Но главное, пожалуй, не в этих, внешних, что ли, проявлениях, а в том особом состоянии активности и самоотверженности, которое охватило всех. Взгляды солдат и офицеров, обращенные ко мне, были преисполнены чувства доверия. Никто не суетился, не ронял пустых слов, каждый действовал в высшем режиме исполнительности и четкости. Любой был готов на самый решительный шаг. Прикажи любому броситься с гранатой навстречу вражеской цепи — сделает, если надо — примет смерть не раздумывая.
Тягучее, испепеляющее душу ожидание словно взорвалось вместе с тишиной. Неимоверный грохот многих разрывов заглушил все остальные звуки. Вспыхнули очаги пожаров, поднялись смерчи земли. Изъясняемся жестами, как глухонемые, и нечем дышать — горький толовый дух сдавливает горло.
Приходилось видывать и слыхивать артиллерийскую стрельбу за время пребывания на фронте, но чтобы вот так десятки орудийных стволов посылали снаряды в тебя — ни разу.
Сигнальную ракету в самом начале стрельбы мы, конечно, заметили — следили за нею всеми, так сказать, наличными парами глаз.
Бросаюсь вперед, выдерживая направление по полоске ржи, тянущейся к насыпи. Все за мной — с оружием, боеприпасами, с ранеными товарищами на себе. Иду строго по центру ржаной полоски, знаю, что нельзя отклониться ни на градус. Вокруг бушует, ревет адский огонь, и только эта полоска остается нетронутой, эта ржаная стежка жизни.
Вражеские подразделения, окружившие наш, теперь покинутый, КП, оказались под артогнем. А те автоматчики, которые хотели захватить нас в плен, если и остались в живых, то, видать, оцепенели в недоумении, потому что даже не пытались перехватить нашу маленькую группу, двигавшуюся по полю. Им конечно же было не понятно, почему русская артиллерия вдруг открыла такой страшный огонь по своим.
|
|
Путь длиною в несколько сот метров и ценою в жизнь был преодолен. Мы достигли железнодорожной насыпи, перевалили ее, а за нею уже были свои. Очутившись в траншее, мы прежде всего стали тушить на себе и на раненых тлевшие маскхалаты. Многие ощупывали свои собственные головы, бока, ноги, не веря, что они целы. Стороннему глазу могло бы показаться, что с ума посходили хлопцы. А находившиеся на насыпи фронтовики смотрели на нас понимающе и с братской теплотой.
— Вот тебе и закон рассеивания... — заметил я Шувалову, тесня его плечом.
— Тут иной закон сработал — боевая взаимовыручка, — ответил мой друг.
Когда мы шли по полю между двух зон артиллерийского огня, двигались в дыму, сквозь пламя пожаров, ни один осколок не зацепил никого из нас. Трудно оцепить, с каким мастерством и чувством ответственности за жизнь товарищей действовали многие артиллеристы, принявшие участие в массированном огневом налете. Им было сказано кратко: «Наша пехота вызывает огонь на себя». И эта фраза вдохновила батарейцев, они сделали все, чтобы спасти боевых друзей.
О фронтовой дружбе и боевой взаимовыручке рассказано и написано много, но тему эту никогда не исчерпать.
Чувства и узы боевого братства фронтовиков трудно измерить. О них не принято было много говорить. Они проявлялись одинаково сильно и ярко как в небольшом боевом эпизоде местного характера, так и в крупном сражении, получившем широкую известность.
Газеты писали тогда о тяжелых, ожесточенных боях на орловско-курском направлении. Прослушав очередную сводку Совинформбюро, мы с замполитом батальона склонялись над обыкновенной ученической картой, подобранной солдатами в какой-то полуразрушенной сельской школе, и старались представить себе очертания, динамику Курской дуги. Она у всех была на устах, эта Курская дуга, где шло решающее единоборство за стратегическую инициативу.
|
|
А вскоре дошли с юга вести о танковом побоище под Прохоровкой. На нашей школьной карте мы ее не нашли — не нанесена была. Обыкновенное, видать, село, каких много, а какую славу получило! Даже нам, видавшим виды фронтовикам, было трудно представить то страшное побоище под Прохоровкой, в котором участвовало с обеих сторон больше тысячи танков!
Будучи под сильным впечатлением услышанного и прочитанного о Прохоровской битве, мы с несколькими офицерами батальона пошли к танкистам. По соседству как раз тогда располагалась танковая бригада полковника Я.Кочергина. Танкисты стояли в полной готовности к действиям; по сигналу их грозные машины должны были пройти через боевые порядки пехоты и, вырвавшись вперед, ударить по врагу мощью своих пушек и брони.
Мы, пехотинцы, подходили к экипажам, располагавшимся у боевых машин, и всякий раз начинали знакомство вырывавшимися из глубины души искренними словами:
— Слава танкистам!
Нам казалось, что таким образом мы приветствуем всех представителей героической военной профессии. Пехота вообще уважает танкистов. Вслед за танком, прикрываясь его броней, с наслаждением вдыхая чадящий дымок двигателей, идешь в атаку; на спине танка проскакиваешь через все преграды и сквозь огонь, врываясь в какой-нибудь населенный пункт; кличешь танки на помощь, когда враг идет на тебя тучей, и мощные машины разъяренно бросаются вперед...
|
|
Танкисты, со своей стороны, рады видеть пехоту. И вот уже сидим мы с ними около машин и на броне, угощаем друг друга глотком из фляги, щепоткой из кисета, толкуем о фронтовых делах. У танкистов, глядим, как и у нас, тоже большинство командиров молодые, а есть и совсем юные.
Молодость, эта милая спутница многих фронтовых командиров, помогала в боевых делах очень здорово. Двадцатилетним офицерам, командовавшим батальонами, дивизионами и полками, смелости и удали было не занимать. Но, что греха таить, иногда дерзость молодости переступала черту благоразумия.
Что-то в этом роде допустили мы однажды с Владимиром Шуваловым, вместе решая одну задачу. По нынешним мирным временам в какой-то графе отчетного документа квалифицировали бы тот случай как нарушение мер безопасности — и правильно! Фронтовики тогда высказались иначе, но в том же смысле.
На самом «передке» в полусотне метров друг от друга были отрыты два НП — для меня, командира стрелкового батальона, и для Шувалова, командира артиллерийского дивизиона. Оба мы, подобно исследователям, с помощью оптических приборов скрупулезно изучали район предстоящих действий, то есть систему обороны противника. Нас интересовали огневые точки, которые надо подавить артогнем, опорные пункты, которые следует в ходе атаки уничтожить.
Работали мы с Володей вдохновенно и со знанием дела. Да, то была обычная фронтовая работа. Не удовлетворившись полученными данными, мы вылезли из своих укрытий, уселись на бруствере — авось еще чего «откопаем» у немцев. Справа, слева, впереди и сзади шлепались оземь редкие вражеские снаряды и мины, не вызывавшие у нас особого беспокойства. Не учли мы или просто пренебрегли тем, что это же пристрелка по нас. Да такая хитрая, чтобы не спугнуть. Немцы, тоже пристально изучавшие наши боевые порядки, конечно же заметили антенны радиостанций и двух офицеров, оседлавших бруствер.
А как ударили они прицельным артогнем по «мишеням», явно представлявшим для них интерес, так мы с моим другом и опомниться не успели.
Меня подняло в воздух и бросило на дно окопа. Ранение осколками и контузия ударной волной затемнили сознание, но, как только я очнулся, первой мыслью было: «И поделом, чтоб больше не высовывался!» Уже, как видите, умел верно оценивать свои действия, но, к сожалению, с некоторым запозданием. Есть такое грубоватое, но меткое выражение на сей счет: силен задним умом. До сих пор, между прочим, особенно в непогодь, болят эти фронтовые раны.
Раненых братья-фронтовики жалели. Не причитали, конечно, над ними, перед сном не убаюкивали, а выражали свои чувства простым и трогательным вниманием: кто-то тебе шинель свою под бока подоткнёт, чья-то рука колпачок от фляги поднесет, а чья-то — медицинским индпакетом удержит струйку кровотечения. В данном же случае все необходимое делалось, но участия никто не выражал. Потому что комбат вел себя по-мальчишески, высунулся, где не положено, забыл о том, что он такой же смертный, как все!
Не одобряли фронтовики, особенно те, что постарше, мое поведение, нет! Храбрые сердца, самоотверженные натуры, они высоко ценили смелость в бою и сами не раз смотрели смерти в глаза. Но не терпел окопный народ ухарства, озорства, которое вроде бы и ради дела, но без которого вполне можно обойтись.
В прифронтовом госпитале, куда я был вскоре доставлен, соседи по палате тоже не посочувствовали. Откуда-то, по каким-то беспроволочным телефонам, узнали они, при каких обстоятельствах контузило да иссекло осколками гвардии майора.
Подошел ко мне солдат на костылях, пожилой дядька. Угостил сухариком. И, двигая не очень крепкими челюстями, жуя сухой хлебушек, сказал:
— Не лез бы ты, сынок, поперед батьки в пекло. Смерть, она, знаешь, сама отыщет, когда настанет черед. Есть у тебя наблюдатели-разведчики — им и бинокль в руки. А твое дело командирское, тебе — карту в руки. А то ведь как? Оставил без присмотра свой бата-и-лен...
С подчеркнутым старанием выделил он в своей краткой, нескладной, но умной речи слово «бата-и-лен». Проняло меня.
Но что делать: где бой — там и раненые. Поучительно беседовали со мной и с другими молодыми офицерами госпитальные мудрецы в белых чалмах забинтованных голов, мотали мы себе на ус их назидательные речи.
В связи с очередным ранением ярко видится самоотверженная работа наших санитаров. Они вытаскивали нас буквально из огня, и верными помощниками им в этом трудном и опасном деле были четвероногие друзья людей — собаки.
Так совпало, что меня несколько раз эвакуировала с поля боя одна и та же собачья упряжка. Сильная и умная овчарка по кличке Пальма дышала мне в лицо и пыталась облегчить мои страдания прикосновением своего шершавого, теплого, как целебный компресс, языка.
Санитарные собаки работали на переднем крае с ловкостью, недоступной людям. Это вполне понятно: где человеку не пройти, там собака пролезет. Но всякий раз поражали выучка и находчивость четвероногих. На поле боя среди трупов немало лежало раненых, у которых в груди еще теплилась жизнь. Человек может и не обнаружить, а собака найдет. Она ведь одновременно различает около полутора тысяч видов запаха! Она на расстоянии учует слабое дыхание тяжелораненого, отличит живого от мертвого. А когда везет на своей волокуше, до чего же правильно «ориентируется» в обстановке боя! Пальма тащила меня во время сильного артиллерийского налета противника. Разрывы ближе — она в свежую воронку, гул обстрела дальше — она бегом по полю во всю прыть.
В нынешних условиях о собачьих санитарных упряжках говорить, наверное, не модно, но поставил бы я памятник армейской служебной собаке, как лучшему другу. Тем более что на киноэкранах обычно видим мы овчарок на поводках эсэсовцев, в лучшем случае — в роли наших милицейских четвероногих «детективов», а вот о фронтовой санитарной овчарке никто не расскажет ни в книге, ни в кино. Она же заслуживает впечатляющего памятника и благодарственных слов.
Недолго отлеживался я в госпитале. Раны на теле двадцатилетних жизнерадостных парней быстро заживали. Госпитальные будни тянулись однообразно и скучно — никакого воспоминания о них не осталось. Часы и минуты возвращения к жизни помнятся в подробностях.
Я люблю и уважаю людей в белых халатах, считаю их профессию не только гуманной, но и в высшей степени романтичной. Не перечил и своему сыну, когда он поступал в медицинский институт, а не в военное училище.
Белые, окропленные кровью халаты фронтовых хирургов, оперировавших прямо в медсанбате, особенно запомнились. Те хирурги, работая в трудных условиях, часто под огнем противника, делали настоящие чудеса. Они «сшивали», «оживляли» людей, побеждали смерть. В большинстве случаев было так: операция, выполненная фронтовым хирургом в медсанбате, тут же решала судьбу — в тыловых госпиталях потом только отлеживались. Бывалые фронтовики говорили с убеждением: «Как тебя наладит медсанбатовский доктор — таким ты и останешься». Я придерживался того же мнения. При этом никто из нас, фронтовиков, не умалял искусства трудившихся в солидных госпиталях медицинских светил.
С безграничным доверием, с благоговением и любовью относились раненые к фронтовым хирургам. До сих пор сожалею, что не удалось узнать фамилии, имени и отчества пожилого, усталого, молчаливого капитана медслужбы, склонившегося надо мной во время операции после ранения. Большая землянка, в которой расположилась операционная, то и дело вздрагивала от близких взрывов, часто мигало пламя светильника, сделанного из гильзы артснаряда. Капитан внимательно, зорко осмотрел рану, будто рентгеном просветил, и без лишних слов приступил к своему трудному и благородному делу. В руках у него сверкнули никелем инструменты, а когда случайно распахнулся халат, я успел заметить на груди хирурга два ордена Красного Знамени.
Отлично он меня «наладил», тот медсанбатовский военврач, и в госпитале, как уже говорилось, я лечился недолго. Но и за это короткое время на нашем участке фронта произошло много изменений. Вернувшись в 29-ю гвардейскую, я услышал разные новости при первых же встречах с боевыми товарищами.
Августовскими теплыми днями и ночами вели наши гвардейцы наступательные боевые действия, приближаясь к Ельне.
Утром 27 августа 1943 года загремели особо мощные залпы артиллерийской подготовки. Вслед за тем части дивизии нанесли удар по противнику в направлении Пречистое, в обход сильно укрепленных позиций гитлеровцев в районе Вава, Лядцы. При этом маневре, явно неожиданном для противника, гвардейцы быстро добились успеха. Вражеская оборона была прорвана, и два наших полка устремились в прорыв с задачей развить успех дивизии. Под решительным натиском гвардейцев враг начал поспешно отходить. К вечеру были выбиты фашисты из населенных пунктов Доброе, Ежевица, Никитино, Флясово, и наши части вышли на рубеж реки Угра.
За этот водный рубеж, по-видимому, рассчитывали крепко зацепиться части отступавшей перед нами 262-й пехотной дивизии гитлеровцев. И когда наступающие гвардейские подразделения подошли к Угре, фашисты вызвали свою авиацию. На наступающих обрушились массированные удары с воздуха — фашисты рассчитывали деморализовать их и рассеять. Гвардейцы стойко и мужественно выдержали бомбовые удары и, преодолевая упорное сопротивление врага, продвигались вперед. Реку Угра наши подразделения форсировали в нескольких местах с ходу, овладев Сосновской и Костюковской переправами. Выйдя во фланг противнику, наш полк овладел населенным пунктом Лукьяны. Наступавшие смело вколачивали клин в расположение противника, и острие этого клина было нацелено на Ельню.
Чтобы развить успех, достигнутый войсками 10-й гвардейской армии, командующий Западным фронтом ввел в прорыв 2-й гвардейский танковый корпус под командованием генерал-майора танковых войск А.С.Бурдейного. В первый день своего наступления гвардейцы-танкисты продвинулись в глубину до 20 км и во взаимодействии с 29-й гвардейской стрелковой дивизией и другими соединениями 10-й гвардейской армии подошли вплотную к городу Ельня.
Атака вражеских позиций, прикрывающих город, началась с ходу в 18 часов 30 августа после короткого огневого налета. С востока атаковали части 29-й гвардейской стрелковой дивизии, а с юга — гвардейцы-танкисты. Из состава 29-й гвардейской дивизии особенно успешно действовали 87-й гвардейский полк подполковника С.Горинова и 93-й гвардейский полк подполковника В.Лазарева, усиленные танками 119-го танкового полка.
7-я стрелковая рота 93-го полка (командир роты старший лейтенант П.Матэко) при поддержке танков штурмом овладела сильно укрепленной господствующей высотой на подступах к Ельне, открыв путь для вступления дивизии в город. Гвардейцы уничтожили до роты гитлеровцев, захватили 10 орудий, 3 пулемета, 8 автоматов, много винтовок и другого вооружения. За смелые действия весь личный состав роты был отмечен правительственными наградами. Во всех полках дивизии были выпущены листовки, рассказывающие об их замечательном подвиге.
Части дивизии при поддержке огня артиллерии прорвали позиции врага и захватили восточную часть Ельни. В числе первых окраины города достиг рядовой 1-й роты 90-го гвардейского стрелкового полка комсомолец Егор Кузьмин. Он устроил засаду в доме и огнем из автомата уничтожил 10 гитлеровцев.
В западной части города противник оказал упорное сопротивление. Чтобы уничтожить гитлеровцев, засевших в домах, потребовалось выдвинуть в передовые цепи атакующих станковые пулеметы. Скрытно подтянув свои пулеметы ближе к противнику, комсомольцы старший сержант И.Вышегородцев и его второй номер рядовой Е.Исмаилов из 90-го гвардейского полка открыли огонь в упор по врагу. На соседнем участке отважно действовали пулеметный расчет младшего сержанта И.Алексеева и автоматчик рядовой Б.Кручинин из 93-го гвардейского полка. Мощным огнем пулеметов и гранатами противник был уничтожен, гвардейцы шаг за шагом продвигались вперед.
Развивая успех, части нашей дивизии продвигались вперед все стремительнее. Они с ходу сбивали заслоны вражеского прикрытия. К вечеру 30 августа 1943 года гвардейцы на плечах отступавшего противника ворвались в Ельню. Более двух часов длился уличный бой, в результате которого город был полностью освобожден от фашистов. Были захвачены богатые военные трофеи.
Многие наши офицеры, сержанты и солдаты, отличившиеся в боях, прикрепили на гимнастерки новенькие ордена, медали. Немало состоялось назначений командиров и политработников с повышением.
Приказом Верховного Главнокомандующего от 31 августа 1943 года личному составу 29-й гвардейской стрелковой дивизии и других соединений была объявлена благодарность. Дивизия получила почетное наименование Ельнинской. В приказе отмечалось, что при взятии Ельни, крупного узла дорог и важного опорного пункта противника на смоленском направлении, наши наступающие части показали отличные боевые действия и умелое маневрирование. И эти лаконичные слова приказа Верховного Главнокомандующего означали очень многое. Они свидетельствовали о росте боевого мастерства, совершенствовании наступательной тактики наших войск.
Воодушевленные высокой оценкой, наши гвардейцы о высоким порывом и твердой решимостью продолжали вести наступательные бои. В сентябрьские дни была прорвана глубоко эшелонированная полоса обороны противника в районе Ляды, Выползово, прикрывавшая подступы к Смоленску. Во взаимодействии с другими частями дивизия продвинулась далеко вперед, перерезав железнодорожную магистраль Смоленск — Рославль.
Но на войне вместе с радостными вестями идут и печальные. Офицерам штаба почти ежедневно приходится оформлять как наградные листы, так и похоронки.
Погиб командир артполка дивизии гвардии подполковник Л.Гольфарб. Наши пехотинцы его хорошо знали и уважали за храбрость: он часто выдвигался со своими артиллерийскими разведчиками не только в самые передние боевые линии, но и на нейтральную полосу. Пали в бою замполит батальона старший лейтенант И.Шептунов, командир роты капитан Н.Столбуненко и другие.
Освобождение Ельни представляло собой с военной точки зрения большой успех. 10-я гвардейская армия во взаимодействии с частями 2-го гвардейского танкового корпуса овладела оперативно важным крупным узлом дорог и опорным пунктом обороны врага на смоленском направлении. Ельня освободилась от фашистской оккупации вторично — первый раз немцы были выбиты из города 6 сентября 1941 года.
Я вернулся после лечения в дивизию, когда она вышла на рубеж уже за Ельней, километров пятнадцать западнее, и продолжала вести наступательные бои. Назначили меня командиром стрелкового батальона в другой братский полк нашей дивизии — 93-й гвардейский. Этого перевода требовали интересы службы, и с моей стороны никаких вопросов не последовало. Принял батальон, представился личному составу, а затем: «Слушай мою команду!» — и повел подразделение в бой.
Рубежи атак часто проходили через колхозные поля, животноводческие фермы, хлебные гумна, ограбленные и порушенные оккупантами. К обычным командирским раздумьям о тактике боя на таком рубеже присоединялись волнующие мысли о том, что все это надо у врага отбить и вернуть советским людям. Те же чувства испытывали солдаты, неудержимо рвавшиеся в атаку, когда видели впереди не только безымянную высоту и лес «Темный», но и хозяйственные постройки.
Западнее Ельни наш батальон наступал в направлении центральной усадьбы совхоза. Перед атакой мы видели впереди кирпичные домики, крытые шифером приземистые коровники и конюшни, добротно построенные, видно, перед войной. Разрушить и сжечь немцы их не успели. Только взвилась сигнальная ракета, и бойцов моих как подбросило: все дружно выпрыгнули из окопов, смело пошли вперед. Речку, петлявшую вблизи совхозной усадьбы, преодолели единым махом, минное поле прошли без потерь, проволочное заграждение разметали. Сильный огонь со стороны противника не мог заставить атакующих залечь. Ворвавшись в первую вражескую траншею, пехота яростным штыковым ударом расчистила себе дальнейший путь. Вскоре совхозная усадьба была в наших руках.
А ночью производилась перегруппировка сил. Части, подразделения, в том числе и наш батальон, по указаниям штаба совершали скрытные быстрые марши.
В минуту короткого привала в одной деревеньке подошла к нам местная жительница весьма почтенных лет. Подумалось: «Не спится ей, старой!»
— Что, сыночки, опять отступаете? — спросила старуха, зорко и пытливо глядя из полутьмы. Очевидно, ее встревожило то, что колонна наша двигалась к восточной околице деревни.
— Не волнуйся, бабушка: не отступаем мы, а маневрируем, — ответил ей один из наших офицеров.
Она продолжала поглядывать с сомнением. Помолчав, все же высказала, что было на уме:
— В сорок первом вы тоже маневрировали...
— Не те времена, мамаша! Теперь, вишь, как мы его гоним, фрица.
— После вашей деревни на Смоленск двинем.
— А там, глядишь, и до германской территории доберемся...
Заслышав последние слова, бабка воспрянула духом. Заговорила с бойцами по-матерински наставительно:
— Вы ж глядите, сынки: когда в Германию придете — сейчас же Гитлера споймайте!..
В ее понятии Гитлер был просто главарем бандитской шайки, хозяйничавшей недавно в деревне и натворившей столько бед. В первую очередь, следовательно, надо «споймать» самого Гитлера да примерно наказать — тогда и вся бандитская свора развалится...
Так она нам втолковывала, старая малограмотная Матрена Ивановна, жительница небольшой русской деревни.
ГЛАВА 3
ЛАВИНА НАСТУПЛЕНИЯ
Начиная с весны, когда зашумели бурные вешние воды, сорок третий год обозначился как переломный в войне. К этому времени окреп и набрал высочайший темп работы питавший армию тыл страны. В огромном количестве и отличного качества военную продукцию давали новые военно-промышленные комплексы, созданные на Урале и в Сибири. Крылатое выражение, бытовавшее в народе: «Победа на фронте куется в тылу», — как формула, как закон, выражало дальновидную политику Коммунистической партии, благодаря которой в тяжелейших условиях начального периода войны была эвакуирована в глубокий тыл и многократно усилена вновь построенными там заводами могучая оборонная индустрия Советской державы.
Многие предприятия, выпускавшие ранее различную технику для народного хозяйства, очень быстро, не останавливая конвейеров, перестроились на военную продукцию: тракторозаводцы стали делать танки, станкостроители — пушки, литейщики — боеприпасы, текстильщики — обмундирование и взрывчатку. Получая письма из дому и с предприятий, наши гвардейцы частенько делились именно такими новостями.
— А неплохие «самовары» начали выпускать у нас на заводе! — с гордостью воскликнул, прочитав письмо, командир взвода младший лейтенант Михаил Зайцев.
«Самоварами» он назвал тяжелые, крупнокалиберные минометы, выпуск которых освоил недавно его родной завод.
— Раньше делали вагонное оборудование — нынче минометы. Молодцы земляки! — добавил Зайцев и начал искать в планшетке листок бумаги, чтобы немедля написать ответ в Усть-Катав, где он до армии работал токарем.
Получивший весточку из Сибири сержант С.Рябков рассказал солдатам, что его родной завод выпускает самолеты-истребители и что знаменитый Покрышкин со своим полком приезжал прямо с фронта на завод получать новые «яки».
— Большие заводы, они, конечно, могут производить что угодно... — вмешался в разговор солдат с аккуратно подбритыми усиками. — А у нас, где я раньше работал, — кроватная мастерская. Так эта кроватная мастерская, представьте себе, сейчас оборудование для «катюш» клепает!
Действительно, тыл наш в 1943 году, будто маховое колесо, набрал большие обороты. Тыл строил, плавил, ковал, клепал. Но не только в том заключались его роль и заслуга, чтобы поставлять фронту в необходимом количестве оружие и боевую технику. Тыл питал армию людскими резервами, изыскивал для нее материальные ресурсы, в тылу, что особенно важно, сильными, животворными родниками возникали патриотические почины и движения, выявляя неисчерпаемые силы великого советского народа.
Во время крупной перегруппировки сил перед очередным наступлением, когда дивизии и даже армии передавались из состава одного фронта в другой, скрестились наши пути с маршрутом Уральского мотомеханизированного добровольческого корпуса. На одной из станций разгружались его воинские эшелоны, и можно было поглядеть да полюбоваться на крепких, хорошо обученных сибиряков, на их оружие и технику последних марок, добротное обмундирование.
Корпус создавался по почину, на средства и при личном участии трудящихся Свердловской, Челябинской и Пермской областей. Зародившаяся в народных массах патриотическая инициатива была поддержана местными партийными и советскими органами, администрацией и профкомами предприятий. На личные средства трудящихся трех уральских областей в короткие сроки на заводах построили необходимое для корпуса количество танков, самоходных артиллерийских установок, других боевых машин, произвели множество различного вооружения, боеприпасов. Людскими резервами (главным образом добровольцами) этих же трех областей комплектовались части и подразделения корпуса.
В далеких и близких краях тыла страны в самые тяжкие военные годы по инициативе и при активном участии трудящихся было сформировано немало добровольческих соединений, таких, как Уральское.
Народный патриотизм вылился и в такую форму, как сбор средств в фонд обороны. Люди отдавали все, что могли. На свои сбережения трудовые коллективы строили танковые колонны, эскадрильи самолетов, дивизионы торпедных катеров.
Крепость тыла, его неисчерпаемые возможности обеспечили успех наступления советских войск, особенно в переломном 1943 году.
Большим событием Великой Отечественной войны явилось освобождение славного древнего Смоленска. Для всех советских людей это был праздник, один из тех, которых теперь наступало все больше «на нашей улице».
Радостную весть об освобождении Смоленска нам довелось услышать лишь по радио, сами мы наступали южнее Смоленска — 29-я гвардейская стрелковая дивизия продвигалась с боями в направлении Красное, Ляды, Орша.
Полки дивизии сосредоточились вблизи белорусского местечка Ленино, которому суждено было стать исторической вехой в зарождении и укреплении боевого братства советских и польских воинов. Там впервые вспыхнули на знаменах 1-й польской дивизии имени Тадеуша Костюшко слова боевого призыва: «За вашу и нашу свободу!» Горячий отклик нашли они в сознании и в сердцах советских воинов, поддерживавших товарищей по оружию в их первом боевом крещении, в жестоких боях с врагом под Ленино.
Однажды утром просыпаются наши гвардейцы и видят по соседству такое же, как и наше, «фронтовое поселение» — еще вчера его здесь не было. Вьются дымки костров, поблескивают светлячками огоньки цигарок, между деревьями редкого перелеска мелькают квадратные фуражки. Что за войско такое? Стали подходить, знакомиться — мы к ним, они к нам, вначале по одиночке и парами, потом целыми группами.
— Здорово, братья поляки!
— Дзень добжий!
И вскоре всем нам уже было известно, что рядом сосредоточились части 1-й польской дивизии имени Тадеуша Костюшко, что они будут участвовать в боях на белорусской земле, граничащей с территорией Польши. И хотя польской дивизии предстояло наступать в полосе соседней, 33-й армии, между двумя соединениями ее первого эшелона, мы тоже почувствовали ответственность за будущий успех. Более опытные советские войска располагались на флангах польской дивизии, шли в наступление как бы взявшись за руки. Наша дивизия готова была поддержать их, находясь поблизости в оперативном построении.
Благородный, возвышенный призыв «За вашу и нашу свободу!» глубоко запал в души наших солдат, он был у всех на устах. Политзанятия, беседы, доклады, проводимые политработниками в подразделениях, сами по себе превращались в короткие митинги. У вечерних костров сидели рядом наши солдаты и польские, угощали друг друга табачком, примеряли попеременно пилотки и конфедератки.
Помню, и я выступал с беседой перед личным составом батальона. Говорил примерно так:
— Начнется наступление, товарищи гвардейцы, — каждый старайся как можно больше дела взять на себя. Мы ведь с вами бывалый народ...
Я говорил то, что думал. Мои немудреные, но искренние слова были восприняты с горячим одобрением. И когда впоследствии беседа стала общей, гвардейцы высказывали, всяк по-своему, ту же самую мысль.
— В доброй семье ведь как? Старший брат помогает младшему: и куском хлеба поделится, и в работе подсобит, и на защиту встанет, коли что... — рассуждал один из бойцов. — Так и тут надобно: поляки только начинают воевать, они для нас — все равно что младшие братья.