– Мальтчишка, который достаточно вырос, чтобы бегать за девочками, достаточно вырос и для работы! Он слишком большой, чтобы его приняли в хорошую семью. Миссис Мерфи в своем доме не допусттит таких отношений между мальтчиками и девочками. Каждый знает наши правила,– она резко грохает ложкой по столу и дышит часто и тяжело, раздувая ноздри широкого, плоского носа. Мы дергаемся, будто марионетки, к головам которых приделаны нити. Она склоняется к половине стола, за которой сидят мальчишки, и они съеживаются, глядя в пустые миски.– И что касается девоччек, – теперь ложка в трясущейся от злости руке направлена в нашу сторону, – вам должно быть стыдтно за то, что из‑за вас мальтчишки попадают в неприяттности. Следите за собой, не задирайте юбки и ведитте себя как приличные маленькие женшчины, – последние слова она говорит, сурово глядя на меня.– Или я даже не хотчу думать, что может с вами случитться.
Жар поднимается по шее и приливает к щекам. Я чувствую себя виноватой в том, что Джеймса куда‑ то отправили. Не нужно мне было становиться его подружкой. Я не знала, что так выйдет.
Стиви тоже не приводят на завтрак. Нет его и на детской площадке. Другие дети говорят мне, что ему пришлось остаться в постели, потому что он снова ее намочил. Я вижу в окне второго этажа его грустную мордочку, он прижимает нос к оконной сетке. Я стою во дворе и шепчу ему:
– Веди себя хорошо, ладно? Просто веди себя хорошо, и все.
Позже этим же днем работницы выстраивают нас на крыльце. Мне становится страшно за себя, сестер и брата, мы держимся все вместе. Другие дети тоже не знают, что происходит.
Миссис Пулник и работницы поодиночке подводят нас к бочке с дождевой водой. Они смывают грязь с лиц, рук и коленей мокрыми тряпками, причесывают нас и заставляют помыть руки. Некоторым приказывают переодеться прямо тут, на крыльце. Другим раздают новую одежду или фартуки, которыми можно прикрыть изношенные «домашние» тряпки.
Из дома выходит миссис Мерфи, она стоит на верхней ступеньке и осматривает нас. Проволочная выбивалка для ковров свисает у нее с руки. Я никогда не видела, чтобы работницы выбивали ковры, зато часто замечала, как они используют эти штуки на детях. Дети называют выбивалку «проволочной ведьмой».
– Сегодня у нас особенный день, – говорит миссис Мерфи.– Но только для хороших девочек и мальчиков. Всем, кто вел себя недостаточно хорошо, участвовать не разрешается. Понятно?
– Да, мэ‑эм,– произношу я вместе с другими детьми.
– Очень хорошо,– она улыбается, но от ее улыбки я непроизвольно отшатываюсь. – Сегодня приедет передвижная библиотека. Добрые леди из Общества помощи потратят свое время на то, чтобы помочь вам выбрать книги. Очень важно показаться им в наилучшем виде. Каждый, кто хорошо себя ведет, сможет выбрать себе одну книгу, – она продолжает говорить о том, что нужно следить за своим поведением, говорить «да, мэм» и «нет, мэм», не хватать и не трогать все книги, и если леди спросят, хорошо ли нам здесь, мы должны отвечать, что очень благодарны мисс Танн за то, что та нас нашла, и миссис Мерфи за то, что та приютила нас в своем доме.
Но я ее почти не слышу. Мою голову заполняют мысли о книге – я их просто обожаю, особенно те, что еще не читала! Нас пятеро, значит, мы сможем взять пять книг!
Но когда работницы открывают ворота во дворе и дети начинают выстраиваться в очередь, миссис Мерфи останавливает Камелию, меня и малышей.
– Вам нельзя,– говорит она.– Вы еще не наверху, значит, вам негде хранить книги, а мы не можем допустить, чтобы пострадала библиотечная собственность.
– Мы будем очень бережно с ними обращаться, обещаю! – выпаливаю я. Обычно я никогда не возражаю миссис Мерфи, но сейчас ничего не могу с собой поделать.– Пожалуйста, можно нам взять хотя бы одну книгу? Чтобы я читала ее сестрам и братику? Куини всегда...– я захлопываю рот, чтобы не нарваться на неприятности: нам запрещено говорить о родителях.
Вздохнув, она вешает выбивалку для ковров на гвоздь на одном из столбов крыльца.
– Хорошо. Но младшим незачем туда идти. Пойдешь только ты. И быстро.
Где‑то секунду я размышляю, стоит ли оставлять малышей, но Камелия хватает их за руки и притягивает к себе.
– Иди,– она бросает на меня быстрый взгляд.– Выбери нам что‑нибудь получше.
Я улыбаюсь им и стремглав бегу за ворота. Здесь, снаружи, пахнет свободой. Хороший запах. Мне ужасно хочется промчаться через двор к зарослям магнолий и кинуться дальше, но я сдерживаюсь. Я принуждаю себя встать в очередь и в безупречной колонне следовать за остальными детьми к дороге.
С другой стороны живой изгороди стоит большой черный грузовик. Подъезжают еще две машины. Из одной выходит мисс Танн, а из другой – мужчина с видеокамерой. Они пожимают друг другу руки, и мужчина вытаскивает из кармана блокнот и ручку.
На боку большого черного грузовика написано «Библиотеки округа Шелби», и как только мы подходим ближе, я вижу, что из кузова грузовика выступают полки. И они заполнены книгами. Дети мельтешат возле полок, и мне приходится заложить руки за спину и накрепко переплести пальцы, чтобы удержаться и не потрогать книги, пока не придет моя очередь.
– Как вы сами видите, мы обеспечиваем нашим детям много возможностей для развития,– произносит мисс Танн, а мужчина‑репортер начинает бешено строчить в блокноте, будто слова убегут, если он не успеет их записать.– Некоторым из наших малышей никогда не доводилось испытать на себе роскошь общения с книгой до того, как они попали к нам. Во всех своих домах мы обеспечиваем их прекрасными игрушками и книгами.
Я опускаю голову, топчусь на месте и мечтаю, чтобы толпа наконец разошлась. Я не знаю, как обстоят дела в других домах мисс Танн, если, конечно, они у нее есть, но в доме миссис Мерфи нет ни одной книги, а все игрушки сломаны. Никто никогда не пытался их починить. Мисс Танн достаточно часто здесь бывает и наверняка знает об этом.
– Бедные маленькие беспризорники,– говорит она мужчине. – Мы забрали их сюда, когда они остались одни, нежеланные и нелюбимые. Мы обеспечили их всем, чего не могли или не хотели дать им их родители.
Я устремляю взгляд в землю и сжимаю за спиной кулаки. Мне хочется закричать этому человеку: «Она лжет! Мы нужны нашим маме и папе. Они нас любят! Отец, который пришел увидеть своего сыночка Лонни, и потом рыдал на крыльце, словно малый ребенок, когда узнал, что его уже усыновили, уже кому‑то отдали, тоже любил его!»
– Как долго средний ребенок остается в Обществе? – спрашивает репортер.
– О, но у нас нет «средних» детей! – мисс Танн испускает короткий, высокий смешок.– Только выдающиеся. Кто‑то может остаться немного дольше других, в зависимости от состояния здоровья, в котором они к нам попадают. Некоторые детки такие маленькие и слабые, такие истощенные, что даже не могут бегать и играть. Мы обеспечиваем им замечательное трехразовое питание. Чтобы хорошо расти, детям нужна хорошая еда. Много фруктов и овощей, красное мясо – и вот уже их маленькие щечки снова сияют румянцем.
«Только нс в доме миссис Мерфи. Здесь утром и вечером дают по маленькой миске кукурузной каши. Мы все время голодные. Кожа Габби стала бледной, как молоко, а руки Ларк и Ферн такие тонкие, что можно рассмотреть на них все мышцы и сосуды».
– Мы тщательно следим, чтобы во всех наших домах детям были обеспечены хорошее питание и уход,– по виду мисс Танн можно решить, что она излагает непреложные истины.
Репортер кивает, записывает и говорит «ммм‑хмм», будто проглатывает ее слова, вкусные, как конфеты.
«Сходите на задний двор, посмотрите своими глазами, – хочу сказать ему я. – Сходите на кухню. Вы узнаете правду».
Я так хочу ему это сказать... но понимаю, что если скажу, мне не достанется книги. Меня отправят в чулан.
– Дети так благодарны нам. Мы вызволяем их из трущоб, и...
Кто‑то дотрагивается до моей руки, и. я вздрагиваю. На меня смотрит леди в голубом платье. Ее улыбка сияет, словно солнце,
– А ты о чем хотела бы почитать? – спрашивает она.– Какие книги ты любишь? Ты так терпеливо ждала своей очереди.
– Да, мэ‑эм.
Она ведет меня к книжным полкам, и у меня сразу разбегаются глаза. Я забываю про мисс Танн. Теперь я могу думать только про книги. Раньше я читала и те, что были на «Аркадии», и брала их в библиотеках в городках возле реки. Теперь у нас ничего нет, а когда у тебя нет даже одной книжки, возможность заполучить хотя бы одну кажется лучше, чем Рождество и день рождения вместе взятые.
– Я... мне все нравятся,– с трудом выдавливаю я. Один взгляд на полки с цветными обложками и буквами – и по моему лицу расплывается широкая улыбка. В первый раз с тех пор, как мы сюда попали, я чувствую себя счастливой.– Хорошо бы найти толстую книгу, ведь нам можно взять только одну.
– Умница,– подмигивает мне женщина.– Ты любишь читать?
– Да, очень люблю. Когда мы...– я прерываюсь и опускаю голову, потому что чуть не сказала: «Когда мы жили на “Аркадии”, мы все время читали вместе с Куини».
Меньше чем в двух футах от меня стоит одна из работниц, и мисс Танн тоже недалеко. Если она такое услышит, меня в два счета выставят отсюда.
– Хорошо,– говорит библиотекарша.– Давай посмотрим...
– Мне нравятся приключения. Книги про приключения.
– Хмм... какие именно?
– Про королей и принцесс, про диких индейцев. Про все на свете.
– Тогда, может, вестерн?
– Или про реку. Есть у вас такие книги? – Читать книжку про реку – это словно ненадолго вернуться домой. Она поддержит нас, пока Брини не приедет за нами и не увезет обратно на «Аркадию».
Женщина всплескивает руками.
– О! Ода, я знаю! – она поднимает палец вверх.– У меня есть для тебя идеальная книжка.
Где‑то с минуту она ищет, а потом вручает мне «Приключения Гекльберри Финна», книгу, которую написал мистер Марк Твен. И я понимаю, что она предназначена мне судьбой. Мне никогда не доводилось ее читать, но Брини рассказывал нам про приключения Тома Сойера, Гекльберри Финна и индейца Джо. Марк Твен – один из любимых писателей Брини. Он читал его книги, когда был маленьким. Он рассказывал про Тома Сойера так, будто они были закадычными друзьями.
Леди в голубом платье пишет на библиотечной карточке мое новое имя, Мэй Уэзерс. Когда она ставит дату на книге, я понимаю, что вчера был день рождения Ферн, Ей уже четыре года. Если бы мы были на «Аркадии», Куини испекла бы ей маленький торт и мы вручили бы ей подарки, которые сделали своими руками или нашли на берегу. Здесь, в доме миссис Мерфи, библиотечная книга станет отличным подарком. Когда я вернусь во двор, то скажу Ферн, что это подарок на ее день рождения. Правда, только на время. Мы сделаем ей торт из грязи, украсим его цветами, поставим свечи из прутиков и положим сверху по маленькому листочку, чтобы Ферн могла понарошку их задуть.
Оформление окончено, библиотекарша обнимает меня на прощанье, и мне становится так хорошо! Я хочу задержаться подольше, обнимать ее и вдыхать запах книг, но не могу.
Я крепко прижимаю к себе «Гекльберри Финна» и иду через двор. Теперь мы в любое время можем покинуть это место. Все, что нам нужно, – присоединиться к
Гекльберри Финну. Готова поспорить: на его плоту найдется место для всех нас. Может быть, где‑то там мы найдем и «Аркадию».
Несмотря на то что я возвращаюсь в дом миссис Мерфи, он кажется мне совершенно другим местом.
Теперь в нем есть река.
Тем же вечером перед сном мы открываем книгу – подарок Ферн, и начинаем наши приключения с Геком Финном. Мы сплавляемся с ним вниз по реке уже почти неделю, когда однажды после обеда сверкающая черная машина мисс Танн снова появляется на подъездной дорожке. День стоит солнечный, дом раскален, словно сковорода на горящей плите, и они с миссис Мерфи выходят поговорить на крыльцо. Я обегаю вокруг смоковницы и, спрятавшись под азалиями, принимаюсь слушать.
– О да, рекламой полны все газеты! – рассказывает мисс Тани, – Должна признаться, я составила великолепное объявление. «Белокурые солнышки для солнечного лета! Вам стоит только попросить!» Пре‑красно, не правда ли? Мы соберем там всех светловолосых малышей.
– Словно собрание лесных нимф. Маленьких эльфов и фей, – соглашается миссис Мерфи.
– Почти такое же интригующее мероприятие, как и Рождественская детская программа. Заказчики уже начали звонить. Они увидят этих малюток и тут же примутся наступать друг другу на глотки, чтобы заполучить того, кто приглянулся!
– Без всякого сомнения.
– Значит, ты сможешь подготовить всех детей к субботнему утру? Я хочу, чтобы они были хорошо одеты – платья с оборками, банты и все в таком духе. Тщательно вымойте их и ототрите дочиста. Никакой грязи под ногтями или за ушами. Убедитесь, что они знают, как себя вести и что их ждет, если они опозорят меня на публике. Накажите кого‑нибудь заранее для примера и постарайтесь, чтобы все дети это увидели. Будущий показ – замечательная возможность поднять нашу репутацию, показать, что мы предлагаем только лучших детей. Благодаря новой рекламе мы соберем лучшие семьи из Теннесси и из десятка других штатов. Они все приедут посмотреть на наших деток, и когда они их увидят, то не смогут сдержаться. Они обязаны будут взять хоть кого‑нибудь.
– Мы проследим, чтобы дети были подготовлены должным образом. Только дайте мне взглянуть на список,– разговор смолкает. Шуршат бумаги. Ветер качает ветви азалий, раздвигая листву, и я вижу голову мисс Танн. Ветер раздувает ее короткие каштановые с проседью волосы, и они встают торчком, когда она склоняется ближе к миссис Мерфи.
Я прижимаюсь к стене и сижу чуть дыша, боясь, что они меня услышат и выглянут за перила крыльца. Ветер доносит запах мертвечины. Я не вижу, что это, но, возможно, какая‑то зверушка съела яд, который тут разложил мистер Риггс. Когда запах станет совсем невыносимым, он найдет мертвую тушку и где‑нибудь ее закопает.
– Даже Мэй? – спрашивает миссис Мерфи, и я навостряю уши.– Она не слишком похожа на маленького ангелочка.
Мисс Танн издает резкий смешок.
– Она довольно эффектная, насколько я помню, и поможет с малышами.
– Полагаю, что так,– миссис Мерфи идея явно не
нравится,– она не из тех, кто нарушает правила.
– В час дня в субботу за ними прибудут машины. Не отправляйте их голодными, сонными или грязными. Они должны хорошо себя вести, быть радостными. Сияющими! Вот чего я от вас ожидаю.
– Да, разумеется.
– Святые небеса, что за жуткая вонь?
– Кролики. Беда с ними этим летом.
Я убегаю, не дослушав: вдруг им придет в голову спуститься с крыльца и посмотреть, что творится за кустами? Мистера Риггса поблизости не видно, поэтому я проскальзываю мимо смоковницы и возвращаюсь к холму. Рассказывать Камелии про субботний показ и про то, что завтра у нас будет дополнительное мытье, мне не хочется. Нет смысла вызывать у нее истерику раньше времени. Кроме того, у меня есть нехорошее предчувствие, что все это ее не коснется: у Камелии черные волосы.
Как ни печально, но я оказалась права. После завтрака в субботу я узнаю, что Камелии нет в списке. Куда бы мы ни отправились – ее с нами не будет.
– Мне не жалко, что меня не взяли – зато не пришлось лишний раз мыться,– она отталкивает меня, когда я пытаюсь обнять ее на прощание.
– Веди себя тихо, пока нас нет, Мелия. Никого не задирай, держись подальше от мальчишек, не хода мимо смоковницы и...
– Не нужны мне няньки,– Камелия упрямо задирает подбородок, но нижняя губа у нее слегка дрожит. Ей страшно.
– Мэй! – рявкает одна из работниц.– Быстро в строй! – они уже собрали всех детей из списка.
– Мы очень быстро вернемся,– шепчу я Камелии. – Не бойся.
– Я и не боюсь.
Но все‑таки она обнимает меня на прощание.
Работница снова кричит на меня, и я торопливо встаю в общую очередь. Следующие полтора часа целиком посвящены нашему преображению: мыло, мочалки, расчесывание, банты, чистка ногтей с помощью зубных щеток, ленты и новые платья с кружевами. Мы примеряем туфли из шкафа, пока не находим нужный размер.
Когда работницы выводят нас к машинам, мы совсем не похожи на себя прежних. Мы идем вчетвером, потом еще три девочки, пятилетний мальчик, два малыша и Стиви, которому было строго сказано, что, если он снова обмочит штаны, его выпорют прямо там.
Нам не разрешено разговаривать в машине. Говорит только работница.
– Девочки, вы должны сидеть как воспитанные юные леди и держать ноги вместе. Не говорите, пока вас не спросят. Вы будете учтиво себя вести со всеми посетителями на празднике мисс Танн. Вы будете говорить только хорошее о доме миссис Мерфи. На празднике будут игрушки и флажки, пирожные и печенье. Вы будете...
Я перестаю понимать, о чем она говорит, когда машина выезжает из‑за холма и едет рядом с рекой. Мэй угасает, словно солнечный блик на воде, и наружу выходит Рилл. Она тянется к приоткрытому окну машины, жадно вдыхает воздух и ловит знакомые ароматы.
Всего на минуту она возвращается домой.
Затем машина заворачивает за угол, и река снова пропадает. Меня охватывает тяжелое и грустное чувство. Я хочу прислонить голову к спинке сиденья, но работница останавливает меня – помнется бант!
На моих коленях спит Габион, я нежно прижимаю его к себе, его волосы щекочут мне подбородок, и я будто снова дома. Эти люди могут делать что угодно с моей жизнью, но моим воображением они управлять не в силах.
К сожалению, мое время на «Аркадии» завершается слишком быстро: машины подъезжают к высокому белому зданию, которое даже больше, чем дом миссис Мерфи, и останавливаются.
– Тот, кто будет себя плохо вести, очень сильно пожалеет! – рявкает работница, наставив на нас палец. Затем она открывает дверцу машины.– Будьте дружелюбны с гостями на празднике. Садитесь к ним на колени, если они попросят. Улыбайтесь. Покажите им, что вы хорошие дети.
Мы входим в здание, там полно людей. Здесь есть и другие дети: и чуть младше меня, и совсем малыши. Все нарядно одеты, всем разрешается есть пирожные и печенье. Для самых маленьких есть игрушки. Я едва успеваю собраться с мыслями, а Ферн, Габиона и даже Ларкуже нет возле меня.
Мужчина вместе с Габионом выходит на улицу, у него в руках синий мяч. Темноволосая женщина сидит за столиком рядом с Ларк, и они увлеченно раскрашивают картинки. Ферн заливается колокольчиком и играет в «ку‑ку» с красивой светловолосой леди, устроившейся в кресле подальше от шума и суеты праздника. Она выглядит усталой и грустной, но Ферн смешит ее, и очень скоро женщина принимается носить мою сестренку от игрушки к игрушке, словно та еще не умеет ходить.
В конце концов они устраиваются в кресле вдвоем и принимаются читать книжку с картинками, а у меня сжимается сердце. Я вспоминаю Куини, как она обычно читала нам по вечерам. Я хочу, чтобы женщина отпустила Ферн, чтобы вернула ее мне.
Через зал к ним проходит мужчина, он щекочет Ферн животик, а женщина улыбается и говорит:
– О, Даррен, она идеальна! Амелия сейчас могла быть примерно того же возраста,– она похлопывает по ручке кресла.– Присядь, почитай с нами.
– Вы продолжайте развлекаться,– он нежно целует леди в щеку,– а у меня пока есть дела. Но это ненадолго, – и он покидает комнату.
Женщина вместе с Ферн читает уже вторую книгу, когда мужчина возвращается. И она так увлечена, что не замечает, как он садится на диван рядом со мной.
– Вы сестры? – спрашивает он.
– Да, сэр,– отвечаю я так, как нам было сказано: обращаться ко всем только «мэм» и «сэр».
Чуть отклонившись назад, он окидывает меня внимательным взглядом.
– Вы очень привязаны друг к другу?
– Да, сэр, – я опускаю взгляд на свои руки. Сердце колотится в груди, словно воробей, залетевший к нам в хижину: «Что ему от меня нужно?»
Мужчина кладет руку мне на спину, между лопаток. Небольшие волоски внизу шеи встают дыбом. Пот выступает под колючим платьем.
– И сколько же тебе лет? – спрашивает мужчина.
Глава 13
Эвери Стаффорд
Эдисто, Южная Каролина
Наши дни
Я распахиваю дверь коттеджа. Внутри тихо, и только лунный свет наполняет комнаты. Я прижимаю телефон плечом к уху, нашариваю на стене выключатель и жду, что дядя Клиффорд ответит на только что заданный мною вопрос. Он заказывает еду через окошко для автомобилистов и потому ставит мой вызов на удержание.
Я тону в ярчайших воспоминаниях о том, как приехала сюда поздним вечером в гости к бабушке и мы были здесь только вдвоем. Коттедж выглядит совсем как тогда: лунные лучи вырезают на полу контуры пальмовых листьев, воздух пахнет соленой водой, припорошенными песком коврами, лимонным маслом и деревянной мебелью, которая очень долго простояла в доме на берегу моря.
Я шевелю пальцами и будто чувствую, как она дер‑жит меня за руку. Должно быть, тогда мне исполнилось одиннадцать или двенадцать лет – переходный возраст, когда всякие прикосновения на людях становятся своеобразным табу, но здесь, в нашем волшебном месте, это было нормально.
Сейчас, стоя на пороге, я пытаюсь удержать это ощущение нежности и комфорта, но мой нынешний визит наполнен совсем иными чувствами. Горькое и сладкое. Знакомое и чужое. Все оттенки взрослой жизни.
Дядя Клиффорд возвращается на линию. После долгой прогулки по пляжу и ужина в ресторане на набережной я решила, что разговор с дядей – единственная возможность продвинуться в моих изысканиях, по крайней мере этим вечером. Трент Тернер бросил меня, уехав на джипе с парнем в униформе. Я ждала в машине неподалеку, но «Агентство недвижимости Тернера» оставалось закрытым до самого вечера.
Пока что эта поездка выглядит пустой затеей.
– Что ты хотела узнать, Эвери? Что там с домом в Эдисто? – интересуется дядя Клиффорд.
– Мне просто интересно, часто ли вы с папой приезжали сюда с бабушкой Джуди? Я имею в виду, когда были маленькими,– я стараюсь сохранять непринужденный тон и не наводить его на какие‑либо подозрения. В молодости дядя Клиффорд был агентом ФБР. – У бабушки были здесь друзья или кто‑то, кого она приезжала навестить?
– Погоди... дай подумать...– после некоторого размышления дядя просто говорит: – Знаешь, я понял, что не так уж часто мы туда приезжали. В детстве мы бывали там чаще, но когда стали старше, предпочитали отдыхать в доме бабушки Стаффорд на Полис‑ Айленде. Он побольше, и лодка есть, и там чаще всего гостили кузены, с которыми можно было поиграть. Обычно мама ездила в Эдисто одна. Ей нравилось там писать. Знаешь, она ведь немного упражнялась в поэзии и некоторое время вела в газете колонку светской хроники.
Я на мгновение застываю от удивления.
– Бабушка Джуди вела колонку светской хроники?! – ее еще называют еженедельными сплетнями.
– Ну конечно же не под настоящим именем.
– Тогда под каким?
– Если я тебе скажу, мне придется тебя убить.
– Ну дядя Клиффорд! – если мой отец – человек строгих правил, то дядя Клиффорд всегда был бесшабашным гулякой и любил пошутить. Из‑за него у тети Дианы полная голова седых волос, которые, как и положено благовоспитанной даме с Юга, она регулярно красит.
– Пусть секреты твоей бабушки остаются секретами,– на минуту мне кажется, что в его словах есть скрытый подтекст, но потом я понимаю: он, как обычно, подтрунивает надо мной. – Так ты остаешься в коттедже Майерсов, да?
– Да. Решила на несколько дней сбежать от забот.
– Ну тогда забрось удочку и за меня.
– Ты же знаешь, я не рыбачу. Фу! – мой окруженный девчонками бедный отец очень старался сделать хотя бы одну из нас заядлым рыболовом.
Даже дядя Клиффорд сразу понял, что это гиблое дело.
– Ну теперь я вижу, что хоть в чем‑то ты пошла не в бабушку. Она обожала рыбачить, особенно в Эдисто. Когда мы с твоим отцом были маленькими, она брала нас с собой к человеку, у которого была небольшая плоскодонка. Мы плавали по реке и проводили полдня за рыбалкой. Не помню, кто с нами тогда ездил. Полагаю, кто‑то из ее друзей. У него был маленький светловолосый сынишка, с которым мне нравилось играть. Имя начиналось на Т„, Томми, Тимми... нет... Тр... Трей, ну или, может, Трэвис.
– Трент? Трент Тернер? – тот Трент, что работает там сейчас, уже третий в семье, его отец тоже Трент, и возрастом он примерно как мой дядя.
– Да, возможно. А почему ты спрашиваешь? Что‑ то не так?
Внезапно я понимаю, что слишком далеко зашла со своими расспросами и разбудила дремлющего в дяде детектива.
– Нет. По большему счету, просто так. В Эдисто я начала задумываться о жизни. О том, что очень хотела бы приехать сюда с бабушкой Джуди, погулять и поболтать о ее жизни, пока она еще может вспомнить что‑то из своего прошлого, понимаешь?
– Ну, это один из жизненных парадоксов. Нельзя иметь сразу все. Можно вон того чуть‑чуть, и вот этого немного, а третьего уже не дано. Мы вынуждены идти на компромиссы, которые, как нам кажется, выгоднее всего. А ты уже добилась достаточно многого для девочки – я имею в виду, для женщины каких‑то тридцати лет.
Иногда я задумываюсь, не слишком ли мои родные завышают мои способности.
– Спасибо, дядя Клиффорд.
– С тебя пять баксов за консультацию.
– Пришлю чек по почте.
После завершения разговора я, распаковывая одинокий пакет с едой, купленной в супермаркете торговой сети BI–LO, который когда‑то знала как «Пиггли‑Виггли», обдумываю его слова.
«Можно ли найти какие‑то зацепки в том, что сказал дядя Клиффорд?»
Ничего не приходит на ум. Ничего такого, что могло бы куда‑нибудь меня привести. Если маленького мальчика на плоскодонке звали Трент, это говорит мне, что у бабушки были какие‑то личные контакты со старшим Трентом Тернером, что я и так уже поняла. Но если они вместе рыбачили и брали с собой своих детей, то моя версия о шантаже становится натянутой. Никто не пойдет на рыбалку с шантажистом и, очевидно, не возьмет на нее родных сыновей. Никто не берет детей и на встречу с тайным любовником. Особенно если дети уже в том возрасте, чтобы хорошо запомнить такую прогулку.
Может, старший Тернер был всего лишь другом бабушки. Может, в конверте лежат фотографии... что‑нибудь совершенно невинное. Но тогда почему дедушка, будучи уже при смерти, заставил внука пообещать, что конверты попадут в руки только их владельцам?
Я выдвигаю и обдумываю различные версии, пока переношу свой багаж в спальню, открываю чемодан и устраиваюсь на ночь. Затем сама же громлю их в пух и прах, как делала на совещаниях в конференц‑зале на своей старой работе.
В результате у меня не остается почти ничего. На меня наконец накатывает усталость от долгого дня, и я готова к вечернему душу и хорошему сну. Может, завтра меня осенит гениальная догадка... или я все‑ таки встречусь с Трентом Тернером‑третьим и вытрясу из него всю правду.
Оба варианта развития событий кажутся мне в равной степени невероятными.
Уже под включенным душем я понимаю, что в коттедже нет горячей воды, и внезапно вспоминаю одну из фраз дяди Клиффорда. Он говорил, что бабушка приезжала сюда писать.
«А нет ли здесь каких‑нибудь ее рукописей? А вдруг именно в них найдется подсказка?»
Я мгновенно одеваюсь. В любом случае холодный душ совсем не кажется мне приятным.
Над дюнами за окнами коттеджа колышется морской овес, и луна поднимается над пальмовой рощей. Волны с шумом накатывают на берег, а я роюсь в ящиках шкафов, чуланов, гардеробных и комодов. Я почти готова сдаться и признать, что в коттедже нет ни единой бумажки, когда, вылезая из‑под кровати бабушки, вдруг понимаю, что небольшая стойка возле кровати – это не конторка и не туалетный столик, а подставка для пишущей машинки. А сама старинная черная пишущая машинка хранится под столешницей. Я выросла в домах, наполненных старинной мебелью, и более‑менее знаю, как такие стойки устроены. Провозившись пару минут с защелками и петлями, я устанавливаю их правильным образом, и наконец машинка с впечатляющим грохотом принимает рабочее положение.
Я провожу пальцем по клавишам. Я будто слышу, как моя бабушка стучит по ним. Затем изучаю черный резиновый валик, который перемещает страницу. Клавиши оставляют после себя небольшие вмятины. Если бы это был компьютер, я бы могла порыться в его жестком диске, но здесь невозможно прочитать ни слова. Нельзя определить, что было напечатано и когда.
– Что ты знаешь такое, чего не знаю я? – шепчу я машинке, пока роюсь в ящиках. В стойке ничего нет, кроме набора ручек и карандашей, пожелтевшей бумаги для печати, упаковки копировальной бумаги и полоски пленки‑корректора, белоснежно‑матовой с одной стороны и липкой с другой. На верхнем листе, кажется, есть отпечатки букв. Держа листок на свет, я легко могу разобрать: «Бульвар Пальметто, Эдисто‑Айленд...»
Похоже, моя бабушка печатала на машинке письма, по, случайно или намеренно, не оставила после себя никаких следов. Нет черновиков, копировальная бумага девственно чиста, ни одного отпечатка букв на ней мет. И это очень странно, потому что на ее домашнем рабочем столе всегда лежала папка с черновиками, чистые стороны которых можно было использовать для небольших проектов, поделок или рисунков.
Я нажимаю на клавишу пишущей машинки и смотрю, как молоточек ударяет по ролику, оставляя после себя только слабый, поблескивающий след буквы «К». Чернила на ленте совсем высохли.