За завтраком Жарынин сиял, словно академик Сахаров, испытавший свою первую бомбу. А Кокотов томился. С раннего утра одетый для выхода, он ждал появления Обояровой. Соавторы сидели за столом в одиночестве: Ян Казимирович и Жуков-Хаит, наскоро поев, убежали любоваться марципановой Стешей, которую щедрая Ласунская выставила на всеобщее обозрение в оранжерее, рядом со своим кактусом.
— Десятки женщин всех форм, расцветок и темпераментов в самых разных обстоятельствах говорили мне «да», но я никогда не думал, что «да» девяностолетней старухи сделает меня счастливым!
— Значит согласилась? — удивился писодей.
— Безоговорочно! Допивайте чай — и работать, работать, работать! Надеюсь, вы меня порадуете?
— Да, я кое-что написал…
— Нет, расскажите своими словами! — Жарынин, приготовившись слушать, уселся поудобней, закрыл глаза и откинул голову, будто подставив горло ласковому лезвию брадобрея.
Писодей кратко и толково изложил все, что успел сочинить вечером, опуская во избежание глумления некоторые изыски, наподобие того, как уменьшенный Кирилл прятался на теле любимой.
— Ударился головой о люстру? Неплохо! И с окуньками затейливо. А спичечный коробок под батареей — просто замечательно! Эдак я выращу из вас большого художника. Зазнаетесь!
— С вами мне это не грозит, — холодно парировал Андрей Львович.
— Ладно, не скромничайте! Я тоже времени не терял. Знаете, что происходит в большом мире, пока Юлька и Кирюха наслаждаются друг другом?
— Нет, не знаю.
— А я вам расскажу. В сверхсекретном отделе ЦРУ генерал, допустим, Снарк, вглядывается в монитор. Спутник-шпион засек кое-что интересное: на берегу лесной речки кто-то выкапывает что-то из земли.
|
|
— Укрупнить! — приказывает генерал. Изображение увеличивается — и мы узнаем Степана Митрофановича, опускающего в ямку контейнер с минималоном!
— Лилипутином, — мягко поправил Кокотов.
— С минималоном. Поверьте, коллега, так лучше!
— Ну, как знаете… — поджал губы писодей.
— Ага, старый лис, попался! — генерал Снарк потирает руки. — Срочно свяжитесь с Крепом. Скажите, мы напали на след минималона. Mafeking is relieved!
— What? — попытался соответствовать Кокотов.
— Pick up your snot! Учите английский, мой друг! Прошу вас! Без русского языка писатель в нашем несчастном отечестве кое-как еще обойтись может, но без английского — никогда! Добиться международного признания можно, лишь ругая немытую Россию на отличном английском, желательно, слегка по-оксфордски заикаясь. С какой благодарностью я вспоминаю теперь мою ненасытную Киру, отдавшую всю себя для того, чтобы я овладел этим отвратительным языком…
— А кто такой Креп?
— «Crap» — агентурная кличка Стрюцкого, америкосы завербовали его еще при Советской власти вместе с генералом КГБ Калугиным. Помните, был такой демократ с рожей наемного убийцы? Задание найти бесследно исчезнувший мимималон Креп получил от заокеанских хозяев давно, но никак не мог выйти на след пропавшего препарата. Выяснили, проектом занимался Степан Митрофанович, установили за ним слежку, но старый грушник только и делал, что бродил по аллеям дома ветеранов и жарко спорил с седыми соратниками о том, в какой момент надо было ликвидировать Горби, чтобы сберечь страну. И вдруг такая удача!
— Но если у них есть спутник-шпион, им давно известно, где тайник, — мстительно напомнил писодей.
|
|
— Во-первых, такой опытный конспиратор дважды один и тот же схрон не использует, — снисходительно объяснил игровод. — Во-вторых, он откапывал контейнер только тогда, когда небо затянуто тучами, и спутник слеп. Понятно?
— Понятно. Почему же спутник его засек?
— По кочану! Погода внезапно улучшилась. Выглянуло солнышко. Кокотов, не привязывайтесь к мелочам! Я же не спрашиваю у вас, каким образом Кирилл, спрятавшись в спичечном коробке, закрылся изнутри. И где вы видели коробки? Все давно ходят с зажигалками! Будьте добрее! Слушайте дальше: Стрюцкий, к вашему сведению, работает не только на Тибрикова и америкосов, он еще подхалтуривает у министра нано-модернизации Чумазуса, собирая компромат на его врагов и дружков. Между тем Чумазус, прозванный «аллергеном русской истории», попал в нехорошую ситуацию. Несколько лет назад Кремль поручил ему технологический прорыв и выделил огромный бюджет на строительство наукограда «Скалкино». Аллерген денежки, как всегда, растратил на развлечения, недвижимость за границей и свою любимую партию «Либеральный реванш», которая проводила обычно заседания Высшего совета на высоте десять тысяч метров в представительском Боинге, обитом изнутри белой лайкой. День отчета модернизаторов на Совете безопасности неумолимо приближался, и Чумазуса охватывала паника. Всем известно, что наш молодой президент, если речь заходит о нано-технологиях, расцветает, как подзалетевшая девица при слове «ЗАГС». Но зато, утратив доверие, карает скоро и беспощадно: отставка, жесткое требование вернуть в казну треть украденного и ссылка на самую отдаленную из вилл, купленных провинившимся чиновником за годы государевой службы. Узнав от Стрюцкого, что наконец-то найден след утраченного минималона, Аллерген понял: это его спасение!
|
|
— Почему?
— Ну как же! Вообразите, коллега: делая доклад на Совбезе, Чумазус сначала на глазах у всех уменьшается в букашку, а потом, вернувшись в первобытное состояние, объясняет: вот какие научные чудеса творит в Скалкино Министерство нано-модернизации под его руководством. О том, что препарат разработан в секретном оборонном НИИ «Лютик» при Советской власти, а Скалкино — это лежбище высокооплачиваемых бездельников, разумеется, ни слова! В итоге — триумф и общий восторг. Прощение всех растрат. Новая бюджетная линия. Орден «За заслуги перед Отечеством». Наши либералы, Андрей Львович, испокон века сильнее всего ненавидят государство и больше всего любят государственные награды.
И Стрюцкий решает сорвать сразу два банка: впарить минималон и американцам, и Чумазусу. А тем временем Юлия прилетает из Турции…
— Из какой Турции? — удивился Кокотов.
— Из обыкновенной. Отпуск. Вы, коллега, где собираетесь отдыхать в будущем сезоне?
— Очевидно, в Болгарии, в Сазополе…
— А я, знаете ли, люблю Бельдиби, маленький городок между Анталией и Кемером, рядом со знаменитой пещерой неандертальцев. Туда и увозит Черевков жену, а Юлька, знамо дело, прихватывает с собой уменьшенного Кирилла без загранпаспорта. Это счастье! Муж надрывается в неравной схватке с олинклюзивом, а потом часами переваривает жратву, запитую безлимитным алкоголем, в шезлонге, прикрыв лицо новым детективом К. Ропоткина о приключениях парализованного гения сыска Иллариона. А наша нежная бестия уносит милого в безлюдное место, где скалы, ноздреватые свидетели древних извержений, торчат из бирюзовой воды. Она выпускает его из прозрачного домика, увеличивает, они уплывают далеко в море и там, на просторе, любят друг друга, захлебываясь счастьем и солеными волнами…
— А не утонут?
— Не волнуйтесь, у меня все под контролем. А вот Черевкова ждут неприятности. Однажды, перебрав дармового виски и перегревшись на солнце, он запылал супружеским долгом, ввалился в номер и буквально набросился на жену, та едва успела сунуть крошечного любовника, прыгавшего у нее на груди, под подушку. Бедняжка отбивалась как могла, но силы были неравны. Тогда Кирилл, ослепленный ревностью, схватил иголку и, как копье, вонзил в жирный волосатый зад соперника. Тот взвизгнул, решив, будто его ужалил скорпион, обычная сволочь в жарких широтах Каппадокии, и умер от разрыва сердца. Юлия вернулась в Москву, везя мужа в цинковом гробу, а любовника…
— … в косметичке, — подсказал Кокотов.
— В косметичке? Неплохо, коллега!
— Но мне кажется, с Черевковым вы поступили слишком жестоко.
— Жестоко? А зачем он нам дальше нужен? Одна с ним морока. Но если вы такой жалостливый, ладно: рогоносец, почуяв укол, вскочил, поскользнулся на кафельном полу, получил серьезную травму черепа и впал в кому. Довольны?
— Вполне.
— Юлия и Кирилл снова в Москве. Муж в реанимации. Они остались одни в квартире и живут насыщенной жизнью начинающей семейной пары, даже иногда ссорятся из-за того, кому после ужина мыть посуду. Выходя из дома, чтобы погулять в «Аптекарском огороде», Юлия уменьшает любимого, и только убедившись, что вокруг никого, выпускает побегать в травке, которая ему кажется густым бамбуковым лесом. Но художник скучает без кистей и упрашивает отнести его на Покровку, в мастерскую, к мольберту, к сладостным запахам льняного масла и растворителей. Там, увеличившись, он заставляет возлюбленную раздеться донага и страстно пишет ее загорелое тело, щедро швыряя краску на холст…
— Он же рисует пастелью! — не удержался писодей.
— Снова здорово! Кокотов, мой Кирилл — мастер широкого профиля. В отличие от вас. Без меня вы бы сейчас продолжали строчить похабень под именем Аннабель Ли. И попробуйте только возразить — никуда не поедете! Повторяю: он пишет маслом! Ах, как я это сниму! Сначала беглый набросок скрипучим углем, потом грубый подмалевок, а затем на холсте, словно в зеркале, возникает еще одна Юлия, прекрасная и желанная…
— Как у Фила Беста?
— Да! И что в этом плохого?
— Ничего. А как же хинкальщики?
— Какие еще хинкальщики?
— Вы сами говорили: Черевков отдал мастерскую кавказцам под хинкальную.
— А кто с этим спорит? Отдал. Но люди Стрюцкого их постреляли, трупы сожгли в крематории, а пепел развеяли…
— За что постреляли?
— Здравствуйте! У вас склероз? Люди Стрюцкого по заданию Тибрикова ищут Кирилла, чтобы ликвидировать, они хотят устроить засаду в мастерской. А какая засада, если там уже кавказцы варят вместо хинкали гексоген? Они их постреляли и стали ждать…
— Но если там засада, как же Кирилл пишет обнаженную Юлию, щедро швыряя краску на холст?
— Кокотов, не пытайтесь острить! Иронист из вас как из хасида шахид. Объясняю специально для невдумчивых: они ждали, но Кирилл все не появлялся, так как Юлия взяла его с собой в Турцию. Помните? Тогда люди Стрюцкого, у которых и без того работы по горло (того прибей, этого припугни), сняли засаду, но установили на всякий случай…
— Скрытую камеру! — подскочил писодей.
— Вы даже такие слова знаете? Да, скрытую камеру. Вдруг кто-то объявится? Однажды Стрюцкий пришел утром на работу и видит: его подчиненные сгрудились вокруг монитора и похотливо ржут, глядя оперативную запись. Пока тупые костоломы обсуждали женскую оснастку нашей девочки, бывший гэбэшник, отдав ей должное, обратил внимание на другое обстоятельство: камера зафиксировала, что в мастерскую мадам Черевкова вошла одна, но затем, порывшись в сумочке, вынула что-то из косметички…
— Увеличить изображение! — рявкнул Стрюцкий. — Ага, но-шпа!
Подозрительная дама присела на корточки и открыла цилиндрик, словно выпуская на пол пленное насекомое. Через минуту в мастерской ниоткуда, буквально из воздуха возник Кирилл — собственной персоной. А ведь суперпрофессионал Биатлонист давно и безуспешно разыскивает его, чтобы прикончить. Помахав кистями у холста, художник исчез так же внезапно, как и появился. Стрюцкий хотел отправить на Покровку своих громил, но потом передумал и навел справки о Юлии. Факты ошеломили: она оказалась родной внучкой того самого генерала, который в ГРУ курировал проект «Минималон». А тут как раз пришла важная информация от Снарка — и все совпало. Теперь понятно, почему художник появлялся из ничего и исчезал в никуда. Оставалось следить и ждать… Через неделю Юля отправилась в Дом ветеранов Невидимого Фронта к дедушке и нашла его в липовой аллее: Степан Митрофанович прогуливался с Артуром Артуровичем, обсуждая, как могла бы сложиться мировая история, окажись Гитлер юдофилом. Увидав внучку, старик обрадовался, но выслушав, помрачнел: она попросила еще минималона. Влюбленная женщина буквально расточала препарат, постоянно нуждаясь в натуральной величине своего суженого.
Опытный нелегал был недоволен. Во-первых, как всякий советский человек, он не привык разбазаривать казенное добро. Во-вторых, каждый поход к схрону таил в себе опасность. О том, что американцы давно ищут препарат, ему тоже доложили. Желая счастья внучке, Степан Митрофанович неохотно пообещал, но взял с нее слово быть скромней в желаньях. Наутро, с первыми лучами солнца…
— Он уже не боится спутника-шпиона? — сладко уточнил писодей.
— Не перебивайте! С первыми лучами он встал, сделал зарядку, а на «рыбалку» с саперной лопаткой, отправился, когда небо затянули тучи. Не успел бывалый разведчик вынуть контейнер из прибрежного тайника, как его окружили. Старый боец мужественно и метко отстреливался, и, раненый, успел по мобильнику предупредить Юлю об опасности. Истекая кровью, он разбил рукояткой ТТ ампулы и высыпал минималон в мутные подмосковные воды. Долго еще потом окрестные рыболовы таскали из Переплюйки окуней размером с тунца и вьюнов длиной с анаконду. Последний патрон мужественный грушник оставил себе. Пойдемте в номера — соскучился по никотинчику…
АНДРОГИНОВЫЕ СОАВТОРЫ
Жарынин с наслаждением курил. Он развалился в кресле и, шевеля влажными губами, пускал затейливые дымы с китайскими завитушками. А писодей, прижавшись лбом к окну, смотрел на пустую стоянку и мечтал о том, что вот сейчас из-под арки выскочит красный «Крайслер», лихо затормозит, откроется дверца, и выйдет Наталья Павловна — в своей замечательной мушкетерской курточке, ботфортиках со шпорками и тугих джинсах, отделанных искусственной зеброй. Она, конечно, заметит в окне Кокотова и весело помашет ему рукой…
Андрей Львович почему-то вспомнил, как в детстве ждал Светлану Егоровну, приезжавшую к нему в пионерский лагерь раз в неделю по воскресеньям. Он караулил у ворот, просунув личико между железных прутьев и безотрывно глядя на пыльный проселок, извивавшийся через изумрудно-розовое поле. От далекой платформы «Востряково», скрытой березовым перелеском, медленно и беззвучно отползала зеленая, будто гусеница, электричка, а это означало, что на холмике минут через пять появится стайка родителей. Перекладывая из руки в руку тяжелые сумки, они двинутся по разъезженной грунтовке к лагерю. Издалека фигурки казались крошечными, лиц не разобрать, но Кокотов без ошибки угадывал среди них мать. Если ее не было, он дожидался следующей электрички, следующей, следующей… Наконец появлялась она, и сладкий комок родственного счастья подступал к горлу. На территорию лагеря посетителей пускали один раз в смену, в родительский день. В остальное время для свиданий предназначалась длинная скамейка у ворот. Бывало, на ней устраивались сразу по пять-шесть родителей, закармливавших своих чад вкусностями, которые в обычной, городской жизни приходилось выпрашивать. Когда Светлана Егоровна садилась с сыном на скамью, он, тая душивший его восторг, хмуро пил из банки густой сироп сахарной клубники, а через полчаса начинал уже томиться присутствием матери и рваться к друзьям. Но стоило ей уехать, в сердце открывалась ранка, которая к воскресенью превращалась в рану тоскливого ожидания. Поначалу Кокотов к воротам не ходил, занимаясь важными детскими делами: гонял мяч, склеивал в судомодельном кружке крейсер «Аврора», ловил кузнечиков или лягушек, чтобы в тихий час подбросить в девчоночью спальню. Но среди пионеров водилась недобрая шутка: кто-нибудь подбегал и радостно сообщал: «А к тебе приехали!». И обманутый во весь дух мчался, чтобы увидеть пустой проселок или чужих родителей, раскладывающих на лавке гостинцы. Кокотов плакал от обиды, клялся, что никогда больше не будет таким доверчивым, но снова и снова попадался, летел, спотыкаясь, теряя сердце, к воротам. Постепенно будущий писодей включился в жестокую игру и даже достиг совершенства. «А к тебе приехали!» — говорил он нехотя, словно завидуя счастливцу. Редко кто догадывался. Сам же Андрюша по воскресеньям, не дожидаясь обмана, с утра прибегал к воротам и ждал, ждал, просунув личико между железными прутьями…
— Опаздывает? — участливо спросил Жарынин.
— Кто?
— Господи, как мне надоел этот влюбленный пингвин! Кокотов, вы совершаете ошибку.
— Какую?
— Обычную. Не хотите жениться на Валентине — не надо. Берите эту вашу банкиршу. Говорит она, конечно, как андроид, но женщина вроде приличная. Поймите же, глупец, Лапузина — не ваш размер.
— Я сам разберусь.
— Вряд ли! Со стороны как раз виднее. Что такое счастливая любовь? Представьте себе, два человека, как кроты, роют подземные тоннели, наощупь, без ориентиров, без направления… Роют, роют, роют. И вдруг их тоннели встречаются. Чудо! Вероятность ничтожно мала. Но они все-таки встречаются, совпадают, превращаются в один, общий тоннель…
— Сен-Жон Перс?
— Нет, это мой личный опыт. Так вот, вы с Лапузиной роете в разных направлениях. Кстати, вы не забыли, что завтра суд?
— Нет…
— Вы вернетесь сегодня, если, конечно, уедете?
— Едва ли!
— Какая самонадеянность! Я как-то пил в компании поэтов. Странное, скажу вам, племя — павлины с воробьиными мозгами. Но встречаются и умные. Угощал Расул Гамзатов. Денег не считал. И вот он объявляет тост за женщин: «Настоящие мужчины пьют стоя!». Все, конечно, вскочили как ужаленные. А Расул, продолжая сидеть, посмотрел на нас мудрыми высокогорными глазами и усмехнулся: «Какая самоуверенность!». Где будете ночевать, рыцарь?
— Не ваше дело!
— Мое. Ровно в 10.45 жду вас у входа в суд.
— Хорошо.
— Нет, лучше я за вами заеду. Проспите еще! В 10.15 будьте готовы — одеты, побриты. Сильно не душитесь, не на панель идем! Впрочем, может, я вас еще и не отпущу сегодня…
— Как это — не отпущу!
— Как обычно. Могу ботинки забрать или просто запереть…
— Прекратите!
— Испугались? Говорю вам официально: отключите пещеристое тело и включите серое вещество! Историю мы с вами хорошую придумали, правильную. Канны ждут! Но что-то у нас не так, понимаете? Жалко мне нашего генерала!
— Мне тоже… — сознался Андрей Львович, с неохотой отходя от окна.
— Что делать?
— Надо подумать…
— Снимайте ботинки! Босиком лучше думается.
— …А если, если… как бы это сказать…
— Кокотов, ну что вы мне тут имитируете умственную деятельность, как жена олигарха — оргазм! Так и скажите: не знаю.
— Почему? — обиделся писодей. — Я не имитирую! А если… если Степан Митрофанович оставляет себе не последнюю пулю, а последнюю таблетку минималона, уменьшается и скрывается от врагов?
— Неплохо. Даже хорошо! Что будем делать с Юлькой и Кирюхой?
— Они тоже уменьшаются!
— Молодец, правильно, Львович! Юлька сидит в лоджии, греясь на солнышке и любуясь сверху «Аптекарским огородом», а маленький Кирилл дремлет в ложбинке между ее грудями. Они счастливы. Слышно, как надрывается мобильный телефон, но никто не обращает на него внимания. Зря! Это звонит Степан Митрофанович…
— Минуточку. Когда он успел позвонить? Он что, уменьшился вместе с телефоном?
— Не занудствуйте! В большом кино обязательно должны быть милые нестыковки, изящные ляпы и сюжетная путаница. В противном случае критикам не о чем будет писать. Слушайте дальше: неожиданно дрему нарушает визг тормозов, топот и крики. Бережно прижимая любовника ладонью к груди, Юля смотрит вниз: там вереница джипов. Десятки вооруженных костоломов окружают дом. Она в отчаяньи, но, будучи достойной внучкой нелегала, берет себя в руки и вытряхивает оставшийся минималон с балкона. Белесое облачко достигает газона, серый прогулочный дог, заинтересовавшись упавшей сверху пилюлькой, исчезает бесследно, и хозяин с ужасом пялится на опустевший ошейник. Железная дверь падает под страшными ударами. Ворвавшиеся громилы хватают за грудки перепуганного Черевкова: «Где она?»
— Минуточку, Черевков в коме! — напомнил писодей.
— Вышел. Поправляется на домашнем режиме, — не моргнув, разъяснил игровод.
— В лоджии! — добровольно сдает жену трусливый супруг.
Но лоджия пуста как голова потомственного либерала. Костоломы находят там только надушенную женскую одежду да пустой цилиндрик из-под но-шпы. Стрюцкий задумчиво вертит в пальцах круглую крышечку с маленькими отверстиями для воздуха и с интересом рассматривает ажурные трусики-стринги.
— Искать!
Вооружившись лупами, все ползают по квартире, обследуя каждый сантиметр. Тщетно. Никого.
— Где-е они?! — орет Стрюцкий так громко, что надуваются вены на шее и чернеет лицо.
Когда-то он, служа в Пятом управлении КГБ, так же кричал во время допроса на машинистку, тайно перепечатавшую роман Солженицына. Придя с Лубянки домой, бедняжка повесилась от потрясения. Черевков, не дожидаясь, когда его начнут бить, добровольно выдал золото, спрятанное в малахитовом унитазе с двойным дном. Ну как?
— Отлично! — похвалил Кокотов, снова глянув на часы.
— Отниму! — предупредил соавтор.
— Извините…
— Чего-то не хватает, — сморщил лысину Жарынин, рассматривая погасшую трубку.
— Чего?
— Зло не наказано.
— Ну и бог с ним!
— Вы уверены?
— Абсолютно!
— Ну, знаете, вы как-то слишком легко решили вопрос, над которым бьется мировая философия! — заметил режиссер, щелкая зажигалкой.
— Какой вопрос? — опешил автор «Любви на бильярде».
— Проблему теодиции. Люди давно гадают: в каких отношениях состоят Бог и страдающий космос? Что, собственно говоря, есть зло? Отсутствие блага или самостоятельная сущность? Откуда она взялась, эта сущность: рождена Всеблагим или существовала предвечно? По-вашему выходит, зло сначала было с Богом, а потом нарочно откомандировано в мир Творцом. Зачем? С каким умыслом? Ваши взгляды чем-то близки к ереси кумранских ессеев. Вот вы, оказывается, какой! С вами опасно!
— Я… Я просто так выразился… Случайно…
— Тогда следите за своими выражениями. Не знаю, как в жизни, но в кино зло надо карать. Обязательно! Сен-Жон Перс, которого вы почему-то не цените, предупреждал нас: «Искусство существует именно для того, чтобы наказывать зло, ибо жизнь с этой задачей не справляется». И я предлагаю другой ход. Согласен: генерал не выбрасывает минималон в воду, он делает вид, будто сдается на милость победителей, а на самом деле просто оттягивает время, чтобы успели скрыться Юлия и Кирилл. Стрюцкий знает Степана Митрофановича по совместным операциям КГБ и ГРУ, он его уважает, но требует инструкцию по применению препарата. Находчивый нелегал охотно объясняет, что таблетки и порошок действуют одинаково, это просто разные формы выпуска. При однократном приеме перорально происходит уменьшение, а при повторном — увеличение. Вот и все! Получив информацию, Стрюцкий хохочет в лицо генералу, выдает ему один патрон и разрешает по-людски застрелиться.
— Зачем?
— Затем, что надо блюсти традиции. Вы когда-нибудь видели, чтобы в кино негодяй сразу, без комментариев прикончил героя? Нет, нет и еще раз нет. Подлец будет ржать, глумиться, размахивать револьвером, вспоминать мерзкие эпизоды своего поруганного детства до тех пор, пока герой не найдет способ укокошить гада. Понятно? Степан Митрофанович отходит в сторону, но не стреляется, а проглатывает, как вы советуете, спрятанную таблеточку и исчезает. Костоломы вытаптывают всю траву окрест, надеясь приплющить крошечного разведчика, но тот давно уже скрылся в заранее облюбованных и проверенных кротовьих ходах. Такой способ отхода в случае провала был продуман давно в мельчайших деталях.
Впрочем, Стрюцкому наплевать, он за огромные деньги впаривает таблетки хитрому Чумазусу, а порошок передает американским хозяевам. И вот наступает час возмездия! В торжественной обстановке министр нано-модернизации демонстрирует Совбезу успехи своего ведомства: сначала на глазах у всех уменьшается, и отцы Державы рассматривают его сквозь увеличительные стекла, словно татуировку на предплечье таракана. Затем Чумазус объявляет в нано-микрофон, что сейчас вернется в естественное состояние, и съедает растолченный кусочек пилюли. На глазах Совбеза «аллерген русской истории» превращается в букашку, в мошку, в тлю, в микроб, в вирус, в стрептококк, в спирохету, исчезая навсегда…
В ЦРУ дело принимает совсем иной оборот. Получив от «Крепа» фиолетовый порошок и вознаградив агента, осторожные американцы сначала испытывают препарат на лабораторных крысах, которые вырастают до размеров саблезубого тигра, пожирают весь аналитический цвет Пентагона и, скрывшись в тоннелях метро, плодятся в немыслимом количестве. Теперь заокеанцам не до мирового господства, все силы нации брошены на борьбу со стремительно размножающимися тварями. Тысячи американских евреев с капиталами бегут в Россию, мы их принимаем как родных, особенно капиталы, встаем с колен, строго указываем Китаю его место, и человечество благодарно затихает в наших надежных объятьях!
— А Стрюцкий? — спросил Кокотов, незаметно глянув на часы.
— Стрюцкий жестоко поплатился за свою жадность. Взбешенные америкосы вызвали его в Вашингтон якобы для вручения ордена Пурпурного Сердца и сбросили в тоннель к ненасытным мутантам. Х-р-р-р-ям! И конец. Предателей надо наказывать. Хотя бы в кино… У-ф-ф!
— А Юля с Кириллом?
— Дайте передохнуть! Не могу же я все время за вас придумывать.
— Как это — за меня?
— А за кого же? Думаете, мне жалко, что вы смотрите на часы и томитесь? Обсмотритесь и обтомитесь! Но если вы такой озабоченный, почему вас не влекут раблезианские возможности нашего сюжета? Не узнаю Аннабель Ли!
— Что вы конкретно имеете в виду? — Автор «Беса наготы» обидчиво поджал губы.
— Ну, например… Помните, Черевков заезжает домой за бумагами и находит Юленьку в постели голой. Здесь возможен феерический эпизод. Подслеповатый муж не замечает, как по роскошному телу жены в области молочных возвышенностей или еще где-нибудь гуляет уменьшенный любовник… Ах, как я это сниму!
— Было у Свифта…
— Вы читали Свифта?! — изумился Жарынин.
— Представьте себе — да. И у меня это тоже было…
— Не понял!
Кокотов включил ноутбук, нашел нужную страницу и небрежно постучал ногтем по искомым строчкам. Игровод нацепил на нос китайчатые очки и углубился в текст. По мере того как он читал, складки на его лысине выразили сначала недоумение, потом интерес и, наконец, восторг. Режиссер поглядел на писодея влажными глазами и тихо спросил:
— Знаете, кто мы теперь?
— Кто? — боязливо уточнил Андрей Львович.
— Андрогиновые соавторы.
— Как это?
— Как две половинки. Такое в истории искусства встречается, но очень редко. Братья Гонкуры, Маркс и Энгельс, Станиславский и Немирович, братья Васильевы, Ильф и Петров, Жарынин и Кокотов. Идите же ко мне, андрогинище вы мой! Возможно, нам когда-нибудь поставят групповой памятник: мы с вами, обнявшись, смотрим вдаль…
С этими словами Дмитрий Антонович, как бы представляя будущий монумент, схватил Андрея Львовича за плечи и прижал к груди, остро пахнущей табаком, перцовкой и пряной закуской. Кокотов почувствовал смущение, неловкость, раздражение и вместе с тем умиление, почти нежность…
— Уп-с-с!.. — раздался удивленный вскрик.
В дверях стояла Наталья Павловна и смотрела на мужчин так, словно увидела в комнате Сильвестра Сталлоне и Бреда Пита, сплоченных страстной взаимностью.
НУВОРИШСКОЕ ШОССЕ
— Вы неправильно поняли! — оправдывался писодей, поспевая за Обояровой, звонко шагавшей по коридору. — Знаете, творчество… это очень сближает… хотя и не в том смысле…
— О да, знаю, мой заплутавший рыцарь! Инь и Ян. Не надо слов! Я приму вас таким, какой вы есть. Вам, Андрюша, надо было признаться мне в самом начале. Я бы что-нибудь придумала…
На ней, как и мечтал автор «Роковой взаимности», была куртка с мушкетерской пряжкой и ботфортики с серебряными шпорами. Вместо джинсов нешуточные бедра смело обтягивали гнедые лосины. Не хватало только шпаги на боку и хлыстика в руке.
— Мне не в чем признаваться! — застонал Кокотов, отгоняя странные мысли о хлыстике.
— Разумеется! Но ведь я же вам рассказала — и про Клер, и про Алсу. Любовь — это честность, Андрюша! — мягко упрекнула она. — Теперь я догадываюсь, что случилось с нами…
— Нет! Не в этом дело… — покраснел писодей. — Это недоразумение!
Под влиянием ипокренинской молвы, приписавшей ему могучую победу над Натальей Павловной, он и сам как-то незаметно проникся торжеством обладания, почти забыв о неудаче, точнее, оттеснив ее в плохо освещенный угол памяти. Как эта забывчивость уживалась с мечтой о реванше, смог бы, наверное, объяснить Юнг, но он давно умер. И вот теперь намеки бывшей пионерки на недавний провал больно ранили сердце писателя.
— Конечно, это недоразумение… — утешая, она приобняла его.
— Я не такой… — прошептал Андрей Львович, осторожно положив руку туда, где заканчивалась куртка и начинались скользкие лосины.
— Вы еще лучше, мой спаситель!
Так, обнявшись, они вышли на улицу и столкнулись нос к носу с четой Меделянских. Увидев бывшего мужа с эффектной мушкетеркой, вероломная Вероника чуть не выронила из рук большой пакет от «Макс Мары». Изменщица замедлила шаг и, осунувшись лицом, посмотрела на Кокотова с таким недоумением, словно прежде он был одноногим калекой, а теперь выступает в шоу «Звезды на льду» в паре с грудастой Семенович. Окинув Наталью Павловну разбирающим взглядом и окончательно подурнев от огорчения, она укоризненно прошла мимо. Меделянский, конечно, ничего этого не заметил, он лишь грустно кивнул собрату по перу и повлек дальше сумку, из которой торчал петушиный хвост зеленого лука. Бедный змеевед, он принял гормональную агонию организма за возврат юных страстей, женился на молодой и теперь тихо изнемогает!