Он уже на берегу.
Неожиданно останавливается и опускается на корточки, машет мне рукой. Я не могу различить под кепкой его лицо, но мне ясно, что дело неладно. Он кого‑ то заметил в лесу.
Кровь резко отливает от кожи.
– Да, да, иди отсюда! – кричит Камелия, продолжая перепалку.– Убирайся с нашей лодки, мальчик‑ оглобля!
Силас бросает взгляд в нашу сторону и снова предо‑стерегающе поднимает ладонь. Он углубляется в лес, стараясь держаться подальше от берега, и кусты смыкаются за ним.
– Ты не спрячешься! Я тебя вижу!
– Тише, Камелия! – я распахиваю сетчатую дверь и заталкиваю Ферн и Ларк внутрь.
Камелия хмуро смотрит на меня. Она перегибается через ограждение, держа Габиона за руки. Тот хихикает и загребает ножками, пока попа у него промывается струями воды.
Камелия делает вид, что роняет его, затем снова подхватывает за руки, малыш радостно повизгивает.
– Идем в хижину,– я наклоняюсь и пытаюсь ухватить братика за другую руку, но Камелия отмахивается от меня, и Габби повисает только на одной руке.
– Ему же весело. А внутри так жарко, – густые черные волосы сестры опускаются до самой воды, их кончики похожи на разлитые чернила.– Хочешь поплавать? – спрашивает она Габби. Мне даже кажется, что она собирается вместе с ним прыгнуть в реку.
На берегу из кустов выглядывает Силас, он прижимает палец к губам, пытаясь тихо пробраться к нам поближе.
– Что‑то не так,– я хватаю за руку Габиона и резко выдергиваю его из воды, Камелии приходится идти за мной.
– Ой! – она злится, ударившись локтем об ограждение.
– Быстро в дом! – я вижу, как чуть ниже по течению ветер колышет листья, а сквозь них виднеется что‑то черное, похожее на шляпу.– Там кто‑то есть.
Камелия фыркает.
– Ты просто хочешь, чтобы мальчишка вернулся,– она не видит Силаса, но он, скорее всего, не дальше десяти футов от того места, где хрустит ветка и ворон взлетает с дерева, шумно возмущаясь, что его потревожили.
– Вон там. Видишь?
Камелия тоже видит что‑то черное: кто‑то идет сюда, к нам. Она быстро перебегает на другую сторону лодки.
– Я тихо обойду его сзади и узнаю, кто это.
– Нет! – шепотом приказываю я, хотя, по правде говоря, не знаю, что делать. Я хочу обрезать веревки, стащить «Аркадию» с отмели и уплыть на реку. Сегодня утром вода спокойная и тихая, и столкнуть плавучую хижину будет несложно, да только я не осмелюсь так поступить. Управлять «Аркадией», кроме Камелии, меня и, может, еще Силаса, некому, а сумеем ли мы вести ее так, чтобы она не налетела на мель, чтобы ее не протаранило баржей или пароходом? Предсказать, что случится с нами на реке, невозможно.
– Давайте спрячемся внутри, – говорю я.– Надеюсь, этот неизвестно кто подумает, что лодка пуста, и пойдет дальше по своим делам.
Но какие дела могут быть у человека в этой маленькой заводи, когда в округе больше никого нет?
– Может, кто‑то охотится на белок, – с надеждой говорит Камелия.– И даст нам одну на ужин, если мы будем хорошо себя вести.
Когда ей нужно, она умеет казаться паинькой, особенно если кто‑то раздает леденцы или жареные пирожки рядом с лагерным костром.
– Зеде велел нам сидеть тихо. А если Брини узнает, что мы не послушались, он хорошенько нас вздует,– Брини никогда никого не наказывал, но иногда пугал, что как следует поколотит того, кто не слушается. Камелию эта мысль пугает всерьез, и она торопливо следует за мной к крыльцу.
Мы вместе заходим в хижину, запираем дверь на щеколду, залезаем в большую постель, задергиваем занавеску и ждем. Мне кажется, что я слышу, как по берегу идет человек. Затем мне кажется, что он уже ушел. Может, это просто охотник или бродяга...
– Эй, там, на лодке!
– Тссссс,– голос у меня дрожит. Камелия смотрит на меня округлившимися от испуга глазами. Когда ты живешь на реке, привыкаешь относиться к незнакомцам с подозрением. На реку иногда сбегают люди, натворившие плохих дел в других местах.
Камелия склоняется ближе.
– Это не Зеде,– ее шепот колышет пушок на моей шее.
Корпус лодки немного раскачивается. Кто‑то пробует ногой трап.
Ларк подползает ко мне, а Ферн забирается на колени и прижимается щекой к моей груди.
«Аркадия» наклоняется к берегу под весом мужчины. Он большой. Кто бы это ни был, Силас не сможет с ним справиться.
Я прижимаю палец к губам. Мы впятером замираем, как оленята, которых оставила на время проголодавшаяся мать.
Человек уже стоит на крыльце.
– Эй, там, на лодке! – снова зовет он.
«Уходи... тут никого нет».
Он пробует открыть дверь, ручка медленно поворачивается.
– Эй, на лодке!
Дверь ударяется о щеколду и не идет дальше.
В квадрате окна на полу появляется тень. Очертания мужской головы в шляпе. В руке у него палка или дубинка. Он стучит ею в стекло.
Полицейский? Боюсь, что так. Полицейские приходят за людьми с плавучих хижин, когда им вздумается. Они нападают на лагеря, избивают «речных крыс», забирают все, что хотят, а затем отпускают ограбленных людей на все четыре стороны. Поэтому‑то мы всегда стараемся держаться особняком, если только Брини не нужна чья‑то помощь.
– Я могу вам чем‑то помочь, офицер? – голос Силаса останавливает незнакомца, когда тот собирается заглянуть внутрь через окно. Их тени протягиваются по полу, одна на голову выше другой.
– Ты тут живешь, сынок?
– Нет, я тут охочусь. Мой отец тоже неподалеку, вон в той стороне.
– Здесь живут дети? – голос у полицейского не злой, но, похоже, он тут по делу. А вдруг Силаса арестуют за вранье?
– Даже не знаю. Первый раз вижу эту лодку.
– Да ладно тебе. Думал, можешь тут мне лапши на уши навешать, мелкий речной крысеныш? Я слышал, как ты здесь с кем‑то разговаривал.
– Нет, сэр, – голос Силаса звучит совершенно искренне.– Я видел, как люди уплыли отсюда на шлюпке... э‑э... может, несколько часов назад. Возможно, вы слышали кого‑то из речного лагеря – он вниз по течению. Звук очень далеко распространяется по реке.
Мужчина резко делает шаг к Силасу.
– Не рассказывай мне про реку, сынок. Это моя река, и я половину утра потратил на то, чтобы найти этих детишек. Ты заставишь их выйти, чтобы я смог отвезти их в город к маме и папе, – когда Силас ничего не отвечает, полицейский наклоняется ниже, их тени соединяются. – Сынок, не хотелось бы мне видеть, как ты нарываешься на неприятности с законом. Где ты, интересно, заработал этот фингал под глазом? Промышлял незаконными делишками? Есть у тебя родня, или ты бродяжничаешь?
– У меня есть дядя, Зеде. Он за мной присматривает.
– Ты вроде говорил, что охотишься здесь с отцом.
– И с ним тоже.
– Соврешь полицейскому – окажешься за решеткой, крысеныш.
– Я не вру!
Я слышу поблизости еще голоса. Крики мужчин, лай собаки.
– Скажи детям выйти из хижины. Их папа и мама отправили нас за ними.
– Ну и как тогда зовут их папу?
Мы с Камелией переглядываемся. Глаза у нее огромные, словно грецкие орехи. Она мотает головой. Мы с ней думаем об одном и том же: «Брини не отправил бы за нами полицейских. А если бы он послал их сюда – тогда они бы точно знали, где найти лодку».
Что этому человеку от нас нужно?
Мы смотрим в прогал между занавесками, где большая тень поднимает маленькую за ворот. Силас кашляет и давится.
– Не вешай мне лапшу на уши, мальчишка. Я сюда не за тобой пришел, но если ты вздумаешь мне мешать, мы и тебя с собой прихватим. И ты увидишь, куда в этом городе попадают тощие беспризорники вроде тебя.
Я выскакиваю из постели пре деде, чем Камелия успевает схватить меня и попытаться остановить.
– Нет! Рилл, нет! – она хватает меня за ночную рубашку, но ткань выскальзывает у нее из пальцев.
Я открываю дверь и первое, что вижу, – как ноги Силаса болтаются в шести дюймах от палубы. Лицо у него багровое. Он замахивается кулаком, но полицейский только смеется.
– Хочешь потягаться со мной, мальчик? Может, остудить тебя под водой минуту‑другую?
– Хватит! Не надо! – я слышу, как приближаются остальные. Кто‑то идет по берегу, а по правому борту слышится шум моторной лодки. Я не знаю, что мы такого сделали кроме того, что живем сами по себе на реке, но сейчас мы попались. Силас ничем нам не поможет, если его убьют или потащат вместе с нами.
Полицейский отпускает парнишку, и тот, приземлившись, больно ударяется головой о стену хижины.
– Ступай, Силас,– говорю я, но голос так дрожит, что слова едва можно разобрать.– Иди домой. Тебе нельзя здесь находиться. А мы хотим увидеть маму и папу, – я понимаю, что лучше слушаться полицейского. Я смогла бы спрыгнуть с крыльца и скрыться в лесу прежде, чем они кинутся за мной в погоню, но здесь мои сестренки и Габион, так что мой план не сработает. Все, что я знаю, – что Брини велел нам держаться вместе.
Я выпрямляю спину, смотрю на полицейского и пытаюсь показать себя настолько взрослой, насколько получится.
Он улыбается.
– Вот и умничка.
– С папой все в порядке?
– Разумеется.
– Ас мамой?
– С ней все хорошо. Она просила вас ее навестить.
Мне даже не нужно смотреть ему в глаза, чтобы знать, что он врет. С Куини не может быть все хорошо. Сейчас она убита горем из‑за погибших младенцев, где бы ни находилась.
Я с трудом сглатываю комок в горле, и чувствую, как он проходит вниз, острый, словно кусок льда, только что отколотый от большой глыбы.
– Я приведу остальных детей.
Полицейский делает шаг вперед и хватает меня за руку, словно хочет остановить.
– Какая симпатичная речная крыска,– он облизывает языком зубы. Теперь он так близко, что я могу рассмотреть его лицо под блестящими полями шляпы. Глаза у него серые и жестокие, но не холодные, как я думала. В них сквозит интерес, только я не понимаю, чем он вызван. Взгляд его скользит от моего лица по шее к плечу, с которого спадает рукав ночной рубашки.
– Тебя только нужно немного подкормить.
За его спиной с трудом поднимается на ноги Силас, он моргает и чуть не падает снова. Рука его опускается на топор, что стоит у поленницы.
«Нет!» – я хочу крикнуть, но не могу. Неужели он не слышит, что на берегу есть еще люди и к нам приближается моторная лодка?
Из дома доносится мягкий, высокий скрип – еле слышный звук. Задняя дверь. Камелия пытается улизнуть через нее.
«Сделай что‑нибудь».
– М‑мой братик только что слез с горшка. Мне нужно его помыть перед тем, как мы уйдем, или все вокруг будет в какашках. Если, конечно, вы с‑сами не хотите этим заняться,– больше я ничего не могу придумать. Мужчины не любят грязных младенцев. Брини никогда не касался испачканных мест – он только окунал детей в реку, если Куини, Камелия или я не могли этого сделать.
Полицейский кривится и отпускает меня, затем поворачивается, чтобы посмотреть через плечо. Силас отдергивает руку от топора и стоит, стискивая кулаки на тощих руках.
– Лучше бы вам поторопиться,– губы полицейского разъезжаются в улыбке, но в ней нет ни капли доброты. – Вас надет мама,
– А ты уходи, Силас. Просто иди,– я останавливаюсь на пороге и задумчиво смотрю на него.– Иди. Веги!
Полицейский переводит взгляде меня на Силаса. Он тянется к поясу – к оружию, дубинке, черным металлическим наручникам. Что он собирается сделать?
– Ну же, убирайся! – кричу я и, вытянув руку, толкаю Силаса в бок.– Брини и Зеде не обрадуются, если увидят тебя здесь!
Наши взгляды встречаются. Он едва заметно мотает головой, я чуть киваю. Он медленно опускает ресницы, затем снова открывает глаза, поворачивается и бежит вниз по трапу.
– Еще один ребенок в воде! – рявкает один из по‑лицейских с берега. Слышен крик мужчины с моторной лодки
и рев мотора.
«Камелия!» Я круто разворачиваюсь и бегу внутрь, за мной слышен тяжелый топот полицейского. Он толкает меня, я ударяюсь о кухонную плиту, а он устремляется на корму, где распахнута задняя дверь. Ферн, Ларк и Габион собрались возле поручня. Мужчина грубо отшвыривает их назад, и малыши с плачем и криками кучей приземляются на пол.
– Мелия! Мелия! – вопит Габион и показывает на туалет, сквозь отверстие которого Камелия выскользнула в реку. Она уже приближается к берегу, мокрая ночнушка прилипает к ее длинным, загорелым ногам. Полицейский бежит за ней, а мужчины в моторной лодке следуют за ним по воде.
Она взбирается на кучу плавника, быстрая и ловкая, как лань.
Габион пронзительно визжит.
Полицейский на заднем крыльце выхватывает из кобуры пистолет.
– Нет! – я бросаюсь вперед, но Ферн держит меня за ноги. Мы падаем на пол, сбивая с ног Ларк, заходящуюся в плаче. Я вижу, как мужчина на берегу подпрыгивает, цепляется за ветку, протягивает руку и хватает Камелию за длинные темные волосы, а потом деревянная коробка закрывает мне обзор.
Когда я снова поднимаюсь на ноги, пойманная Камелия уже бешено отбивается, пинается, вопит и рычит. Но молотит она руками и ногами по воздуху – полицейский держит ее подальше от себя.
Мужчины на моторной лодке запрокидывают головы и хохочут, как пьяницы при драке в бильярдной.
Только втроем им удается погрузить мою сестру в лодку, а потом двоим приходится ее удерживать, прижимая к днищу. Полицейские в бешенстве из‑за того, что перемазаны в грязи и воняют, как содержимое туалета – Камелия всех успела в нем измазать.
Полицейский на «Аркадии» становится на пороге хижины и небрежно приваливается к дверному косяку, сложив на груди руки.
– А сейчас вы послушно переоденетесь во что‑нибудь приличное... Вон там, чтобы я мог видеть. Никто больше отсюда не сбежит.
Я не хочу переодеваться на его глазах, поэтому сперва помогаю Габиону, Ларк и Ферн. Затем просто надеваю платье поверх ночной рубашки, хотя сейчас для такого жарковато.
Полицейский смеется.
– Ладно – если тебя это устраивает. А теперь вы все будете паиньками, и тогда мы отведем вас к маме и папе.
Я послушно следую за ним из хижины, закрываю за собой дверь. Я не могу ни глотать, ни дышать, ни думать.
– Хорошо, что остальные четверо не такие строптивые, – говорит один из полицейских. Он прижимает Камелию к полу моторной лодки, удерживая ее руки за спиной.– Эта девчонка – настоящая дикая кошка,
– А воняет как дикая свинья,– шутит другой по‑лицейский. Он помогает нам забраться на лодку, принимает Габиона, затем Ферн, следом за ними – Ларк, и приказывает им сесть на пол. Камелия бросает на меня злобный взгляд, когда я послушно делаю то же самое.
Она считает, что это моя вина, что я должна была драться с ними и как‑то их остановить.
Может, она и права.
– Да, эти ей понравятся, – кричит один из мужчин, когда оживает мотор и лодка уносит нас прочь от «Аркадии». Он кладет большую ладонь на голову Ларк, сестренка отшатывается и подползает ко мне. Ферн делает то же самое. Только Габион пока понимает слишком мало, чтобы испугаться.
– Она вроде любит светловолосых детей? – усмехается полицейский, который был на «Аркадии», – Вот только не знаю, что она будет делать с этой вонючкой.
Он кивает на Камелию, а та набирает полный рот слюны и плюет в него. Полицейский поднимает руку, будто собираясь ударить отчаянную девчонку, а потом просто со смехом вытирает плевок со штанов.
– Снова к товарным складам Доусона? – спрашивает человек на руле лодки.
– А куда еще?
Не знаю, сколько продолжается это ужасное путешествие. Мы плывем по реке, потом по каналу, где Вулф впадает в Миссисипи. Когда мы огибаем край Мад‑Айленда, перед нами во всей красе предстает Мемфис. Большие здания тянутся к небу, словно монстры, собравшиеся сожрать нас целиком. Я подумываю о том, чтобы прыгнуть в воду. О том, чтобы сбежать. О том, чтобы драться. Я смотрю, как мимо проплывают корабли: буксиры, колесные пароходы, рыбацкие лодки, баржи. Даже одна плавучая хижина. Я хочу закричать, замахать руками, позвать на помощь.
Но кто нам поможет?
Эти люди – полицейские.
Неужели они везут нас в тюрьму?
Мое плечо сжимает – и не отпускает, пока мы не добираемся до пристани, – чья‑то тяжелая рука: похоже, кто‑то прочитал мои мысли. На холме я вижу еще больше зданий.
– Веди себя хорошо и присматривай за братом и сестрами, чтобы они не попали в неприятности,– шепчет мне на ухо полицейский, первым явившийся на «Аркадию». Затем он приказывает остальным немного придержать «дикую кошку», пока «она» не посмотрит на остальных.
Мы идем друг за другом по набережной, я несу Габиона на бедре. Лязг и шум машин, запах горячего гудрона захватывают меня, и я уже не могу уловить речные ароматы. Мы переходим улицу, и я слышу, как поет женщина, как кричит мужчина, как молот бьет по металлу. Пушинки из тюков с хлопком летают в воздухе, словно снег.
В потрепанном кустике на краю парковки поет свою тревожную, отрывистую песню красный кардинал: «Уип, уип, уип...»
Неподалеку стоит машина. Большая машина. Из нее выскакивает человек в униформе, проходит к задней дверце, открывает ее и помогает выбраться женщине. Ома полная, тяжеловесная, немолодая, тело под платьем в цветочек всё в складках, каштановые волосы коротко подстрижены, и в них видна проседь. Она стоит, щурясь на солнце, и смотрит на нас взглядом цапли: серые глаза быстро и резко двигаются, цепко подмечая нее, что происходит вокруг. Полицейский выстраивает нас в одну шеренгу.
– Их должно быть пятеро, – говорит она.
– Еще одна на подходе, мисс Танн,– отвечает по‑лицейский.– От нее было гораздо больше неприятностей. Пыталась сбежать, пока мы были на реке.
Женщина недовольно цокает языком.
– Но ты же не будешь так делать, правда? – она приподнимает Ферн подбородок и склоняется к ней почти нос к носу.– Ты же не будешь Плохой девочкой, правда?
Ферн широко распахивает голубые глаза и мотает головой.
– Что за прелестная группа найденышей,– говорит женщина – мисс Танн.– Пятеро замечательных светловолосых, кудрявых детишек. Превосходно,– она хлопает в ладоши и складывает их под подбородком. Возле глаз у нее собираются морщинки, а узкий рот кривит безгубая улыбка.
– Только четверо,– полицейский кивает в сторону Камелии, которую ведут сюда от пристани. Еще один полицейский держит ее за загривок. Я не знаю, что они ей сказали, но больше она не дерется.
Мисс Танн хмурится.
– Ну... не похоже, что этот ребенок из одной с ними семьи, правда? Самая заурядная внешность. Хотя, полагаю, и на нее у нас найдется клиент. Мы находим их почти для всех! – она отшатывается, прикрывая нос ладонью.– Святые небеса! Откуда этот запах?
Разглядев, в каком виде моя сестра, мисс Танн морщится и приказывает полицейским посадить Камелию на пол автомобиля, а остальных – на сиденье. На полу уже сидят двое детей: светловолосая девочка, похоже, ровесница Ларк, и мальчик, чуть постарше Габиона. Они смотрят на меня огромными, испуганными карими глазами. Они не произносят ни слова и не шевелятся.
Я забираюсь в машину, держа на руках Габиона. Мисс Танн пытается взять его у меня, но я только крепче сжимаю объятия. Она хмурится и рявкает:
– Веди себя как следует!
Я отпускаю Габби. В машине она ставит малыша на свои колени, чтобы он мог смотреть в окно. Габион подпрыгивает, тычет пальчиком и восторженно лепечет – он никогда раньше не ездил в машине.
– Ну и ну! Только посмотрите на эти кудряшки! – Мисс Танн проводит пальцами по голове моего маленького братика, поднимая вверх его шелковистые волосы, и они встают торчком, словно у кукол на ярмарке.
Габион показывает за окно и хлопает в ладошки.
– Смотлите! Смотлите! – он видит, как маленькую девочку верхом на черно‑белом пегом пони фотографируют напротив большого дома.
– Нам просто нужно смыть с тебя речную вонь, правда? И ты будешь славным малышом,– мисс Танн морщит нос.
Я не понимаю, что она имеет в виду. Зачем кому‑то понадобилось нас мыть?
«Может быть, иначе нас не пустят в госпиталь? Может, нам сперва необходимо вымыться... чтобы увидеть Куинн?»
– Его зовут Габион,– говорю я женщине, чтобы она знала, как его называть.– Сокращенно – Габби.
Мисс Танн резко поворачивает голову, словно кошка, заметившая в кладовой мышь. Она смотрит на меня так, будто уже забыла, что я тоже сижу в машине.
– Будешь отвечать, только когда тебя спросят!
Ее рука, пухлая и бледная, обвивает Ларк и отрывает ее от меня.
Я перевожу взгляд на пол, где, съежившись, сидят двое испуганных малышей, затем смотрю на Камелию. По ее глазам я вижу – она догадывается о том, о чем и я, хоть мне и не хочется в этом признаваться.
Нас везут вовсе не в больницу к маме и папе.
Глава 7
Эвери Стаффорд
Айкен, Южная Каролина
Наши дни
Дом престарелых купается в лучах утреннего солнца.
И пусть теперь перед «Магнолией Мэнор» не широкая лужайка, а новая автомобильная парковка, но все в бывшей усадьбе напоминает о прошедшей эпохе: об утонченных послеобеденных чаепитиях, фешенебельных балах и званых ужинах за длинным столом из красного дерева, который все еще стоит в столовой. Легко представить, как на веранде с белыми колоннами под сенью заросших мхом дубов обмахивается веером Скарлетт О’Хара.
Я помню прежнюю жизнь этого места, хоть и очень смутно. Когда мне было девять или десять лет, мама привела меня сюда в детский душ. Пока мы ехали, она рассказала, как посетила здесь неофициальный прием в честь двоюродного брата, который баллотировался в губернаторы Южной Каролины. В то время мама училась в колледже и думала только о политике. Она не пробыла и получаса в «Магнолии Мэнор», когда на другой стороне зала заметила моего папу. Она поставила себе целью выяснить, кто этот симпатичный молодой человек, а когда узнала, что его фамилия Стаффорд, открыла на него охоту.
Все остальное уже стало достоянием истории. Брак, соединивший политические династии. Дедушка моей матери до выхода на пенсию был представителем от Северной Каролины в Конгрессе, а ее отец занимал ту должность во время маминой свадьбы.
Поднимаясь по мраморным ступеням и набирая код на неуместно новой кнопочной панели рядом с главным входом, я улыбаюсь, вспоминая мамин рассказ. Здесь по‑прежнему живут важные персоны. Не всем дозволяется сюда войти. К сожалению, покинуть это заведение тоже можно не всем. Обширная территория за зданием тщательно обнесена красивой кованой оградой, слишком высокой, чтобы можно было через нее перелезть. Ворота закрыты на замки. На озеро и зеркальный пруд можно любоваться, но подойти к ним нельзя... как и упасть в них.
Большинство живущих здесь стариков нужно защищать от них самих – такова печальная правда. При ухудшении состояния их переводят из одного крыла в другое, постепенно повышая уровень деликатной медицинской помощи. Нельзя отрицать, что «Магнолия Мэнор» – заведение более высокого класса, чем дом престарелых, где живет Мэй Крэндалл, но и там, и здесь персоналу приходится решать одну и ту же серьезную проблему: как сохранить у подопечных чувство собственного достоинства и обеспечить им заботу и комфорт, если сама жизнь становится к ним совсем неласкова.
Я направляюсь к отделению сохранения памяти – здесь никто в жизни не подумает неучтиво назвать его Отделением для страдающих болезнью Альцгеймера, – открываю одну закрытую дверь и прохожу и общую гостиную, где по телевизору, включенному на полную громкость, показывают повтор сериала «Дымок из ствола». Сидящая возле окна женщина провожает меня отсутствующим взглядом. За стеклом цветут плетистые розы, только что политые, свежие, розовые, наполненные жизнью.
Розы за окном бабушки Джуди жизнерадостно‑желтые. Когда я захожу к ней, она, удобно устроившись в кресле, любуется ими. Я делаю пару шагов, набираясь храбрости, прежде чем привлечь к себе ее внимание. Я готова к тому, что она посмотрит на меня точно так же, как женщина в холле – без намека на узнавание.
Надеюсь, что я ошибаюсь. Никогда нельзя предсказать заранее.
– Привет, бабушка Джуди! – я говорю весело, громко и радостно. Но лишь через минуту мои слова вызывают какую‑то реакцию.
Она медленно поворачивается, перелистывая рассыпанные страницы памяти, затем в своей обычной радушной манере произносит:
– Здравствуй, дорогая. Как тебе сегодняшний вечер?
Разумеется, сейчас утро. Как я и предполагала, вчерашняя встреча общества ДАР затянулась допоздна и избежать допроса о предстоящей свадьбе мне не удалось. Я чувствовала себя словно незадачливый кузнечик, угодивший в курятник. Теперь моя голова пухнет от советов, от предложений одолжить фарфор, серебро, хрусталь и скатерти и от сообщений о датах, на которые нельзя планировать торжество, потому что каких‑то важных людей в это время не будет в городе.
– Просто замечательный,– отвечаю я, пересекая комнату, чтобы обнять бабушку в надежде, что физическая близость вызовет у нее какие‑то воспоминания.
На мгновение мне кажется, что так и есть. Она пристально вглядывается мне в глаза, затем вздыхает и произносит:
– Ты такая красивая. И какие прекрасные у тебя волосы! – она дотрагивается до локона и улыбается.
Меня переполняет печаль. Я пришла сюда, надеясь получить ответы о Мэй Крэндалл и старой фотографии с ее ночного столика. Но, похоже, надежды были напрасными.
– Жила‑была девчушка с забавной завитушкой, которая у ней на лобике росла,– бабушка улыбается мне. Холодные пальцы с тонкой, как бумага, кожей гладят меня по щеке.
– В те времена, когда она послушною была, то очень‑ очень хорошо себя вела,– подхватываю я. Бабушка всегда встречала меня этим стишком, когда я в детстве приходила к ней в гости в дом на Лагниаппе‑стрит.
– Но если уж она проказничать бралась, то жутко вредной сразу становилась,– заканчивает она, улыбается еще шире и подмигивает мне, и мы вместе смеемся, как в старые добрые времена.
Я сижу в кресле напротив нее за небольшим круглым столиком.
– Я всегда любила, когда ты дразнила меня этим стишком,– в доме Пчелки девочкам полагалось вести себя прилично, но все знали, что у бабушки Джуди есть склонность к проказам, из‑за чего ее поведение норой балансировало на грани дозволенного. К примеру, она заявляла о гражданских правах и образовании для женщин задолго до того, как им разрешили высказывать свое мнение.
Она спрашивает, давно ли я видела «Уэлли‑боя» – так она называет моего отца, Уэллса.
Я рассказала ей про вчерашнюю пресс‑конференцию в городской администрации, затем про долгую, бесконечно долгую встречу Общества дочерей американской революции в Дрейден Хилле. Конечно же, тему свадьбы я поднимать не стала.
Бабушка Джуди одобрительно кивает, а услышав про форум, хмурится и вставляет мудрые замечания:
– Уэллс не должен позволить этим людям одержать над собой верх. Они с удовольствием смешали бы Стаффордов с грязью, но этого не будет.
– Конечно, нет. Он, как всегда, замечательно выдержал атаку,– я не рассказываю, каким уставшим выглядел отец и как он медлил перед ответом.
– Узнаю своего сына. Он очень хороший мальчик. Понятия не имею, как он сумел воспитать такую вредную девочку.
– Пффф! Ну бабушка! – я хлопаю своей ладонью по ее и мягко сжимаю ее пальцы. Она узнает меня, она даже шутит! Сегодня очень хороший день.– Наверное, такие черты передаются через поколение.
Я ожидаю очередной остроумный ответ. Но вместо этого она вежливо замечает:
– О, многое передается именно так.
Она оседает в кресло, ее ладонь выскальзывает из моей. Я чувствую, как ускользает подходящий момент.
– Бабушка Джуди, я хочу кое‑что у тебя спросить.
– Что же?
– Вчера я встретила одну женщину. Она сказала, что знает тебя. Имя Мэй Крэндалл тебе знакомо? – имена старых друзей и знакомых бабушка помнит отлично. Такое впечатление, что книга ее памяти упала и раскрылась, и теперь ветер вырывает из нее страницы, начиная с последних. Чем старше воспоминания, тем больше вероятность, что они остались нетронутыми.
– Мэй Крэндалл...– повторяет бабушка, и я понимаю, что она знает это имя. Я тянусь за телефоном, чтобы показать ей фото, но она неожиданно произносит: – Нет... никого такого не припоминаю.
Я поднимаю взгляд от сумочки – бабушка смотрит на меня в упор из‑под редких выцветших ресниц: глаза цвета морской волны чуть прищурены, но глядят необычайно пристально. Неужели мы подошли к такому моменту разговора, когда она неожиданно останавливается, а затем, без всякого предупреждения, начинает заново, будто я только пришла, с фразы вроде: «Не знала, что ты сегодня заглянешь. Отлично выглядишь»? Но бабушка задает вопрос:
– Почему тебя это интересует?
– Я встретила ее вчера... в доме престарелых.
– Да, ты уже говорила. Но, дорогая моя, очень многие знают Стаффордов. Нам нужно быть начеку. Люди всегда ищут повод для скандала.
– Для скандала? – ее слова меня поражают.
– Разумеется.
Телефон в ладони внезапно кажется мне ледяным.
– Я не и знала, что у нас есть какие‑то скелеты в шкафу.
– Боже милосердный! Разумеется, у нас их нет.
Я нахожу в телефоне снимок и вглядываюсь в лицо молодой женщины. Сейчас, когда я сижу напротив бабушки, она еще больше кажется на похожей на беременную незнакомку.