Гартман останавливается на полпути. Следует пройти дальше. Не считать вторичное сознание только принадлежностью центрального -эти вторичные психики получают только тогда большую объяснительную силу, если признать их самостоятельность, если признать борьбу между ними, более того, даже настоящий антагонизм.
Тело, таким образом, принадлежит не одному духовном существу, а нескольким. Но я затрудняюсь назвать эти существа душами. Это недоразвившиеся души. Лучше всего называть их психиками и говорить о центральной и вторичной психиках. Следует признать за вторичными психиками волю к власти, стремление овладеть телом и связанными с ним другими вторичными психиками, стать вместо центрального сознания владыкой тела. Этот ницшеанский принцип, а вовсе не спинозовский принцип самосохранения, является главным двигателем души и жизни. Вторичная психика свергает власть центральной. Раздвоение, вообще умножение личности - это революция вторичных психик. Самым важным заключением, к которому приводит относительное бессознательное, является общность части содержания центрального и вторичного сознания. Во вторичное сознание могут проникать мысли и чувства центрального сознания, хотя часто в смутной и искаженной форме. В сновидении драматургом является вторичная психика, но тема драмы идет от центрального сознания, мысли и чувства которого попадают в подсознание. В гипнозе приказ от гипнотизера получается вторичной психикой гипнотика.
Если во сне обнаруживаются телепатические способности души, то именно потому, что в сновидении действуют вторичные психики, не связанные с телом, но вместе с тем и менее активные, чем центральная.
|
|
Вырисовывается следующее образное сравнение: темная пропасть, из которой стараются выкарабкаться люди: верхний ряд цепляется руками за край пропасти; следующие висят, схватившись за ноги висящих на ней. К этим в свою очередь прицепились еще другие. Вот один обнял талию, вот другой одной рукой держится за ногу и готов каждую минуту, разжав собственные руки, низвергнуться во мрак пропасти.
Первый ряд, напрягая мускулы, старается все выше вскарабкаться на край пропасти. Кто дальше от нее, тот все менее и менее активен и. вместе с тем, все менее и менее связан с землей. Тем все в большей и большей мере он жилец воздушной сферы черной пропасти трансцендентального мира духов.
Глубины подсознания.
Что такое сон - родной брат смерти? Сон - это спуск души в страшную пропасть.
Погружаясь в сон, душа уже не имеет непосредственного соприкосновения с тем. что происходит там, наверху. Постепенно порывается связь се со строго подчиненными ей в бодрственном состоянии психиками, порывается и их связь между собой. Это промежуточное состояние между жизнью и смертью. До души еще доходит, как смутный гул голосов за крепкой стеной, происходящее в теле. но она вместе с тем частично приобщается уже к трансцендентальному миру и уже начинает видеть без глаз и слышать без ушей, сбрасывая с себя оковы пространства и времени. На расстоянии тысячи верст начинает душа чувствовать происходящее в образах. творимых подсознанием. Сперва трансцендентальный элемент примешивается лишь в слабой степени и содержит сновидения, но в глубоком сновидений все содержание сновидения может оказаться прозрением действительности
|
|
Постепенное развитие трансцендентальных возможностей во сне было еще в древности отмечено Посидонием: "Сперва душа в силу своего родства с Богом смотрит как бы сама вперед, во-вторых, воздух насыщается бессмертными духами, в которых тотчас выявляются знаки истины, в-третьих, боги говорят со спящими, и это совершается легче всего при наступлении смерти, когда души смотрят в будущее".
В освобождающейся душе выявляются трансцендентальные свойства. Парацельсу во сне представляется двойственность человека, состоящего из земной и небесной части.
Последняя, постепенно освобождаясь, устремляется к своей свободно развивающейся деятельности. Цицерон говорит, что духи обнаруживают в нем свое божественное происхождение. Но вернее сказать, что во сне душа приходит в соприкосновение не с божественными сферами, а со сферой бестелесного, которое может быть не божественным.
Трансцендентальные элементы всплывают в сознании через вторичные психики, более погруженные в трансцендентальные области. Параллельно сознанию они подсказывают драматургу-подсознанию при развертывании им картин сновидения.
Сновидение тогда не является полным про фением действительности, а обычным сновидением, или символизирующим действительность, или содержащим в себе отрывки прозреваемой действительности.
Х снится У. который после прогулки объявляет, что он должен идти к какой-то могиле, предназначенной ему, и, подходя к ней, проваливается. Как раз в это время У умирает от разрыва сердца. Здесь душа Х уподобляется существу с длинными щупальцами, которые прощупывают вне пространства, связывающего сознательную душу, смерть У. Эти щупальца -вторичные психики, более свободные от телесных уз, чем центральные.
|
|
Они вносят в сознание трансцендентальный элемент, который непосредственно не может быть им воспринят.
Другой пример совершенно такого же рода: некто Пит Бэри рассказывает, что он видел себя гуляющим по песчаной местности и спотыкающимся о головки похороненных в песке уток. По пробуждении оказывается. что как раз во время его сна была обнаружена кража на скотном дворе фермы уток, и утки как раз оказались зарытыми в песке приснившейся Питу местности.
Еще пример: некоему Гильтону снится процессия покойников по сельской дороге и в числе их малознакомый ему человек, который в это время оказывается умирающим.
Ужас смерти.
Душа, таким образом, владеет телом как. своим орудием, и при этом делит свою власть с низшими, недоразвитыми душами, которые могут свергнуть ее господство и лишить се царства, т.е. тела.
Смерть - потеря тела, но вовсе не уничтожение того, кому принадлежало в большей части тело. т.е. самой души. Можно вполне допустить, что душа выйдет из пассивности смерти в активность телесной души, получив снова тело и что до пассивности, предшествовавшей рождению, она тоже владела телом. Возможно, но пытливый ум требует не одной только возможности.
Обратимся к анализу духовных переживаний, находящихся в нас в смутной, ускользающей от света сознания, форме. Есть переживания, которые совершенно не допускают научного анализа, где последний может только скользить по поверхности, не проникая в глубину, можно сказать. целиком погруженную в трансцендентальную область.
Таков страх, или. вернее сказать, ужас смерти. На вопрос, отчего животное больше всего боится смерти, наука, оставаясь при только том материале, который дает окружающий мир, не может ответить.
Говорят, что в страхе смерти - не страх перед уничтожением, так как небытие, лишенное всяких болей, можно сказать, всеобщая анестезия страждущего живого существа, ни в коем случае не должно пугать, что в страхе смерти - иллюзорный страх перед воображаемыми загробными муками.
Против страха смерти не могут помочь эпикурейские лекарства. Пусть сотни тысяч раз повторяют; "Страх смерти безоснователен. Со смертью наступает конец жизни и вместе и конец страданий. Смерть не зло, это нам только она кажется злом. Пока мы существуем, смерти нет; пришла она, и нас уже нет". Этот страх, этот леденящий душу ужас смерти будет всегда существовать, и не потому, что человек недостаточно разумен, не потому, что разумные эпикурейские доводы не могут его убедить, а потому, что этот страх, естественное явление и лучше обоснованное, чем все эти висящие в воздухе эпикурейские аргументы, потому что смерть приносит не добро, а зло - которого душа должна бояться всем своим трепещущим существом, потому что душа должна стремиться к жизни, а не к смерти, потому что смерть не есть уничтожение, а худшее существование, есть бытие, но бытие, лишенное и власти, и силы. В своих объяснениях научная точка зрения на смерть принимает следствие за причину. Ужас смерти раньше разных ужасных образов. Не только человеческое сердце заставляет он содрогаться. Посмотрите на животное, чувствующее приближение смерти, и в нем, в мозгу которого нет ни земного гроба, ни червей, гложущих мертвецов, живет ужас смерти, о котором говорит каждый его мускул.
Значит, источник этого страха не в настоящем психическом потоке, а силе жизни. Он есть определенный показатель трансцендентальной области.
За гробом.
Метафизика совершенно переворачивает истину, стараясь объяснить смерть. Шопенгауэр ставит страх смерти в роли Цербера, охраняющего выход из жизни в область смерти, освобождающей от юдоли земной. Но его пессимизм не только не объясняет страха смерти, скорее наоборот, этот факт его метафизикой выставляется, как нечто чудовищно абсурдное, так как душа боится того. что является для нее наиболее желательным.
Всякий страх, всякое отвращение, лишь по видимости беспричинно захватывающее душу, имеет всегда основание, которое может находиться за порогом осознания. Душа запускает тогда за этот порог глубоко свои корни и по ним вверх подымаются соки, которые вместе с восприятием из внешней среды образуют содержание ее жизни. Пессимизм жесток к жизни, но смерть достаточно громко говорит, что следует быть более жестоким к смерти.
У порога смерти нет необходимости ставить Цербера, ибо сама смерть - величайшее зло. И именно потому, что она самое худшее, потому что она неизмеримо хуже, чем наша жизнь, наша душа трепещет при мысли о ней.
В страхе, сковывающем нашу душу, следует видеть указание на то, что вместо грядущего небытия, стоит мучительное, невыносимое существование, которое уже испытано, но память о котором остается в виде уже не связанном с образом причины страха, вследствие того, что ни один элемент не может быть восстановлен в воспоминании.
Это трансцендентальное воспоминание, проникающее через стену, отделяющую душу от предшествовавшего существования, это смутное воспоминание о тяготе тьмы, когда вокруг свет, это тяжелое воспоминание о бессилии, когда в руках власть. Страх смерти - это лучшее доказательство не бессмертия, а переживаемости души.
Ведь если бы душа исчезла после смерти, то было бы совершенно правильно то, что говорит в своей апологии Сократ: нечего бояться смерти, так как пока я существую, ее нет, а когда она есть, меня уже нет.
В действительности же происходит совершенно другое.
Не плебейское чувство самосохранения, а аристократическая воля к власти является главным духовным фактором.
Смотрите: сильный, благодаря своим богатствам, миллионер проигрывает свое состояние. Он предпочитает продолжению жизни - самоуничтожение. Почему? Потому что его собственность - царство его - уничтожена, и сила его обратилась в бессилие.
Смерть не уничтожает души, но делает ее пассивной, сковывает ее волю.и именно этот переход от активности к пассивности, переживаемый душой, и есть самое ужасное в смерти, передаваемое трансцендентальным воспоминанием.
Мысль об инкарнациях, о последовательных возроджениях души в новых жизнях - очень древняя. Она обнаруживала всегда тенденцию к более широкому пониманию, в смысле метампсихоза. т.е. инкарнирования человеческой души не только в человеческих, но и животных телах. Так мыслит Платон, его поддерживал Плотин.
Но метампсихоз находит себе горячего противника, конечно, в христианстве. Блаженный Августин вооружается не только против метампсихоза, но и против полигенезиса, т.е. последовательного инкарнирования души в различных телах. Он замечает, что постыдно не только верить в то, что мать превращается в лошадь, которая может возить на себе сына, но и думать, что мать превращается вдовицу, которая может быть женой сына.
Не гораздо ли благочестивее, восклицает бл. Августин, верить в то, что души людей возвращаются в свои собственные тела, чем в то, что они возвращаются в чужие.
Порфирий вводит корректив: по его мнению, души людей могут входить только в людей.
Эдукция и традукция.
Таким образом душа существует вечно. Если можно говорить об ее создании вместе со временем.
Средневековая мысль видит следующие возможности.
1. Эдукция - выведение души из сил самой материи. В самой материи мыслится что-то духовное, из чего создаются индивидуальные души. Это. вне сомнения, путь к пантеизму, к признанию какой-то мировой души, из которой эманируют души индивидуальные.
Но именно трансцендентальное воспоминание, о котором мы говорили выше, говорит против этого взгляда. Моя прежняя жизнь есть тоже жизнь личности, хотя и другой.
2. Традукция: одна душа рождает другую (как огонь рождает огонь). За это говорит наследственность. Моя душа содержит кое-что из духовного содержания души моего отца. Но, анализируя глубже, мы видим, что всякая наследственность носит только внешний характер, внутреннее же идет из другого, более глубокого источника. Два брата-близнеца имеют совершенно одинаковую наследственность и более того - одинаковую утробную жизнь, но в глубине своих духовных стремлений различаются между собой. В них говорит голос, идущий от их предков, но еще сильнее голос, идущий от их предшествовавших жизней.
Третья гипотеза, на которой останавливается Ориген: душа до рождения существует и обнаруживается с рождением. Это точка зрения, которая мной и защищается. Души при рождении овладевают телом так же. как вторичные психики овладевают центральной нервной системой. Различие только то, что здесь ей предоставляется вполне готовый аппарат, между тем, как в ребенке или, вернее, в утробном плоде аппарат этот еще не готов, это музыкальный инструмент, в котором еще нет струн, но который уже находится в руках того, кто после того, как будут натянуты струны, будет на них играть.
Такое предположение лучше, чем предположение, что душа создается из ничего в момент рождения. Почему в момент рождения, а не в утробе матери, когда, конечно, ребенок все-таки живет так же. как когда выйдет из утробы? Гораздо естественнее предположить, что растет здесь не душа, а растет только связь между ней и тем инструментом, которым она будет пользоваться.
По Лейбницу, душа всегда существует, но, как он говорит, в малых размерах. Мы это переводим так: в меньшей активности, или даже просто в пассивном состоянии.
Рождение, говорит Лейбниц, это особого рода увеличение, смерть же - уменьшение живущего, преобразование и свертывание. Наш перевод: переход в пассивное состояние.
Но когда Лейбниц говорит, что нет души, отделенной от тела, что нет бестелесных людей, что только один Бог свободен от тела, то мы протестуем, так как тело — это то, что дает жизнь: (душа без тела) не живет, а только существует.
Любовь и смерть.
Насколько все другие платоновские доказательства бессмертия души далеки от истины, настолько близко подходит к верному пути его гносеологическое доказательство переживаемости на основании врожденности идей.
По Платону, познание идеального - это припоминание (анамнезис) пережитого в пред существовании души в другом бестелесном мире, в том мире, где души созерцают сами платоновы идеи и куда они должны вернуться. Не учение о врожденных идеях, а подход к проблеме смерти со стороны анализа необъяснимых средствами научной психологии явлений, мне представляется ценным в платоновских взглядах на бессмертие. Но эти несводимые элементы он совершенно неправильно ищет в верхах сознания, а не у порога сознания, у преддверия темного подсознания, погруженного в сферы бестелесного.
Указание на предсуществование Платон видит не только в идеях. но и в высших чувствах, по его мнению, не связанных с телом. Наряду с чувственной любовью, он отличает духовную, основанную на пробуждении воспоминания о первообразе красоты, виденном до земной жизни, о потерянном блаженстве созерцания идеального мира. Эрос - это страстное стремление к бессмертию.
То. что уже по самой природе является объектом основного влечения души. то не должно быть для нее достигнутым. Платон сходит и здесь с правильного пути. Половое чувство смешивается с эстетической эмоцией. Он бросается опять к ярким верхам сознания, относя туда то, что вырастает в чудесных, но страшных тайниках подсознания.
В любви Данте к Беатриче, той любви, которая может быть названа родной сестрой смерти, которая признает одну, только одну, в которой мощное стремление к дорогому образу не представляет полового чувства, но обращается в последнее, - такое же указание на предсуществование, как в страхе смерти. Но любовь рождается в этом, а не в трансцендентном платоновском мире, в таких его глубинах, которые тысячами нитей связаны с его поверхностью, по которой движется порог сознания настоящей жизни.
В юные годы душа овладевает уже вполне организованным телом. Окончательно она пробуждается ото сна и вот из самых глубин ее выступает порыв к проявлению наиболее полной активности. Как поток долго сдерживаемой воды, он прорывает плотину, увлекая в себя не только все то, что обретается душой в ее первые годы жизни, более того - утробной ее жизни, но и трансцендентальный осадок ее прежних переживаний. Вот этот осадок поднимается во время юности на поверхность сознания - неясный и неопределенный, производящий смятение в верхних слоях, а затем глубоко упадающий в таинственные глубины и замещающийся телесными стремлениями.
За гробом мы должны искать разгадку любви. Что такое черты лица возлюбленной? Не то ли, что уже было видено и глубоко пережито? Может быть, это черты моего лица в прежних моих инкарнациях? Воздержимся от пути, по которому ведет нас дальше фантазия, стремящаяся разобрать то, что говорит этот голос, но согласимся с тем, что он идет оттуда, откуда идет к нам и великий страх смерти.
Душа и тело.
Основная ошибка, идущая от Аристотеля и в особенности развиваемая средневековой мыслью, состоит в том, что душа признается за фактор, приводящий к актуальному существованию, за принцип, оживляющий материю.
В действительности же, как раз наоборот. Тело является оживляющим принципом души. Душа до соединения с телом является лишенной деятельной жизни, и она становится деятельной только в соединении с телом. Телесные органы чувств существуют не для того, чтобы давать душе знание о внешнем мире. так как он может восприниматься и без их помощи - центростремительную и центробежную нервные системы следует, как это делает Бергсон, рассматривать гак единый аппарат, с помощью которого душа является действующей, а не только пассивно-воспринимающей. Мозг для памяти ~ это только решето, просеивающее тот материал. который необходим для действия.
Чтобы понять, в какое затруднение вводила аристотелевская точка зрения, следует вспомнить созданное для оправдания учения о бессмертии души томистическое учение о разделенных формах. Эти формы противоречили учению Аристотеля, по которому всякой вещи приписывается двойственный состав из субстанции и формы. Для того. чтобы примирить переживаемость души с аристотелевским учением о душе, как форме тела открывается еще путь, указанный Лейбницем: снабжение отошедших душ другим телом. Лейбниц, по которому душа является, как и для Аристотеля, не вполне субстанцией, а какой-то субстанциональной формой, что им подчеркивается с полной определенностью, развивает учение отелах, которые заменяют для душ умерших их земные тела.
Это учение в грубой и фантастической форме развивается спиритизмом. снабжающим душу кроме земного, уничтожающегося со смертью тела, еще и призрачным телом материализирующихся духов. Это направление лишь запутывается в сфере грубо материалистических воззрений. [Имеется одна] основная ошибка во всех метафизических построениях, которые запутывают метафизику в рассуждениях о взаимоотношениях души и тела и приводят к психофизическому параллелизму, уничтожающему индивидуальное бессмертие. Это ложный постулат о невозможности взаимодействия между разнородными вещами.
Мыслители конца XVI в., которые во всяком явлении видят действие. духа на материю, т.е. как раз взаимодействие между разнородными вещами, в этом отношении представляют полную противоположность мыслителям XVII в.
Лейбниц настаивает на том. что, по его мнению, ложное учение о полной нематериальности души, имеет своим источником введение мнимых бестелесных духов в среду телесную. Действие при этом понимается грубо материально, в форме какого-то смешения агентов. Действие на расстоянии одной вещи на другую не признается последствием того, что всякое действие требует прикосновения частей этих тел. образования из этих частей, хотя бы временно, нового целого. Рука может взять камень, так как рука, соприкасаясь с камнем, образует с ним одно целое, но дух не может двигать ни руки. ни камня, так как нет частей у духа, могущих войти в соприкосновение с рукой или камнем,
Но действие следует понимать глубже. Всякое действие — это творчество, и при этом следует прибавить, встав в противоречие с Анаксагором, творчество из ничего.
Дух может также творить материю в плоскостях более высокой реальности, как он может творить свои сновидения и призраки, которые нельзя рассматривать как абсолютно не существующие, но которые следует относить к низшим степеням реальности.
XVI век стоял на более правильной точке зрения. Его более широкий взгляд шел дальше, чем узкомеханистическая метафизика XVII в.