— Куда мы идем? — недоумевал Кокотов, едва поспевая за соавтором, летевшим по коридору.
— На репетицию хора.
— Какого еще хора?
— Античного! — был ответ.
— Зачем нам хор — да еще античный?
— А вы помните, чем был хор в греческой трагедии? Гласом богов. Грозой для нашкодивших героев! Хор судил и повелевал, подчинял всех своей воле. А мы должны подчинить нашей воле судью Добрыдневу.
— Как?
— Очень просто! Чем занимались суды при Советской власти? Ерундой: хулиганами, жуликами, ворами, расхитителями, бандитами, насильниками, душегубами… В лучшем случае суд делил имущество при разводе: квартирку с окнами на Окружную, ржавый «жигуленок», дощатый курятник на шести сотках под гудящими проводами ЛЭП. И всё! А теперь? Ныне суд — это место, где исполняются желания. Разделочный цех Судьбы. Хотите химический комбинат?
— Я?
— Да, Кокотов, вы! Нет, не надо его строить и месить ногами бетон, как комсомольцы 20-х. Вы просто идете в суд с деньгами — и комбинат ваш. Забирайте! Вам нравится квартира соседа или его жена? В суд! Вас обозвали занудой? В суд! И обидчик, сказавший о вас правду, продаст последние штаны, выплачивая компенсацию за моральный ущерб. А кем при коммунистах был судья? Никем — рабом закона, холопом «вертушки», невольником партбилета. А теперь? Теперь он — повелитель жизни. Он может быть мягок или суров, продажен или бескорыстен, холоден или горяч. Как захочет! Он неумолимый хозяин судеб, не знающий сострадания и снисхождения, для непоколебимости на нем надет слезонепробиваемый жилет, который выдается под расписку при поступлении на работу вместе с черной мантией и отбирается при увольнении.
— Это метафора?
— Это правда. Ей-богу! Ее звали совсем не по-судейски — Нелли. Нелли Петровна. Я обычно ждал ее в машине неподалеку от Бутырского суда. Она, оглядевшись по сторонам, быстро садилась ко мне, целовала в щеку и на вопрос: «Как дела?» — отвечала: «Оправдала!» Или наоборот: «Пять лет!». И мы мчались на «явочную квартиру». Времени у нас, как правило, оставалось совсем немного, так как дома ее ждал ревнивый муж с упреками, а меня — доверчивая Маргарита Ефимовна с ужином. Но она врала мужу, будто вошла в непрерывный процесс и потому задерживается, а я клеветал жене на слушателей моих лекций, якобы терзавших меня вопросами до позднего вечера. Но как бы Нелли ни торопилась, как бы ни дрожала от нетерпения, она никогда не позволяла мне раздевать себя, более того — никогда не разоблачалась в моем присутствии. Она запиралась в ванной и через некоторое время выходила оттуда голая, как правда. «Встать, суд идет!» — восклицал я. «Приступим к прению сторон?» — спрашивала Нелли со строгой улыбкой. «Я готов, ваша честь!» И мы входили в процесс. После моих неоднократных ходатайств, приобщенных к делу, а также тщательного исследования аргументов, наступало бурное оглашение оргазма. Отдышавшись и благодарно поцеловав меня в нос, со словами «суд удаляется на совещание» она снова исчезала в ванной, принимала душ и появлялась, уже одетая в свой строгий темный костюм. Однажды, отдав мне последние силы, Нелли задремала в постели. Я на цыпочках прокрался в ванную, чтобы хоть одним глазком взглянуть на загадочный жилет. Но едва моя рука коснулась загадки, как над самым ухом прозвучал суровый голос: «Никогда больше так не делай!» Видимо, судьи дают подписку о неразглашении. Но, возможно, все гораздо проще: эти слезонепробиваемые кирасы производятся каким-нибудь задохлым унитарным предприятием, выигравшим за взятку тендер, и выглядят нелепо, вроде лютого ортопедического корсета с неряшливой ботиночной шнуровкой. А женщина, сами знаете, готова предстать перед мужчиной во всем своем изобретательном бесстыдстве, но сгорит от стыда, если вы заметите прореху на ее колготках.
|
|
|
|
— Да уж… — со знанием дела кивнул автор «Русалок в бикини».
Кокотов с удивлением осознал, что после всех плотских испытаний, обрушившихся на него в эти дни, он уже не чувствует удушливой зависти к необъятному любовному опыту режиссера. Напротив, Андрей Львович теперь слушал его рассказ с пресыщенной усмешкой, мысленно замечая, где тот говорит правду, где загибает для достоверности, а где и вовсе врет напропалую ради художественности.
— В общем, жилет я так и не увидел, а роман наш вскоре угас.
— Почему?
— Видите ли, коллега, когда моя очаровательная судья кого-то оправдывала, то была в постели нежна, покорна и нетребовательна, как жена. Но если выносила обвинительный вердикт, превращалась в ненасытную фурию, истязавшую меня до спинномозгового истощения. А так как отечественное судопроизводство заточено на обвинительный результат, можете себе представить мое положение. Некоторое время меня выручала скоротечность наших встреч. Но однажды ее бдительный муж отбыл в загранкомандировку, и мы провели с ней вместе всю ночь здесь, в «Ипокренине». Накануне Нелли приговорила к пятнадцати годам колонии строгого режима мужичка, скормившего неверную жену аквариумным пираньям!
|
|
— Пираньям? — вздрогнул всем телом писодей.
— А что вы так удивляетесь? Довольно распространенный теперь способ избавиться от постылого супружеского тела.
— Я не знал.
— Теперь знаете. Так вот, моя Нелли Петровна пылала, бранила мораторий на смертную казнь и приобщала меня к делу с таким неистовством, что утром я не смог спуститься к завтраку. Еду мне носил соавтор…
— Какой соавтор? — насторожился Кокотов.
— Неважно. Я потом месяц не мог раздеться в присутствии Маргариты Ефимовны и еще двух небезразличных мне женщин: мое тело сплошь было покрыто синяками, ссадинами и укусами страсти. В общем, когда в следующий раз Нелли, сев ко мне в машину, сообщила, что закрыла пожизненно серийного убийцу, я наврал, будто у сына родительское собрание, довез ее до метро, и больше мы не виделись…
— А концовочку-то вы прямо сейчас придумали!
— Верно. Соображаете! На самом деле все было гораздо прозаичнее: муж засомневался и стал встречать ее после работы, будто ребенка после школы. Представляете картина: женщину, которая полчаса назад отправила на нары киллера, берут за руку и ведут домой… Как писал великий Сен-Жон Перс в «Поэме чужестранке»: «Злая прикольщица-жизнь, лучше бы нам не встречаться!» Рассказал я вам все это не случайно. У судьи Добрыдневой тоже есть слезонепробиваемый жилет, но мы должны его пробить. Понимаете? Насквозь! Сначала я хотел сделать это с помощью телевидения. Не срослось. Потом надеялся на певуна Скурятина. Не вышло. Теперь мы сделаем это сами. Больше некому…
— Каким же образом?
— С помощью античного хора.
— А если она уже взяла деньги у Ибрагимбыкова?!
— Ну и что! Поймите, коллега, судья — тоже человек. Ему нужны средства к существованию, как и всем нам. Но вот вы, например, ради того, чтобы подарить Наталье Павловне колечко с камешком, не пойдете грабить на большую дорогу?
— Нет, конечно…
— Добрыднева тоже не пойдет. Как любой судья, она готова поправить свое благосостояние, пользуясь тем, что законы у нас в Отечестве такие же, как дороги: с выбоинами, колдобинами, ремонтами, объездами, а иногда и попросту кончаются в чистом поле, где торчит одинокий указатель «Приехали!». Конечно, есть судьи-злодеи, сросшиеся с преступным миром. Но наша не такая. Она хорошая! Я навел справки: мать двоих детей, любит мужа, кандидата наук, специалиста по прикладной герменевтике. В студенчестве Добрыднева сочиняла песенки под гитару и даже как-то прошла в финал Грушинского фестиваля, где, кстати, познакомилась с будущим супругом, тоже бардом-любителем. И сейчас, служа в суде, она под настроение поет на корпоративчиках свои песенки:
Под черной мантией судьи
Простое сердце бьется.
Смотри, дружок, не навреди,
Невинного не посади,
Преступника не прогляди,
И это все зачтется
Тебе, тебе, тебе —
На Страшном на суде…
Припев:
У нашей Фемиды, у нашей Фемиды
Весы и повязка совсем не для виду!
Ля-ля! Ля-ля! Ля-ля!
— Вы-то откуда все это знаете? — недоверчиво поинтересовался Кокотов.
— Из интернета, мой заскорузлый друг! Зашел на сайт «Суд & Дело». Рекомендую! Там можно найти даже диету для судей, способствующую правовой определенности. Понимаете, у Добрыдневой две кошки и старенькая дворняжка Дуся, подобранная на помойке. Дети-погодки хорошо рисуют и учат китайский. Муж регулярно сплавляется на байдарках. Она его ждет. Мы обязательно пронзим ее жилет и раним в самое сердце!
— Как?
— С помощью наших знаменитых старичков.
— А если она уже взяла деньги у Ибрагимбыкова? — снова спросил писодей.
— Ну что вы заладили! Большое дело — взяла! Вернет. Она не сможет, глядя в глаза старикам, отобрать у них кров и пустить по миру. У нее самой жив еще прадедушка, ветеран Халхин-Гола. К тому же дело это, как говорится, резонансное. Поднимется шум, старики напишут президенту, выйдут с плакатами «Не троньте нашу старость!». Конечно, Добрыдневой надо кормить детей, кошек, собаку, прадедушку и своего прикладного герменевтика. Но ведь можно отыскать множество других способов заработать, не лишая стариков…
— …Тихой пристани талантов…
— Вы злой, Кокотов! И жизнь вас за это накажет. Но подумайте сами: разве мало в производстве таких дел, когда истец и ответчик — оба как есть вороватые уроды, обобравшие народ, и без того обобранный государством? Кто бы из них ни выиграл суд, Фемида лишь скорбно отвернется и утрет мраморные слезы отчаянья, выкатившиеся из-под повязки. И здесь вступает в силу принцип правовой определенности, который гласит: взять деньги у одного из жуликоватых сутяжников — не только разумно, но и справедливо. Согласитесь, признать правоту мерзавца бесплатно — верх непрактичности. А так все правильно: проигравший жучила теряет, допустим, спорную фирму, а выигравший ловчила расстается с крупной суммой денег. В природе главное — равновесие. Разве это не социальная гармония? Таким образом, оба зла наказаны. Если бы президентом был я, то издал бы закрытый указ: половину полученной взятки судья обязан под страхом отставки анонимно перечислять на счет Национального Фонда Справедливости (НФС). Из этого Фонда будут финансироваться честные истцы и ответчики. Они, конечно, бедны — приличный человек сегодня не может быть при деньгах. А их процессуальные оппоненты отвратительно богаты и судятся, обложившись адвокатами, как стареющий султан Брунея юными одалисками. И вот тогда маленький русский человек не будет чувствовать себя в зале суда, точно бомж в магазине «Картье». НФС наймет честным беднякам ушлых законников, выделит средства на взятку, половина которой вновь вернется в Фонд… Улавливаете?
Возле директорского кабинета соавторов поджидали, волнуясь, обе бухгалтерши.
— Дима, Огуревич задержится! — доложила Регина Федоровна.
— Почему?
— Он сегодня в Международной нано-академии. — объяснила Валентина Никифоровна, скользя по Кокотову тщательно равнодушным взглядом.
— И что же он там делает?
— Ему вручают диплом члена-корреспондента.
— Ого! А дети?
— Дети будут, — кивнула брюнетка.
— И на том спасибо!
— Меделянский тоже опаздывает, — наябедничала блондинка.
— А этому змееведу что вручают? — Жарынин нахмурил кустистые брови.
— Ничего. Он поехал к адвокату Морекопову.
— Хорошо.
— Дим, а можно нам посмотреть репетицию? — попросила Регина Федоровна.
— Нельзя!
— Почему-у?
— Творчество — это одиночество, как сказал Сен-Жон Перс.
— А он? — Валентина Никифоровна с легкой гадливостью кивнула на писодея.
— Он мой соавтор.
— А мы-ы тебе кто-о-о?! — в один голос оскорбились бухгалтерши.
— Ладно уж… — сжалился игровод. — Но сидеть у меня тихо!