ловит воздушный поток и не торопится вновь опуститься на землю.
Мне знакомо это чувство. Две недели я пыталась ускользнуть из города и отправиться на Эдисто‑Айленд. Но со всеми запланированными встречами и пресс‑ конференциями и неожиданным ухудшением состояния отца это было невозможно.
Последние шесть дней я провела в кабинетах врачей, держа мать за руку, пока мы пытались разобраться, почему после операции, которая должна была устранить рак и внутренние кровотечения, у папы снова началась анемия и такая страшная слабость, что он едва держался на ногах. После бесконечных анализов врачи вроде бы установили причину. Решение оказалось простым: лапароскопическая операция, которая позволит залатать лопнувшие сосуды в пищеварительной системе. Проблема, совсем не связанная с раком. Не нужно ложиться в больницу. Быстро и просто.
Вот только совсем непросто осуществить такое, если пытаешься скрыть свои проблемы от целого мира, а отец настаивает на том, чтобы о «мелких неполадках со здоровьем» знали только самые близкие люди. Лесли полностью с ним согласна. Она сообщила прессе, что сенатор сильно отравился, но за ближайшие несколько дней восстановится полностью.
Моя старшая сестра, Мисси, вызвалась присутствовать на нескольких благотворительных мероприятиях, которые нельзя было отменить.
– Ты выглядишь уставшей, Эвс,– сказала она.– Почему бы тебе не отдохнуть немного, раз уж Лесли почти полностью очистила ваш график? Съезди к Эллиоту. Мы с Эллисон сможем проследить за тем, что творится в Дрейден Хилле.
– Спасибо... но... ладно, ты уверена?
– Езжай. Обсуди с ним свадьбу. Может, сумеешь его убедить, чтобы он уступил своей маме.
Я ничего ей не сказала, но мы с Эллиотом почти не обсуждали свадьбу, не считая пары скомканных разговоров. У нас слишком много более важных дел.
– Эллиоту пришлось улететь в Милан на встречу с клиентом, но я подумываю съездить в наш старый дом в Эдисто. Кто из наших был там в последний раз?
– Мы со Скоттом брали туда детей на несколько дней... Ой... слушай, это ведь было еще прошлой весной. Однако обслуживающая организация держит дом в прекрасном состоянии. Он должен быть вполне готов к твоему приезду. Съезди туда, отдохни немного.
Я начала паковать чемодан еще до того, как она попросила передать привет пляжу. По дороге я завернула в дом престарелых, чтобы нанести давно откладываемый визит Мэй Крэндалл, но местный сотрудник рассказал мне, что старушку положили в больницу с респираторной инфекцией. Он не знал, насколько сильно она больна и когда вернется.
Это значит, что загадочные документы в Эдисто – мой единственный ключ к разгадке, по крайней мере пока, Трент Тернер больше не отвечает на мои звонки – и точка. Все, что мне остается, – встретиться с ним лично. Мысли о конверте, который хранится у него, преследуют меня целыми днями. В воображении постоянно прокручиваются возможные варианты событий, в которых он играет разную роль. Порой мне представляется, что он – шантажист, который разузнал ужасную правду о моей семье и продал информацию о ней политическим противникам отца и потому не отвечает на мои звонки. В другой раз я думаю, что Трент‑старший – мужчина с фотографии Мэй Крэндалл. А беременная женщина, которую он прижимает к себе, – это моя бабушка, у которой была тайная жизнь до встречи с моим дедушкой. Подростковая влюбленность. Скандал, который пришлось скрывать на протяжении нескольких поколений.
Она отдала ребенка на усыновление, и он с тех пор живет где‑то в другом месте. А сейчас наш непризнанный наследник хочет заполучить свою долю семейных денег или еще что‑нибудь.
Все эти сценарии казались мне дикими, но не сказать, чтобы совсем необоснованными. Я многое узнала, читая бабушкины ежедневники между строк. Браслет со стрекозами тоже оказался как‑то связан с Эдисто. «Прекрасный подарок для прекрасного дня в Эдисто,– так там сообщалось про него.– Только мы».
«Только мы» – эти слова не давали мне покоя. На предыдущей странице бабушка писала, что получила письмо от дедушки, который на неделю забирал детей в горы, чтобы с ними порыбачить.
«Только мы...»
Но кто? Кто покупал ей подарки в Эдисто в 1966 году?
Моя бабушка в течение многих лет часто приезжала сюда одна, но на острове обычно не оставалась в одиночестве – из дневников это было вполне понятно.
Неужели у нее был роман на стороне?
Передо мной уже вырастает мост через реку Дохо, а от дурных мыслей сводит живот. Не может такого быть. Не считая постоянного давления из‑за публичности, моя семья всегда была известна прочными браками. Бабушка очень любила дедушку. Кроме того, бабушка Джуди – честнейший человек. Она опора общества и верная прихожанка методистской церкви. Она никогда‑никогда не стала бы что‑то скрывать от своей семьи.
Если только этот секрет не мог нам навредить.
Именно это меня и пугает.
Вот почему я не могу позволить, чтобы непонятно где находился конверт с какими‑то страшными тайнами, на котором написано имя моей бабушки.
– Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать,– шепчу я соленому воздуху.– Что тебе было нужно от моей бабушки, Трент Тернер?
Последние несколько недель, проводя долгие часы ожидания в машинах и в приемных у врачей, я по крохам собирала информацию о Тренте Тернере‑старшем и Тренте Тернере‑младшем, дедушке и отце того Трента, с которым говорила по телефону. Он, получается, Трент Тернер‑третий. Меня интересовали их связи в политических кругах, возможное криминальное прошлое и, конечно, зацепки, которые позволили бы объяснить связь этих мужчин с бабушкой. Я использовала все любимые прокурорские приемы. Но, к сожалению, ничего очевидного я так и не нашла. Некролог в Чарльстонской газете семимесячной давности сообщал, что Трент Тернер‑старший всю жизнь прожил в Чарльстоне и на Эдисто‑Айленде и был владельцем
«Агентства недвижимости Тернера». Простой обыватель. Ничего особенного. Его сын, Трент Тернер‑младший, женат, живет в Техасе и владеет там агентством недвижимости.
Трент Тернер‑третий тоже ничем особо не выделялся. Отлично играл в баскетбол в университете Клемсон. До недавнего времени занимался коммерческой недвижимостью, в основном в Нью‑Йорке. В местном пресс‑релизе несколько месяцев назад была заметка, что он оставил городскую жизнь, чтобы возглавить дедушкину фирму в Эдисто.
Мне остается только недоумевать, почему человек, который продавал высотки в большом городе, неожиданно переезжает в захолустье вроде Эдисто и начинает заниматься пляжными коттеджами и арендой загородных домов.
Скоро я это выясню. Я узнала его рабочий адрес. Так или иначе, но я планирую покинуть офис «Агентства недвижимости Тернера» с конвертом для бабушки и со всем его содержимым, что бы в нем ни лежало.
Но, несмотря на поселившуюся внутри тревогу, когда я съезжаю с островной части моста и продолжаю свой путь мимо маленьких, потрепанных морем домиков – дач, магазинов и фирмочек,– разбросанных среди сосен и дубов, на меня начинает действовать магия Эдисто. Над головой простирается безупречно голубое небо.
Остров ничуть не изменился с тех пор, как я его помню. Он пробуждает мирные, добрые чувства, вызывает ощущение нехоженых дорог. Не просто так местные жители называют его «ленивым островом». Древние дубы низко склоняются над дорогой, будто стремятся закрыть ее от внешнего мира. Увитые мхом деревья отбрасывают глубокие тени на небольшой внедорожник, который я взяла для поездки из конюшни Дрейден Хилла. Проселочные дороги в Эдисто немного ухабистые, и, кроме того, не слишком‑то разумно разъезжать тут на BMW, если учесть, что содержимое конверта может быть использовано для шантажа.
Здание «Агентства недвижимости Тернера» легко найти. Оно необычное, но без излишней претенциозности – кажется, ему нравится просто быть собой, старомодным коттеджем цвета морской синевы всего в нескольких кварталах от моря, на Джангл‑роуд. «Агентство» кажется мне смутно знакомым, но ребенком, разумеется, я никогда не заходила туда.
Когда я глушу двигатель и пересекаю припорошенную песком парковку, то понимаю, что завидую человеку, к которому приехала сюда. Я тоже хотела бы работать в таком месте. И даже могла бы здесь жить. Просыпаться каждое утро, чтобы провести еще один день в раю. Сюда доносится смех с пляжа и плеск волн, а над верхушками деревьев реют разноцветные воздушные змеи, которых поддерживает в воздухе постоянный морской бриз.
Две маленькие девочки бегут по улице и держат в руках палочки с длинными красными лентами. Мимо проезжают три смеющиеся женщины на велосипедах. Им я тоже завидую и думаю: «Почему я не приезжала сюда почаще? Почему мне никогда не приходило в голову позвонить сестрам или матери и сказать: “Давайте просто рванем из города и немного погреемся на солнышке. Надо же нам иногда устраивать девичники, правда?”»
Почему мы с Эллиотом никогда сюда не приезжали?
Ответы отдают горечью, поэтому я не пережевываю их слишком долго. Наши ежедневники забиты множеством других дел. Вот в чем причина.
Но кто выбирает, что для нас важно? Пожалуй, мы сами.
Но часто кажется, что у нас просто нет выбора. Если мы не будем постоянно укреплять наши бастионы, ветер и непогода подточат их и разрушат все, что достигнуто десятками предыдущих поколений. Достойная жизнь требует больших усилий на ее поддержание.
Поднимаясь по ступеням крыльца «Агентства недвижимости Тернера», я делаю глубокий вдох, чтобы настроиться на разговор. На табличке на двери написано: «Входите, мы открыты», и я вхожу. Колокольчик своим звоном объявляет о моем прибытии, но за стойкой в приемной никого нет.
Комната обставлена стульями с красочной виниловой обивкой. Кулер для воды с бумажными стаканчиками ждет клиентов. На газетных стойках – бесконечные рекламные проспекты. Машина для приготовления попкорна напоминает мне, что я пропустила обед. Стены вестибюля увешаны прекрасными фотографиями острова, а верхнюю часть стойки в дальней от входа части помещения украшают детские рисунки и снимки счастливых семей на фоне их новых домов рядом с пляжем. Прошлое и настоящее перемешано случайным образом. Некоторые из черно‑белых фотографий, похоже, сохранились еще с пятидесятых годов прошлого пока. Я рассматриваю их, пытаясь отыскать свою бабушку. Но ее там нет.
– Здравствуйте! – зову я, потому что из дверей и коридоре, который отлично видно из‑за стойки, никто не выходит.– Есть тут кто‑нибудь?
Может, все сотрудники решили устроить себе ланч на свежем воздухе? В доме дарит мертвая тишина.
Мой желудок урчит при мысли о воздушной кукурузе.
Я уже готова совершить набег на автомат для ее изготовления, но тут открывается задняя дверь. Я быстро кладу пакет для попкорна на место и поворачиваюсь к стойке.
– Привет! Я не знал, что тут кто‑то есть,– я узнаю Трента Тернера‑третьего, потому что видела в сети его фотографию – но она была сделана издалека, в полный рост на фоне здания фирмы, на ней он бородатый, с бейсболкой на голове. Тот снимок был явно неудачным. Сейчас Тернер гладко выбрит, одет в брюки защитного цвета, поношенные мокасины на босу ногу и футболку‑поло, которая отлично на нем сидит. Он выглядит так, словно собрался посидеть где‑нибудь за столиком в летнем кафе или сняться для рекламного проспекта, изображающего повседневную жизнь. У него голубые глаза и чуть взъерошенные светлые волосы песочного оттенка, они будто намекают, что их обладатель живет рядом с пляжем.
Он идет ко мне по коридору, пытаясь удержать несколько пакетов с едой на вынос и стакан с напитком. Я понимаю, что с жадностью смотрю на них и даже улавливаю запахи креветок и картофеля‑фри. Желудок снова издает протестующие звуки.
– Извините, я... тут никого не было,– я показываю рукой на дверь.
– Я сбегал за обедом,– он кладет еду на стойку, оглядывается в поисках салфеток, затем решает вытереть пролитый соус листом бумаги для принтера. Наше рукопожатие немного липкое, но дружественное.
– Трент Тернер,– представляется он непринужденно и улыбается.– Чем могу помочь?
Улыбка сразу располагает меня к нему. Он улыбается так, будто знает, что людям приятно с ним общаться. Он похож... думаю, он похож на честного человека.
– Я звонила вам пару недель назад, – нет смысла сразу начинать с имен.
– Аренда или купля ‑ продажа?
– Что?
– Недвижимость. Мы же говорим о сдаче в аренду или о списках доступной недвижимости? – похоже, он перебирает в памяти варианты. Но кроме того, я чувствую заинтересованность иного рода. Какую‑то... искру.