ЭТОТ
ТРЕТИЙ
ДОРОГА
Я бы предположил, что ответ "да", но они все еще хотят этого. Как только будут удовлетворены самые основные потребности в
воздухе, воде, пище и крове, я не верю, что можно долго жить без
каких-либо чар. По словам Толкина (2005: 101), это “так же необходимо для здоровья
и полноценного функционирования Человека, как солнечный свет для физической жизни”. Но вот
в чем загвоздка: какого рода? Я не могу избежать вывода о том, что, поскольку модернизм требует
последовательного поклонения бесконечному, неудержимому, всеобщему прогрессу, его наиболее последовательные приверженцы
должен тайно искать недопустимые, желательно бессознательные, и по этой причине даже
более, чем обычно, опасные чары. В этом, конечно, они близко отражают
шизофрению религиозных экстремистов.
Но большинству из нас удается продвигаться более
контекстуальными и относительными способами, которые, так сказать, сохраняют открытую третью дорогу, даже если
мы по-прежнему неохотно обсуждаем ее публично, опасаясь насмешек.
Филип Пулман предлагает увлекательное литературное исследование человека, попавшего в эту дилемму.
Бри
fl
y, вот присягнувший атеист, друг и сторонник Ричарда Докинза, хорошо известный
своим сильным отвращением к работе Льюиса из-за ее христологии и
реакционных взглядов, с которыми это иногда (довольно односторонне) ассоциируется. Нелюбовь Пуллмана
к Толкину несколько иная. Это связано с католицизмом последнего, его иногда
архаичным литературным стилем и, похоже, тем фактом, что Средиземье “полностью вымышленно” и
никогда “на самом деле” не существовало. (Я не выдумываю это, даже не экстраординарный буквальный-
вдумчивость; Я вступил в переписку с Пуллманом по этому вопросу в 2000 году.) Лучший
пример того, что Толкиен ([1964] 1988: 56) подозревал в качестве истинного бремени обвинения
в эскапизме, а именно в Бегстве Дезертира от того, что эти тюремщики с удовольствием называют
“реальностью”, был бы иным
fi
Культ для
fi
Найти, или хотя бы представить. И все же Пульман свой
fi
вымысел лучше
всего описать, на самом деле его можно описать только как фантазию; так называемый реальный мир не
заметно населен видимыми демонами животных, биологическими существами с колесами и так далее.
Пульман допускает некоторые замечательные искажения, когда ему бросают вызов в этом поразительном
Противоречие, говоря, что он предпочел бы писать реалистичные
fi
если бы он только мог,
потому что он сильно не любит фантазию (в том числе и свою собственную?). К счастью, психология
художника меня не касается. Более поучительным является то, как даже работа этого идеологического
атеиста и потенциального заключенного-тюремщика
fi
Управляет подрывной силой повествования, которую мы обнаружили в
Его христианские цели. Это кон
fi
рмед положительно в превосходство своего повествования в его
темные материалы, которые по понятным причинам в восторг многих читателей, и негативно, как его
программной неприязнь к религии в целом, клерикализм, в частности, и Льюис прежде всего
(даже ненависть – которая лишь обязывает его еще теснее к ним) постепенно одерживает верх
над его желание и способность просто рассказать хорошую историю... вернее, чтобы выйти из пути, как
насколько это возможно, личное мнение и все, и пусть история скажет сам. Я не единственный
читатель, чтобы
fi
Найдите устойчивое снижение качества по мере продвижения трех томов Pullman, и
Виновник, по иронии судьбы, очевиден. Это тот же самый дидактизм, который разрушил Льюиса
fi
Нал Нарния
Громкость, Последняя Битва.
Насколько мы должны быть удивлены? Когда Миллер исследовал ее забронировать отель Pullman
рекомендовал книгу Джона Голдтуэйт (1996), христианского писателя о литературе фэнтези, который
по всей видимости, разделяет Пуллмана ненависть Толкиена и Льюиса, не в последнюю очередь на
внеочередное основании, что “создание вторичного мира, ведь, по сути, заявление о том, что
Божье творение де
fi
cient.”
Неудивительно, что Голдтуэйт продолжает описывать мифические
Фантазия – наверное, самая
fl
расцвет единого жанра в издательском деле – как “тупик”.
Возможно, он имел в виду это метафизически, но в любом случае, как это часто бывает в этой области, критический
импульс используется не для того, чтобы открыть мир для сочувственного понимания, а скорее для того, чтобы закрыть
АНИМИЗМ
В
ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ
он выключен и выключен. И независимо от того, владеет ли этим оружием догматический христианин или
догматический атеист, это не имеет никакого значения
fi
Не могу отличить.
Поэт Майкл Лонгли однажды заметил об искусстве, что “когда вы запечатлеваете что-то с
точностью, вы также высвобождаете его таинственную ауру”. ” Вы не постигнете тайну“, - добавил он,
- " без точности”.
(Вот снова “конкретная магия”.) Его Темные материалы начинаются с
того, что девушка в шкафу в очень специфической комнате подслушивает тревожный разговор в
богато воображаемой и детализированной параллельной сцене. Это завершается ветреными обвинениями
в адрес Церкви и чрезмерным расставанием Уилла и Лиры. Пулман, похоже, подозрительно
настроен показать – как сказал Дуглас Паркер об Эдмунде Уилсоне, другом яростном критике творчества
Толкиена, – что он “Взрослый в комнате” (Паркер 1956-7: 608).
Толкиен ([1964] 1988: 63) считал, что великие сказки заканчиваются “внезапным радостным
” поворотом“”, который делает историю "и пропускает проблеск". Он назвал то, что
получившаяся боль передает “надежду без гарантий”. В конце концов, Пуллман дает нам противоположное:
гарантии без надежды. Я уверен, что его решение было продиктовано идеологией, но это не
был идеологический провал. Это был провал искусства.
ГИПЕРСОВРЕМЕННОСТЬ
Что касается второй половины моего названия, я однажды утверждал, что постмодерн - скорее как
восприимчивость, чем как исторический период – обладает потенциалом освободить нас от неумолимого
прогрессизма современности и, между прочим, позволить нам оценить предвидение антимодернистов
, таких как Толкиен, если не обязательно их предписания. Конечно, это не совсем так получилось
. Абсурдно заключая, что произошло то, что, хотя она потеряла большую часть
своей популярной легитимности, модернистская мегамашина
тем не менее продолжал двигаться вперед,
даже набирая скорость. В этом отношении ничего не изменилось с тех пор, как Вебер заметил в 1899
году, что “Создается впечатление, будто сидишь в мчащемся поезде, сомневаясь
, будет ли правильно установлен следующий переключатель” (цитируется по Шафф 1989: 14). Эта ситуация оставила то, что
осталось от прогрессивного сопротивления, в таких неприятно парадоксальных позициях, как надежда
на экологический коллапс, достаточно плохой, чтобы остановить модернистское “развитие” (поскольку мало что еще
кажется вероятным), но, знаете ли, не слишком плохим. Так что там, где подразумевается “постмодерн”, вводите в заблуждение-
несмотря на то, что современность закончилась, “гиперсовременность” напоминает нам, что это не так. (Это также
уродливое слово, которое поэтому подходит.)
В то же время очень важно не приписывать
разочаровывающим, которые, кажется, управляют шоу, еще большую власть, чем они есть на самом деле. Перефразируя
Бруно Латура (1993), мы никогда не были полностью современными – то есть просто
разочарованными. В прожитой жизни и на практике мы не живем и не можем (если только не страдаем психозом) жить
полностью разочарованными. Так как же мне разгадать эту загадку одновременного очарования
и разочарования?
Двумя способами. Один из них, очень простой, заключается в том, что чары выживут. Как и земля –
главный источник очарования, я верю, – она не нуждается в нас, но мы нуждаемся в ней; поэтому она будет
продолжать непредсказуемо и неконтролируемо оживлять наши отношения друг с другом,
с другими животными, с нечеловеческой природой, с местами, с искусством и артефактами, с
едой и так далее. Однако, поскольку очарование невозможно, его нельзя использовать
или использовать для каких-либо целей или программ; поэтому нам нужен другой термин для этого
явления, супер
fi