Правила ведения сообразной беседы требовали хоть минуту поговорить с хозяином о погоде и семье, но соблюдать их в данном положении и Богдану, и Багу было невмочь. Оба напряженно перебирали варианты начала разговора, но боярин снова пришел им на помощь.
– Вы, вероятно, успели выяснить, что я был в гостях у Гийаса непосредственно перед приключившимся с ним несчастьем, – утвердительно проговорил он.
– Да, – признался Богдан. – Поэтому нам и показалось необходимым переговорить с вами как можно быстрее.
– Понимаю. Вероятно также, вы установили, что я оказался последним, кто видел Гийаса в добром здравии. Собственно, это было несложно. Гийас жил очень замкнуто, Катарина вчера к нему не собиралась… так что – я.
– Да, – повторил Богдан.
Галицкий с каждым мгновением нравился ему все сильнее – открытый, мужественный, умный человек. «Впрочем, – одернул себя Богдан, – мне и Абдулла[34]в Асланіве нравился, да еще как…»
Галицкий помолчал. Взгляд его был тяжел и непроницаем.
– Это правда, – сказал он затем. – Судя по тому, что говорили в новостях о времени происшествия, я еще до дому доехать не успел, когда Гийас уже вышел на карниз. Это… – он помотал головой, прикрыв глаза. Броня его на миг дала трещину. – Это… что‑то чудовищное!
Впрочем, Галицкий тут же взял себя в руки.
– Прежде чем спрашивать начнете вы, – сказал он с подчеркнутой бесстрастностью, – я все же повторю свой вопрос. Что с ним?
– Мы не знаем, – честно сказал Богдан.
Галицкий медленно, едва заметно кивнул. У него была гордая, красивая посадка головы. И чуть поседевшие виски.
– Спрашивайте, – сказал боярин.
– Мне кажется, – улыбнулся Богдан, – вы прекрасно сможете угадать все наши вопросы. Может быть, вам будет легче просто рассказывать? Тогда мы отнимем у вас меньше вашего яшмового времени.
Боярин помолчал.
– Да, время сейчас дорого, – уронил он. – Через три дня в Соборе будет такая рубка… Прохоровское побоище. Сегодня во второй половине дня князь принимает руководителей всех данов, чтобы еще раз выслушать их доводы и попытаться примирить их точки зрения. Мне тоже нужно быть там. И успеть подготовиться…
– Из‑за чего будет рубка? – поинтересовался Баг.
Галицкий быстро глянул на него исподлобья.
– Не надо изображать свою полную неосведомленность, чтобы меня разговорить, – сказал он. – Я и так разговорюсь.
Баг откинулся на спинку кресла. Ему очень хотелось курить – но, несмотря на предупредительно подвинутую ему под самый нос пепельницу, какая‑то непонятная гордыня заставляла его терпеть.
– Налоговая челобитная, на наш взгляд, разрушит экономическую устойчивость в улусе, а возможно, и во всей империи. А возможно, – глухо пояснил Галицкий, – и не только экономическую… С другой стороны, например, иные считают, что настанет невыразимое процветание. Боюсь, примирить наши взгляды князю не удастся. Я именно это пробовал вчера сделать и понял, что – нет, стена.
– Что пробовали сделать? – спросил Баг. Галицкий помолчал.
– Собственно, вчера мы с моей супругой и сыном Гийаса – он уж пару лет живет отдельно от отца, я его чуть ли не с пеленок знаю… решили все вместе воспользоваться погожим днем и долго гуляли в парках Пусицзина. Осмотрели старый загородный княжий терем, покатались на лодке… А потом… Все так расслабились, настроение у всех сделалось благодушное, доброе, и я… – Боярин мучительно подбирал слова, рассказ явно давался ему нелегко. – И я решил сделать последнюю попытку переубедить Гийаса. Мы заехали ко мне, оставили здесь Ядвигу – это моя жена, отпустили восвояси водителя и на моей повозке отправились в пустую квартиру Гийаса. Мол, посидим по‑холостяцки, слегка выпьем, поболтаем, повспоминаем… Но я‑то уже знал, зачем еду. И там, под кофеек и доброе вино, завел разговор о челобитной.
Он умолк. Закрыл глаза.
– У меня осталось очень странное впечатление от этого разговора, – глухо проговорил боярин.
«Ни за что не закурю!» – в двадцатый раз решительно подумал Баг, старательно глядя в окно.
По широкой, сверкающей от низкого предосеннего солнца глади Нева‑хэ величаво и медленно двигался украшенный бунчуками прогулочный корабль.
– Его убежденность в своей правоте показалась мне какой‑то неестественной. Чрезмерной… нездоровой. Да, вот верное слово – нездоровой. Я всегда знал Гийаса как умного, хладнокровного и открытого к взаимопониманию убежденца. Но не как убежденца‑маньяка… Простите, я закурю.
Он вынул из‑за пазухи пачку; Баг, с облегчением понявший, что теперь и ему задымить будет незазорно, разглядел, что это были весьма зверские папиросы «Еч» с длинной, но все равно лишенной всякого фильтра гильзой. «Осназовские привычки, – понял человекоохранитель. – Гнус лесной травить в джунглях ими славно…»
Он закурил едва ли не раньше боярина.
Богдан отодвинулся от друга чуть подальше.
– Я несколько затяжек, – мгновенно заметив нелюбовь Богдана к дыму, как‑то очень по‑детски сказал маститый законопроситель.
– Ну что вы, Даниил Казимирович, – проговорил Богдан.
Баг задымил торопливей. На всякий случай. Вдруг и впрямь несколько…
– Так вот, – пустив в потолок длинную струю густого зеленоватого дыма, проговорил Галицкий. – Понимаете, мы беседовали больше часа, но я уже минут через десять понял, что совершенно зря затеял этот разговор. По сути он свелся к тому, что это Гийас, напротив, пытался переубедить меня. Причем делал это с таким напором, с таким невниманием к возражениям и доводам собеседника… Я никогда его прежде не видел таким. А когда я что‑то говорил в ответ, он буквально отмахивался. Вот так. – Галицкий, разогнав ладонью медленно клубившийся дым, показал, как именно от него вчера отмахивался боярин ад‑Дин. Снова умолк.
– Скажите, драг прер, – проговорил Баг осторожно, – а кто‑то может подтвердить время вашего возвращения домой?
Галицкий улыбнулся. С усмешкой кивнул.
– Только жена, – ответил он. – Вам этого, вероятно, будет недостаточно… Нет, подождите. Когда я ставил повозку в гараж, мне навстречу прошел сосед… мы поздоровались. Не знаю, заметил ли он, который был час… Но это случилось примерно в семь двадцать. В передаче сказали, что человек на карнизе впервые был замечен около половины восьмого, так, нет? Значит, я никак не мог вытолкнуть друга на карниз ладонью в спину, еч Лобо. Не было меня там уже. К сожалению. Может, будь я там, я бы его удержал…
Баг молча затушил недокуренную сигарету. Кажется, мимо. Ладно. Проверить надо было в любом случае.
– Я хочу вам досказать… Самое странное было под конец. Понимаете, я все‑таки перехватил инициативу в разговоре… может, Гийас просто устал или счел, что после тех доводов, которые он привел, я совсем уж растерялся и ничего не могу возразить. А мне как‑то удалось собраться, сосредоточиться… – Галицкий опять улыбнулся. – У меня вообще‑то всегда был очень развит дар убеждения, дар подчинять себе… ну, вы, наверное, знаете – служба дает незаменимые навыки. И вот, как‑то очень сжато и образно, очень просто я ответил на все, что он мне говорил. По‑моему, я камня на камне не оставил от всех умствований Гийаса… Понимаете, на какой‑то миг мне даже показалось, что я победил. И что у меня… у нас… будет сторонником больше в четверицу. Сильным, влиятельным сторонником.
Боярин снова умолк. Глядя поверх голов человекоохранителей, сделал несколько долгих затяжек.
– А потом он вдруг весь затрясся. Знаете, он почти заплакал. Виновато так, сокрушенно, беспомощно… И сказал что‑то… весьма бессвязное. Сказал: да, ты, наверное, прав, но я не могу, понимаешь, я не могу… А потом как закричит: нет, я прав! Я! Ты мне голову не задуришь! И вы понимаете, мне показалось, что он готов… готов меня ударить. Буквально броситься готов на меня… – Галицкий резко ткнул окурок в пепельницу. – И я ушел. Понимаете, я думал, это я его, как молодежь теперь говорит, достал. Замучил бессмысленным спором. Я чувствовал себя очень неловко: был такой чудесный день, и я его другу пустил под откос. Я был уверен: когда я уйду, он успокоится.
Галицкий вдруг встал.
– А это начиналось его безумие. Понимаете? При мне начиналось. А я не понял. Я думал, это я его разозлил. И ушел. Еще оскорбленный такой ушел, еще бросил ему что‑то… мол, научись держать себя в руках. А если бы не ушел? Ведь оно только начиналось… Что его вызвало? Может быть, наш разговор его и вызвал! Не знаю!
Он умолк. Похоже, надолго. Стало очень тихо; так тихо, что слышно было, как вдали, на той стороне Нева‑хэ, на высокой голубой башне древнего собора Смоляной Параскевы, чаще называемого в народе попросту Смоляным – его назвали так в честь эфиопской святой подвижницы пятнадцатого века, – колокол бьет десять.
– Спасибо, драг прер еч Галицкий, – тихо проговорил Богдан и тоже встал. – То, что вы рассказали, очень существенно. Очень. Вы оказали большую помощь следствию.
– Вы так думаете? – прищурился боярин.
– Да, я так думаю.
– Это поможет вам вылечить и спасти моего друга?
– Этого я не знаю, – со вздохом ответил Богдан. – Но нам очень важно понять…
– Мне тоже, – сказал Галицкий. – Но я пока ничего не понимаю. К сожалению.
– Последний вопрос.
– Да?
– Вы каждый день в Соборе, и вам видны скрытые для непосвященных мотивы. Сторонники челобитной считают, что снижение налоговых ставок с предприятий, расположенных именно и только на территории Александрийского улуса, будет большим благом для страны – просто так, из общетеоретических и общеэкономических соображений? Не имеют ли они… или хотя бы некоторые из них в виду конкретные преимущества, которые утверждение их челобитной даст конкретным предприятиям? Институту Крякутного бывшему… «Керулену» Джимбы… что у нас в улусе еще?
Богдан говорил очень осторожно, но Галицкий все прекрасно понял – сразу сморщился, словно по рассеянности откусил изрядный кус от целого лимона.
– Не повторяйте сплетен, которыми одно время потчевали честных подданных некоторые газеты, – страдальчески попросил он.
– Хорошо, – послушно ответил Богдан, – не буду. Тогда вопрос противуположного свойства: не может ли оказаться так, что некоторые из ваших ечей по дану, столь упорно стремящихся не допустить утверждения челобитной, имеют в виду не допустить усиления Александрийских высокотехнологических предприятий? Ведь оно, скорее всего, несомненно воспоследует, если челобитная наберет потребное большинство и князь будет вынужден ее утвердить?
Боярин глубоко задумался. Заложив руки за спину, он медленно пошел поперек кабинета. В тишине легко поскрипывал паркет под мохнатым просторным ковром. Приблизившись вплотную к книжному шкапу, Даниил Казимирович резко обернулся. Богдан ожидал очередного всплеска негодования, но все оказалось наоборот.
– То есть вы полагаете… – медленно и очень спокойно начал боярин.
– Я ничего не полагаю пока. Я просто спрашиваю.
– То есть вы намекаете на то, что мой дан кто‑то попросту разыгрывает втемную? Что наша борьба против челобитной – это просто способ, которым некие конкуренты, скажем, прера Джимбы давят его объединение? И что смерть Ртищева и безумие Гийаса – это не более чем еще один способ оказания того же давления?
Богдан помедлил, а потом чуть улыбнулся.
– Вы сами это сказали, – ответил он.
Боярин долго молчал, задумчиво созерцая ковер под ногами.
– Мне ни о чем подобном не известно, – вымолвил он затем. – Но я… я дорого дал бы за то, чтобы в этом разобраться как следует. Чтобы быть уверенным: это не так. Этого – нет. И быть не может.
– Мы тоже дорого бы дали, – сказал Богдан. – Всего вам доброго, прер еч. Спасибо за откровенность. Идем, Баг. Надо искать кота.
Брови боярина взлетели вверх.
– Кота?
Баг поднялся, с удовольствием чувствуя и почти слыша, как многообещающе похрустывает в рукаве пачка «Чжунхуа». Он уже опять хотел курить.
– Это у нас особая фраза такая, прер еч, – пояснил он. – Значит: ждут очень важные дела. Идем, Богдан.
Баг и Богдан
«Зал, где очищаются мысли»,
21‑й день восьмого месяца, первица,
день
– Нет, драг еч, нет! Ты смотришь на меч, а надо смотреть на противника, – Баг недовольно покачал головой. – Я понимаю, что никакого противника нет, но ты представь себе, что он – есть, сосредоточься на нем.
– Право слово, господин Оуянцев, да забудьте вы о мече! Вообще забудьте! Нет меча! Меч – продолжение вашей руки, продолжение вашей мысли… Гм… Вот тут я не уверен. Милейший господин Лобо, а у вас много мыслей в голове, когда вы берете меч в руки по серьезному поводу? – Нихонец Люлю поскреб нарочито невыбритую щеку в сомнении. – У меня так их вовсе не остается: рублю всех в капусту. Какие тут, к чертям, мысли?
– Вы правы. Мысли надобно изгнать. Пустота и холод…
Богдан облегченно вздохнул, глянул на наставников и осторожно, чтобы они не заметили, опустил меч, а потом отер пот.
Все четверо – Баг, Богдан, нихонец Люлю и Сэмивэл Дэдлиб – пребывали в тренировочном «Зале, где очищаются мысли», что на улице Малых Лошадей, в пяти домах от харчевни «Алаверды» и по соседству с апартаментами Бага. Для честного человекоохранителя это было весьма удобно, и при выборе жилища данное обстоятельство сыграло едва ли не решающую роль. Время – жизнь… Покинув Галицкого и по‑прежнему не застав дома ни сюцая, ни Судьи Ди, снедаемый смутной тревогой и жаждой деятельности, не в силах справиться с томительной необходимостью ждать результатов проводимых научниками исследований и просмотра документов и файлов соборных бояр – покойного и спятившего, Баг предложил минфа посетить сей тренировочный зал, дабы сбросить нервное напряжение и дать расслабление хотя бы телу. Богдан стал было отнекиваться: он почти не владел ни искусством меча, ни мастерством кулачного поединка, да и настроение было у него, мягко говоря, не самое подходящее. Скакать и кувыркаться, подобно неразумным хайнаньским макакам, в ту пору, когда в столице происходят столь странные и грозные события, казалось ему верхом несообразности.
Однако когда Баг, потыкав пальцем в кнопочки телефонной трубки, связался с нихонским князем Люлю и спросил его, а отчего бы, коль они собирались этим заняться в ближайшие дни, не пофехтовать прямо сейчас, и гокэ с поразительной готовностью согласился, словно только звонка Бага и ждал, – Богдан понял, что ему кулаками махать, кажется, не придется, заинтересовался и отправился вместе с другом.
И поступил совершенно правильно: ему открылось очень поучительное зрелище.
В «Зале, где очищаются мысли» их встретил хозяин – невысокого роста преждерожденный, сложения настолько могучего, что он казался квадратным, чем‑то внешне неуловимо похожий на Багатура Лобо – такой же бесстрастный, черноволосый, исполненный внутренней уверенности. Баг приветствовал его почтительным поклоном, назвал «шифу Боло» и испросил позволения немного поупражняться в зале. Боло отвечал сообразным поклоном, произнес, что он будет только рад, и сделал широкий приглашающий жест. Нихонец Люлю поклонился Боло прямо, всем корпусом – на нихонский манер – и назвал его на свой лад сэнсэем; хозяин вернул поклон и протестующе взмахнул руками, однако видно было, что такое обращение ему знакомо и вполне приятно. Неизменно маячивший за плечом Люлю Дэдлиб прикоснулся к шляпе двумя пальцами и расплылся в улыбке. Боло в ответ тоже показал, какие у него неплохие – крупные и белые – зубы.
Потом выяснилось, что в зал нельзя входить в уличной одежде, а нужно сменить ее на приличествующие этому месту легкие тренировочные порты и сильно укороченные халаты; что ж, еще великий Учитель Конфуций писал в двадцать второй главе «Суждений и бесед»: «Благородный муж не несет в чужой храм поминальные таблички своих предков». Богдан оглянулся на Дэдлиба и, увидев в его взгляде одобрение, отправился со всеми переодеваться.
Безмолвные и вежливые прислужники тут же выдали ему легкий серый халат и такие же короткие порты; Богдан повязал широкий кушак и глянул на себя в зеркало: перед ним предстал высокий, хотя и – что греха таить – несколько нескладный молодец со встрепанными волосами и в как‑то сразу покосившихся очках; тонкие ноги до крайности неавторитетно торчали из куцых штанин. «Посмотрела бы сейчас на меня Жанна», – с усмешкой подумал минфа и вслед за Дэдлибом, который не пожелал расстаться со шляпой, как был босиком отправился в зал. Люлю тем временем рассказывал Багу о том, как они вчера определяли друга Юлли в москитовскую лечебницу «Тысяча лет здоровья» и какое замечательное впечатление оная лечебница на них на всех произвела; минфа не особенно вслушивался, озабоченный тем, чтобы правильно повязать непривычный пояс. Внезапно он понял, что уж пять минут как не думает о боярах‑прыгунах и о Галицком; «Зал, где очищаются мысли» определенно отвечал своему названию.
Они вошли в простое квадратное помещение с широкими окнами, дающими достаточно света, с алтарем, где перед раскрашенной глиняной фигуркой великого полководца древности Гуань Юя курились сандаловые палочки, и стойками с разнообразным холодным оружием – Богдан такого в жизни не видел, – протянувшимися вдоль стен. По бокам от входа были предусмотрены две низкие деревянные скамеечки, и Дэдлиб уверенно направился к одной, уселся в середину, откинулся на стену и, сдвинув шляпу на лоб, вытянул босые ноги. Богдан скромно присел рядом.
Баг и Люлю тем временем вышли в центр, встали друг против друга на отполированном бесчисленными пятками деревянном полу – не было видно ни единой щелочки – и склонились в поклоне. Хозяин по имени Боло застыл в дверях, наблюдая за ними с улыбкой.
Дальше Богдан понял не все. Даже, пожалуй, почти ничего не понял. Некоторое время нихонец и Баг медленно ходили какими‑то странными кругами, буравя друг друга внимательными взглядами; их руки и ноги совершали осторожные, согласованные движения, красивые какой‑то особой бесстрастной и цепкой красотой; время от времени вперед плавно выдвигались кисти рук с причудливо сложенными пальцами, вес тела тягуче переносился с одной ноги на другую, иногда пятки совершали таинственные, какие‑то обособленные движения, будто желая продавить дерево пола насквозь, – этому не было конца.
Потом нихонец с короткими воплями «а‑та!», «а‑та!», «а‑та!» вдруг бросился на Бага, сопровождая каждый вопль ударом кулака; но там, где пролетали кулаки, Бага уже не оказывалось. Он каким‑то чудом пропустил Люлю мимо, да к тому же непонятно как успел зацепить его левую руку: Люлю стремглав совершил вокруг Бага крутой поворот – непонятно, своей волей или нет, а за это время Баг завладел его рукой основательно; дальше же последовало нечто уж совсем неуловимое взгляду, в результате чего нихонский князь перевернулся в воздухе и полетел спиной в пол. Богдан внутренне сжался, представляя силу удара о дерево плашмя со всего размаху… но Люлю взмахнул ногами, как геликоптер пропеллером, мячиком отскочил от пола и опять оказался на ногах. В воздухе повисло его «эйтс‑с‑с‑с‑с…». После чего очень довольные противники снова поклонились друг другу и подошли к стойке с оружием; стало еще интереснее.
Конечно, Богдан уже имел пару случаев убедиться в том, что его друг Багатур Лобо неплохо владеет мечом; честно говоря, с точки зрения Богдана, человека столь же далекого от мечей, сколь Ханбалык далек от Александрии, Баг владел мечом просто виртуозно – на языке у минфа порой почему‑то вертелось «Гендель меча». Но зрелище двух противников, равно хорошо управляющихся с любым встречающимся на стойках «Зала» оружием, оказалось поистине очищающим мысли. В нем не было ничего от скучных, конца‑краю не имеющих спортивных соревнований, показы коих по телевидению Богдан нипочем не смотрел; напротив, это был чарующий стальной балет, отточенный танец двух грозных бойцов, ни один из которых не мог одолеть другого и потому в тщетной попытке добиться преобладания то и дело хватался за новое оружие, надеясь, что соперник не так хорош с ним, как с предыдущим. Иногда противники сшибались в центре, звеня клинками, но чаще противуборство ограничивалось немногими предшествующими схватке движениями и одним‑двумя пробными ударами; после этого Люлю и Багу, видимо, все становилось ясно, и они шли менять свои боевые снасти, частенько – весьма жуткие с виду.
Так было перепробовано все, и нихонец снова взялся за прямой меч; Баг согласно кивнул.
Богдан смотрел как зачарованный. Мысли очищались.
Люлю встал в низкую стойку – на широко расставленных ногах и держа меч двумя руками лезвием вверх слева от груди. Баг сначала стоял просто – расставив нешироко ноги и опустив левую руку с мечом к полу, но, увидев стойку Люлю, мгновенно перебросил меч в правую: узкая полоса стали, сверкнув на летящем в окна полуденном солнце, описала что‑то вроде восьмерки; оружие скрылось за спиной Бага, а левая рука вытянулась в сторону Люлю.
Вдруг Люлю посмотрел прямо на Богдана и улыбнулся: тот и сам не заметил, как встал и теперь совершенно машинально пытался скопировать стойку нихонца.
– А что, господин Лобо, – спросил Люлю, все так же стоя на полусогнутых ногах, – ваш коллега, я вижу, тоже не чужд фехтования? А, господин Оуянцев?
– Нет, что вы! Я чужд, чужд! – Богдан пришел в себя и даже покраснел. – Я совершенно не умею… Когда я учился, нам преподавали, но… с тех пор я все забыл.
– Да что вы? – искренне изумился нихонец, выпрямляясь. – Вот уж никогда не поверю! Неужели это правда?! Может быть, вам случалось когда‑нибудь научиться, а потом разучиться плавать? Господин Лобо, как же это так – отчего милейший господин Оуянцев до сих пор не владеет мечом в должной мере?
– И правда, еч, – Баг улыбнулся, – что ты скромничаешь? Давай‑ка, выходи к нам, выходи.
Богдан неуверенно оглянулся на Дэдлиба; Сэмивэл продемонстрировал, как широко он умеет улыбаться, и показал Богдану большой палец: иди, мол!
«Пропал!» – обреченно понял Богдан, когда Люлю и Баг, не найдя, видимо, изъянов в подготовке друг друга, с нерастраченной рьяностью взялись за него: установили в правильную стойку – «не так широко ноги, еч», вставили в руки меч, причем Люлю долго растолковывал Богдану, как правильно обхватывать рукоять меча: «а этот пальчик сюда‑а‑а‑а», и предложили нанести несколько ударов по воображаемому противнику.
Богдан и нанес.
От души.
Очки, правда, чуть не слетели с носа после третьего взмаха.
«По‑моему, просто отлично», – оценил он себя, но на лицах мучителей отражались какие угодно чувства, кроме одобрения.
– М‑да, – задумчиво произнес Люлю, внимательно разглядывая смущенного Богдана, – у господина Оуянцева огромный потенциал, огромный!
– Но нераскрытый, – уточнил Баг, – пока не раскрытый потенциал.
– Что ж, – вздохнул нихонец, – будем раскрывать…
И они принялись раскрывать этот самый потенциал с таким усердием, что вскоре Богдан уже исходил по́том и даже вспомнил о Галицком.
Тут наставники и запнулись: зашел разговор о том, как нужно изгонять мысли и до какой степени это способствует правильному нанесению удара. Оба были согласны с тем, что мысли только мешают, но расходились в способе их изгнания.
Богдан увидел, что о нем на некоторое время забыли, тихонечко отошел в сторонку, прислонил к стенке сделавшийся отчаянно тяжелым меч и с облегчением сел на прежнее место, рядом с Дэдлибом.
Дэдлиб, меланхолически перемалывая челюстями жевательную резинку, пуще надвинул шляпу на лоб, так что кончик носа едва не коснулся полей, и заметил небрежно:
– Это все хорошо, конечно, но… – Он усмехнулся. – Господин Сю, вы знаете, любой самый громадный парень, дай вы ему со всей силы по коленной чашечке, падает наземь как подкошенный. – Богдан посмотрел на него с недоумением. – Точно, – широко улыбнулся Дэдлиб. – Поверьте моему опыту, господин Сю. Так и есть. Главное – успеть первым.
«Все же западные варвары какие‑то очень кровожадные, – подумал Богдан. – Хотя это можно понять: им приходится существовать в условиях постоянного общественного неспокойствия… они это зовут здоровой конкуренцией. Так что умение первым дать в коленную чашечку легко может стать одним из основных условий выживания и успеха. А потому – и одной из основных добродетелей… Бедные…» – И Богдан посмотрел на Дэдлиба с участливым пониманием.
Но тот истолковал его взгляд по‑своему.
– А еще лучше… – Он прицелился в Гуань Юя указательным пальцем. – Ба‑бах! И готово.
Люлю и Баг меж тем, кажется, пришли к согласию и огляделись в поисках ученика.
– Нет‑нет, – помотал головой Богдан со своей скамейки. – Достаточно. Я уже многое понял.
– Всегда буду рад видеть вас в моем зале, драгоценный преждерожденный, – внезапно прогудел над ухом Боло; Богдан даже вздрогнул. – Приходите в любое время.
…Богдан расставался с тренировочным халатом, испытывая смешанные чувства: с одной стороны, такая одежда была сугубо чужда его образу мыслей и вообще самой его жизни; с другой – сегодня в зале он, бестолково взмахивая мечом, испытал весьма особые, новые ощущения, с которыми не хотелось расставаться так же легко, как с халатом. Странно: хотелось их испытать сызнова… Тут было о чем поразмыслить. Гокэ уж удалились в душевую, в приоткрытую дверь слышались их веселые голоса и шум воды, а разоблаченный до полного естества Баг, с порога заметив, что Богдан застыл в задумчивости, понимающе хмыкнул и тоже скрылся в душе.
Распрощались на улице перед входом; день был в разгаре. Богдан, наблюдая, как его напарник и оба симпатичных гостя страны раскланиваются, сияя неподдельной приветливостью и отнюдь не церемонной, вполне искренней уважительностью, подумал, что подобные мучительные с виду мероприятия, видимо, полезны не только для закалки тела и развития его боевых способностей, и даже не только для очищения духа от неподобающей благородному мужу суетной нервности, но – странно подумать – для укрепления дружбы. Он готов был бы поклясться, что из тренировочного зала Баг и Люлю выходят, став куда ближе друг другу, нежели были пару часов назад.
И Богдана совершенно не удивило, что прощание завершилось разговором о следующей встрече.
– Ну что же, милейший господин Лобо, – заговорил нихонский князь Люлю, – мне думается, уж теперь‑то мы точно можем наконец пропустить с вами по стаканчику, а? То есть не прямо сейчас, а вообще. В конце концов вы с Дэдлибом чуть не коллеги, и вам с ним тоже, я думаю, найдется о чем поговорить…
Богдан терпеливо стоял рядом, чувствуя, как возбуждение и какой‑никакой, а все ж таки прилив сил, охватившие его в зале, уходят – и на смену им в мышцы болезненно вливается густой, вязкий свинец.
– Почту за честь, – сдержанно кивнул Баг.
– Как раз перед отъездом… – подал голос Дэдлиб, извлекая из портсигара длинную черную сигару. – Не желаете? – Богдан и Баг не желали. – Так вот, перед отъездом в эту вашу Ордусь у меня было одно весьма любопытное дельце. Не могу сказать, что я доволен результатом. Забавное, надо признаться, дельце. Вам будет любопытно услышать…
– Боюсь, в ближайшие дни нам будет некогда, – отвечал Баг. – Мы с напарником как раз сейчас ведем тоже вполне головоломное расследование…
– Как интересно! – сверкнув зубами, восхитился Люлю. – Оно не принадлежит к разряду государственных тайн?
– Да вот пока не знаю. – Баг честно развел руками.
– У нас с Дэдлибом ба‑альшой опыт насчет государственных тайн! Правда, Сэм? Ну, не ордусских, разумеется, а наших. Мы вообще дико государственные люди. Сэма вообще хлебом не корми, а дай подумать о судьбах своей страны… Так что слово за слово – глядишь, и выйдет обоюдная польза, а? В общем, надо чаще встречаться, милейший господин Лобо!
«Подозрительный интерес. Неспроста он это», – подумал Богдан; но мысль была какая‑то вялая и бесцветная. Проплыла снулой рыбой и тут же перевернулась бледным, неубедительным брюхом кверху. Как‑то не укладывалось в голове, что человек, который только что говорил: «пальчик вот сюда‑а‑а…» и вообще виртуозно и донельзя дружелюбно махал смертоубойными продуктами кузнечного дела у тебя и у твоего испытанного друга под самым носом, может тут же кривить душой.
Потом нихонец и его спутник направились в сторону улицы Больших Лошадей, а Баг и Богдан – к Проспекту Всеобъемлющего Спокойствия, где у дома Бага остался его цзипучэ.
– Знаешь, еч, – каким‑то просветленным голосом проговорил Баг, – ни один разговор не заменит такого вот свидания в тренировочном зале. За эти два часа я узнал преждерожденного Люлю гораздо ближе. Прекрасный боец, прекрасный!
Богдан поглядел на друга.
– Спасибо тебе, еч, – сказал он, поправляя шапку на еще влажных после душа волосах, – спасибо.
– За что? – Баг уже протянул было руку к дверце повозки.
– Что привел меня сюда, – отвечал Богдан. – Это было очень… поучительно.
– Что ты, еч, – Баг повернулся к нему с широкой улыбкой. – Не стоит! Я рад, что… – Он осекся: откуда‑то сверху раздался трубный кошачий рев.
Апартаменты Багатура Лобо,
21‑й день восьмого месяца, первица,
день
На столе – небольшая пластиковая банка, закрытая плотной крышкой с маленькими отверстиями для воздуха. На крышке – полукруглая пластиковая ручка. Довольно длинная ручка. Внутри почти доверху – вода.