В 1942 и 1943 годах я воевал в прежней своей должности командира стрелкового батальона, но был уже другим человеком. Будто не год-полтора минуло за время пребывания на фронте, а много лет прошло. И вместе с какими-то определенными чертами характера накрепко утвердилось в душе чувство боевой зрелости. А еще возросло сознание ответственности. Во время войны «командирских нянек» не было. Каждому офицеру без скидок на молодость и неопытность доверялось решение боевых задач и с каждого строго спрашивалось. Командиры (независимо от ранга — полком ли, взводом ли поручено командовать) отвечали за действия своих подразделений головой.
Все фронтовые звенья, сверху донизу, работали надежно — в этом была твердая уверенность. Самостоятельность и целесообразность действий командиров мелких подразделений, стоящих лицом к лицу с врагом, не вызывала сомнений у старших начальников, в вышестоящих штабах. Вместе с тем и взводный, и ротный, и комбат всегда могли рассчитывать на совет и помощь старших в критических ситуациях боя. Старшие начальники, как правило, хорошо знали командиров подразделений по их боевым делам.
Не раз я убеждался в этом. Особенно запомнился случай, когда к нам в часть приехала группа офицеров оперативного отдела армии. Мне довелось быть невольным свидетелем одного разговора. Группа разместилась в полуразрушенном доме, через стенку от нас. Была глубокая ночь, держалось затишье на передовой, но мне не спалось. Любопытства ради заглянул я к операторам. Они не возражали.
Офицеры сгрудились у стола, на котором цветастой скатертью была расстелена рабочая карта. Один наносил цветными карандашами новые условные знаки, другие обсуждали что-то, иногда вступая в спор.
|
|
Сложное построение боевых порядков отражала та штабная карта. Где-то у самого обреза ее заметил я вычерченный карандашом флажок с обозначением «29 гв. сд». В данном масштабе весьма скромное место занимала в гуще войск наша гвардейская стрелковая дивизия. Флажками помельче были помечены полки и уж совсем малозаметными дужками — батальоны.
«Кто тут тебя, комбата, знает?.. — вкралась в голову случайная, немного обидная мысль. — Обозначен ты вон той дужкой величиной с ноготь, вот и действуй: в атаке порывисто, в обороне намертво».
В комнате, где шла напряженная работа, и впрямь никто не обращал на меня внимания. И еще раз где-то ущипнуло за душу: дескать, живого человека и то не видят перед собой, в расчет не берут. Я ушел к себе за переборку и улегся, стараясь поскорее уснуть.
А переборка в том полуразрушенном доме была тонкая — все мне слышно сквозь нее. Вот зашел кто-то в смежную комнату со двора. Говор мгновенно стих, один из операторов доложил:
— Товарищ генерал, по вашему указанию готовится второй вариант...
После некоторой паузы (видимо, генерал бегло окидывал взглядом карту) прозвучало в ответ басисто:
— Ну-с, давайте посмотрим ваш второй вариант...
Разговаривать они стали тише, было трудно уловить смысл коротких, рубленых фраз, да и сон начал меня одолевать. И вдруг сквозь дремоту мне явственно послышались в басистой речи генерала хорошо знакомые фамилии наших комбатов.
— Передвиньте-ка Боронина и Чухомова севернее — вот сюда, ближе к лесному массиву.
Пока офицер переносил условные знаки, генерал молчал, а потом опять:
|
|
— Здесь возможен и желателен охват фланга. Это чей батальон, Третьяка? Намечайте ему задачу выхода в тыл противника.
Гляди-ка, думаю, знает высокое начальство нашего брата не только по номерам подразделений, но и по фамилиям...
Сон у меня как рукой сняло.
Весь фронтовой путь, который выпал на мою долю, я прошел с одной стрелковой дивизией, в числе первых соединений ставшей гвардейской. Мне довелось служить во всех трех стрелковых полках дивизии, а потом удостоиться чести двумя из них командовать — 87-м гвардейским и 93-м гвардейским. 32-я дивизия получила боевое крещение и накопила определенный боевой опыт еще до 1941 года. Отличившись в боях у озера Хасан, стала Краснознаменной. Стойкость, самоотверженность, мужество проявили воины 32-й Краснознаменной стрелковой дивизии в тяжелых боях начального периода Великой Отечественной войны. Вместе с другими соединениями дивизия защищала Москву, ее части героически выдержали натиск гитлеровских полчищ, а потом перешли в решительное наступление, явившееся началом разгрома врага.
Боевая история дивизии прямо и непосредственно связана с рождением Красной Армии. В 1918 году в состав дивизии вошли полки, созданные из партизанских отрядов, петроградских рабочих, крестьянской бедноты. Части дивизии самоотверженно защищали молодую Советскую республику в боях с иностранными интервентами и бандами внутренней контрреволюции. За проявленные на Восточном фронте революционную стойкость и мужество одному из полков (ставшему впоследствии 87-м гвардейским) в 1919 году было вручено Почетное Красное знамя ВЦИК, а за подвиги на Польском фронте он был награжден орденом Красного Знамени.
|
|
В годы становления и развития Советской страны дивизия не раз отличалась на маневрах и учениях, ее личный состав успешно решал задачи боевой и политической подготовки, активно участвовал в социалистическом строительстве, бдительно нес боевую вахту. В довоенное время дивизия трижды занимала первые места в округе, завоевывала переходящие призы и Красное знамя Реввоенсовета.
В 1938 году наша дивизия участвовала в боях в районе озера Хасан. В ожесточенных боях с 5 по 11 августа красноармейцы, командиры и политработники проявили исключительную стойкость, наступательный порыв. На полях сражения ими было совершено множество героических подвигов. 1577 воинов дивизии удостоились орденов и медалей, пятеро из них — капитан Бочкарев, лейтенант Винокуров, младший командир Баринов, красноармейцы Чуйков и Рассоха — стали Героями Советского Союза.
Боевой путь дивизии в Великой Отечественной войне начался в октябре 1941 года под Москвой. Частям была поставлена задача на оборону рубежей, один из которых проходил по священному Бородинскому полю.
За период оборонительных боев под Москвой наша дивизия нанесла гитлеровским захватчикам большой урон. Было уничтожено около 200 танков, 25 бронемашин, более 400 орудий и минометов, 225 автомашин, истреблено свыше 10 тысяч вражеских солдат и офицеров.
В обороне, в тяжелых боях зрели и крепли потенциальные силы наступления. В том, что оно вот-вот начнется, все были уверены. О том же свидетельствовали и выдвигаемые в районы боевых действий весьма значительные резервы.
Приказ о наступлении был воспринят в войсках с большим воодушевлением.
Наша дивизия получила задачу: прорвать сильно укрепленную полосу противника в районе Деткоммуны. В январские морозы, при сложнейшей обстановке в течение двух суток воины взламывали инженерные заграждения, подавляли огневые средства, уничтожали живую силу противника. В тесном взаимодействии всех родов оружия полки пробили брешь в обороне врага. Это дало возможность ввести в прорыв ударные части армии, развивать успех наступления, первого крупного наступления в Великой Отечественной войне.
За время наступательных боев зимой 1942 года наша дивизия освободила от немецко-фашистских оккупантов более 200 населенных пунктов, уничтожила до 6 тысяч солдат и офицеров, захватила большое количество военной техники и снаряжения.
В героическом сражении под Москвой советские воины разгромили отборные фашистские полчища, нанесли врагу первое крупное поражение, развеяв миф о непобедимости гитлеровской армии. Достойный вклад в этот ратный подвиг защитников Родины внесли воины нашей стрелковой дивизии, преобразованной вскоре после этих боев в 29-ю гвардейскую.
Весной 1942 года, после успешных, хотя очень тяжелых боев нашего первого наступления, дивизия сосредоточила основные усилия вдоль Минского шоссе, на 147-м километре. Впереди был Гжатск.
Западный фронт завершил выполнение поставленной ему незадолго перед этим задачи по разгрому юхновско-моссальской группировки врага. Предполагалось главным ударом на Вязьму, во взаимодействии с войсками Калининского фронта, окружить можайско-гжатско-вяземскую группировку немецко-фашистских войск, одновременно частью сил развивать наступление в направлении Шаховская, Гжатск.
5-й армии предстояло прорвать оборону противника, опиравшуюся на полосу укреплений по западному берегу рек Лама, Руза и Нара. А оборона эта была крепкой и развитой. За первой оборонительной полосой на расстоянии 8 — 10 км находилась вторая, а за ней в 18 — 20 км — третья. Города и поселки, такие, как Шаховская, Поречье, Гжатск, были превращены в сильные опорные пункты и настоящие цитадели. На основных, наиболее угрожаемых направлениях гитлеровцы возвели искусственные ледяные валы, в лесных массивах соорудили крупные завалы, оплетенные колючей проволокой и окруженные минными полями.
Войска правого крыла Западного фронта, в составе которого наступала 5-я армия, прорвав оборону противника на реках Лама и Руза, развивали успех. 20 января частями армии был освобожден город Можайск. К концу месяца ее дивизии и полки продвинулись вперед на 50 — 70 км и вышли к заранее подготовленному оборонительному рубежу противника. Попытки преодолеть его с ходу результатов не дали. Войскам, взаимодействовавшим в операции Западного и Калининского фронтов в течение января — апреля, не удалось полностью разгромить ржевско-вяземскую группировку противника, овладеть Ржевом и Вязьмой. Фронт стабилизировался.
Как раз в это время я прибыл в дивизию из госпиталя. Встретили меня радушно, как бывалого фронтовика, но попотчевать особо было нечем. На паек выдавались сухари, в приварок шла конина. Было холодно и голодно. В таких условиях какая же поправка после лечения? Вместо того чтобы окрепнуть, организм ослаб. Открылись раны.
Возвращаться в госпиталь я наотрез отказался. Мне предложили должность ротного командира в учебном батальоне — в этом сметливые кадровики усматривали две пользы: во-первых, у фронтовика есть чему поучиться другим, во-вторых, ему самому на первых порах полегче будет, пока раны заживут. И я охотно согласился принять учебную роту, временно забыв о том, что до ранения исполнял обязанности комбата. Только бы не отправили в госпиталь долечиваться, только бы оставили на фронте.
Редко, но бывают на войне и праздники. Одним из них явился день, когда дивизии вручали гвардейское Знамя, заслуженное ею в наступательных боях под Москвой. Несмотря на тяжелую, напряженную обстановку на фронте, с переднего края вывели лучшие подразделения, которым выпала честь представлять на торжестве весь личный состав дивизии.
Огласили приказ Народного Комиссара Обороны от 25 мая 1942 года: «За проявленную отвагу в боях за Отечество против немецко-фашистских захватчиков, за стойкость, мужество, дисциплинированность и организованность, за героизм личного состава 32-ю стрелковую дивизию преобразовать в 29-ю гвардейскую стрелковую дивизию».
Этим же приказом был определен следующий состав дивизии: 87, 90, 93-й гвардейские стрелковые полки, отдельный гвардейский учебный стрелковый батальон, 62-й гвардейский артиллерийский полк, 34-й отдельный гвардейский противотанковый дивизион, 33-я отдельная гвардейская зенитно-артиллерийская батарея, 32-й отдельный гвардейский 120-мм минометный дивизион, 31-я отдельная гвардейская мотострелковая разведывательная рота, 32-й отдельный гвардейский саперно-понтонный батальон, 41-й отдельный гвардейский батальон связи, 35-я отдельная гвардейская рота химзащиты, 27-я отдельная авторота подвоза...
И еще значилось в этом перечне много мелких подразделений, удостоившихся гвардейского звания. На слух впечатление: армада! А оглянешься, кто и что в строю? Батальоны, дивизионы, роты, батареи едва половинного состава, укомплектованность боевой техникой процентов на 60 — 70, не больше. Усталые, выдохшиеся, раненые воины... Но моральных сил и боевого духа — все сто процентов! Гвардия!
— Родина, слушай нас! — сталью звучал в утреннем воздухе голос командира дивизии.
— Родина, слушай нас!.. — дружно и могуче повторял коленопреклоненный строй.
Эхо откликалось в полях и перелесках теми же словами, повторяя их многократно, — будто звучала торжественная клятва и в других местах, у наших соседей слева и справа по фронту. В известном смысле так оно и было: в наступательных боях под Москвой отличились многие соединения и части, став гвардейскими.
Не забыть мне тот день в лесу прифронтовом, не умолкнет в моей душе эхо священной клятвы. На правом фланге нашего строя запылало алым огнем гвардейское Знамя. Как искры от него, засверкали на гимнастерках офицеров, сержантов, солдат гвардейские значки. Их привезли тогда всего полторы сотни и вручали как боевые ордена. В числе других гвардейцев я также удостоился высокой чести.
И опять потянулись фронтовые будни. Именно потянулись, однообразной, серой чередой, потому что уж давненько была получена директива перейти к обороне, и 147-й километр Московско-Минского шоссе наши подразделения заселили, обжили, как стационарные военные городки. Жизнь и быт в них, правда, многим отличались от гарнизонных в худшую сторону.
Крепко удерживал свои позиции и противник, бдительно хранил свои секреты — нашей разведке долго не удавалось добыть нужные сведения. Поисковые группы, уходившие по ночам во вражеский тыл, наталкивались на засады, теряли людей.
Командованию нужен был пленный. «Язык», как понятно каждому фронтовику, он всегда нужен, но в тот момент складывалась особая ситуация. Мы о ней догадывались, окопные слухи да разговоры вертелись вокруг того, что в ближайшее время ожидается прибытие представителей антифашистской коалиции. За каждым поворотом траншеи можно было услышать примерно такой солдатский диалог:
— Союзнички, значит, жалуют к нам...
— Говорят. А по какому случаю? Как думаешь?
— Вот не соображает, дурья башка! Второй фронт открывать будут.
— Пора бы! Давно ведь обещано...
— А теперича приедут поглядеть, как тут у нас дела и какие мы сами из себя. Я так думаю.
— Принюхаться...
Как бы там ни было, а «язык» все не давался нашим разведчикам. Вражеское боевое охранение, парируя их смелые вылазки, оставалось неуязвимым.
Командир дивизии полковник Ф.Гладышев поругивал разведчиков, хотя понимал, что они делают все возможное, начальник штаба нервничал, подолгу просиживал над картой.
Однажды мне передали приказание срочно явиться в блиндаж комдива, и я понял, что настал мой черед.
Полковник посмотрел на меня усталыми, покрасневшими от бессонницы глазами, заговорил хриплым голосом, обращаясь ко всем собравшимся в землянке офицерам:
— Противника мы не знаем. То, что было известно в начале периода обороны, теперь безнадежно устарело: противник перегруппировал силы, создал новые резервы и ударные кулаки... — Полковник дополнил свою мысль выразительным жестом, опустив на дощатый стол свой тяжелый кулак. Вдруг резко повернулся ко мне, смерив с головы до ног отнюдь не ласковым взглядом: — Капитан Третьяк!
Я вскочил со скамейки:
— Слушаю, товарищ полковник.
— Сиди, сиди! — велел комдив и продолжал сердито, будто я уже провинился: — Ты мне каблуками не щелкай, это каждый умеет. Ты мне «языка» добудь — вот в чем вопрос!
В дальнейшем полковник ставил мне задачу спокойнее, но вместе с тем очень жестко:
— О том, что наши поисковые группы успеха не имеют, конечно, знаете. Что противник охраняет себя с высочайшей бдительностью, надеюсь, слыхали. Что его передок прикрыт пристрелянным огнем и многослойными минными полями... — Запнувшись, комдив все-таки сорвался: — Укрылся, сволочь, как тремя одеялами, и только, понимаешь, воняет...
Мы сдержанно посмеялись, да и он тоже. В заключение приказал:
— Отберите лучших людей, капитан Третьяк, облюбуйте на свой вкус участок прохода в тыл противника, подготовьте все как положено и...
— Без «языка» не возвращайтесь, — договорил за него начальник штаба.
Полученная задача требовала какого-то нового, оригинального решения — только в этом случае можно было рассчитывать на успех. Следовало крепко над ней подумать.
Разрешением комдива отобрать разведчиков из любого подразделения я не воспользовался, будучи убежден, что у нас в учебном батальоне люди не хуже. И не ошибся. Стоило объявить о предстоящем деле, как нашлось много добровольцев, а ведь каждому было ясно, что задание крайне опасное, все знали о трагическом исходе нескольких предыдущих попыток добыть «языка». Что же касается предоставленных комдивом возможностей для подготовки и самостоятельного выбора варианта поиска, то тут я постарался исчерпать все.
И себя, и своих помощников, особенно старшего сержанта К.Иванова, настроил на то, чтобы отныне думать категориями противника, оценивать обстановку с его позиций. Это напоминало игру шахматиста «сам с собой», когда он в одиночку решает на клетчатой доске сложную задачу. Только таким методом, как мне казалось, можно предусмотреть неожиданные повороты и обострения обстановки в будущем поиске.
Раздумья, мысленный спор с противником порой уводили меня тропой разведчика очень далеко, как бы отодвигая в сторону, скрывая в тумане все окружающее.
...Немцы, пожалуй, не ждут от нас такой наглости, чтобы мы сунулись в разведку в полосе, прилегающей с обеих сторон к железной дороге, — она у них надежно прикрыта. А мы как раз тут и пойдем. Прямо вдоль насыпи... Их боевое охранение таращит глаза в темноту, за бруствер, не уделяя особого внимания собственной траншее. Вот бы и объявиться вдруг по соседству, в траншее... В случае какого малого шума могут запросить голосом пароль. Надо будет заранее подслушать, чтобы дать отзыв. И на чистом немецком языке...
Готовилась группа к выходу в поиск долго и основательно. Нами продумывались и разыгрывались на учебном разведполе способы действий, люди изучали друг друга, привыкали понимать с полуслова, по прикосновению. Несколько наших солдат, знавших кое-как немецкий язык, засели за словари.
Темной ночью группа пошла на задание. Провожал нас в последней траншее начальник штаба 87-го гвардейского стрелкового полка капитан Венедикт Лазарев. Тогда он, помню, только прибыл в часть после учебы — бравый такой, подтянутый офицер с кавалерийскими эмблемами в петлицах и со шпорами на сапогах. С первых дней знакомства я потянулся к нему всем сердцем. О нем, будущем нашем командире дивизии, речь еще впереди. А в ту ночь мне было приятно и хорошо оттого, что провожает в разведку именно он. Я внимательно прислушивался к его напутственным словам:
— Мы тебя надежно прикроем, Иван. На этом участке наш передний край господствующий, так что и артиллерией поддержим, и пулеметным огнем.
Задержались на мгновение перед бруствером окопа.
— Ну!.. — Венедикт крепко, до боли сжал мне руку.
Мы шли вдоль железнодорожной насыпи в полный рост. Может быть, потому на нас не обратили внимания со стороны противника, приняв за своих.
Вслед за тем группа затерялась в низинке, словно канула в ночь.
Тишина...
Теперь уж ни единого лишнего звука нельзя было допустить, чтобы не выдать себя.
Проволочное заграждение немцы увешали консервными банками и разным хламом. Эта хитрость нам знакома! Разведчики, действуя с ловкостью фокусников, бесшумно снимали «сигнализацию» из консервных банок, разрезали ножницами проволоку в нескольких местах. Благополучно было пройдено и многослойное минное поле. Каждый солдат группы умел работать как сапер, чему специально обучился во время подготовки к поиску, и теперь находил и обезвреживал мины, будто нюхом чуял.
Где ползком, где перебежкой двигались дальше вдоль насыпи. Так и вошли в пустовавшую в этом месте вражескую траншею.
Двукратное пожатие за локоть означало для старшего сержанта Иванова: «Я иду с пятью разведчиками налево, ты с четырьмя — направо».
По траншее идем, как свои, точно такой деловитой поступью, как немцы, когда сменяют посты боевого охранения.
— Stadtchen? — окликнули нас парольным словом.
— Dabendorf, — промолвил наш солдат уже известный нам отзыв.
Два немца, спросившие пароль и услышавшие верный отзыв, подпустили нас вплотную. Оба не успели и пикнуть, как были наповал сражены ножами разведчиков.
В блиндаже было еще пятеро, все они спали, уверенные в бдительности своей охраны, той самой, которую мы уже сняли. Поукрывались одеялами и шинелями — не разобрать, кто из них постарше чином, поценнее для нас.
По моему знаку солдат, владеющий немецким, поднимает их требовательной, начальственной фразой. И вслед за тем:
— Хенде хох!
Гитлеровцы вскочили, схватились за оружие.
Распознав среди них унтер-офицера, двое разведчиков скрутили ему руки, зажали рот. Остальных хлопцы мои мгновенно и бесшумно уничтожили.
Назад опять шли уверенно, как по своей траншее. Только вот пленный мешал: идти не хотел, упирался, как бычок, пришлось связать его и нести.
Проникая в тыл противника, мы захватили катушку, тянули за собой тонкую ниточку телефонной связи. Я коротко доложил, что «язык» у нас в руках и мы уходим. Возвращаться по той же ниточке не следовало. Многие приемы разведки противнику тоже хорошо известны. Как только поднимется шум, немцы обнаружат телефонный провод (если уже не нащупали его) и бросятся по нему вдогонку. Опять-таки размышляя за противника, я успел передать своим по телефону, что мы будем прорываться несколько левее, через болото. Меня поняли, и связь оборвалась.
Прошло несколько минут, и на том месте, где мы только что брали пленника в блиндаже, вскинулись огненно-кровавые фонтаны взрывов. Наши артиллеристы били по окопам и ходам сообщения, расположенным в глубине вражеской обороны, зная, что нас там уже нет.
Со своей стороны, и немцы приняли все меры, чтобы перехватить нас, — следы разведки ими, несомненно, были обнаружены. Они открыли огонь по ничейной полосе, высвечивали ракетами местность, где лежал наш телефонный проводок. Все это делалось в стороне. Но и на нашем пути отхода встретились некоторые преграды. Были короткие стычки с мелкими группами, а невдалеке от болота мы напоролись в темноте на пулеметное гнездо, пока его уничтожили, прошло немало столь драгоценного для нас времени.
В схватке с гитлеровцами был тяжело ранен старший сержант К.Иванов. Его понесли на руках.
Идти через болото ночью, да еще с раненым и с пленником на плечах, очень тяжело. Выбившись из сил, остановились на минуту передохнуть.
Иванов сквозь стон сказал несколько слов, и нам, не раз слыхавшим подобное, стало ясно, что наш товарищ доживает последние минуты.
Умирал Иванов с чувством исполненного долга и был спокоен. Его мучило, жгло от большой сквозной раны в грудь, а он все спрашивал:
— Ну как, ребята, «язык»-то наш вроде неплохой, а?..
Мы шли к своим. Встретил нас в окопах переднего края все тот же капитан Лазарев, и трудно сказать, кто из нас больше обрадовался боевому успеху.
Сделав свое дело, мы вскоре забыли о пленном гитлеровском унтер-офицере, отправленном в вышестоящий штаб. Но некоторое время спустя до нас дошли слухи о том, что «язык» очень интересно и весьма многословно заговорил, сообщив нашему командованию важные сведения.
Подтверждением тому явился орден Красной Звезды, которым меня наградили, — первый орден, полученный на фронте.
Окопные разговоры о возможном прибытии на наш участок фронта иностранцев скоро оправдались.
Их приехало трое — американец, англичанин и француз. Мне запомнился лишь американец, известный в те годы журналист Болдуин, и вообще, я увидел и послушал иностранцев только потому, что был назначен начальником команды, сопровождавшей гостей в поездках.
Итак, Болдуин... Костюм полувоенного покроя, цвета светлого хаки, берет с помпончиком, большие темные очки. Человек, видать, общительный — то и дело заговаривает через переводчика с офицерами, солдатами. Иногда подтягивает французу, который не расстается с полюбившимся ему мотивом нашей «Катюши».
Все они были журналистами, только журналистами, а не представителями руководящих кругов своих государств, но некоторые их собеседники порой забывали об этом. У всех на языке был второй фронт, на который возлагалось столько надежд. Журналисты, разумеется, не могли ответить конкретно, хотя рассуждали на этот счет охотно и пространно.
Добрых вестей в подарок нам иностранцы-союзники не привезли. Зато о нас, фронтовиках, хотели узнать как можно больше. Нетрудно было догадаться по задаваемым вопросам, что их особенно интересовало. А вот что: способны ли русские в дальнейшем противостоять огромному по силе и средствам натиску гитлеровских полчищ, знают ли противника, есть ли у них, у русских, какие-то надежды на поворот к лучшему в войне? Дело-то было летом 1942 года, когда вражеские войска вели свое пресловутое летнее наступление.
Иностранцы изъявили желание побывать на переднем крае, встретиться с солдатами и офицерами в окопах, увидеть кое-что собственными глазами.
Желание гостей — закон для хозяев, как говорится. Повезли мы их на передний край.
Шапочка Болдуина с игривым помпончиком мелькала в траншеях, в окопах, в блиндажах. За ним неотступной тенью следовал переводчик, у которого было много работы, потому что мистер Болдуин то и дело заводил продолжительные беседы с русскими офицерами и солдатами. Будучи по долгу временных своих обязанностей невольным слушателем тех бесед, я отмечал, что американский журналист умело говорил с людьми, проницательно вглядывался в их души, возбуждал к себе симпатии.
Беседы были откровенными. Американский журналист слышал из уст офицеров и солдат правдивые слова, выражавшие их подлинные чувства. Я видел, что ответы наших фронтовиков производят на него сильное и благоприятное впечатление. Тяжелая обстановка на фронтах летом 1942 года, кровопролитные бои и большие потери не поколебали уверенности советских воинов в грядущей нашей победе.
Молодой, безусый солдат, но уже с медалью «За отвагу» и нашивками за ранение на груди, помню, ответил так на поставленный ему прямой вопрос в конце беседы:
— Где держит оборону наш гвардейский полк, там вражина не пройдет. А вот начнут скоро наступление наши гвардейцы, тогда поглядите, как он бежать будет. Коль уцелеет...
Эти простые солдатские слова врезались мне в память. Может быть, как раз они послужили основой родившейся вскоре фронтовой поговорки: «Где обороняется гвардия — там враг не пройдет, где наступает гвардия — там враг не устоит!»
С переднего края иностранцы возвращались притихшие — наверное, все увиденное и услышанное склоняло их к серьезным раздумьям.
Болдуин частенько доставал свой блокнот, записывая, очевидно, пришедшую внезапно мысль, которую опасался потерять. Одну из них высказал вслух:
— Вот сегодня мы здесь, на фронте, вместе — русские, американцы, французы, англичане... Значит, возможно быть нам вместе и действовать заодно?
Он задал вопрос будто бы самому себе, но после некоторой паузы за него ответил ехавший в этой же машине наш командир дивизии. Остроумно так ответил — в том смысле, что история уже знает некоторые примеры сотрудничества и взаимопомощи наших народов; надо надеяться на еще более яркие примеры и события, связанные с дальнейшим укреплением антифашистской коалиции четырех стран.
— О кей! — воскликнул Болдуин, едва переводчик закончил фразу.
Несколько минут ехали молча, потом журналист заговорил опять, но уже о другом — стал с восхищением вспоминать, какую меткую стрельбу показали им русские артиллеристы.
— Это было изумительно! — воскликнул он, шлепнув ладонью француза по колену.
Действительно, во время пребывания гостей на переднем крае наши батарейцы отличились высоким боевым мастерством. После недавнего дождя немцы развесили для просушки обмундирование и постельные принадлежности. Артразведчики засекли по ним вражеские укрытия. Батареи открыли огонь на поражение — было видно даже без бинокля, как в расположении противника взлетают на воздух блиндажи со всем «гардеробом».
Болдуин поинтересовался, кто руководил стрельбой. Ему назвали командира артполка нашей дивизии:
— Подполковник Великолепов.
Переводчик сказал Болдуину несколько слов по-английски, а потом обратился к нам:
— Фамилия вашего офицера происходит от русского слова, означающего высшую похвалу. И мы говорим: мистер Великолепов стрелял великолепно!
Его фраза, свидетельствовавшая ко всему прочему о знании русского языка, вызвала общий восторг в машине. Она многократно повторялась по-русски с английским и французским акцентом:
— Великолепов стреляет великолепно!
Побывав на переднем крае, журналисты познакомились с нашими воинами, убедились в неисчерпаемой силе их боевого духа. Не осталось незамеченным и то, что на вооружении в наших частях появилось немало новой боевой техники, в том числе противотанковые орудия и огнеметы. Иностранцы уже были довольно наслышаны о грозной силе маленьких, тонкостволых сорокапяток, противостоящих вражеским танковым атакам, об устрашающем действии на гитлеровских солдат наших огнеметов. Журналисты старались по возможности приблизиться к позициям боевой техники, посмотреть и даже пощупать. Вроде бы мимоходом они интересовались, где такое оружие производится. Недоверчиво кивали головами, когда им называли адреса наших оружейных кузниц: Урал, Сибирь... Видать, думали, что столь совершенная боевая техника может быть поставлена лишь из-за границы.
Не утерпели, спросили об этом нескольких солдат, оттеснив их от офицеров.
Огнеметчик, которого они «взяли в тиски» своими вопросами, представился:
— Рядовой Чугунов... Николай Семенович.
Болдуин с переводчиком заговорили с солдатом тихо, со стороны даже не расслышать, а он отвечал им в полный голос: