— Огнеметы наши, уральские! Своими руками их недавно делал.
Переводчик снисходительно рассмеялся и, тыкая пальцем в огнемет, спросил:
— Это есть оружие самодельное?
— Да не самодельное! Чего мелешь-то? — возмущенно возразил Чугунов. — Я говорю: своими руками делал их на заводе. А заводище у нас... поди, и у вас такого нету! Я всего месяц как с Урала. Работал слесарем-сборщиком на заводе, нынче вот служу-воюю в тутошней энской части. Ясно?
Солдат говорил запальчиво, сверля иностранцев колючим взглядом.
— Да-да, ясно! Мы очень хорошо вас понимаем... — поспешил заверить переводчик.
Когда они отошли на несколько шагов, Чугунов проговорил сквозь зубы:
— Хрен вы нас понимаете!
В том же духе высказались и другие солдаты.
Пока иностранцы топтались неподалеку, на позиции противотанковых пушек, я имел возможность послушать дальнейший солдатский разговор.
Чугунов по-прежнему оставался в центре внимания. Солдаты, особенно которые постарше, интересовались, что там да как нынче на Урале.
— А ты, Николай Семенович, как до сего времени в тылу задержался? — спросил один из солдат. — Или бронь имел?
— Имел, — вскользь бросил Чугунов. Затем пояснил: — У нас на заводе многие ее имели, которые по шестому разряду работали.
— Ну а потом что же?
— Что да что...
— Объясни людям толком: почему бронь сняли, ежели у тебя шестой разряд? Как очутился в «тутошней энской части»?
Последние слова, перенятые у самого Чугунова, вызвали смех.
Когда опять посерьезнели лица, Чугунов стал рассказывать:
— Работали мы, значит, и с завода нас никуда не выпускали. Бронь. Ну а нам так думалось: все мужики на фронте воюют, почему мы должны отсиживаться в тылу? Лично я выучил свою женку слесарить. Присвоили ей разряд (не шестой, конечно, пониже), и встала она в сборочном цеху на мое место. Так мы дома и договорились: она, Аня, становится вместо меня — я прошусь на фронт. Ребят у нас двое, оба в детсадике при заводе. По моему примеру и другие наши рабочие обучили жен разным специальностям. После чего пошли мы, человек двадцать, прямо к директору. Отпускай, говорим, на фронт, замену на рабочих местах мы себе подготовили. Он — ни в какую, а мы — на своем! Полдня мы с ним ругались, а потом еще в завкоме, и вышло по-нашему.
Чугунов достал кисет, собираясь свернуть цигарку. Его угостили папиросой. Он быстро закурил и продолжал свой рассказ, видя, что он интересует многих: вокруг собралась уже порядочная толпа армейского люда.
— Прослышали о нашем деле на других заводах, пошли по такому же пути: мужики обучали и ставили жен к станкам, а их самих, мужиков, отпускали на фронт. С детишками трудно было: куда их всех девать — никаких садов и яслей не хватит. Тогда додумались собирать малышей нескольких семей в один дом — в такой, где хозяйка-старуха на производстве уже не работает, да и дед — дома. И картина такая, значит, получается: в одних квартирах совсем пусто, потому как мужик на фронте, а жена сутками на заводе, в других же — шум и гам, ведь по десятку-полтора детишек собиралось. У нас на заводе большой рабочий поселок, так он сделался похожим на единый лагерь. Не то что до войны, бывало, каждая семья сама по себе, а все семейства, весь поселок одним порядком. Вот как у нас тут в полку — все по команде да по приказу, — так и там. Тут вон артиллерийская канонада гремит не переставая, а там, как сейчас вижу и слышу: завод наш железом лязгает, огнем пышет — день и ночь, день и ночь...
Во время войны мне не привелось бывать в тылу (все время на фронте), но рассказ Николая Чугунова вызвал в воображении живую картину того, как и на Урале, и в Сибири, и в Средней Азии, и в других краях необъятной земли тыл страны живет и трудится единым лагерем. Живет в лишениях и нехватках, трудится без устали.
Могли ли уяснить себе все это иностранцы, побывав на одном из участков фронта?
Болдуин впоследствии написал несколько статей в своих газетах, рассказав довольно объективно о встречах и беседах на фронте.
Наверное, иностранные журналисты увезли с собой твердое убеждение, что русские воюют стойко и храбро, хорошо знают противника, готовятся к решительным наступательным боям. Да что из того? Когда солдаты говорили разочарованно: «Мы думали, они приехали открывать второй фронт...», мне было трудно вразумительно ответить на этот «наболевший вопрос». Как подчиненным, так и самому себе.
Зимой 1942/43 года, закованной лютыми морозами и пронизанной свирепыми ветрами, наших людей согревали добрые вести о славной победе советских войск в Сталинградской битве. Когда сражение развивалось, охватывая огромные расстояния и контингенты войск, в землянки и блиндажи связистов набивалось народу битком. У связистов кроме штатных радиосредств были еще и свои — довольно мощные приемники, собранные из узлов и деталей трофейной техники. Во время ожидаемых и желанных всеми передач «В последний час» самодельные приемники гремели голосами московских дикторов так звучно, что, наверное, противнику было слышно. Радисты посмеивались: пусть, дескать, фрицы тоже слушают, как бьют их армию под Сталинградом!
Сводки Совинформбюро и передачи «В последний час» тут же, у радиоприемников, конспективно записывались, и потом агитаторы, как глашатаи добрых вестей, несли их в окопы, на огневые позиции переднего края. Радостно звучали повсюду голоса агитаторов:
— За шесть недель Красная Армия уничтожила одиннадцать и разгромила шестнадцать вражеских дивизий!
— Освобождены тысяча шестьсот населенных пунктов!
— Завершена ликвидация окруженной группировки! В плен взяты сто тысяч немцев, среди них двадцать четыре генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом!!!
Тогда начавшийся 1943 год еще не получил своего названия «год коренного перелома», оно, как известно, утвердилось за ним после издания приказа И.В.Сталина, подводившего итоги наступательной операции в междуречье Волги и Дона. Но люди понимали, что под Сталинградом произошли великие, поворотные события. И хотя сражения все еще бушевали в глубине нашей страны, люди с уверенностью говорили, что отныне война пойдет на запад.
К нам в полк прибыли двое сталинградцев — майор и капитан. Оба недолго лечились в госпитале после ранений, а потом получили назначение сюда. Сразу же по прибытии они сделались дорогими гостями в каждой землянке, у каждого вечернего костра. Наши гвардейцы, обстрелянные и опаленные во многих боях, конечно, знали, какова она, война, но с огромным интересом слушали рассказы новых своих однополчан, участвовавших в боях под Сталинградом. На лицах слушателей, этих бывалых фронтовиков, застывало выражение почти детской любознательности, когда начинал рассказ один из сталинградцев.
Победа под Сталинградом была в те дни главной темой солдатских разговоров. Радостную, вдохновляющую мысль о Сталинграде каждый из нас носил в душе как талисман веры и победы. С гордостью и восхищением называли наши гвардейцы имена прославившихся в Сталинградской битве советских полководцев Г.К.Жукова, К.К.Рокоссовского, Р.Я.Малиновского, А.М.Василевского, А.И.Еременко, В.И.Чуйкова, комдивов Л.Н.Гуртьева, И.И.Людникова, А.И.Родимцева. С теплотой и любовью передавали мы друг другу рассказы-легенды о подвигах Якова Павлова, возглавлявшего оборону дома-крепости, снайпера В.Зайцева, уничтожившего до батальона фашистов, Рубена Ибаррури, достойного сына председателя ЦК Компартии Испании, погибшего в бою за советскую землю.
Выступая перед личным составом в подразделениях, политработники страстно и убежденно говорили о величайшем военно-политическом значении победы под Сталинградом, о начале коренного перелома в ходе войны.
Увеличилось количество писем, приходивших на фронт. Почтальоны ежедневно приносили в батальон целые вороха конвертов-треугольников. Солдаты, по обыкновению делившиеся друг с другом домашними новостями, говорили, что отовсюду теперь только и пишут о Сталинграде.
Получал и я такие письма от незнакомых людей, тружеников тыла. Авторы писем не знали, разумеется, на каком фронте мы воюем, но призывали ускорить темпы наступления, бить врага повсеместно так, как под Сталинградом. Как хотелось броситься поскорее в атаку! Как мечталось о крупном наступлении и на нашем фронте, чтобы все загорелось и загремело вокруг! Мне даже снилось, что вот двинулись уже по этим заснеженным полям мощные ударные силы. А когда вспыхивала очередная перестрелка между двумя батареями, я с волнением и надеждой прислушивался, гадая, не начало ли это артподготовки, вестника большого наступления.
Несколько месяцев мы стояли в обороне, и 147-й километр Московско-Минского шоссе опостылел всем нам до крайности, хотя природа в тех местах замечательная, а лето выдалось погожее. Взглянуть на все глазами стороннего наблюдателя — так просто курорт. Но кто мог тогда хоть на минуту забыть о войне? «Лучше бы самый страшный и жестокий бой, чем вот так загорать в обороне», — сетовали гвардейцы, копаясь в своих земляных жилищах.
В Гжатске люди тоже устали ждать. Советские войска находились совсем близко, а в городе хозяйничали оккупанты. До своих, до свободы — рукой подать! Да не дотянуться... Когда надолго затихала вялая артиллерийская перестрелка, жители Гжатска начинали терять надежду на скорое освобождение. Об этом рассказывали нам проникавшие каким-то чудом через фронт «ходоки». По лесным чащобам и топким болотам, с большим риском для жизни приходил к нам какой-нибудь старикан или подросток — убедиться, что советские войска на месте, отнести землякам добрую весть, как гостинец в котомке. А нас те «ходоки» снабжали информацией о противнике. Сердце кровью обливалось, как послушаешь, бывало, посланца с той стороны, его рассказ о мучениях советских людей.
К наступлению готовились долго и основательно. Одновременно совершенствовали оборону, зная, что гитлеровцы вновь попытаются продвинуться к Москве и не пожалеют для этого ни сил, ни средств, ни людей.
Требования к войскам неуклонно повышались. Посетивший дивизию командующий Западным фронтом генерал-полковник И.С.Конев раскритиковал нашу оборону, считая ее недостаточно развитой, и приказал в течение ближайших недель дополнительно выполнить большой объем инженерных работ. Требования были тогда очень строгими. За упущение в организации обороны был снят с должности прежний командир дивизии, его место занял полковник А.Т.Стученко. Не обошла гроза и других офицеров, в чьей деятельности командующий усмотрел существенные недостатки.
Нам была поставлена задача сделать оборону глубоко эшелонированной, отрыть много новых траншей полного профиля, укрепить различными инженерными сооружениями танкоопасные направления. Мы трудились в поте лица днем и ночью. Даже на каждого офицера определялось ежесуточное задание — лично отрыть пять метров траншеи полного профиля.
Побывавшие вскоре в дивизии офицеры вышестоящего штаба положительно оценили наши старания и доложили об этом командующему. Достроенная, усовершенствованная оборона и самим нам теперь нравилась, придавала больше уверенности. Три позиции траншей, надежные укрытия, минные поля с завалами, с различными «сюрпризами» для вражеских танков — все это делало оборону поистине неприступной.
Принявший дивизию полковник Андрей Трофимович Стученко много приложил ума и сил, чтобы укрепить позиции частей и подразделений в обороне, провел большую работу по подготовке к наступлению. Как раз тогда в войсках внедрялся новый приказ Ставки по тактике наступательных действий, требовавший отказаться от глубоко эшелонированных боевых порядков, от сковывающих и ударных групп, а строить атакующие боевые порядки в линию, цепь, движущуюся вплотную за огневым валом артиллерии. И Андрей Трофимович настойчиво, с большим командирским и педагогическим мастерством учил подчиненных офицеров наступать по-новому.
Новшество, рожденное боевым опытом и подлинно творческими исканиями, закрепленное приказом, нашло в войсках широкое применение. С воодушевлением встретила его офицерская молодежь, уже понюхавшая пороху, к которой относился тогда и я, девятнадцатилетний комбат. На полевых занятиях, проводимых в недалеком тылу, мы трудились с большим вдохновением, обучали свои подразделения и учились сами.
Как же было не оценить того, что ясно виделось фронтовику с первого взгляда! Двигаясь раньше в атаку эшелонированным в глубину боевым порядком, подразделение подставляло себя под прицельный огонь противника, несло потери. Иное дело — идти в атаку цепью, прижимаясь к огневому валу своей артиллерии. При наличии резерва (что новым приказом предусматривалось) цепь способна преодолеть сравнительно неглубокую оборону немцев вполне успешно. Преимущество нового построения еще и в том, что офицеры — взводные, ротные и даже комбаты, — идущие сразу за цепью, могут активно влиять на ход боя. Боевые порядки становятся более управляемыми, маневренными.
В зимних боях на гжатском направлении мы впервые испытали тактическое нововведение и убедились в его многих выгодах. Уменьшились потери, особенно в пехоте, повысились темпы наступления, теми же штатными средствами подразделения могли более эффективно воздействовать на противника огнем.
Несколько лет спустя мне довелось писать на эту тему дипломную работу при окончании академии, и я выполнил задание быстро, так сказать, на одном дыхании. Очень уж близкой оказалась тема, а фактический материал в избытке хранила память.
Фронт стабилизировался надолго. Передний край, нейтралка, проволочные заграждения, минные поля — казалось, все это сковано январскими морозами. На самом же деле каждые сутки обороны были заполнены активной боевой деятельностью. В нашем батальоне и в других частях дивизии в этот период приобрело широкие масштабы снайперское движение. Винтовкой с оптическим прицелом в короткое время овладели многие солдаты и сержанты. Соревнуясь с товарищами в огневом мастерстве, выдержке, боевой сметке, каждый стремился увеличить свой боевой счет. «Охота» на врага шла днем и ночью, в любую погоду.
В число прославленных мастеров снайперского огня вышел и наш однополчанин сержант Махмуд Амаев. Он один истребил 186 гитлеровцев, то есть вывел из строя почти батальон! Когда мы с ним встретились, на его груди сверкали ордена Красного Знамени и Красной Звезды, несколько медалей. Амаев как раз готовился к выходу на очередное задание. Тщательно проверил он перед этим свое оружие — винтовку с гравировкой: «Бесстрашному снайперу Амаеву от Военного совета Западного фронта».
В середине февраля 1943 года число гитлеровцев, уничтоженных нашими снайперами, перевалило за 3 тысячи. А всего за время обороны — с апреля 1942 года по февраль 1943 года — гвардейцы дивизии уничтожили более 15 тысяч вражеских солдат и офицеров, разбили около 200 блиндажей и дзотов.
В дни обороны мы ежедневно и напряженно занимались боевой подготовкой. Учились все — от рядовых солдат до комдива с его штабом. Люди понимали, что скоро настанет час, когда надо будет все воинское мастерство, всю силу оружия обрушить на врага в наступательных боях.
И вот оно началось... 16 февраля 1943 года дивизия получила приказ выступить в направлении деревни Сашино Гжатского района. Предстояло совершить тяжелый форсированный марш в 40 км. Колонны двинулись вперед. А ночью разыгралась суровая февральская вьюга. Дороги перемело высокими сугробами. Ветер сбивал с ног, снег слепил глаза. С трудом давался каждый шаг — ведь надо было идти с полной боевой выкладкой, тянуть за собой санки, тяжело нагруженные боеприпасами и снаряжением. Но как ни свирепствовала вьюга, какие ни встречались трудности на этом пути, гвардейцы прибыли в назначенный район в срок, в полной боевой готовности.
Несколько часов отдыха восстановили силы бойцов. Оставшееся время было использовано для подготовки к бою. Солдаты готовили оружие и боевую технику, командиры проводили рекогносцировку местности, обдумывали способы и варианты предстоящих боевых действий.
Мысленно мы, офицеры, не раз хаживали в атаку, проходили с боем километры огненного пути, который лежал перед нашими подразделениями и который станет для многих из нас судьбой.
Боевой приказ был получен и объявлен в частях дивизии 21 февраля, накануне 25-й годовщины Вооруженных Сил. Любой праздник на войне отмечался одним — мощным ударом по врагу. А уж в годовщину армии, в день этого славного праздника советских воинов и всего народа, надлежало дать фашистам по зубам как следует.
В полках состоялись предпраздничные и предбоевые митинги.
Подразделения первого эшелона во время митинга выстроились на заснеженной лесной поляне плотным каре. Пламенело в середине гвардейское Знамя. Прибывший к нам генерал А.Т.Стученко, встав на сани, обратился к воинам с короткой, по-боевому страстной речью. Он говорил о боевых традициях нашей заслуженной дивизии, о высоком боевом настрое личного состава перед наступлением, о Гжатске и других землях Смоленщины, ждущих своих освободителей.
— Линию обороны противника предстоит прорывать могучим гвардейским ударом, — говорил далее генерал. — И успех боя будет зависеть от каждого из вас. Дан приказ в атаку — беги вперед, стреляй на ходу, врывайся во вражескую траншею и беспощадно уничтожай фашистов штыком, прикладом, гранатой!..
Его слова отдавались эхом в морозном воздухе и в солдатских сердцах. Люди, сознавая свою ответственность за судьбу Отчизны, высокий долг освободителей родной земли, были морально готовы к бою и рвались в бой.
В полосе предстоящих действий дивизии передний край обороны противника проходил на участке Бровкино, Медведкино, Лукьянцево. Это был важный рубеж гжатского направления. Более года укрепляли его гитлеровцы: отрыли несколько линий траншей полного профиля, соорудили дзоты и проволочные заграждения, поставили обширные минные поля, предельно насытили передний край огневыми средствами. Усиливал их оборону и характер местности. Открытые подступы к траншеям обеспечивали фашистам широкий фронт обстрела, под многослойным прицельным огнем держался каждый метр земли. Придавая большое значение этому рубежу в удержании гжатского плацдарма, противник выдвинул сюда кадровую 35-ю пехотную дивизию, скомплектованную из «ветеранов восточного похода» — отъявленных гитлеровских головорезов, спаянных круговой порукой совершенных ими кровавых злодеяний и преступлений. В одном из своих приказов Гитлер назвал гжатский плацдарм «пистолетом, нацеленным на Москву», требовал в случае наступления русских упорного сопротивления до последнего солдата.
В ночь на 22 февраля полки дивизии заняли исходное для атаки положение. Утром после часовой артиллерийской подготовки мы поднялись в атаку. Штурм сильно укрепленной вражеской обороны представлял собой весьма сложную задачу. В течение многочасового жестокого боя нашим подразделениям удалось продвинуться вперед лишь на сотни метров. Ожившие огневые точки гитлеровцев, их минометно-артиллерийский огонь затрудняли и сдерживали наступление. Но, как всегда, в боевых порядках гвардейцев нашлись такие люди, которые своей инициативой и отвагой благотворно повлияли на весь ход действий. Выполняя общий приказ о наступлении, эти командиры, политработники, солдаты искали и находили в сложившейся обстановке возможности для нанесения внезапных, разительных ударов по врагу, дрались самоотверженно, не жалея крови и самой жизни для достижения боевого успеха.
Умело взаимодействуя с приданными танками, стрелковая рота старшего лейтенанта В.Березина, вдохновляемая своим лихим командиром, совершила энергичный бросок вперед. Гвардейцы стремительно ворвались на позиции противника и навязали ему рукопашный бой. Они уничтожили больше сотни гитлеровцев и закрепились в первой траншее вражеской обороны.
Некоторое время спустя в другом месте обозначился новый успех. Группа солдат и офицеров во главе с политработником старшим лейтенантом А.Веселовым достигла опушки рощи «Яблоко», глубоко вдававшейся в расположение противника. Связь с командным пунктом была вскоре прервана — группа глубоко вклинилась во вражескую оборону. Возглавлявший гвардейцев политработник решил действовать, сообразуясь с обстановкой. Роща «Яблоко» позволяла контролировать дороги в тыл врага, опушка рощи подходила вплотную к переднему краю гитлеровцев. Удержать рощу — значит расширить прорыв фашистской обороны.
Веселов приказал занять круговую оборону. Круговой она называлась весьма условно, оборонялось здесь всего 16 человек. Эти храбрецы всю ночь вели бой, удерживая занятые позиции. Утром противник повел на них атаку силами двух рот. Гитлеровцы шли, беспрерывно стреляя из автоматов, обтекая рощу с обеих сторон. Их подпустили на близкое расстояние, а потом по команде Веселова гвардейцы открыли уничтожающий огонь из станкового и трех ручных пулеметов, из автоматов. Потеряв много убитыми и ранеными, фашисты дрогнули, залегли. Они повторили атаку и вновь были отброшены. Далее, одна за другой, последовали девять вражеских контратак. И все они были отбиты. К вечеру в группе Веселова в строю осталось всего семеро бойцов. Они экономно расходовали боеприпасы, заботились о раненых товарищах. Стояли насмерть... И выстояли! Их действия сыграли большую роль в прорыве вражеской обороны на подступах к городу Гжатск.
Бои на подступах к Гжатску особенно ожесточились в самый канун годовщины Красной Армии. Гвардейцы наши прилагали все силы, чтобы сокрушить исключительно крепкую вражескую оборону, выбить из рук противника «пистолет, нацеленный на Москву».
К исходу 22 февраля на рубеже Бровкино, Медведкино, Лукьянцево через передний край противника проник с боем лыжный батальон, которым командовал капитан Н.Костырев и где замполитом был майор А.Соколов. Лыжники словно на крыльях перелетели через шквал огня — настолько стремительным был их бросок вперед. Батальон углубился в тыл гитлеровцев и с ходу занял важный в тактическом отношении населенный пункт Лыскино.
Первым ворвался в деревню взвод разведки во главе с лейтенантом Н.Бондариным. Он своими дерзкими действиями буквально парализовал фашистов, державших оборону на околице села. Подоспевшие воины других подразделений батальона действовали столь же внезапно и решительно. Они перебили весь фашистский гарнизон, захватили несколько автомашин с военным имуществом, склад продовольствия.
Прорыв наших лыжников вызвал целый переполох во вражеском тылу. Штаб 35-й пехотной дивизии гитлеровцев, размещавшийся вблизи Лыскино, подготовился к срочному отъезду.
Фашистское командование принимало экстренные меры, чтобы сковать действия лыжного батальона. Из Гжатска и других пунктов противник подтянул резервы, в том числе перебросил на автомашинах финский лыжный батальон. Создав подавляющее численное превосходство, враг предпринимал одну за другой яростные атаки на Лыскино, где закрепились гвардейцы. Атаки пехоты поддерживало около десяти танков.
Полтора часа длился бой. Мужественно и стойко отражали гвардейцы атаки наседавших врагов. Три бешеные атаки захлебнулись под метким огнем лыжников, четвертая завершилась рукопашной схваткой. Когда кончились боеприпасы, гвардейцы действовали штыками, дрались и умирали как герои.
Фашистам, имевшим многократное превосходство в силах, удалось наконец овладеть населенным пунктом Лыскино. В тяжелый момент боя, когда кольцо окружения сжималось, группа лыжников во главе с парторгом капитаном П.Сафоновым прорвалась сквозь цепь фашистов и вышла к своим.
Сохранилась запись радиопереговоров между офицерами батальона Н.Костырева и штабом дивизии в последние минуты боя:
«Давайте больше огня! Противник идет со всех сторон».
«Даем. Укажите, откуда идет противник и в каком составе».
«Противник численностью до батальона выдвигается из района Кузнечики. Дайте огонь на Лыскино, по южной и западной окраинам».
«Следите. Даем залп «катюш». Передайте Костыреву, что он награжден орденом Александра Невского».
«Понятно, понятно».
«Где Костырев и Соколов?»
«Соколов тут. Костырев ранен, но тоже с нами. Противник идет в атаку девятью танками, дайте больше огня на нас».
«Даем. Как ложатся снаряды?»
«Дайте больше огня!»
«Даем, даем».
«Танки от нас в 100 метрах. Загорелись крайние дома...»
«Держитесь. Сосредоточиваем огонь...»
На этом радиосвязь была прервана. Капитан Н.Костырев, майор А.Соколов, все воины лыжного батальона сражались с врагом и погибли в неравном бою как герои. В тылу противника они вызвали немалый переполох, привлекли на себя много вражеских сил, значительную часть которых уничтожили. Серьезные потери были нанесены противнику также нашей артиллерией и «катюшами», когда гвардейцы в последние минуты боя вызвали огонь на себя.
Лыжный батальон свою задачу выполнил. Его решительный, энергичный выход в глубь фашистской обороны открывал широкие возможности для успешного наступления других подразделений и частей. Назрел момент, который при умелом использовании сил мог бы стать началом весьма значительного, масштабного события на нашем участке фронта. И все было бы хорошо, если бы не крайняя осторожность одного из старших начальников да не роковая ошибка наступавших.
Время от времени автору этих записок придется вести разговор об ошибках и упущениях, о безынициативных решениях и горячности действий — обо всем том, что в боевой обстановке стоило большой крови и многих жизней. Забыть суровые уроки войны невозможно, а умолчать о них — нечестно.
Вслед за батальоном Н.Костырева должны были бы так же решительно атаковать противника другие лыжные подразделения, им ведь под силу быстрый маневр по глубоким снегам. В распоряжении нашего комдива имелась целая бригада лыжников, и он порывался ввести ее в бой, а старший начальник никак на это не соглашался. И то, что вот сейчас упускается исключительно выгодный момент обстановки, было очевидным. На НП нашего батальона слышались голоса офицеров:
— Сейчас бы за ними по горячим следам...
— Ударить надо, поскорее ударить!
— А где ж другие братцы-лыжники?
Так говорили в окопах. О чем же думали в штабе? Несколько позже нам привелось узнать о том из рассказа Андрея Трофимовича.
Наш комдив то и дело связывался по телефону с офицерами штаба армии. Но на его настойчивые предложения немедленно ввести в бой лыжную бригаду отвечали отказом. Целесообразность активизации наступления признавали, а поддержать не могли, объясняя только одним: «Хозяин пока не решается...»
Возможность расширить прорыв фронта противника и развить успех наступления до крупных масштабов была упущена. Вместе с тем крайне осложнилось положение батальона Н.Костырева, по сути брошенного на произвол судьбы.
Закрепившемуся в населенном пункте батальону фашисты, конечно, не дали спокойного житья. Начали окружать своими резервами, подтянули танки, артиллерию, стали с разных направлений беспрестанно тревожить атаками. «Так волчья стая приближается с опаской, примеривается, клацая зубами, перед тем как накинуться...» — рассказывал мне впоследствии один из немногих оставшихся в живых офицеров-лыжников секретарь парторганизации батальона П.Сафонов. И вот гитлеровцы ударили по обороне подразделения крупными силами. Понимая, что самостоятельно вряд ли выстоять в неравном бою, Костырев запросил у командования поддержки огнем дальнобойной артиллерии. На его призыв откликнулись сейчас же: наши батареи открыли сильный огонь, рассчитывая поддержать, прикрыть батальон от наседавших гитлеровцев.
Но удар наших батарей вначале пришелся по пустому месту. Батальон, действуя в глубине обороны противника, отклонился от указанного ему направления. Вслед за тем была допущена непростительная ошибка в ориентировании на местности. Координаты, переданные по радио, оказались неверными, и артиллерийское воздействие, естественно, пришлось не по цели.
Немцы тем временем своими настойчивыми атаками уже начали расчленять батальон. Погиб замполит майор А.Соколов, вышли из строя все командиры рот. Подразделениями все труднее становилось управлять.
Стойкость обороны батальона, прорвавшегося в тыл противника и захватившего там населенный пункт, вполне создавала предпосылки для развития широкого наступления на данном участие фронта. Так и было задумано. Но обстановка вскоре изменилась. И если по решению старшего начальника (вернее, из-за его нерешительности) не была введена в бой лыжная бригада, то следовало сообщить об этом комбату, сориентировать его. Комбат мог бы избрать такой способ тактических действий, который обеспечивал бы успех в новой обстановке. Очевидно, требовался такой маневр: скрытно покинуть населенный пункт, уйти в леса, чтобы оттуда наносить внезапные эффективные удары по врагу — тем более что это был лыжный батальон, обладавший хорошей подвижностью на снегу.
Мелкие группы расчлененного батальона выходили к своим, пробиваясь через боевые порядки противника, теряя последние силы, Костырев бросался в самые опасные места, с отчаянной смелостью действовал в рукопашных схватках. Он погиб вместе со своими солдатами.
Офицеры из штаба дивизии впоследствии доверительно нам рассказывали:
— Андрей Трофимович все телефонные провода порвал, настаивая на том, чтобы ввести в бой всю лыжную бригаду.
Да, комдив А.Т.Стученко всеми силами логики старался доказать необходимость быстрейшего развития успеха батальона. Но его веские доводы и страстные слова натыкались на какой-то заслон.
Теперь уже многим стало известно, что воспрепятствовал вводу в бой лыжной бригады генерал Черевиченко, и в кругу офицеров глухо звучал разноречивый, нервный разговор.
Подобные суждения могли возникнуть лишь в исключительном случае, когда чувства горечи и боли переполняют людские души. Возмущение было справедливым, хотя оно, разумеется, не выходило за рамки уставных отношений. А вскоре на наш участок фронта прибыла полномочная комиссия Ставки с целью выяснить причины неудачного, по сути, несостоявшегося наступления и принять меры на месте. Генерал Черевиченко был от должности командарма отстранен.