Каждый фронтовик бережно хранит фотографии однополчан. Со старых, поблекших снимков смотрят на тебя знакомые глаза, ты вглядываешься в дорогие лица и думаешь о тех замечательных людях, об их морально-боевых качествах, прекрасных достоинствах человеческих, которые проявились в грозное время. Многие из офицеров, командовавших в ту пору ротами и батальонами, наверняка стали бы нынче крупными военачальниками, да, к великому сожалению, не дожили до конца войны, пав смертью храбрых.
Прежде чем продолжить воспоминания фронтовых лет, позволю себе небольшое отступление, рассуждая с позиций сегодняшнего дня о характере командирском.
Перенесем на время наш разговор из окопов войны в кабинет командующего войсками округа мирных семидесятых годов.
На повестке дня сегодня вопрос не из приятных: анализ обстановки и причин, «подаривших» на инспекторской проверке низкую оценку.
Полковник с танковыми эмблемами в петлицах и его заместитель поочередно докладывают о «субъективных и объективных причинах» неудач. Говорят они довольно-таки многословно. И выходит, по их словам, что ввиду множества мероприятий организационного порядка и событий календарного плана боевой подготовкой заниматься им было просто некогда.
— Сколько раз в течение зимнего периода учебы вы были на полигоне? Когда и как лично руководили полевыми занятиями? — спрашивает мой первый заместитель генерал-лейтенант Михаил Митрофанович Зайцев (ныне он — командующий войсками округа).
Полковник-танкист надолго замолчал, беззвучно шевеля губами. Похоже, не так-то просто было ему решить сию арифметическую задачу. Наконец ответил:
— Два раза был: однажды руководил тактическим учением с боевой стрельбой... А потом как-то ночью вызвали...
|
|
Заместитель командующего по боевой подготовке генерал М.Ф.Рыбьяков не удержался от реплики:
— Да вам бы, товарищ полковник, три пары сапог износить за зиму на полигоне! Да я бы на вашем месте не уснул ночью, если бы знал, что танкисты в какой-то день плохо стреляли!
В ответ виноватое молчание.
А что было сказать в оправдание? Нет оправдания тому, кто забыл о важнейшем деле командирском — обучении подчиненных боевому мастерству, об этом командирском хлебе насущном!
Плохой пример бывает заразительным. Под стать полковнику работали и младшие офицеры. Один из комбатов на танко-стрелковых тренировках появлялся лишь изредка, контрольных занятий в ротах провел значительно меньше, чем положено. Та же арифметика дает неожиданный итог: комбат занимался своим прямым делом лишь один день в неделю! Хотя он не новичок по опыту и не лентяй по натуре, засосала и его повседневная текучка, царившая в части.
После длительного и скрупулезного изучения положения дел авторитетной комиссией штаба округа встал вопрос об отстранении полковника от занимаемой должности. Когда слух об этом дошел до Н-ского гарнизона и до города, расположенных неподалеку, представители местных властей немало удивились и огорчились искренне.
— Как же так, Иван Моисеевич? — звонит мне один из руководящих местных работников. — Мы считали полковника трудолюбивым, принципиальным, активным товарищем. Он всегда принимал участие во всех городских мероприятиях, бывал у нас на заседаниях, старательно выполнял поручения. Судя по всему, он очень хороший человек...
|
|
Непросто было ответить уважаемому руководящему работнику. Полковник, о котором речь, действительно хороший человек, но вот свои командирские обязанности выполнял неудовлетворительно. Вроде и занят был служебными делами с утра до вечера, а боевая выучка танкистов оказалась запущенной. Потому что не мог найти главное звено — именно то, от которого все зависит на данном этапе. Характер не тот, военной косточки не чувствуется.
Далеко не каждый даже хороший, добросовестный человек может быть командиром. Первейшая обязанность командира в том и состоит, чтобы обеспечить боеготовность части или подразделения в мирное время и чтобы решить только в единственном — победном — варианте задачу на войне. Ко всему прочему, чем наделяет природа человека, командиру нужен командирский характер. Мне хотелось бы обратиться к живым примерам, рассказать хотя бы вкратце, лишь отдельными штрихами о командирах, которые шаг за шагом завоевывали победу на войне и которые нынче боеготовность поддерживают на должном уровне.
Генерал-лейтенант танковых войск Михаил Митрофанович Зайцев, занимающий теперь место председателя за столом в дни заседаний Военного совета округа, не так давно, будучи в звании полковника, командовал нашей известной в Вооруженных Силах гвардейской мотострелковой Рогачевской Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова дивизией имени Верховного Совета БССР. Может быть, сама природа поставила его в армейский строй, подарив высокий рост, саженные плечи, наделив богатырской силой и железной волей, но дело все-таки не в этом. В определенных условиях стал развиваться и крепнуть в нем истинно командирский характер. Целеустремленность, умение организовать и повести за собой людей, добиться в борьбе преимущества, жизнеутверждающая линия в ратном труде — вот черты этого характера.
|
|
В своих решениях полковник Зайцев был непреклонен, в требовательности к себе и к подчиненным не знал никаких послаблений. Вместе с тем ни в кабинете на совещаниях в узком кругу руководящих офицеров, ни на полигоне в минуты каких-то неполадок и нервозности никто не слышал от него грубого слова. Тот самый ротный, которому он строго, но тактично выразил свое неудовольствие на полигоне по поводу неудачного маневра в учебном бою, приходил к нему в кабинет, обращаясь по личному вопросу. Те, кого он по долгу службы за серьезные упущения в работе наказывал в дисциплинарном порядке, впоследствии единодушно голосовали за него, избирая в руководящий партийный орган.
Можно было привести немало фактов в подтверждение данной характеристики, однако убедительно скажут об этом лишь два из них.
«...Если случайно встретите товарища гвардии полковника Зайцева М.М., то передайте ему большой привет от сержанта Никанорова, разжалованного им в рядовые и потом восстановленного в звании, а в настоящее время — председателя колхоза...» — просит в своем письме один из бывших воинов.
Второе письмо: «...если таких, как т. Зайцев, будут смелее выдвигать на высшие должности в Вооруженных Силах, дело боеготовности только выиграет. Особого внимания заслуживает его опыт обучения и воспитания командиров частей и подразделений в морально-психологическом отношении, что при решении боевых задач современной сложности важнее всего».
Почти в каждой части округа есть у меня добрые друзья и единомышленники из числа молодых офицеров, я их знаю и по фамилии, и в лицо. Не потому, что чем-то приглянулись командующему и сделались его любимчиками, — нет, таких у меня не водится. Уважаю их и ценю за хорошие командирские качества. Достаточно нескольких встреч с таким человеком где-нибудь на полигоне, и он запомнится, заявит о себе.
Когда мы разбирались на месте, в чем же истинные причины неудач танкистов Н-ской части, и сообща думали, как поскорее выправить положение, случилась именно такая, запоминающаяся встреча. Один комбат, как уже отмечалось, поддался повседневной текучке, завертелся в круговороте различных мероприятий, как в омуте, и в результате запустил важнейший вид практического обучения подчиненных — танкострелковые тренировки. Другой же комбат, майор Железкин, в той же самой «неблагоприятной» обстановке проявил командирский характер, верно определил главную точку приложения сил и не дал себя сбить в сторону. Когда его тащили на очередное «мероприятие» под угрозой взыскания за неявку, он твердо заявил:
— Пусть меня накажут, но танкострелковую тренировку я сегодня проведу лично.
И направился не в комнату заседаний, а в огневой городок.
Точно так же он поступил и во второй, и в третий раз. И получил три взыскания от недальновидных начальников. Зато на контрольной проверке, когда посыпались злосчастные двойки, его батальон показал высокую огневую и тактическую выучку.
При таких-то обстоятельствах познакомились мы с майором Железкиным. Я уверен, что такой командир, попади он в реальные боевые условия, сумеет всегда разглядеть главное в обстановке и одержать победу.
Мог бы я назвать и заслуженно похвалить многих ротных командиров из гвардейской Рогачевской дивизии. Хорошо их знаю, потому что видел в деле. Не стану перечислять пофамильно этих капитанов и лейтенантов лишь потому, что, пока настоящие записки увидят свет, офицеры наверняка вырастут по службе — молодежь нынче выдвигается быстро. И это очень хорошо, очень важно.
В командирском характере наряду с волей, отвагой, честью отличительной чертой является жажда победы в борьбе.
Каким неуемным в боевом порыве был, например, комбат майор Николай Боронин, которому уже посвящено несколько страниц в начале этого повествования! В наступательных боях в Прибалтике он вновь отличился и был награжден орденом Красного Знамени.
На митинге в освобожденной нами Риге Боронин говорил с трибуны:
— Приказ Верховного Главнокомандования воодушевляет нас на новые подвиги. Гитлеровцы зажаты в прибалтийском мешке. Добьем врага! Дойдем до Берлина!
После 400-километрового беспрерывного наступления отважный офицер рвался в бой, мыслил и мечтал о будущих атаках...
В постоянном, неутомимом стремлении бить врага, побеждать умом и силой, преследовать его по пятам, вцепившись мертвой хваткой, — одно из лучших проявлений командирского характера. И наоборот: плох тот командир, который довольствуется в борьбе малым достижением, который не прочь и передохнуть на занятом рубеже.
Ротный командир старший лейтенант Михаил Лазарев всегда был верен своему девизу: «Каждый бой вести на истребление противника». В борьбе с фашистской нечистью, с варварами двадцатого века, погубившими миллионы людей, такой девиз был самым правильным. Решительной, властной командой поднимал Михаил Лазарев своих гвардейцев в атаку, умело управляя боевым порядком подразделения, быстро преодолевал зоны обстрела, как правило, без потерь, а уж ворвавшись в траншею противника, устраивал там страшенный разгром.
Следовал мужественному девизу — «Беспощадно истреблять врага» — и командир пулеметного взвода младший лейтенант Александр Дятлов, удостоенный впоследствии звания Героя Советского Союза. Не раз я наблюдал, как пулеметчики «выкашивали» цепи гитлеровцев меткими очередями. Однажды в атаке они уничтожили шесть вражеских пулеметных гнезд, а затем огнем истребили более 200 гитлеровцев.
В одной из коротких оперативных заметок наша армейская газета «Суворовец» рассказала о командире батальона капитане Феофане Норике.
Приказ гласил: зайти врагу в тыл и не дать немцам взорвать дамбу, по которой проходит единственная шоссейная магистраль. По вязким болотам проник Норик со своими бойцами на 20 км во вражеский тыл, достиг указанного места и устроил засаду. Едва успели окопаться, как появилась первая колонна немцев. По сигналу комбата ударили автоматы и пулеметы. Через несколько минут вся колонна была уничтожена.
Противник решил любой ценой сбросить смельчаков с дамбы. Несколько вражеских рот бросилось в яростную атаку, но их встретили хорошо организованным огнем и оттеснили. Сейчас же последовала новая атака. Насколько напряженным был бой, можно судить по тому, что почти все офицеры батальона были ранены. Но они продолжали командовать и на пятом часу боя вновь отбросили врага. Фашисты были явно деморализованы. Почувствовав это, капитан Ф.Норик поднял стрелков в атаку, загоняя гитлеровцев в болото. В разных местах завязались рукопашные схватки. Капитан Норик, мастер рукопашного боя, своей отвагой и удалью воодушевлял солдат.
Разгромив противника, батальон капитана Ф.Норика прочно закрепился на захваченном рубеже. Удерживая в своих руках дамбу, батальон ударами с тыла и с флангов сбивал немцев с промежуточных рубежей, дробил и уничтожал их силы по частям.
Мне нечего добавить к этой яркой характеристике, данной боевому офицеру в газетной заметке. Такие высокие морально-боевые качества необходимо воспитывать и укреплять в себе всем командирам. Ибо командирский характер складывается не только из того, что в натуре человеческой заложено, но и воспитывается, совершенствуется в буднях ратного труда, в огне борьбы.
Скажем, умение потребовать вырабатывается в процессе службы, в повседневном общении с подчиненными и становится непреложной чертой командирского характера. Не дело, когда командир, приказывая, нервничает, срывается на крик и брань, пусть даже в тяжелой, может быть, в смертельно опасной обстановке боя. Хорошо и правильно, а главное — наиболее эффективно, если командир диктует свою волю выдержанным тоном, но так, что подчиненному и в мыслях не придет заколебаться.
На фронте нередко приходилось быть свидетелем того, как командиры отдавали приказания, выполнение которых было сопряжено с большими опасностями, порой с крайним риском, когда остаться в живых казалось просто маловероятным. Гвардии старший лейтенант В.Почекулин, роте которого предстояло в сложной обстановке форсировать реку первой, выслал вперед своих лучших бойцов. Направляя их в пекло боя, навстречу шквалу вражеского огня, офицер сказал:
— Ваша задача — зацепиться за берег и уничтожить пулеметное гнездо, которое нам ходу не дает. Это очень надо, товарищи.
И больше ничего не добавил, хотя взглядом попрощался с солдатами. А те после негромкого, хрипло произнесенного «есть» поползли к урезу воды.
Трудные минуты пережил ротный, пока его гвардейцы преодолевали вплавь полоску реки, так и кипевшую от пуль и снарядов. Наверное, ему самому было не легче. Но надо — значит, надо. В тот раз боевое счастье сопутствовало отважным гвардейцам (как и решительному их командиру): они переплыли реку, броском приблизились к пулеметному гнезду, уничтожив его в короткой рукопашной схватке.
Успешно выполнила задачу и вся рота, первой форсировавшая реку. Она проложила путь другим наступавшим подразделениям.
Командир не может терпеть неисполнения ни в большом, ни в малом, не может прощать людям, забывающим о чувстве долга. Все эти понятия укладываются в кратких строчках устава, обязывающих военного человека к беспрекословному исполнению приказания в срок. Требовательный командир — лучший командир.
Любое распоряжение командира должно выполняться безоговорочно — так велит устав, так оно и есть в жизни. Хорошо, когда уставная исполнительность сливается воедино с желанием, когда к чувству долга прибавляется стремление души. Эта искра вдохновения удваивает силы воина.
С таким вдохновением выполняли гвардейцы приказы своих любимых командиров — Н.Боронина, Г.Бушмакина, А.Дятлова, М.Лазарева. А любили подчиненные этих офицеров за беззаветную храбрость, за кристальную честность, за высокое благородство. И достаточно было одного слова, даже одного выразительного жеста, взгляда такого командира, чтобы солдаты бросились вперед, на опаснейшее дело, из которого не все выйдут живыми. Это не ради красивого словечка сказано, это правда фронтовой жизни. Мне и нынче зримо представляется, как по взмаху руки офицера солдаты мигом выскакивают из окопов, устремляются навстречу огню.
Командир в силу своего служебного положения, как на открытой вышке, — всем виден. Каждое его слово и любой поступок получают в массе воинов определенный резонанс. С какой же готовностью бросаются воины исполнять приказ командира, в котором они привыкли видеть человека чести и мужества, когда они, попросту говоря, любят командира (а любят командиров не за красивые глаза, а за их воинское умение и боевую дерзость).
Все, о чем я здесь рассуждал, просто и взволнованно выражено в солдатских письмах. Они без философии. Да и в этих моих заметках, собственно, нет претензии на научно-методический трактат, в них высказаны лишь отдельные мысли.
Вместе с фотокарточками однополчан хранится у меня немало писем от людей разных возрастов и профессий, адресованных командирам подразделений нашего гвардейского полка. Бывшие солдаты пишут откровенно, благодарят командиров за то, чему научили, в чем помогли, на что глаза открыли. Между строк искренних посланий почти в каждом из них утверждается, что вот наш командир — человек необыкновенный, что, дескать, хороших командиров много, а такой, как наш, — только один.
Большую радость доставляло мне, командиру полка, вручить кому-то из подчиненных заслуженную боевую награду. И волновался я при этом, наверное, больше самого именинника, торжественно произнося слова:
— От имени Президиума Верховного Совета СССР и командования...
Сердечно поздравляя однополчанина, по-братски обнимая его, я вспоминал, что знал об этом человеке, и с гордостью рассказывал о нем другим. В день награждения непременно, бывало, загляну в землянки такой-то роты, чтобы побеседовать с гвардейцами. Исполнить ритуал вручения ордена и сказать надлежащую речь перед строем полка в боевых условиях далеко не всегда удавалось. Разговор у нас обычно получался интересным и хорошим, по-моему, очень нужным. Как и мне самому, участникам беседы человек, удостоившийся ордена, открывался как-то по-новому: знали ведь его, в атаки вместе ходили, ели из одного котелка, спали в одном окопе, был он с нами рядом, ну совсем обыкновенный, а вот, оказывается, настоящий герой!
Так было, когда я вручал орден Красной Звезды командиру роты гвардии лейтенанту Михаилу Лазареву, молодому офицеру, с которым довелось пройти значительную часть боевого пути. В то время, осенью 1944 года, нам с Мишей было по двадцати одному году. Новый орден засверкал на груди Лазарева, он прибавился к боевым наградам, полученным молодым ротным раньше.
В тот день и час в штабном блиндаже собрались офицеры, в основном те, которые были заняты там служебными делами. Вызвали с передовой награжденного.
— Товарищ гвардии майор, гвардии лейтенант Лазарев по вашему приказанию прибыл! — доложил он, войдя в наш блиндаж.
Присутствующие офицеры вытянулись, залегла тишина. Лазарев догадался, что вызвали не для «накачки» (что тоже бывало), и его мальчишеское лицо начало проясняться улыбкой. Стоял он перед нами в застиранной, полинялой гимнастерке, в такой же пилотке, подбитой ветром, с непременным спутником пехотного офицера на передовой — автоматом. В полумраке блиндажа кому-нибудь, не знакомому с ним, показался бы солдатом-первогодком. Но мы-то знали, каков он, этот паренек с лейтенантскими погонами на плечах!
Вручив правительственную награду, сказав при этом, что в таких случаях положено, я прикрепил орден к гимнастерке офицера.
Потом добавил, уже менее официально:
— Носи с достоинством. Бей врага еще крепче.
Он ответил:
— Служу Советскому Союзу!
Потянулись к нему руки, каждому хотелось поздравить боевого товарища с наградой. Послышались произносимые вполголоса грубовато-ласковые фразы: «Оставь место на груди — орденок-то не последний», «С кого-то сегодня причитается — русских обычаев никто не отменял», «Обмыть положено!..».
Лазарев благодарил за поздравления, за добрые слова. На шутки и он ответил шутливо. Раскрыв планшетку с картой, постучал ногтем по целлулоиду:
— Русский обычай исполню в этом вот городке, как только возьмем его. Там, по сведениям разведки, два пивзавода.
Минуты проявления чувств боевого братства длились, однако, недолго. Ими, между прочим, сумела воспользоваться фронтовой фотокорреспондент Галина Санько, появившаяся невесть откуда и заснявшая момент вручения награды. Телефонный звонок напомнил, что пора заканчивать своеобразный перерыв в боевой работе и приступать к дальнейшим неотложным делам. Мы с офицерами штаба опять склонились над картами и документами, лейтенант Лазарев, закинув автомат за плечо, пошел по траншее в расположение своей роты.
А мои мысли, занятые предстоящей боевой задачей, нет-нет да и возвращались к офицеру, побывавшему только что в блиндаже.
Об отваге гвардии лейтенанта в боевой обстановке можно было говорить лишь эпитетами превосходной степени — он проявил не однажды изумительную, самоотверженную, отчаянную храбрость.
Вспомнить хотя бы последний бой... Рота Лазарева поднимается в атаку, а над полем завывают пули противника. Другие наши подразделения залегли, обнимая землю-матушку... И первым вскочил на ноги, лихо взмахнув автоматом, конечно же сам лейтенант. Росточка он небольшого, а тут фигура его видится богатырской. Гвардейцы вскакивают вслед за ним, бегут, опережают его, и каждый старается прикрыть собой командира. В атаке равняются по передним — поднимаются, движутся решительным броском вперед и другие роты. А потом, когда уже овладели вражеской траншеей, кто-то говорил, прерывисто дыша: «Вишь как взбудоражила весь полк лазаревская атака!» И событие вполне достойно того, чтобы если не официально, то в солдатской молве присвоить ему наименование по фамилии храброго офицера — лазаревская атака.
По-юношески выглядит Лазарев, и немного ему лет от роду, но ротой управляет с большим тактическим мастерством, свойственным командирской боевой зрелости. Когда полк, вырвавшись далеко вперед, временно оказался в трудном положении, не кто иной, как Лазарев проявил ценную боевую инициативу. Маневрируя взводами, возбуждая шум огнем то там, то здесь, привлек к себе внимание и усилия противника — тем самым прикрыл действия других наших подразделений, дал им возможность развернуться и ударить. В представлении к ордену в числе других его достоинств было отмечено: «...думающий командир».
Как и многие офицеры ускоренной выучки военного времени, Лазарев показал на фронте незаурядные командирские способности, хотя в свое время в мечтах связывал судьбу только с родным Усть-Катавским вагоностроительным заводом, где работал токарем, где трудились его отец и дед. Да, собственно, и на войне Михаил не расставался с этой мечтой: потомственный рабочий паренек, он добросовестно выполнял воинский долг, но думал о том, как вернется на завод. Как-то признался друзьям, что во время ночных обстрелов и бомбежек ему снится грохочущий всеми своими станками заводской цех. Говаривал: «После войны, если останусь жив и цел, поеду в Усть-Катав, встану к своему токарному, и ничего мне, братцы, больше не надо...»
Не могу не вспомнить еще об одном товарище, награжденном за боевое отличие, — о ротном парторге Ф.Сухареве. Вручать ему орден пришлось в госпитале, где он лечился после шести «дырок», полученных в одном бою — в яростной рукопашной схватке с гитлеровцами. Я уже упоминал о том подвиге гвардии старшины Фрола Сухарева. Когда в разгар рукопашного боя на командира роты накинулось сразу семеро фашистов, Сухарев своей грудью прикрыл офицера. Вслед за тем гвардии старшина троим гитлеровцам раскроил черепа прикладом автомата, двоих скосил меткой короткой очередью. В таком бою не только наносишь, но и получаешь удары. Но лишь после шестого ранения отважный гвардеец покинул поле боя: он упал, истекая кровью, санитары оттащили его в безопасное место.
Несколько времени спустя, проведав гвардии старшину в прифронтовом госпитале и вручив ему орден, я написал для нашей армейской газеты «Суворовец» статью, в которой были такие строки: «Здоровье нашего однополчанина-героя идет на поправку, и скоро он снова придет в часть. Трепещи, враг! Фрол Сухарев возвращается в родной полк, возвращается с еще более лютой ненавистью, горя желанием мстить за свою кровь, за кровь своих братьев!
У нас, гвардейцев, есть свои традиции. Это — безудержная отвага, порыв вперед, высокая дисциплинированность, уверенность. Дан приказ «Вперед!» — гвардейцы прорвут оборону врага, огнем зальют немцев. Выйдут патроны и снаряды — в рукопашной схватке сломят врага, зубами перегрызут глотки фрицам и вырвут победу!»
Искушенный да грамотный нынешний читатель, возможно, улыбнулся бы, попадись ему сейчас в руки номер «Суворовца» за 10 октября 1944 года со статьей командира полка гвардии майора Третьяка «Высоко держать гвардейскую славу!». И стиль показался бы нескладным, и тон несколько крикливым (почти после каждого предложения восклицательный знак), и язык, засоренный словами просторечья... Против подобной критики трудно было бы возражать. Я и сам теперь так бы, наверное, не написал. Но тогда, когда наши сердца были переполнены клокочущей ненавистью к врагу, когда каждый из нас — и солдат, и командир — в бою действительно пускал в ход не только оружие, но и кулаки, просторечные, запальчивые фразы довольно точно выражали мысли и чувства и восклицательные знаки стояли, пожалуй, на местах.
Так же примерно беседовал с фронтовиками парторг роты гвардии старшина Сухарев, воодушевляя их на боевые дела, а когда наступила решительная минута, подкрепил слова личным примером, геройским поступком.
Меня, как командира полка, всегда интересовало состояние партийно-политической работы в подразделениях. Когда, бывало, спросишь об этом командира роты гвардии капитана Боронина, он с видимым удовольствием, с подробностями рассказывал о проводимых мероприятиях — коллективных читках газет, беседах, собраниях накоротке, а в заключение веско добавлял:
— У нас же не кто-нибудь парторгом, а Сухарев Фрол Фролович!
И этим вроде бы все было сказано — так считал ротный.
Кое-что мне случалось видеть и слышать самому. Думаю, что формы и методы работы ротного парторга были правильными.
«Коммунисты, вперед!» — этот боевой клич парторга страстно звучал и воплощался в боевых делах, когда роте гвардии капитана Воронина предстояло идти в атаку.
В период непрерывного 400-километрового наступления наряду с другими подразделениями много сил потеряла и рота Воронина — осталось в ее строю десятка полтора стрелков. А членов и кандидатов партии — всего несколько. После изнурительного марш-броска ночью через болотные топи роте в числе передовых подразделений предстояло форсировать реку. Физически и морально люди настолько выдохлись, что некоторые с трудом могли держаться на ногах.
— Коммунисты, вперед! — воскликнул Сухарев.
Охрипший, надорванный голос могли не расслышать, и он взмахнул рукой с зажатым в ней автоматом, дублируя свой призыв столь выразительным жестом.
Горстка воинов-коммунистов во главе с Сухаревым решительным броском выдвинулась к урезу воды и под огнем противника начала переправляться через реку на плотике. Увлеченные их примером, пошли вперед все солдаты. И вскоре рота уже вела бой на противоположном берегу, зацепившись за бугорки и кустики крохотного плацдарма. Сухарев отличался обаятельной простотой и неиссякаемым юмором. Будучи в составе пехотного десанта на танках, он мог, понадежнее усаживаясь около башни, шутливо бросить: «Ехать, оно все-таки лучше, чем пешком... Занимай плацкартные места, ребята!» И солдаты, посмеиваясь, облепляли холодную, подрагивающую от работающих двигателей броню, и уже не таким страшным делом представлялся им грядущий бой, когда они ворвутся верхом на танках в населенный пункт, занятый врагом.
Умел парторг поступить и так. Во время атаки, на бегу заприметив прячущегося в воронке необстрелянного солдата, вытащил его за ворот, дал по праву старшего брата крепкого подзатыльника: «Ты что же хоронишься, сук-к-кин кот? А фрицев бить кто за тебя будет? За мной!» Словно бы «за ручку» провел, протащил его через все поле атаки, пронизанное огнем. Научил кое-чему. А про минутную отсидку в воронке не сказал, на людях не вспомнил. За подзатыльник же солдат не обиделся, только почесал то место, ухмыльнувшись, когда бой стих.
Таков Сухарев, парторг роты. С большим уважением отзывался о Фроле Фролыче командир подразделения, во всем слушались его, принимая на веру каждое слово, солдаты. Какой же радостью было вручить такому отличному воину, коммунисту, заслуженную боевую награду!
Гвардейцы наши постоянно находились на передовой, воевали много, хорошо воевали, и награды не заставляли себя долго ждать. Порой телеграф отстукивал в адрес нашей полевой почты длинную-длинную ленточку с перечислением фамилий офицеров, сержантов, солдат. В той же статье «Высоко держать гвардейскую славу!», напечатанной в дивизионной газете, я писал не только о боевом настрое, о решимости и доблести однополчан, но и делился с читателями своей радостью по поводу награждения большой группы гвардейцев полка: «Недавно в нашей части состоялся праздник. От имени Президиума Верховного Совета СССР сорока семи отважным воинам — героям наступления были вручены ордена и медали».
Не слишком пышно был обставлен тот праздник, отмечавшийся в нескольких километрах от передовой, но значение имел огромное. Стоял на лесной поляне четкий строй — побатальонно и поротно. Вызываемые к месту вручения наград отчеканивали шаг по травянистой, схваченной первыми заморозками земле, проходили под сенью гвардейского Знамени... Волнующие, незабываемые минуты торжества победителей.
Когда подошел командир батальона гвардии майор Боронин, награжденный орденом Красного Знамени, я, передавая коробочку, пожимая его руку дольше и крепче, чем обычно принято, не мог сдержать своих чувств. И повторял сбивчиво при этом: «Поздравляю тебя, Коля... вас, Николай Андреевич!..»
Славный орден с красно-белой муаровой лентой, засверкавший на груди офицера, напомнил мне о проведенном и выигранном им бое — будто кинопередвижка подкатила сюда, на поляну, и я велел «прокрутить» боевой эпизод еще раз.
В том бою в районе крупного вражеского опорного пункта на Видземской возвышенности стрелковый батальон Боронина разгромил несколько артиллерийских подразделений противника на огневых позициях.
Батальону, двигавшемуся в головном отряде, была поставлена задача оседлать развилку дорог и в дальнейшем наступать на населенный пункт. Сосредоточив свою артиллерию в лесу, что севернее населенного пункта, немцы всеми силами старались удержать большак. С приближением батальона они открыли по нему шквальный огонь. Комбат верно сориентировался в обстановке и принял решение внезапными фланговыми ударами зажать врага в клещи.
Тактический остроумный замысел был блестяще осуществлен. Старший лейтенант Шемякин повел свою роту лесом, в обход справа, лейтенант Сизов стремительно проскочил с подразделением болото у дороги. В лесу обе роты соединились, действительно стиснув противника в клещах. В результате около 200 гитлеровских трупов осталось на поле. Батальон захватил 20 орудий, в том числе четыре 155-мм пушки, 80 лошадей, большой обоз с военным имуществом, взял несколько десятков немцев в плен. К этому следует добавить факт совершенно изумительный, может быть, равнозначный еще одной победе: атакующий батальон не потерял в бою ни одного солдата!
Победу обеспечили стремительность маневра, смелый бросок сквозь зону артиллерийского огня, внезапность фланговых ударов, а также боевая дерзость командира.
ГЛАВА 7