Дни сражений были окончены – Приам запер Скейские ворота и наблюдал за нами с высоты своих башен. Троянцев осталась всего горстка, а из их великих вождей был жив только Эней. После смерти своего любимого сына Приаму осталось искать утешения в никудышных. Это было время ожидания, когда заживали наши раны и медленно оживал наш дух. Случилась любопытная вещь: Ахилл и Аякс, казалось, вошли в самую суть каждого ахейского воина. Все до последнего, они были полны решимости покорить Трою. Я рассказал об этом феномене Одиссею, желая узнать, что он об этом думал.
– Здесь нет ничего таинственного, мой господин. Ахилл с Аяксом стали героями, а герои никогда не умирают. Воины просто взвалили на себя их ношу. Кроме того, они хотят вернуться домой. Но с победой. Падение Трои – вот единственное оправдание событий, произошедших за десять лет жизни на чужбине. Мы дорого заплатили за этот поход – нашей кровью, нашими поседевшими волосами, болью в наших сердцах, родными, которых мы так долго не видели, что любимые черты почти стерлись из памяти, слезами и горькой пустотой внутри. Троя вгрызлась нам в кости. Если мы вернемся домой, не разнеся ее в пыль, это будет равносильно осквернению таинств Матери.
– Тогда, – сказал я, – я спрошу совета у Аполлона.
– Он троянец намного больше, чем ахеец, мой господин.
– Пусть так, но предсказания оракулов исходят из его уст. Он не может отказать народу – любому народу! – в правдивом ответе.
Верховный жрец Талфибий посмотрел в пылающие недра священного огня и вздохнул. Не чета Калханту, ахеец, он использовал для гаданий огонь и воду, оставляя животных для ритуальных жертвоприношений. И он не объявил о том, что увидел, во время самой церемонии. Он дождался, пока мы соберемся на совет.
– Что ты увидел? – спросил я.
– Многое, мой господин. Кое‑что я так до сих пор и не понял, но есть и то, что сомнений не вызывает.
– Рассказывай.
– Мы не сможем взять город только теми силами, которые у нас остались. Есть две вещи, дорогие богам, которыми мы должны завладеть. Если мы их получим, то боги разрешат нам войти в Трою. Если нет – то Олимп восстанет против нас.
– И что это за вещи, Талфибий?
– Первая – это лук и стрелы Геракла. Вторая – муж Неоптолем, сын Ахилла.
– Мы благодарим тебя. Можешь идти.
Я смотрел на их лица. Идоменей с Мерионом сидели с видом угрюмым и печальным; мой бедный никчемный брат Менелай никогда не менялся; Нестор так постарел, что мы стали бояться за него; Менесфей сражался без единой жалобы; Тевкр так никого из нас и не простил; Автомедонт все еще не смирился с тем, что ему выпало командовать мирмидонянами; Одиссей… а, Одиссей! Кто знал, что скрывалось за этими сияющими, красивыми глазами?
– Ну, Одиссей? Ты знаешь, где теперь лук и стрелы Геракла. Насколько велики наши шансы их получить? Ведь они были у Филоктета.
Он медленно встал на ноги.
– За эти почти десять лет с Лесбоса не было ни одной весточки.
– Я слышал, он умер, – мрачно сказал Идоменей.
Одиссей рассмеялся:
– Умер? Филоктет? Да он бы не умер, если б ему в жилы влили яд двенадцать гадюк! Я думаю, он все еще на Лесбосе. Нам обязательно нужно попытать счастья, мой господин. Кто поедет?
– Вы с Диомедом. Вы были его друзьями. Если он вспоминает нас добром, то только благодаря вам. Сейчас же отправляйтесь на Лесбос, найдите его и попросите лук и стрелы, которые он унаследовал от Геракла. Скажите, мы сохранили его долю добычи и всегда о нем помнили.
Диомед потянулся:
– Пара дней в море! Здорово.
– Но остается Неоптолем. Понадобится больше месяца, чтобы он добрался сюда, если старик Пелей ему позволит.
Одиссей оглянулся, стоя в дверях:
– Не волнуйся, мой господин, об этом уже позаботились. Я послал за Неоптолемом больше чем пол‑луны назад. Что до Пелея – принеси жертву Зевсу.
Через восемь дней парус шафранного цвета, выбранный Одиссеем, вновь показался на горизонте. С сердцем, бьющимся в горле, я ждал на берегу около пустых кораблей. Даже если предположить, что он еще жив, Филоктет провел на Лесбосе десять лет и ни разу не послал нам весточки. И наши посланцы так никогда его и не нашли. Кто знает, что может сделать болезнь с человеческим разумом? Взять хотя бы Аякса.
Одиссей стоял на носу корабля и весело махал рукой. Он был мастер вводить в заблуждение, но не стал бы так широко улыбаться, если бы его постигла неудача. Ко мне присоединились Менелай с Идоменеем; ни один из нас не знал, чего ожидать. Тогда мы сочли жизнь Филоктета конченной; а если бы он выжил, то никто не верил, что ему удастся сохранить ногу. И я стоял, представляя себе калеку, потрепанную временем развалину, но никак не мужа, который перемахнул через поручни и спрыгнул с высоты во много локтей легко, словно мальчик. Он не изменился, лишь лет ему стало немного больше. У него была аккуратная золотая борода, а из одежды только набедренная повязка. На плече у него висели мощный лук и закоптелый колчан со стрелами. Я знал, что ему по меньшей мере сорок пять лет, но его крепкое, загорелое тело выглядело на десять лет моложе, а его сильные ноги были безупречны. Я разинул рот от изумления.
– Как, Филоктет, как?
Это было все, что я смог выдавить, когда мы уселись в кресла у меня дома и виночерпий занялся своим делом.
– Все просто, Агамемнон, когда ты знаешь, как было дело.
– Так расскажи! – потребовал я; с тех пор как умерли Ахилл и Аякс, я еще не был так счастлив. Вот как повлиял на нас Филоктет: он впустил в затхлые коридоры моего дома ветер жизни и ободрения.
– Мне понадобился год, чтобы вернуть себе разум и ногу, – начал Филоктет. – Из страха, что местные жители не проявят излишней доброты к ахейцу, слуги отнесли меня высоко в горы и устроили в пещере. Это было к западу от Терм и Антиссы, в нескольких лигах от любой деревни, даже фермы. Мои слуги были мне преданы, и никто не узнал, что я был там. Представляете, как я удивился, когда Одиссей сказал мне, что Ахилл четыре раза грабил Лесбос за последние десять лет! Я ничего об этом не знал!
– Ну, грабят обычно города, – заметил Мерион.
– Верно.
– Но ты же стал бродить по острову, когда выздоровел! – возразил Менелай.
– Нет, – ответил Филоктет, – не стал. Во сне меня посетил Аполлон и сказал, чтобы я оставался там, где был. Честно говоря, это было совсем не трудно. Я занялся охотой и бегом, охотился на оленей и диких свиней, а мои слуги обменивали мясо на вино и фиги или оливки в ближайшей деревне. У меня была не жизнь, а идиллия! Ни забот, ни царства, ни ответственности. Шли годы, я был счастлив и даже не подозревал, что война продолжается до сих пор. Я думал, вы вернулись домой.
– Пока мы не влезли на гору и не нашли тебя, – сказал Одиссей.
– Аполлон разрешил тебе уйти? – спросил Нестор.
– Да, и я очень рад, что вступаю в бой.
Вошел посланец и что‑то прошептал на ухо Одиссею; тот встал и вышел вместе с ним. Когда он вернулся, на его лице было написано такое удивление, что на него было смешно смотреть.
– Мой господин, – обратился он ко мне, – один из моих лазутчиков сообщил, что Приам готовит еще один бой. Троянская армия будет у нас на пороге завтра перед рассветом с приказом напасть, пока мы спим. Интересно, правда? Вопиющее нарушение законов ведения войны. Бьюсь об заклад, это придумал Эней.
– О, Одиссей, перестань! – неожиданно воскликнул Менелай, насмешливо присвистывая. – Что это ты несешь про нарушение законов войны? Ты занимался этим все эти годы!
Рот Одиссея дернулся в ухмылке.
– Да, но они этим не занимались.
– Занимались они этим раньше или нет, Менелай, – сказал я, – теперь они точно это сделали. Одиссей, даю тебе разрешение использовать любые средства, какие придут тебе в голову, чтобы мы могли проникнуть за троянские стены.
– Голод, – тут же сказал он.
– Кроме голода.
Мы выстроились в тени стены задолго до того, как темнота рассеялась, поэтому Эней обнаружил, что слишком промедлил с собственным выступлением. Я сам повел войско в атаку, и мы искромсали их на куски, показав, на что мы способны без Ахилла с Аяксом. Когда мы свалились на них, троянцы, и без того не в своей тарелке из‑за хитрости Энея, ударились в панику. Нам оставалось только преследовать их и убивать сотнями.
Филоктет использовал стрелы Геракла с поразительной меткостью. Он придумал, чтобы помощники подбегали ко всем его жертвам, вытаскивали драгоценные стрелы, очищали их и возвращали в старый изношенный колчан.
Те, кто ушел от погони, укрылись в городе; Скейские ворота захлопнулись у нас перед носом. Бой вышел очень коротким. Уже вскоре после восхода солнца мы стояли, одержав победу, на усеянном телами троянцев поле; последний троянский цветок упал в пыль.
Подъехали Идоменей с Мерионом, сразу за ними Менелай и потом все остальные; поставив колесницы в круг, мы принялись осматривать поле и обсуждать битву.
– Филоктет, в твоих руках стрелы Геракла определенно обладают магической силой.
Он усмехнулся:
– Признаюсь, им это дело нравится больше, чем впиваться в бока оленям, Агамемнон. Но когда мои помощники сосчитают число стрел, трех будет не хватать.
Он посмотрел на Автомедонта, который хорошо постарался, руководя мирмидонянами.
– Автомедонт, у меня есть для тебя хорошие новости, чтобы передать мирмидонянам.
Мы все затаили дыхание.
– Хорошие новости?
– Очень! У меня состоялся поединок с Парисом. Один из воинов указал мне на него, и я начал его преследовать, пока не загнал туда, где не было ни одной щели, в которую он мог бы забиться. Потом я стал хвастаться своим мастерством лучника и хорошенько высмеял его маленький лук, сказав, что он по размеру больше подходит женщине. Поскольку он не отличил бы меня от ассирийского наемника, он заглотил наживку и принял мой вызов. Первую стрелу я пустил мимо, чтобы раззадорить его. Хотя я признаю, у него меткий глаз. Если бы я вовремя не прикрылся щитом, он попал бы мне прямо в грудь с первого выстрела. Потом я его подстрелил. Первая стрела – в ту руку, которой он держал лук, и вторая – в правую пятку – я подумал, это подходящая расплата за Ахилла, и третья – прямо в правый глаз. Ни одной из них не было достаточно, чтобы убить его сразу, но более чем достаточно, чтобы рано или поздно он умер. Я просил бога направить мою руку так, чтобы он умирал помедленнее.
Хлопнув Менелая по плечу, он рассмеялся:
– Менелай преследовал его, когда он удирал с поля боя, но Парис был ранен и слишком слаб, и наш рыжий друг им побрезговал.
Теперь мы смеялись уже все вместе; я послал гонцов, чтобы они сообщили всей армии о том, что убийца Ахилла мертв. Так пришел конец Парису‑соблазнителю.
Глава тридцатая,
Рассказанная Еленой
Большую часть времени я была предоставлена самой себе. Как хихикала бы сейчас моя двоюродная сестра Пенелопа! Время лежало на моих руках таким грузом, что я занялась ткачеством! Удел, как я теперь поняла, брошенных жен. Парис в полном смысле слова ко мне близко не подходил. Как и Эней.
Со смертью Гектора атмосфера во дворце изменилась к худшему. Гекаба настолько рехнулась, что принялась изводить Приама упреками за то, что она не была его первой женой. Сбитый с толку и подавленный, он отвечал ей, что он сделал ее своей главной женой, царицей! Потом она садилась на корточки и начинала выть, словно старая собака. Ужас! Но по крайней мере, сейчас я понимала, откуда это у Кассандры.
Безнадежно несчастное место. Теперь, став вдовой Гектора и потому лишенная своего прежнего статуса, Андромаха сама вела себя, как тень. Во дворце ходили слухи, будто они с Гектором жестоко поссорились как раз накануне того, как он покинул Трою, чтобы пойти в свой последний бой, и что размолвка была по ее вине. Он умолял ее взглянуть на него, попрощаться, но она предпочла лежать на их ложе, отвернувшись лицом к стене. Я поверила в эти россказни: весь ее бледный вид выражал такую жуткую боль и такое бесконечное раскаяние, какие может носить в себе только виновная и любящая женщина. Никакого интереса к своему сыну Астинаксу она тоже не проявляла – как только Гектора опустили в могилу, она отдала его на воспитание мужам.
Когда Ахилл убил Троила, остатки мира Приама распались окончательно. Даже смерть Ахилла не смогла вытащить его из трясины уныния. Я знала, о чем сплетничали в крепости: будто Эней намеренно воздержался посылать Троилу подмогу, ибо Приам оскорбил его на собрании, где он назначил Троила наследником. Как и в случае с Андромахой, я поверила россказням. Эней был не тем мужем, которого стоило оскорблять.
А потом Эней потребовал, чтобы ему разрешили возглавить неожиданное нападение на лагерь ахейцев, и Приам, униженный, согласился.
Ничто не могло остановить болтливые языки, но ничего нельзя было поделать. Эней был всем, что у нас осталось. Хотя Приам до конца не сдался: он назначил наследником этого дикого вепря, Деифоба. Этот акт пренебрежения не произвел на Энея особого впечатления – он был слишком в себе уверен.
Я долго вглядывалась в его смуглое лицо дарданца; я знала, какой огонь пылал в нем за его невозмутимой внешностью; я знала, как далеко может его завести всепоглощающее честолюбие. Словно медленный поток лавы, Эней неумолимо пробирался вперед, поглощая противников одного за другим.
Когда Эней потребовал разрешения напасть на лагерь ахейцев, он знал, о чем он просит царя: отступиться от законов богов. И только мне была известна истинная величина триумфа Энея, когда Приам сказал «да». Ему наконец удалось унизить Трою до собственного уровня.
В день нападения я закрылась в своих покоях, заткнув уши ватой, чтобы заглушить грохот и крики. Я ткала отрез тонкой шерсти с разноцветным затейливым узором; заставив себя сосредоточиться, я сумела забыть о том, что где‑то идет битва. Ха! – Пенелопа Паутинноликая, жена кривоногого мужа, у которого нет чести и очень мало совести. Я готова побиться об заклад, что она никогда не соткала ничего и вполовину такого изящного. С ее задатками она наверняка занялась тканием саванов.
– Лицемерная придирчивая корова! – В ярости я разговаривала сама с собой, когда волоски у меня на руке встали дыбом, словно на меня смотрел кто‑то с того света. Паутинноликая Пенелопа умерла? Это было бы слишком большим везением.
Но, подняв голову, я увидела, что на меня смотрит Парис. Он цеплялся за дверной проем, открывая и закрывая рот, не издавая ни звука. Парис? Парис, залитый кровью? Парис, у которого из глаза торчат два локтя стрелы?
Я вытащила из ушей вату, и на меня обрушился дикий шум, словно менады бежали по склону горы с намерением убить свою жертву. Уцелевший глаз Париса сверкал безумием, а с языка срывались слова, которых я не могла понять.
Пока я смотрела на него, мой шок прошел. Я начала смеяться, от смеха я упала на ложе и продолжала надрывно хохотать, ничего не в силах с собой поделать. И он упал на колени! Он пополз ко мне, его правая рука оставляла за собой на белом полу темно‑красный след, торчавшая из правого глаза стрела шевелилась, и это было так смешно, что я захохотала еще громче. Добравшись до моих ног, он обхватил их здоровой рукой и залил кровью все мое одеяние. Отвращение мое было так велико, что я пнула его ногой, отчего он растянулся на полу.
Потом я побежала к двери.
Гелен с Деифобом стояли в огромном дворе, ни тот ни другой еще не сняли доспехов. Моего прихода никто не заметил, и мне пришлось тронуть Гелена за руку – ни за что в жизни я не согласилась бы дотронуться до Деифоба.
– Мы проиграли, – устало произнес Гелен. – Они нас поджидали.
В его глазах стояли слезы.
– Мы нарушили закон! Теперь мы прокляты.
Я пожала плечами:
– Какое мне дело? Я пришла не за новостями о вашей глупой битве – вам кто угодно сказал бы, что вы проиграете. Я пришла просить помощи.
– Все, что пожелаешь, Елена, – с вожделением в глазах заявил Деифоб.
– У меня в покоях Парис, и он, кажется, умирает.
Гелен вздрогнул:
– Парис умирает? Парис?
Я повернулась и пошла прочь.
– Я хочу, чтобы его убрали.
Придя в мои покои, они подняли Париса с пола, чтобы уложить его на постель.
– Я хочу, чтобы его унесли, а не устраивали поудобнее!
Гелен пришел в ужас:
– Елена, ты не можешь его выгнать!
– Посмотри на меня! Чем я обязана ему, кроме своего краха? Он годами не обращал на меня внимания! Годами он позволял мне быть предметом насмешек для каждой злорадной троянской мегеры! Но когда я в конце концов оказываюсь ему нужна, он считает, будто я до сих пор осталась той помешанной идиоткой, которую он увез из Амикл! Он ошибся! Пусть умирает где‑нибудь в другом месте. Пусть умирает на руках у той, которую сейчас любит!
Парис затих; уцелевший глаз с ужасом смотрел на меня.
– Елена, Елена! – простонал он.
– Отстань от меня!
Гелен погладил его седеющие кудри:
– Парис, что случилось?
– Престранная вещь! Какой‑то муж вызвал меня на поединок с расстояния, на которое только мы с Тевкром можем стрелять без промаха. Высокий муж с золотой бородой, настоящий дикарь. Он был похож на царя лесов с Иды. Но я его не знал, я никогда его раньше не видел! Поэтому я принял вызов, я думал, победа будет за мной! Но он стрелял лучше. Он трижды попал в меня, а потом стоял и хохотал, прямо как Елена!
Я больше рассматривала стрелу, чем слушала его жалостливый рассказ. Я уже видела такую раньше? Или слышала о ней в песне аэда в Амиклах? Очень длинное древко из ивового дерева, окрашенное ягодным соком в малиново‑красный цвет, с оперением из белых гусиных перьев в таких же малиновых пятнах.
– Человека, который стрелял в тебя, Парис, зовут Филоктет. Ты удостоился чести, какой не заслуживаешь. У тебя в голове торчит стрела Геракла. Перед смертью он отдал свой лук и стрелы Филоктету. Я слышала, будто Филоктет умер от змеиного укуса, но, очевидно, слух был неверный. Эта стрела когда‑то принадлежала Гераклу.
Гелен бросил на меня свирепый взгляд:
– Заткнись, бессердечная гарпия! Не можешь удержаться, чтобы не выместить злобу на умирающем?
– Знаешь, Гелен, – мечтательно ответила я, – ты еще хуже своей лунатичной сестрицы. Она, по крайней мере, не пытается изображать, будто она в здравом уме. А теперь, пожалуйста, уберите Париса.
– Гелен. – Парис слабо потянул его за набедренную повязку. – Отнесите меня на Иду к моей дорогой Эноне. Она сможет меня вылечить, она получила от Артемиды дар врачевания. Отнесите меня к Эноне!
Я влезла между ними, горя от ярости.
– Мне нет дела до того, куда вы его денете! Только унесите его отсюда! Отнести его к Эноне – ха! Он разве не понимает, что уже мертвец? Вытащи стрелу, Гелен, пусть он умрет! Он это заслужил!
Они усадили его на край ложа. Деифоб, сильнейший из них двоих, нагнулся, чтобы поднять его, но Парис ничем ему не помог; малодушный до крайности, он рыдал от страха. Когда Деифоб, пошатнувшись, выпрямился с Парисом на руках, тот повис на нем всем своим весом.
Гелен пошел позади Деифоба, чтобы ему помочь. Обходя его, он случайно задел рукой за древко стрелы. Парис взвизгнул и забился в истерике, дико замахал руками, задергавшись всем телом. Деифоб потерял равновесие, и они все втроем кучей упали на пол. Я услышала придушенный, булькающий хрип. Потом Гелен поднялся и поставил Деифоба на ноги, а я увидела то, чего они еще не видели.
Парис лежал частично на спине, частично на левом боку, одна нога подвернута под другую, искалеченная рука вытянута в сторону. Пальцы на ней скрючились, его шея и спина выгнулись крутой дугой. Должно быть, когда Деифоб упал, он уронил Париса лицом вниз на мраморный пол. Стрела разломилась на две части; пятнистое оперение и два локтя древка лежали рядом с ним, а из глаза на палец выступал расщепленный обломок. Тонкая струйка черной крови капала на мраморные плитки пола, скапливаясь в лужицу.
Наверно, я закричала, ибо они оба повернулись посмотреть, что случилось.
Гелен вздохнул:
– Он мертв.
Деифоб тупо покачал головой:
– Парис? Парис мертв?
Потом они унесли его. Следы от его рук на моей юбке и красные пятна на чистом белом полу – вот все, что напоминало мне о существовании моего мужа. Я задержалась на мгновение, потом подошла к окну и посмотрела из него невидящим взглядом. Так я и простояла до самой темноты, но то, о чем я думала в тот день, я потом никогда не могла вспомнить.
Вечный ненавистный троянский ветер громко завывал между башнями, когда в дверь постучали. Пришел слуга.
– Царевна, царь зовет тебя в тронный зал.
– Благодарю. Передай ему, я уже иду.
В огромном зале стоял полумрак. Только вокруг тронного помоста судорожно подрагивали огоньки ламп, отбрасывая мягкий желтый свет на сидевшего на троне царя и Деифоба с Геленом, стоявших по обеим сторонам от него. Они кидали друг на друга свирепые взгляды поверх царских седых волос.
Я подошла к ступеням:
– Ты звал меня, мой господин?
Нахмурившись, он наклонился вперед. Его лицо выражало муку, она навсегда впечаталась в его черты. Его терзали горе, отчаяние, полнейшая безысходность.
– Дочь моя, ты потеряла мужа, а я еще одного сына. Я уже сбился со счета, сколько их погибло, – дрожащим от уныния голосом произнес он. – У меня отняли всех достойных. Тело их брата еще не остыло, а эти двое приходят ко мне, грызутся и пререкаются – каждый требует одного и того же, и ни один не думает уступать.
– О чем речь? – Выйдя из себя, я позабыла про вежливость – Какое отношение имеют ко мне разногласия этой парочки?
– О, самое прямое! – резко ответил старик. – Деифоб хочет жениться на тебе. Гелен хочет жениться на тебе. Поэтому скажи, кого из них ты предпочитаешь.
– Никого! – Я задохнулась от возмущения.
– Тебе придется выбрать одного из них, – заявил царь, словно он вдруг нашел в ситуации нечто забавное, что было способно вернуть ему вкус к жизни. – Назови мне его имя, моя госпожа! Через шесть лун ты выйдешь за него замуж.
– Шесть лун! – возмутился Деифоб. – Почему я должен ждать шесть лун? Я хочу ее сейчас, отец, сейчас!
Приам выпрямился:
– Как ты можешь! Твой брат еще не остыл.
– Не нужно волноваться, мой господин, – вставила я, пока Деифоб не устроил один из своих знаменитых гневных припадков. – Я дважды была замужем. И не собираюсь выходить замуж в третий раз. Я собираюсь посвятить себя службе Великой матери и убирать ее алтарь до конца моих дней. Поэтому никакой свадьбы не будет.
Гелен с Деифобом разразились протестующими криками, но Приам, подняв руку, заставил их замолчать.
– Молчите и слушайте! Деифоб, ты – мой старший царственный сын, и я назначил тебя наследником. Ты женишься на Елене через шесть лун, но не раньше. Что до тебя, Гелен, ты принадлежишь Аполлону. И должен почитать его больше, чем какую‑нибудь жену, даже эту.
Деифоб испустил радостный вопль. Гелен стоял как оглушенный, но когда я, оглушенная не меньше, взглянула на него, то увидела, как он меняется на глазах. Как странно.
Потом он пристально посмотрел на отца и сказал:
– Всю свою жизнь я смотрел, как другие удовлетворяют свои желания, а сам оставался голодным и томимым жаждой. Никто не спросил меня, хочу ли я служить Аполлону – меня посвятили ему в день моего рождения. Когда умер Гектор, ты сделал бы меня наследником, если бы не Аполлон. И когда умер Троил, ты снова обошел меня! И теперь, когда я прошу у тебя такой малости, ты еще раз мне отказываешь.
Он гордо выпрямился:
– Наступает время, когда даже самые ничтожные из мужей поднимают мятеж. Для меня это время пришло. Я покидаю Трою. Я добровольно ухожу в изгнание. Лучше стать безымянным бродягой, чем оставаться здесь и смотреть, как Деифоб разрушает все, что осталось от Трои. Мне неприятно это говорить, отец, но ты – дурак.
Пока Приам размышлял над его словами, я сделала еще одну попытку:
– Мой господин, умоляю тебя, не заставляй меня выходить замуж! Позволь мне посвятить себя богине!
Но он покачал головой:
– Ты выйдешь за Деифоба.
Я больше не могла оставаться с ними в одной комнате и умчалась прочь, словно меня преследовали дочери Коры. Что стало с Геленом, я не знаю. И не хочу знать.
Я отправила послание Энею, умоляя его прийти ко мне в покои. Он был единственным, кто, может быть, захотел бы помочь мне. Пока я ждала его, меряя шагами комнату, меня терзали сомнения. Пусть с нашей связью было давно покончено, но мне казалось, он еще питал ко мне какие‑то чувства. Или нет? Где же он? Время летело, и каждое следующее мгновение было еще длиннее, еще тоскливее, еще бессмысленнее. Я тщетно пыталась услышать его твердые, решительные шаги по коридору; со смертью Гектора его поступь осталась единственной, которая еще могла вселять в людей уверенность в ее обладателе.
– Елена, чего ты хочешь? – Он вошел в комнату так тихо, что я его не заметила. И тщательно задернул занавес.
Смеясь и плача, я подлетела к нему, чтобы обнять.
– Я думала, ты не придешь! – Я подняла лицо для поцелуя.
Он отодвинулся:
– Чего ты хочешь?
Я пристально на него посмотрела и заговорила дрожащим голосом:
– Эней, помоги мне! Парис мертв!
– Я знаю.
– Тогда ты понимаешь, что это означает для меня. Мне приказано выйти замуж за Деифоба! За этого слюнявого пса! О боги! В Лакедемоне ему бы не позволили дотронуться до моего подола, а Приам приказывает мне за него выйти! Эней, если я хоть немного тебе дорога, заклинаю тебя, пойди к Приаму и скажи ему, чтобы он понял, – у меня нет желания выходить замуж! Никакого!
У него был такой вид, словно его попросили выгрести помойную яму.
– Елена, ты просишь невозможного.
– Невозможного? – ошеломленно переспросила я. – Эней, для тебя нет ничего невозможного! Ты – самый могущественный муж в Трое!
– Я советую тебе выйти за Деифоба и покончить с этим.
– Но я думала… я думала… даже если ты не захочешь меня сам, ты хоть посочувствуешь мне и защитишь!
Он рассмеялся, положив руку на занавес.
– Елена, я ничем не могу тебе помочь. Пожалуйста, пойми это. С каждым днем сыновей Приама остается все меньше, каждый день приближает меня к троянскому трону. Я сейчас на подъеме и не стану из‑за тебя рисковать своим положением. Ты поняла меня?
– Эней, не забывай, к чему приводит такое честолюбие.
Он снова рассмеялся:
– К трону, Елена! К трону!
– Я куплю проклятие специально для тебя, – мечтательно произнесла я. – Я потрачу на него все, что у меня есть. И я попрошу, чтобы ты никогда не сел ни на какой трон, чтобы ты никогда не знал покоя, чтобы тебе пришлось скитаться по всей ойкумене и чтобы ты закончил свои дни среди варваров, живущих в плетеных хижинах.
Думаю, это его напугало. Занавес колыхнулся, и он исчез.
После ухода Энея я еще раз подумала о том, что меня ожидает: замужество за тем, кого я ненавидела, от чьего прикосновения меня тошнило. Потом я поняла, что впервые в жизни могу рассчитывать только сама на себя. Если я хочу выбраться из этого ужасного места, мне придется это сделать без чьей‑либо помощи.
Менелай был недалеко, и двое других ворот Трои были всегда открыты. Но у дворцовых жен не было в обычае совершать прогулки, у них даже не было прочной обуви. Выйти из Дардановых ворот и пробраться мимо Скейских ворот к ахейскому берегу было невозможно. Если только… не поехать верхом! Женщины ездили на ослах – просто садились к ним на спину, свесив ноги с одной стороны. Да, я так и сделаю! Я украду осла и поеду на берег, пока город и долина покрыты ночным мраком.
Украсть осла оказалось проще простого. Как и взобраться к нему на спину. Но когда я доехала до Дардановых ворот, которые находились намного дальше от крепости, чем Скейские, мое средство передвижения встало как вкопанное. Привыкший к городу осел учуял чистый воздух открытых просторов, и запахи, прилетевшие с ветром, – резкий привкус приближавшейся осени, дуновение моря – ему не понравились. Когда я отстегала его хлыстом, он принялся печально реветь, и мне пришел конец. Стража подошла узнать, в чем дело. Меня узнали и остановили.
– Я хочу пойти к своему мужу! – рыдала я. – Пожалуйста, отпустите меня к моему мужу!
Но конечно же, они меня не отпустили, хотя несчастный осел уже решил, что, пожалуй, свежий воздух ему нравится. Он взбрыкнул задними ногами и рванул на свободу, а меня вернули во дворец. Но они не стали будить Приама. Они разбудили Деифоба.
Я покорно ждала, пока он встанет с ложа, и, когда он вышел к нам, спокойно на него посмотрела. Он любезно поблагодарил привратников и щедро их одарил. Когда они наконец откланялись, он широко отдернул занавес в свою спальню.
– Прошу.
Я не двинулась с места.
– Ты хотела пойти к своему мужу. Вот, я здесь.
– Мы не женаты, и у тебя уже есть одна жена.
– Какое это имеет значение?
– Приам сказал, мы поженимся через шесть лун.
– Но, дорогая, это было до того, как ты попыталась бежать к ахейцам и Менелаю. Когда отец об этом узнает, он не станет возражать. Особенно когда я сообщу ему о том, что наш брачный союз уже заключен.
– Ты не посмеешь!
Вместо ответа он схватил меня одной рукой за ухо, а другой – за нос, силой принуждая войти в спальню. Одурев от боли и не в силах вырваться, я рухнула на ложе. Хуже такого насилия была только смерть. Последнее, о чем я подумала, прежде чем поручить свой разум заботам Великой матери, было то, что однажды я изнасилую Деифоба самым страшным способом – я его убью.
Глава тридцать первая,
Рассказанная Диомедом
Вскоре после неудачного нападения троянцев Агамемнон собрал совет, хотя Неоптолема все еще не было. На берегу царило всеобщее воодушевление, ведь теперь нас останавливали только стены, но с Одиссеем, который продолжал обдумывать эту задачу, у нас была надежда преодолеть и их. Мы смеялись и шутили, пока Агамемнон болтал с Нестором, который рассказывал ему вполголоса что‑то забавное. Потом он взял жезл и стукнул им об пол:
– Одиссей, полагаю, у тебя есть для нас новости.
– Да, мой господин. Мне кажется, я нашел способ проникнуть за троянские стены, но пока говорить об этом еще рано. Есть кое‑что более интересное.
Он взглянул на Менелая, потом подошел к нему и положил руку ему на плечо, слегка его растирая.
– До меня дошел обрывок сплетен из крепости о разногласиях между Приамом, Геленом и Деифобом. Из‑за женщины. Если быть точным, то из‑за Елены. Бедняжка! После смерти Париса она просила позволения посвятить себя службе матери Кибеле, но Деифоб с Геленом оба потребовали ее руки. Приам решил в пользу Деифоба, который силой принудил ее к браку. Весь двор воспротивился этому, но Приам отказался объявить союз недействительным. Кажется, Елену поймали, когда она пыталась бежать к тебе, Менелай.
Менелай что‑то прошептал и, склонив голову, спрятал лицо в ладонях. А я подумал о том, что прекрасная, царственная Елена опустилась до уровня заурядной жены из гарема.
– Все это внушило такое отвращение Гелену, сыну‑жрецу, что он предпочел удалиться в изгнание. Я перехватил его у выхода из города в надежде, что его разочарование окажется достаточно велико, чтобы позволить ему рассказать мне о троянских оракулах. Он сидел у алтаря Аполлона Фимбрея, который, по его словам, велел ему рассказать мне обо всем, что я пожелаю узнать. Я пожелал узнать все предсказания оракулов для Трои – утомительное занятие. Гелен пересказал тысячи! Однако я получил то, что мне было нужно.
– Великая удача, – заметил Агамемнон.
Одиссей оттопырил губу.
– Удачу, мой господин, – ровным тоном заявил он, – слишком переоценивают. К успеху ведет не удача, а тяжкий труд. Удача – это то, что случается, когда играют в кости. Тяжким же трудом успех достается человеку, упорно идущему к цели.
– Да, да, да! – Верховный царь раскаивался за неудачно выбранные слова. – Одиссей, я приношу извинения! Тяжкий труд, всегда тяжкий труд! Я знаю, я согласен. Так что там насчет предсказаний оракулов?
– Что касается меня, то из этих тысяч только три могут быть нам как‑то полезны. Хорошо, что ни одно из них не является непреодолимым препятствием. Они звучат примерно так: Троя падет в этом году, если у ахейских вождей будет лопатка Пелопа, если на поле боя выйдет Неоптолем и если Троя лишится палладия Афины Паллады.[27]
От возбуждения я подпрыгнул:
– Одиссей, лопатка Пелопа у меня! Царь Питфей подарил ее мне после смерти Ипполита. Старик любил меня, а это была его самая драгоценная реликвия. Он сказал, что лучше пусть она достанется мне, чем Тесею. Я взял ее с собой на… э‑э… удачу.
Одиссей усмехнулся.
– Разве это не удача? – спросил он Агамемнона. – На Неоптолема мы возлагаем большие надежды, поэтому об этом я уже позаботился. Остается палладий Афины Паллады, которая – вот удача – моя покровительница. Моя, моя!
– Одиссей, ты начинаешь меня раздражать, – заметил верховный царь.
– А, о чем это я? Палладий. Что ж, придется раздобыть этого древнего идола. Это самая большая городская святыня, и ее потеря будет для Приама тяжелым ударом. Насколько я знаю, статуя находится где‑то в подземном святилище в крепости. Секрет хранят как зеницу ока. Но я уверен, у меня получится его разгадать. Труднее всего будет вынести ее – говорят, она очень большая и тяжелая. Диомед, ты пойдешь со мной в Трою?
– С радостью!
Поскольку все важное мы обсудили, совет был окончен. Менелай остановил Одиссея в дверях и взял за плечо.
– Ты увидишь ее? – с тоской спросил он.
– Да, наверно.
– Скажи ей, я хотел бы, чтобы ей удалось до меня добраться.
– Скажу.
Но когда мы возвращались к дому Одиссея, он сказал:
– Не скажу ни за что! Елену ждет секира, а не теплое местечко на ложе Менелая.
Я рассмеялся:
– Хочешь поспорить?
– Мы пролезем по сточной трубе?
Это был мой первый вопрос, когда мы уселись разрабатывать план действий.
– Ты, но не я. Мне нужно попасть к Елене, не вызывая подозрений. Поэтому я не могу выглядеть как Одиссей.
Он вышел из комнаты, но тут же вернулся с короткой, грозной плетью из четырех ремней, каждый из которых заканчивался зазубренной бронзовой шишкой. Я ошеломленно смотрел на него и на плеть, пока он не повернулся ко мне спиной и не принялся стягивать с себя хитон.
– Высеки меня.
Я подскочил от ужаса:
– Ты сошел с ума? Высечь тебя? Я не могу!
Его губы вытянулись в ниточку.
– Тогда закрой глаза и представь, что я – Деифоб. Меня нужно высечь – как следует!
Я обнял его обнаженные плечи:
– Проси все, что хочешь, но не это. Высечь тебя, царя, словно беглого раба?
Посмеиваясь, он прижался щекой к моей руке:
– Что такое несколько лишних шрамов для моего искромсанного тела? Я должен выглядеть как беглый раб, Диомед. Какое зрелище для троянцев может быть приятнее окровавленной спины раба, бежавшего от ахейцев, а? Бери плетку.
Я покачал головой:
– Нет.
Он помрачнел:
– Диомед, возьми плетку!
Я нехотя взял. Он нагнулся. Я раскрутил четыре ремня вокруг своей кисти и опустил их на его кожу. Появились розовые рубцы; с отвращением я смотрел, как они набухают.
– Ударь посильнее, – нетерпеливо сказал он. – Даже кровь не выступила!
Я закрыл глаза и сделал так, как мне было велено. Всего я нанес ему десять ударов этим гнусным орудием; каждый раз, опуская его, я рассекал кожу Одиссея до крови, оставляя шрамы – клеймо беглого раба, которое останется с ним на всю жизнь.
Потом он поцеловал меня.
– Диомед, не горюй так. На что мне красивая кожа? – Он поморщился. – По‑моему, достаточно. Как выглядит, ничего?
Я молча кивнул.
Он сбросил набедренную повязку и прошелся по комнате, оборачивая вокруг бедер грязную льняную тряпку, всклокочивая себе волосы и измазывая их сажей из жаровни. Я мог поклясться, что его глаза сверкали от удовольствия. Потом он протянул мне кандалы.
– Заковывай, аргивский тиран!
Я снова сделал так, как мне было велено, понимая, что порка причинила мне большую боль, чем ему. Для Одиссея это было просто средство достижения цели. Пока я стоял на коленях, заклепывая бронзовые манжеты у него на лодыжках, он рассказывал про свой план:
– Как только я попаду в город, мне н